Текст книги "Непостижимая Шанель"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Вдалеке муниципальный оркестр давал на террасе «Гран казино» концерт «разнообразной музыки». По-прежнему «Мадам эрцгерцогиня» и «Фингалова пещера».

Ее нетерпение делало жизнь невыносимой. Но не будем жалеть о том, что казалось ей потерянным временем. Благодаря ему она обогащалась новыми идеями. Однажды на улице Камбон оживут не только платья «франтих», но маленькие сапожки подавальщиц воды. Сапожки дней ее сражений…

Когда в робких лучах октябрьского солнца сезон в Виши закрылся, улицы понемногу вновь обрели провинциальный покой. Поток приезжих сократился. Кучера фиакров вновь завели с лошадьми спокойные разговоры по душам, редко прерываемые криками грумов. Балдахины с бахромой были спрятаны, наушники засыпаны камфорой. На некоторых магазинах появились их парижские адреса, а кабаре закрылись до следующего сезона под стук молотков, заколачивавших доски.

Все было кончено.

Успех не пришел. Коко проиграла партию.

IV
Полдники у Мод

Когда Габриэль вновь встретилась с Адриенной, та уже жила не в Мулене, а в окрестностях Сувиньи, где у ее подруги Мод Мазюель была вилла. Мод пригласила Адриенну к себе. Замечательно удобный дом Мод! Довольно просторный, он находился в нескольких шагах от маленького вокзала в Куландон-Мариньи, и местные жители, понимая, что там происходит, называли его «замком»[12]12
  В 1973 году в Сувиньи еще жил булочник на пенсии, который помнил Мод. В ту пору молодой подмастерье, он каждое утро доставлял ей большое количество хлеба и круассаны.


[Закрыть].

Мод много принимала.

Не вырвав Адриенну из ее сугубо «кавалерийского» окружения, подруга представила ее местным владельцам замков, более старшим по возрасту, чем офицеры 10-го егерского, более состоятельным и свободным. Но поскольку дворяне и офицеры принадлежали к одному и тому же кругу и имели общие вкусы, в равной степени отличаясь непогрешимостью суждений в том, что касалось «главного» – то есть лошадей, женщин, одежды, охоты и вина, – не проходило и недели, чтобы «кукушка» не привозила в Сувиньи группку завсегдатаев, гражданских или военных. Они повсюду ездили вместе, вместе отправлялись на скачки в Виши и на пикники водолечебницы, которые посещали элегантнейшие светские дамы, но куда удавалось проникать как незнакомкам благодаря своей красоте, так и некоторым известным содержанкам.

Мод Мазюель была незамужней девицей. Ее отличали завидные светские аппетиты и страстное желание преуспеть. Родись она в другой среде, она бы держала салон. Из-за своего скромного происхождения – она была дочерью старшего каменщика и сестрой подрядчика – она вынуждена была ограничиться тем, что способствовала знакомствам и, может быть, связям. Дом ее всегда был полон народу. На что она жила? Если познакомившаяся у нее пара влюблялась по-настоящему, она следила за тем, чтобы молодые люди, как бы они ни были увлечены друг другом, не забывали, чем обязаны ей, подружке Мод. Кроме того, ей приписывали покровителя со скромными средствами.

Пухленькая, без всяких интеллектуальных достоинств, Мод знала, что не может похвалиться обаянием. Но она отличалась задором, уверенностью в себе и при желании умела держаться с достоинством, чему способствовали ее навевавшие исторические реминисценции шляпы в мушкетерском духе, украшенные пером, лихо торчавшим, словно знамя, корсажи с жабо в стиле Людовика XV или вдохновленный Директорией покрой костюмов, косо срезанные полы которых не могли скрыть на удивление неровный абрис ее обширных габаритов.

У нее было два противоречивых призвания: заводилы и дуэньи. Она умела быть и тем и другим.

У нее можно было встретить провинциалок, живших по соседству, подружек господ офицеров из Муленского гарнизона (и вызывавшую восхищение хорошенькую балерину из театра «Монне», за которой молодой граф д’Эспу ухаживал с небывалым рвением), но не законных жен.

Стол у Мод был хорош, все устроено запросто. Дамы и кавалеры встречались в саду. Под тенью деревьев были расставлены шезлонги. Пирожные, чашки с шоколадом, сливки передавались из рук в руки, в корзинках лежал хлеб. Самая большая забава состояла в том, чтобы в солнечные дни, невзирая на туалеты, надеть черные соломенные канотье, которых у Мод было в избытке. Тогда венгерки несколько теряли свой официальный вид и воротнички расстегивались. Это был момент, когда господа офицеры, закусывая на ходу, начинали обсуждать продвижение по службе, помещики, дымя сигарой, вели меж собой сельскохозяйственные разговоры, а коннозаводчики со всей серьезностью, на которую были способны, беспокоились о будущем Общества содействия развитию. Дело в том, что Комитет стал принимать в свои ряды тех, кто не был членом Жокей-клуба. Что за времена! А прекрасные провинциалки отдыхали, охваченные истомой.

Ни одна из них не могла сравниться с Адриенной изяществом, осанкой, королевскими манерами. Более очаровательная, чем когда-либо, она была бесценным украшением полдников Мод.

В те дни Мод старалась придать себе сельский вид. Она украшала шляпу маргаритками и оставляла ленты незавязанными. Она резвилась в своем тиковом пеньюаре, в котором ей, по ее словам, было так же удобно, как в ночной рубашке. Но едва только предстояло показаться на публике, как в лице своей хозяйки, должным образом затянутой, зашнурованной и убранной, члены клана находили незаменимую ширму, обойтись без которой они бы не могли. Мод позволяла молодым женщинам, ищущим любовных утех, совершать прогулки в обществе компаньонки, а провинциалкам, ищущим любовников, – успокаивать ревнивых мужей, рассеивать беспокойство и подозрения близких… потому что они были с Мод.

Маленькие праздники, устраиваемые в Сувиньи, открыли Габриэль доступ в клан.

В Мулене будничная жизнь шла своим чередом: всей компанией по-прежнему ходили пить шоколад в «Тантасьон», по-прежнему было много длинноногих красавцев в ярко-красном на улицах и веселых шутников в «Ротонде».

Ни один из поклонников Габриэль не оставил военную службу.

Итак, по-видимому, ничего не изменилось.

Тем не менее она быстро поняла отрицательные стороны своего отъезда в Виши, сделавшего для нее возвращение невыносимым. Чувствовала ли она, что ее пребывание в Мулене будет всего лишь паузой, и ничем более? Еще один год неопределенности. Потому она в особенности ценила полдники у Мод, хотя и сожалела, что Этьенн Бальсан отказывался ее туда сопровождать. Он с предубеждением относился к дамам из Сувиньи, считая их скучными.

Габриэль почти разделяла его мнение. Тем не менее, будучи до всего любопытной, она с усердием посещала дом Мод.

На многочисленных фотографиях 1907 года Этьенна Бальсана нет. Габриэль же запечатлена на них с дерзко-безразличным выражением лица. Следует ли заключить из этого, что после возвращения из Виши она отдалилась от Бальсана? Или надо хотя бы однажды поверить стареющей Шанель, утверждавшей, что долгое время он оставался для нее всего лишь «добрым товарищем»? Габриэль, которая пока не могла осуществить свою единственную заветную мечту – стать певицей, вела себя в Сувиньи, как в подвале «Альказара»: она снова «мастерила», искала свою дорогу.

На фотографии Габриэль в один из решающих моментов своей жизни. Она присутствует на воскресных скачках в Виши, причем сидит не на трибуне владельцев, а запросто среди департаментских буржуа, приезжавших на скачки ради пущей важности. Сидит, по-прежнему ни на кого не похожая, выделяясь особой подвижностью среди окружающих ее дебелых особ, соперничая дерзкой простотой наряда с крайней изысканностью парадного туалета Адриенны с уймой плиссированных оборок и шантийиских кружев. Габриэль принимает участие в развлечениях приличного общества, в то время как подружка Мод в роли дуэньи величественно восседает между барышнями Шанель, возвышаясь над всеми перьями своей шляпы.

* * *

Раздражал ли Габриэль образ жизни, не оставлявший места ее личным амбициям? Или же она вела себя так, словно у нее не было другой цели, как стать дамой полусвета?

Может быть, ее усталость объяснялась и беспокойством, что она не сумеет вести эту игру с таким же блеском, как Адриенна?

Ибо у Адриенны был поклонник.

Граф де Бейнак был из тех аристократов, что прочно привязаны к земле. С пышными усами, он был страстно влюблен в псовую охоту и наделен той экстравагантностью, которая, делая из него важную особу, вместе с тем составляла в глазах знакомых главную его прелесть. Никто никогда не говорил об остротах, коллекциях или даже замках графа де Бейнака, тем более о его состоянии, но всегда упоминали о его акценте и оригинальности. И если порою пересказывали случавшиеся с ним забавные истории, то только для того, чтобы лучше подчеркнуть его живописность: господин де Бейнак был тем Немродом, что сумел со своей сворой затравить, правда, не оленя, а последнего волка, оставшегося в Лимузене. Господин де Бейнак был игроком, который однажды, метнув кости, разом выиграл у своих четырех товарищей четырех танцовщиц из «Казино де Пари», чтобы отпраздновать победу, усадил барышень в бричку, запряженную четырьмя лошадьми англо-нормандской породы, и, распевая во всю глотку песни на родном диалекте, галопом пронесся по Елисейским полям. Наконец, господин де Бейнак был тем молодцом, который, поставив на своих лошадей и проиграв их, вынужден был вернуться в родную провинцию пешком, что он и проделал как ни в чем не бывало.

Таков был человек, влюбившийся в Адриенну.

Почти разорившись, он нашел в лице своего лучшего друга, маркиза де Жюмийака, своеобразного мецената, который всегда готов был оплачивать его проказы и сам в них участвовал. Оба стали наставниками сына одного из местных помещиков. Красивый молодой человек уже был хорошим охотником и отличным наездником. Здесь его нечему было учить. Но они решили вылечить его от провинциальной серьезности. Используя опыт своих менторов, молодой человек за короткое время сделался потрясающе элегантным.

Это-то трио обожателей и оспаривало друг у друга общество Адриенны.

Если не было никаких сомнений в том, что роль официального покровителя принадлежала графу де Бейнаку как старшему по возрасту, вряд ли он был единственным фаворитом.

Постепенно родилась идея совершить всем вместе путешествие в Египет. Должны были ехать Адриенна и хорошенькая балерина, а также ее возлюбленный, причем все делалось совершенно открыто, ибо граф д’Эспу повел себя серьезно и начал поговаривать о женитьбе – вещь совершенно немыслимая в этом обществе.

Мод торжествовала.

Увы, извещенные о проекте графа, родители д’Эспу из своих лангедокских владений объявили, что никогда простолюдинка не будет носить их имя и что они предпочитают навсегда порвать с сыном, чем позволить ему обесчестить себя. Он, принадлежащий к лучшей фамилии в департаменте! Он что, с ума сошел? Шлюха, потаскуха, девка, распутница, продажная тварь – таковы были определения, которыми старшие д’Эспу награждали любовницу сына. Поразмыслив, любовники решили не спешить и дождаться смерти дорогих родителей.

Возникшие на их пути препятствия, однако, не помешали бы им чувствовать себя молодоженами на берегах Нила.

Любопытно, но одна только Габриэль заявила, что пирамиды, фараоны, пустыня, Хартум, храмы и все прочее ее не интересуют. Между тем надо было убедить ее поехать. Мод Мазюель похвалилась, что уговорит ее, но потерпела неудачу. Габриэль говорила, что ей непонятно, чтó она станет делать в Египте. «Но ты увидишь сфинкса», – убеждали ее. Очевидно, ей было на это наплевать.

Однако к путешествию начали готовиться, и Адриенна уже выбирала дорожные туалеты, подбирая вуали к шляпам и легкие пыльники к костюмам, когда закончил службу Этьенн Бальсан. Этьенн рад был вернуться к гражданской жизни, но ничто больше не заставляло его жить в Шатору. Отец его умер, мать тоже. Случайно он узнал, что неподалеку от Компьеня, в Руайо, продается поместье. Получив наследство, Бальсан купил его у одной вдовы в декабре 1904 года.

Все в Руайо: и луга, и постройки, где было отведено большое место конюшням, – соответствовало желаниям Бальсана. Он хотел устроить там конный завод и участвовать в скачках. Кросс в По, национальные соревнования в Ливерпуле – Этьенн мечтал вести жизнь коннозаводчика и наездника.

Эти проекты возвышали его в глазах Габриэль.

Когда он заговорил с ней о своих планах в первый раз, она обрадовалась. Жокеи вызывали у нее восхищение. Традиционная церемония взвешивания, когда в весовом зале звенит колокол, медленное шествие по кругу, волнение, которое испытываешь, когда лошадь удаляется, гарцуя и составляя одно целое с жокеем в яркой куртке, – все это безумно ей нравилось. У нее даже был номер, который друзья часто требовали показать: Габриэль умела мимировать тот решающий момент, когда маленькие мужчины в белых штанах взлетают в седло. Ее поклонники затягивали хором: «Скачки, скачки, ах, нет лучше ничего!», это был припев из одного музыкального ревю, созданного членами Жокей-клуба, он служил сигналом к началу действия. Тогда Коко «заносила ногу», и аудитория покатывалась со смеху. После чего она изображала суровые физиономии тренеров, проверяющих подпруги.

В роли лошади чаще всего выступал граф де Бейнак.

Узнав о планах Бальсана, Габриэль спросила его:

– Тебе не нужна ученица?

Он поймал ее на слове.

– А! Маленькая Коко хочет, чтобы ее научили ездить на лошади, она хочет, чтобы ее взяли с собой, ну что ж, возьмем ее с собой!

Это было отнюдь не романтическое похищение, отнюдь не язык страсти. Но благодаря Этьенну для нее становился доступен Париж. Габриэль бросилась Бальсану на шею.

V
Хорошая партия

Все было необычно в Руайо, вплоть до присутствия Этьенна Бальсана. Людей светских шокировало то, что он выбрал местожительством деревню. Это было не в правилах хорошего общества, где слово «обосноваться» понималось исключительно как устройство в Париже. «Обосноваться» значило снять в Париже на девять лет квартиру, сразу же украсить ее гипсовыми розетками в стиле Людовика XV и обить стены такой материей, чтоб ей не было сносу. Ибо заниматься обстановкой более одного раза в жизни считалось такой авантюрой…

Было уму непостижимо, что можно обосноваться в замке. Обычно доставшееся по наследству семейное владение оставалось в том виде, в каком его унаследовали, и никакие переделки не предполагались. Семейные портреты продолжали висеть на прежних местах, кресла стояли все так же кругом, умывальни были столь же редки. Только Ротшильды составляли исключение. Обитатели Сен-Жерменского предместья отнюдь не считали хорошим тоном, что барон Альфонс установил телефон между своим замком Феррьер и банком на улице Лаффит – неслыханная инициатива, потребовавшая прокладки девяноста километров двойной проволоки. Они полагали, что барон прежде всего старается поразить воображение, а потому к владельцам замков, у которых на этаже было больше одной ванной комнаты, по-прежнему относились неодобрительно. Стремление к подобной роскоши было непонятно обществу, для которого элегантность отнюдь не зависела от таких ценностей, как комфорт или чистота. Аристократия мылась редко. «Волосы никогда не мыли», – читаем в мемуарах графини де Панж. Она предпочитала избегать ненужных затрат и ограничивала свое омовение содержимым одного чайника, но зато не скупилась на выездных лакеев и их ливреи.

Поэтому аристократы не понимали Этьенна Бальсана.

Чего он хотел добиться, обновляя свое владение? Он был сирота, богач и холостяк. От него ждали, что он начнет с рвением ухаживать за девицами на выданье. А он забился Бог знает в какую дыру и не посещал балов.

Этьенна во время увольнительных видели в разных модных местах. И Бальсаны не упускали случая, чтобы похвастаться его любовными похождениями, хотя порою приходили от них в ужас. Но сама мимолетность его увлечений свидетельствовала о том, что Этьенн не безоружен. То, что после стремительной связи ему удалось бросить Эмильенну д’Алансон, было подвигом, заслуживавшим уважения.

Эмильенна, очаровательнейшее создание, имела на своем счету многочисленные жертвы. Из-за нее разорился молодой герцог д’Юзес. Не зная, как удержать ее, он подарил ей сперва один драгоценный убор, затем другой, за ними последовали и все фамильные драгоценности. Чтобы положить конец столь разорительной связи, мать не нашла иного способа, как отправить его в Конго. Едва прибыв на место, бедняга умер от дизентерии.

Таким образом, Этьенн Бальсан, сумевший сорваться с крючка вовремя, в глазах благородных матерей представал героем и хорошей партией.

Но что он собирался делать в Компьене?

Руайо находился в самом сердце провинции, где главным занятием были разведение и выездка лошадей. Считалось, что чистокровная лошадь, чтобы достичь высоких степеней, должна быть тренирована только в этой местности, и ни в какой другой. Это и привлекло Бальсана в Руайо.

В округе поселились целые династии тренеров, приехавших из Великобритании. Шантийи и Мезон-Лаффит стали английскими деревнями, где высились красные кирпичные дома. Бартоломью, Каннингтоны, Картеры пользовались уважением, о них писала пресса. Не менее десятка специализированных изданий и полоса в каждой ежедневной газете того времени были посвящены бегам. Малейший неподобающий поступок в этих кругах вырастал до размеров скандала. Стоило подтвердиться слуху, что некоторые владельцы, пытаясь получить информацию о своих конкурентах, нанимали шпионов, как «Иллюстрасьон» тут же посвящала этому событию первую страницу, а французская пресса разом воспламенялась.

В эти-то страсти и окунулась Габриэль Шанель, едва приехав на место.

Могла ли она подозревать, что ее положение в Руайо окажется почти таким же, как в Мулене?

Ей предстояло жить в близости с человеком, являвшим собой совершенный тип sportsman, не признававшего иного мира, кроме мира скачек, посещавшего только нескольких друзей и дам полусвета.

Этьенн Бальсан не знал Парижа, его актеров, писателей, художников, не сталкивался со снобизмом общества, вкусы и заботы которого он не разделял. Его нисколько не заботили ни великие мира сего, ни их добрые деяния. Женщин, бывавших у него, никогда не отмечали в светской хронике ни за элегантность, ни за благотворительную деятельность. Это были не дамы-патронессы.

Чтобы женщине получить приглашение в Руайо, достаточно было быть веселой, всегда ходить в сапогах и быть готовой целыми днями скакать галопом из одного края леса в другой.

Руайо? Веселая шайка друзей. За исключением лошадей, смеха и развлечений – больше ничего.

Содержатели и содержанки
(1906–1914)

Когда жена председателя, которой всюду чудились незаконные сожительства, оторвавшись от рукоделья, мерила взглядом проходившую по вестибюлю маркизу де Вальпаризи, приятельницы судейши покатывались со смеху.

Марсель Пруст.

Под сенью девушек в цвету

I
Жизнь в замке

Когда-то Руайо был монастырем, почти таким же старинным, как Обазин. Что осталось от его прежнего сурового облика, когда туда приехала Габриэль? Только выложенный плитами коридор, довольно крутая лестница и крытый вход сохраняли следы феодальных времен, когда капелланы Филиппа Красивого да и сам король приезжали в Руайо на поклонение. Что до остальных построек, то в результате переделок в XVII–XVIII веках они, выиграв в изяществе, потеряли первоначальную строгость. Монахов сменил женский религиозный орден, и изменения, привнесенные бенедиктинками святого Иоанна Лесного, соответствовали духу того века, в котором особенно проявилось французское очарование. Руайо обязан своим первым аббатисам тем, что стал похож на красивое провинциальное поместье.

Габриэль была бесконечно далека от мысли, что когда-нибудь ей захочется обладать подобным поместьем.

Этот день придет только четверть века спустя, когда на берегу Средиземного моря она построит в Рокбрюне виллу «Ла Пауза», под стать своему успеху. Строение, сотканное из камня и неба, принадлежавшее самодержице, которой станет Шанель, будет отличаться строгостью, навеянной воспоминаниями об Обазине и Руайо.

Фасад, прорезанный высокими окнами, светлые комнаты с красивыми деревянными панелями, которые ждали только, чтобы их подновили, – таким был Руайо, когда Бальсан начал приводить его в порядок. Античные фонтаны и римские капители – остатки разбитых колонн – должны были украсить парк. Строгие чугунные перила были почти разрушены. Этьенн Бальсан приказал изготовить новые, точно такие же.

Работы продолжались до его приезда из Мулена.

Дом был уже готов, когда на чердаке Бальсан обнаружил картину, спрятанную бенедиктинками, когда Революция изгнала их из монастыря. Это был серый от пыли портрет монахини. Кто она такая? Этьенн начал поиски. Оказалось, что на картине изображена Габриэль, первая аббатиса, сумевшая вернуть Руайо былой блеск. Портрет набожной Габриэль де Лобеспин занял почетное место над лестницей. Примечательно, что Габриэль Шанель поселилась не в комнате аббатисы, самой красивой и самой просторной в доме. Ей достались апартаменты более скромные.

Вероятно, Бальсан посчитал, что поместить ее в комнате аббатисы значило бы оказать ей слишком большую честь.

Он относился к ней как к второстепенной гостье. В конце концов, она была не из тех женщин, которых следовало выставлять напоказ, а уж тем более жениться на них. Милая Коко из «Ротонды»… Да к тому же уже не девочка. Ей было уже почти двадцать пять.

Габриэль довольствовалась положением, которое не очень обременяло ее и обеспечивало определенную свободу.

Этьенн сделал ее своей любовницей, но не хозяйкой дома, поскольку здесь она оказалась редкой неумехой. Ее неопытность проявлялась в самые неожиданные моменты. Все в Руайо ее изумляло: комфорт, роскошь ванных комнат, плиты на кухне, которых она прежде никогда не видела, соединявшаяся с домом небольшая забавная пристройка, где Бальсан играл в игру, о которой ей никогда не приходилось слышать, – сквош. Молодые конюхи были единственными людьми, говорившими на понятном ей языке. С ними она чувствовала себя свободно.

Только позже, окончательно расставшись с иллюзиями относительно театральной карьеры, она стала задумываться о своем положении в Руайо. Но что скажет Этьенн? Никогда он не принимал их отношения всерьез. Он предоставил ей кров, но не хотел, чтобы этот жест был истолкован как проявление любви.

* * *

Отчасти из-за природной нелюдимости, отчасти ради удовольствия в первые месяцы пребывания в поместье Габриэль никуда не выезжала. Она старалась делать то, чего ждал от нее Бальсан, – развлекать и жить в праздности.

Отдавая все время и средства тому, чтобы удержаться в числе лучших французских наездников, отчаиваясь, когда ему это не удавалось, – с 1904 по 1908 год в списке принимавших участие в скачках с препятствиями он занимал места между первым и тринадцатым, и затраты его превышали доходы, – Бальсан больше не покровительствовал Габриэль, стремившейся добиться успеха. Он был из среды, где праздность считалась естественной, и счел бы причудой, если бы Габриэль упорствовала в желании работать. Но он невольно восхищался тем, как замечательно она пользовалась преимуществами жизни в замке. Он еще не встречал никого, кто бы так любил валяться в постели. «Она лежала, ничего не делая, до двенадцати, пила кофе с молоком и читала дешевые романы. Самая ленивая из женщин…» – признавался он тридцать лет спустя. Но едва речь заходила об утренней прогулке, как ленивица первой была на ногах.

Этьенн, казалось, увидел Габриэль новыми глазами. Просто он жил, не подозревая, что внезапная уверенность в будущем может служить источником счастья. В то время как Коко… До сих пор ей ничем не удалось попользоваться. Поселившись в Руайо, она выказывала желания разумные, но хотела всего сразу: спать столько, сколько хочется, стать во что бы то ни стало лучшей наездницей, размышлять как можно меньше, научиться беззаботности – одним словом, превзойти приятелей Этьенна именно в том, в чем они были сильны. Что такое жизнь, в конце концов? Постоянное «там будет видно».

В достигнутом успехе она видела доказательство того, что вела себя правильно.

Тем не менее трудно понять, как Бальсан, обладая крупным состоянием, позволил Габриэль обратиться к деревенскому портному, клиентами которого были только молодые конюхи да доезжачие. Будь он из аристократической семьи, в его поступке можно было бы усмотреть наследственную скаредность и взвалить ответственность на какого-нибудь предка, путавшего бережливость со скупостью, подобно принцу де Бово, обладавшему значительным состоянием и жившему в окружении сотни домочадцев, но подававшему к столу кислятину, или принцу де Брою, заставлявшему дочь одеваться у портного, шившего ливреи для его лакеев. Но ничего подобного среди предков Бальсана не было. Скупость у молодого человека, расточительность которого превозносили друзья, выдает истинную природу его отношения к Габриэль: она была для него всего лишь протеже, и ради нее не стоило пускаться в расходы. Он не только не поселил ее в просторной комнате аббатисы, но и не считал нужным подарить ей амазонку от Редферна, без которой живущая на содержании женщина, чувствовавшая себя любимой и уважаемой, не обошлась бы ни за что на свете.

Как и в те времена, когда с небольшой суммой в кармане она ходила за покупками к милым торговцам с Часовой улицы, в Руайо Габриэль не церемонясь отправляют за всем необходимым в ближайшую лавочку.

Итак, все было как в Мулене.

Оскорбляло ли это ее? Напротив. Всю жизнь Габриэль оставалась признательна Этьенну за то, что он относился к ней как к девушке из приличной семьи, которой положено было одеваться недорого.

Подобные представления Габриэль следует объяснить тем, что Руайо посещали одни холостяки. Все, что Габриэль узнавала о неведомом городе – Париже, – она черпала только из их рассказов. Поскольку им нравилось повествовать прежде всего о своих похождениях, до нее доходили сведения в основном о полусвете. Так, довольно долго Габриэль считала, что определенная роскошь, все яркое, броское, «разорительное», жизнь на широкую ногу, аллея Акаций и Голубиный тир, возможность выпить стаканчик в «Арменонвиле», сходить в Ледовый дворец и поужинать в «Максиме» – удел исключительно кокоток, на которых ни в коем случае не следовало походить. Иллюзия провинциалки.

Удивительно, но именно это душевное состояние, когда стремление к свободе смешивалось со страхом и робостью, послужило отправной точкой карьеры Габриэль, а следовательно, и целого направления в моде.

Одеваясь по-своему, сторонясь того, что в глазах ее друзей считалось роскошью, Габриэль надеялась избежать участи, которая пугала ее больше всего, – участи содержанки.

Она уже до такой степени верила в костюм, что воображала, будто, не нося его, избежит и связанной с ним роли.

Она и не догадывалась, как быстро приходит в действие механизм светского злословия.

Никого не зная и никуда не выходя, могла ли она подозревать, что вызывает чье-то любопытство? Между тем одного ее пребывания в Руайо оказалось достаточно, чтобы создать ей как раз ту репутацию, которой она больше всего опасалась.

Она была незаконная Бальсана для всех, кто в уединении Этьенна видел доказательство того, что ему есть что скрывать.