Текст книги "Непостижимая Шанель"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

II
Зазывалы

В середине октября Габриэль получила известие от своего брата Альфонса. Каллиграфический круглый почерк без единой помарки, который она хорошо знала, – послушные «а» и аккуратно уложенные в строку, словно яички в корзинку, «о». Каждая буковка выписана как положено – где тонким штрихом, где нажимом, – так писали все, кто, подобно Альфонсу, учился грамоте у сельского священника.

Будучи мобилизован, Альфонс писал сестре перед отъездом на фронт. Он отправлялся в 97-й пехотный полк, оставляя без всяких средств в севеннском поселке беременную жену Мадлену Бурсари и маленького сына. Их свадьба была отпразднована 17 ноября 1910 года в Балансе, и уведомления о ней были разосланы членам клана на поздравительной бумаге, обычно продававшейся на ярмарках. Габриэль, в то время начинающая модистка, сразу же поздравила своего дорогого Альфонса.

Четверо детей Жанны Деволь не теряли связи друг с другом. Писать Альфонсу, следить за его приключениями, такими же, как у Люсьена, поздравить его по случаю свадьбы – пока Габриэль не в состоянии была сделать больше. Она знала, что, едва достигнув возраста, когда они смогли работать, упрямец Альфонс и послушный Люсьен были помещены учениками к ярмарочному торговцу, что несколько лет назад они собирали кору на склонах горы Эгуаль, потом добывали уголь на одной из севеннских шахт. Братья Шанель расстались только в 1907 году, когда Люсьен завербовался в пехоту. Ему было восемнадцать лет, и он, хотя характера был миролюбивого, мечтал о карьере военного. Но через год его комиссовали, и он снова оказался без средств.

Тогда ему представились две возможности: отправиться на север к отцу, осевшему в Бретани, или пуститься в дорогу с Альфонсом, ставшим в Гаре «разъездным продавцом газет». Люсьен остановился на первом варианте. Он не был злопамятен. Приехав к отцу, он ясно показал бы папаше, что не сердится на него.

После смерти жены Альбер Шанель из трактирщика снова превратился в ярмарочного торговца. Родитель, которого Габриэль сделала сперва виноделом, затем «без вести пропавшим», перед этим наделив его судьбой человека, много путешествовавшего и добравшегося аж до Соединенных Штатов, чтобы сколотить там состояние, довольствовался тем, что священнодействовал на ярмарке в Кемпере. Все члены клана об этом знали. Всем было также известно, что он вновь принялся бегать за женщинами и что у него развилась явная склонность к выпивке. Но этих прегрешений было бы недостаточно, чтобы отлучить его от клана, если бы не другое.

Прежде всего он не заботился о родителях. Их приняла у себя, с помощью Адриенны, все та же тетя Жюлия.

Анри-Адриану Шанелю должно было стукнуть восемьдесят. Он жил теперь в Варенне, на Вокзальной улице, неподалеку от Костье. В пенсионном возрасте бывший крестьянин снова вернулся к прежним занятиям. Жители Варенна, видевшие, как он вскапывает огород, сжигает сорняки и ловит лягушек, и представить себе не могли, что он был ярмарочным торговцем. Для них старик был севеннским горцем, достойно доживавшим свои дни рядом с женой и дочерью, уважаемой госпожой Костье, супругой железнодорожного служащего.

Адриенна, сэкономив небольшие суммы, делала все, что могла, чтобы облегчить участь стариков. Она регулярно приезжала в Варенн, где соседи Костье находили, что для крестьянской дочери она чрезмерно элегантна. Это было подозрительно, но она была так хороша! И как доволен был отец, что, преуспев, дочь продолжала заботиться о нем. Из десяти детей, произведенных им на свет божий, она всегда была «последней малышкой», самой любимой. Адриенна приезжала поездом из Виши, великолепно одетая, с корзинкой съестных припасов. В этот день тетя Жюлия извлекала белую скатерть, и устраивалась пирушка. Тогда дом в Варенне хотя бы на день становился избранным местом, где встречались разбросанные повсюду члены бродячего племени.

Окончательно порвать с Альбером Шанелем заставил Костье визит Люсьена в Кемпер в 1909 году. Сын обнаружил, что отец сожительствовал с женщиной, которая была его моложе, но по части выпивки ему не уступала.

Альбер Шанель, хотя и был без гроша в кармане, принял сына хорошо. Он устроил его в меблированной комнате, которую делил вместе с подругой, и предложил Люсьену взять его на работу. После чего, воспользовавшись притоком неожиданной рабочей силы, исчез. «Отправился на гастроли», – сказал он.

Люсьен узнал от сожительницы, в чем состояли эти гастроли.

Альбер нанимал в кредит прекрасную упряжку, украшал султанами лошадей и, объезжая окрестности, держал убедительные речи, объявляя, что на днях вернется с посудой одного помещика, доверенным лицом которого он является. Помещик испытывает трудности, объяснял Альбер, и собирается распродавать посуду – тарелки, блюда и прочее, грех было бы упустить подобный случай.

Назавтра Альбер и вправду возвращался…

Ему удавалось, расхваливая свой товар, убеждать крестьян покупать обычную посуду с ярмарки, при этом он уверял их, что продавал сокровища маркиза де Баррюкана, своего хозяина. Просчитывался он редко. Имя маркиза оказывало магическое воздействие. Надо ли уточнять, что господин де Баррюкан никогда не существовал. Имя же происходило от слова «barrique» – бочка. Мы видим, что, даже полностью деградировав, Альбер Шанель не мог расстаться со старой винодельческой мечтой – она продолжала неотступно преследовать его. Это позволяет нам лучше понять его дочь Габриэль, которая, пытаясь скрыть свое происхождение, упрямо повторяла выдумки отца, наделяя его в глазах окружающих тем положением, которого тот так стремился достичь. Выдавая его за винодела, она мстила жизни и мстила за отца: Альбер Шанель добивался удовлетворения хотя бы посмертно.

Со слов отцовской подружки Люсьен узнал также, что Альбер был вынужден, по крайней мере однажды, поспешно ретироваться с места своих «подвигов». Это произошло несколько лет назад, где точно, она не знала. Но не без причины Альбер добрался до Кемпера, города, где он никого не знал и где его не знал никто. Женщина предполагала, что до прибытия в Кемпер у Альбера были нелады с жандармерией.

Но этим дело не кончилось. Люсьен лично убедился, что подружка отца была женщиной легкого поведения. Воспользовавшись отсутствием Альбера, она посягнула на добродетель молодого человека. Люсьен бежал этой Федры в рубище и покинул Кемпер, не дожидаясь возвращения отца.

Он приехал в Варенну. Семейный трибунал был безжалостен. Пьянство, нечестность, развращенность – чаша терпения переполнилась. Альбер был исключен из клана. Его имя никогда больше не произносилось.

Люсьену удалось найти работу. Как отец, как дед, он стал ярмарочным торговцем. Снова появился Шанель, торгующий обувью рядышком с собором в Клермон-Ферране. Между улицей Гра и улицей Шоссетье Люсьен занимал на рынке постоянное место. У него была своя клиентура, состоявшая из селян. Тогда он решил жениться. Что и было сделано в 1915 году. Почти сразу же о нем вспомнила армия. Люсьен пытался доказать, что был уволен со службы против воли и окончательно. Тем не менее его направили в 92-й пехотный полк.

Более робкий, чем Альфонс, Люсьен не осмеливался что-либо просить у далекой сестры, которая, как говорили в семье, «разбогатела». Поэтому он ограничился тем, что объявил ей о призыве на солдатскую службу, как несколько месяцев тому назад сообщил о своей женитьбе. Но во время каждой увольнительной он останавливался в Париже. Габриэль хорошо принимала брата, но остерегалась говорить ему о месячном содержании, выплачиваемом ей Альфонсу. Боялась ли она, что и Люсьен попросит у нее того же? Некий деловой человек, господин Обер, бывший также поверенным Артура Кейпела, каждый месяц отправлял горнисту Альфонсу Шанелю перевод в три тысячи франков, сумму по тем временам значительную. Но почему надо было посылать деньги полевой почтой именно Альфонсу? Не проще ли было переводить их прямо его жене? Тому была причина: мать детей Альфонса Шанеля не была его законной супругой. Когда и как Габриэль узнала об этом? Во всяком случае, она, конечно, не долго оставалась в неведении. Но она не сердилась на брата. У Альфонса была внебрачная связь? Он был не первым в семье, с кем случалось подобное. Да и она сама разве не родилась вне брака? Альфонс Шанель пользовался великодушием Габриэль в течение двадцати пяти лет, она никогда не забывала о переводах и никогда с ними не опаздывала.

В 1911 году в Таре Альфонс познакомился с девицей Косс, угловатой молодой особой, обладавшей кое-какой собственностью неподалеку от Вигана. Он не дал себе труда признаться ей, что в прошлом году обзавелся женой. Поэтому, забеременев, она удивилась, что он не женится. Семья Жанны Косс была одной из самых уважаемых в округе, и девушке пришлось скрывать свое положение. Она бежала из дома, обосновалась в Ниме, устроившись прислугой, и, когда пришло время, родила в богадельне ребенка, записав его под своим именем. История была очень похожа на ту, что четверть века назад пережила Жанна Деволь.

Альфонс в то время работал механиком в Сен-Лоран-ле-Минье. Он следил за вагонетками в шахте, осваивал первые автомобильные моторы и вел веселую жизнь. От случая к случаю он выбирался в Ним, где его ждала влюбленная и на все согласная Жанна. Три года спустя связь их длилась по-прежнему, Жанна Косс была снова беременна, а Альфонс мобилизован. Жанна потеряла работу и укрылась у одной родственницы во Флораке. Там она родила девочку, которую в знак признательности за чудом доставшееся содержание назвали Габриэль.

Тем временем брак Альфонса с Мадленой Бурсари, о котором Жанна по-прежнему не знала, был расторгнут. Решение о разводе было зарегистрировано гражданским судом Баланса за месяц до начала войны.

Учитывая, что мобилизованные отцы семейств имели некоторые привилегии, в том числе увольнительные, Альфонс Шанель решил признать двух своих детей. Он не указал, что разведен и в соответствующем документе значится холостяком.

Так с опозданием была признана еще одна Габриэль Шанель, к которой позже, в 1919 году, добавился третий ребенок, маленькая Антуанетта, родившаяся в Ганже в департаменте Гар.

Незаконное сожительство Альфонса Шанеля и Жанны Косс продолжалось сорок лет. Только в 1953 году, после смерти отца, дети Альфонса узнали, что их родители никогда не были женаты.

Как и Жанна Деволь, Жанна Косс была самой несчастной супругой. Альфонс Шанель был точной копией своего отца. Он вспоминал о Жанне, едва только запивал или влезал в долги.

«Бог на улице, дьявол в доме», – говорила она.

Мужества Жанне было не занимать. В момент рождения дочери Габриэль от ее земель в Вигане ничего не осталось. Альфонс очень быстро взял на себя труд промотать ее состояние и накопления. Но как бы там ни было, Жанна никогда не теряла надежды, что однажды он образумится.

В 1919 году пехотинец Шанель вернулся с войны. Содержание, которое переводила Габриэль, обеспечивало ему несомненный достаток. Он решил поселиться в Вальроге, маленькой севеннской деревушке, находившейся в глубокой долине. Совсем рядом были заснеженные вершины Эгуаля, ельники, горные потоки, а когда наступала пора сбора ягод, корзинки бывали доверху полны черникой.

Местные жители, старики Вальрога, недавно еще помнили о прибытии в деревню в 1919 году разбитного усатого парня на велосипеде, отца семейства, обладавшего торговой жилкой. Едва устроившись, Альфонс Шанель купил повозку зеленщика, лошадь и каждый день отправлялся в Ганж закупать овощи для маленького базара, где заправляла его жена. Но это занятие, слишком скромное, было Альфонсу не по вкусу. И тогда он сумел заполучить единственную в Вальроге табачную лавку. Доказательство того, что у Альфонса были связи… Ибо ему пришлось устроить так, чтобы предыдущего продавца выбросили на улицу. Как ему это удалось? Ловкач…

Примерно в двадцатых годах Шанеля увидели за рулем красивой автомашины, и одновременно от почтальона жители деревни узнали, что в Париже у него есть сестра-портниха, щедротами которой он пользуется. Тогда к великодушному продавцу табака, который охотно ставил выпивку, проигрывал и говорил, что не откладывает ни сантима, стали испытывать глубочайшее уважение.

Односельчане сразу учуяли в нем важную персону.

В Вальроге к Шанелю относились как к настоящему господину. Он был самой известной особой в деревне наравне с мэром и кюре.

III
Эти чертовы англичане

В последние месяцы 1914 года парижане решили, что столица уже находится на достаточном расстоянии от фронта, и стали возвращаться в Париж. Аристократки и буржуазки, не имея ни приемов, ни слуг, ни угля, ни даже кондитерской, где можно было бы встретиться за чашкой чая, внезапно открыли для себя прелести гостиниц. Поскольку «Ритц» находился в центре и отапливался лучше других, он стал излюбленным местом свиданий дам, воспитанных в одних и тех же монастырях, танцевавших на одних балах и терпевших от суровых мужей одни и те же принуждения.

Для них гостиница была связана прежде всего с выездом на курорт и с грехом. Предоставленные самим себе, одинокие супруги обошлись без разрешения мужей и осмелились показаться в «Ритце». Они проникли в бар, место, куда в мирные времена доступ им был строго заказан. Главная новизна состояла в том, что теперь дама могла прямо обратиться к бармену, оказаться рядом с политическим деятелем-атеистом, посидеть на одном диване с каким-нибудь выскочкой и поприсутствовать при споре спекулянтов.

Война приблизила женщин к тому, что всегда было для них запретно, – к свободе, и помешать этому ничто не могло.

И вновь война сыграла на руку Габриэль Шанель. Ее парижское ателье, случайно расположившееся в доме 21 по улице Камбон, ибо в свое время не подвернулось иной возможности, теперь находилось как раз на пути женщин, учившихся познавать, что происходит в городе и чем он живет, ибо впервые они ходили по улицам Парижа в одиночку и пешком.

Тогда, подобно своему предку Анри-Адриану Шанелю, доверившемуся в 1860-е годы вечному ритму странствий, Габриэль, одаренная тем же чутьем, той же подвижностью, решила, что пришло время покинуть Довиль. На этот риск стоило пойти. Надо было доверить магазин какой-нибудь продавщице до следующей весны, а самой сложить багаж и вернуться в Париж… Так она и поступила, вместе с ней поехала Антуанетта. Воплощение роскоши в глазах тех, кто считал, что хорошо ее знает, на самом деле Габриэль была крестьянкой по крови, с юности знавшей, что зарабатывать на жизнь – значит бесконечно скитаться из одного города в другой.

В декабре 1914 года сестры Шанель вернулись в свои квартиры в квартале Мальзерб. Адриенна уехала в Виши, куда ее призвал печальный долг. Вслед за матерью, скончавшейся годом раньше, умер отец. Исчезли, почти одновременно, старый бродяга и Анжелина, до самой старости остававшаяся для Анри-Адриана девочкой-подростком, дикой, покорной, на которую когда-то он набросился с яростью и которая, радуясь и мучась, следовала за ним во времена их бродячей юности. Адриенна похоронила их вместе в Виши.

Сколько утрат! Именами ушедших пестрят письма, которыми обменивались сестры. То Адриенна сообщала Габриэль о смерти одного из весельчаков, когда-то во все горло хохотавшего в «Ротонде», то наступала очередь Габриэль дать понять Адриенне, что она потеряла одного из молодых красавцев, сердцеедов, завсегдатаев вечеринок у Мод. Банда из Руайо тоже лишилась своего самого славного наездника: Алек Картер, британский жокей, был убит одним из первых. Он завербовался добровольцем в 23-й драгунский полк, чтобы остаться со своими французскими друзьями. Его тут же назначили квартирмейстером, и он был безумно счастлив. Неделю спустя… Убит… Словно солдату вовсе не пригодилось то, что в мирное время он воплощал собой искусство и науку верховой езды.

Войска надолго засели в окопах. В Париже засуетились деловые люди. Сукно, уголь, ставшие редким товаром, были объектом бешеных спекуляций. Бой, хотя и выполнял свой воинский долг, пользовался любой возможностью, чтобы заскочить в Париж, и бдительно следил за своими делами.

Его друг Клемансо, назначенный председателем комиссии по военным делам, был самым грозным политиком во Франции. Он донимал министров, разоблачал недостатки в оснащении армии оружием, бездарность медицинских служб. Раненые… Какой позор! Их эвакуировали в моче и навозе, на соломе, служившей для перевозки лошадей. Разве это допустимо? Он обрушивался также и на спекулянтов, наживавшихся на войне, на тыловых крыс и на Мальви, особо ненавистного ему министра внутренних дел, которого застали в Аркашоне веселящимся в обществе Нелли Верил, полусветской дамы, в то время как его люди сражались и умирали. Конфискация тиража, запрещения, цензура – ничто не помогало, и газета Клемансо была самой читаемой. Сто тысяч экземпляров…

Но этим не ограничивались его действия. Он взялся за дело и решил не отступать. Клемансо отправился в поисках истины на фронт, в окопы.

Одетый как на заседаниях Сената, с той только разницей, что на нем были сапоги, а вместо котелка – нелепая фетровая шляпа, изношенная до такой степени, что могла считаться призраком шляпы – всю жизнь он любил немыслимые головные уборы, – Клемансо зачастил на фронт.

Во время одной из таких инспекций он проезжал через деревню, находившуюся недалеко от линии фронта, в ней размещалась английская часть. Солдаты отдыхали. В группе всадников Клемансо узнал знакомый силуэт Артура Кейпела. Он играл в поло на глазах сэра Джона Френча… Его спутники с трепетом ожидали худшего: насмешек, потока сарказма, беспощадных слов, брошенных в лицо англичанам. Одним жестом Клемансо отмел их страхи. «Эти чертовы англичане!» Они его очаровывали. Тренироваться среди покосившихся домов и рухнувших стен, какое самообладание! Он решил остановиться. Он захотел лично поздравить их.

Было ли это доказательством пристрастного отношения, легкомыслия? Правда ли, как говорили некоторые, что его околдовал Артур Кейпел?

Дело было совсем в другом. Бой напоминал Клемансо юность… Тридцать лет назад он, как и Кейпел, был человеком, переходящим из одного круга в другой, берущим без разбору все, что попадалось под руку, – светских женщин, актрис, девок, с удовольствием балансируя на грани скандала, мошенничества, словно добиваясь, чтобы у него закружилась голова. Разве не достаточно он наслушался упреков? Разве противники с ожесточением не преследовали его из-за любовниц, долгов, лошадей? Ах, да! Лошадей… Ибо верховая езда была его страстью. Он даже сделал ее своим ремеслом в Соединенных Штатах, когда молодым человеком, без гроша в кармане, искал работу. Возле Нью-Йорка, в Стэнфорде, он стал преподавателем французского языка и езды в манеже в женском колледже, молодой франт, от которого ученицы были без ума. А какими оскорблениями осыпали его и по этому поводу!.. Мэри Пламер, дочка пастора, с которой он развелся… Почему? Пусть объяснится. И потом, не слишком ли хорошо он говорит по-английски? Но это уже была другая история. Англофилия Клемансо всегда казалась подозрительной.

Кому Артур Кейпел был обязан своим назначением во франко-английскую военную комиссию по углю? Маловероятно, чтобы Клемансо не приложил руку к этому решению.

В 1915 году все видели, что трагический список орудий смерти растет: именно тогда в небе появились первые самолеты, на земле – первые танки, а в воздухе – ядовитые удушающие газы, против которых не было спасения. А перед Боем открывался мир, о котором немногие еще осмеливались мечтать. Жить между Парижем и Лондоном, удалиться от зоны боевых действий, избавиться от лишений, страданий, быть не просто офицером среди прочих, а тем, кто принимает решения и заставляет других выполнять их, – от этого голова шла кругом.

Все это вполне соответствовало мечтам настоящего честолюбца.

Кейпел хотел добиться положения, которое помогло бы ему отомстить за несправедливость – за свое незаконное рождение, заставлявшее его так страдать. Ему это удалось. Теперь он мог вернуться в Англию и общаться на равных с молодыми людьми из хороших семей.

Но летом, до отъезда, он получил увольнительную. Всего на несколько дней. Этого как раз было достаточно, чтобы устроить каникулы. Он повез Габриэль в Биарриц.

* * *

Франция переживала новое расслоение населения: на фронте те, кто страдал, в Париже те, кто болтал, в Довиле те, кто ждал, в Биаррице те, кто извлекал выгоду.

«Мирамар» выглядел, как в мирные времена. «Пале» – тоже. Там каждый вечер танцевали. Отпускники, в ушах которых звучала еще совсем другая музыка, вновь почувствовали себя уверенно на блестящем паркете. Танго было противоядием. В какой тональности играется «Под небом Аргентины»? На фронте, где небо было сплошь в разрывах, снаряды свистели на ми-бемоль. От воспоминаний об этой песне надо было защищаться.

С другой стороны границы прибывали верные клиенты – брюнеты с напомаженными волосами и кудахчущие испанки, ведомые сильно развитым чувством элегантности и страстной жаждой удовольствий. Закрытые кондитерские вызывали у них приступы гнева. Что происходит? Биарриц стал «совсем не таким». А русские, куда подевались русские? Полицейский кордон больше не защищал князя Юсупова и великого князя Дмитрия во время их морских шалостей. Ах, эти двое, как же в них влюблялись! Прекрасны, словно ангелы небесные. Женщины сходились толпой, чтобы поглазеть на них. В конце концов ангелам осточертело: оставят ли их когда-нибудь в покое? Муниципалитет был извещен об их недовольстве. Отсюда – полицейский кордон. Но жандармов в Биаррице недоставало. Поэтому адъютанты собственными телами прикрывали купальщиков. Бесполезно. Как можно скрыть величие великого князя?

Но те времена кончились. Исчезли Феликсы, Дмитрии, и если только вы не возили с собой кондитера и запасы муки, с чем многие смирились, несмотря на неудобства, – никаких пирожных. Возмутительно, не так ли? Заметим в скобках, что Габриэль было на это наплевать. Бою тоже. Существовали хапуги, тыловые крысы? Что ж, верно. И было бы глупостью во имя непонятно каких принципов не воспользоваться ситуацией. Нувориши заявляли, что готовы купить все что угодно. В военные времена «что угодно» имело точный смысл – роскошь. Значит, надо было дать им роскошь. И Бою, и Габриэль пришла мысль повторить в Биаррице тот же опыт, который год назад в Довиле дал такие замечательные результаты. Что было у Боя на уме? Хотел ли он воссоздать обстановку прошлого? Или собирался добавить еще одну жемчужину в корону Габриэль? А может, подсознательно, он хотел удалить Габриэль из Парижа, где теперь собирался проводить больше времени?

Возможно, у Боя и были эти задние мысли. Но преобладала общая для обоих склонность к риску и предпринимательству. Это было главным. За несколько дней до отъезда Артур Кейпел дал Габриэль ссуду, и она открыла в Биаррице уже не ателье, а настоящий дом моделей, с коллекциями и платьями по 3000 франков.

Никогда еще в Биаррице не видели, чтобы портниха устраивалась с подобной роскошью. Вместо магазина – вилла, расположенная на спуске к пляжу, напротив казино. Это был дом, похожий на маленький замок, с башенкой, выходящей на улицу, просторным внутренним двором, обнесенным каменной стеной. Габриэль, сняв виллу, начала с того, что засадила двор гортензиями.

Денег было потрачено много. Теперь предстояло добиться успеха.

Габриэль попыталась извлечь из уединения Адриенну, единственную женщину, которой она могла бы довериться. Но расчет на помощь Адриенны не оправдался. Габриэль, никогда не предполагавшая, что перед ней можно устоять, предложила той шикарные платья, каникулы. Адриенна по-прежнему не соглашалась. 25-й драгунский полк находился на отдыхе. Ей вот-вот должны были дать разрешение провести несколько дней со своим «обожаемым». Она жила в ожидании. Но позже… Она обещала, что позже…

Когда она приехала, безжалостная Габриэль разразилась одним из замечаний, на которые всю жизнь была мастерица: «Твое „позже“ превратилось в „слишком поздно“».

Дело в том, что Антуанетта, по-прежнему глуповатая, но добрая, примчалась на помощь, и между Парижем и Биаррицем уже установился обмен работницами, что должно было позволить успешно провести обучение новеньких.

Поэтому Адриенну приняли холодно.

Эта влюбленная, которая из-за пустяков впадала в состояние оцепенелого ожидания, начинала невероятно раздражать Габриэль. Чего было бояться женщине, в которую любовник был влюблен настолько, что не знал иной заботы, как только жениться на ней? Более того, Адриенну не удовлетворяло то, что осчастливило бы Габриэль: ей поминутно казалось, что ее респектабельности что-то угрожает.

Поэтому она трагически восприняла историю, показавшуюся Габриэль предметом для веселых шуток. Адриенна вернулась из поездки на фронт уязвленной и сконфуженной. Человек, проверявший срок действия разрешений, спросил ее: «Вы супруга лейтенанта де…?» – и, получив отрицательный ответ, прибавил с откровенностью, вызванной скорее наивностью, нежели непочтительностью: «Тогда порядок, я вас пропускаю. Полковник предпочитает полюбовниц законным. Он говорит, что жена расслабляет, тогда как краля…» Но Габриэль категорическим тоном пресекла все попытки Адриенны похныкать. Ей не было дела до того, что не касалось работы. Она добавила, что замечание, оскорбившее Адриенну, не столь глупо, как может показаться. И потом, если та так боится армейских грубостей, сидела бы себе дома.

Так между ними впервые пробежал холодок, и вместе с тем проявился новый облик Габриэль. Облик женщины, у которой бывали внезапные приступы плохо сдерживаемой враждебности. Картины разделенной любви, незатейливого счастья выводили ее из себя. Она вставала на дыбы перед тем, чего никогда не знала. Но если несбывшиеся мечты и терзали ее, Габриэль скрывала их умело. Она прятала рождавшуюся в ней горечь, отказываясь уравнять в правах любовь и свое страстное желание добиться успеха.

* * *

У Габриэль был свой план военных действий. Биарриц являлся своего рода аванпостом, делавшим для нее Испанию доступной. Нейтральная страна была совсем рядом, с сырьевыми ресурсами и клиентурой. Надо было устроиться как следует, воспользовавшись предоставившейся возможностью. А потом? Хватать все, что плыло в руки, – нитки, ткани, женщин.

Ее тактика состояла в том, чтобы, обеспечив себе тылы, вернуться на улицу Камбон и развернуть там свою штаб-квартиру. Она торопилась освободиться. Бой был в Париже один. Рассчитывать на Адриенну? Бесполезно. Она оставила в Биаррице Антуанетту, дав ей полные права. Пусть она обоснуется в городе. Большего от нее не требовалось. Габриэль взялась убедить сестру в том, что ее будущее было в Биаррице и только там.

Антуанетта была женщиной несколько крикливой. Она стала ломаться. Габриэль разгорячилась и использовала все виды оружия: угрозы, запугивания. Кажется, Антуанетта стала идиоткой? Разве она может в другом месте встретить какого-нибудь иностранца, привлекательного, богатого, способного жениться на ней? Самое главное – выйти замуж. Антуанетте нельзя терять времени.

Что касается примерок, это не ее забота, «первые» всем займутся сами. Ей останется только руководить салонами и принимать клиенток. И чего ей еще не хватало, чтобы удовлетворить свое тщеславие? Она будет вести тот же образ жизни, что и знатные дамы, известные во всем мире красавицы и светские женщины, будет вращаться в обществе, исчезавшем в других местах. Париж, она же знала, «был не тот, что прежде». Роскошь? Где ее можно было встретить, как не в Биаррице?

В один прекрасный день кончится война, и тогда возродится, вырвавшись из-под руин, призрак былой элегантности. Именно в ожидании подобного события Антуанетта и должна повиноваться Габриэль. Держать в своих руках Биарриц – в этом состояла война сестер Шанель. Пора ей понять это. Последние кружева, последние вышивки, крепдешин, гипюр? Ими будет пользоваться только Антуанетта. Все, довольно тянуть. Было бы опрометчиво упустить такой случай.

Проект был набросан в июле 1915 года. В сентябре все было готово.

Габриэль не замедлила обнаружить, насколько ценной оказалась ее инициатива. Но могла ли она предположить, что выгода будет столь велика? Заказы испанского двора, из Мадрида, из Сан-Себастьяна, из Бильбао…

Ателье в Биаррице работало с полной нагрузкой и насчитывало более шестидесяти работниц.

В конце года, гордая своей победой, которой она была обязана только себе, Габриэль вернулась в Париж, где ее служащим пришлось увидеть ее в истинном свете: она была импульсивна, изменчива, авторитарна, резка. Она держала себя полной хозяйкой, сама осуществляя связь между своими передовыми постами. Она снабжала Антуанетту непосредственно из Парижа, где одно из ее ателье работало только на Испанию. Подобно тому, как командующий армиями передвигает свои резервы по мере военной необходимости, так и Габриэль переводила из Парижа недостающий персонал в Страну Басков и, предпринимая шаги более рискованные, с успехом осуществляла маневры в обратном направлении. Она донимала перепуганных провинциалов, сопротивлявшихся тому, чтобы их «доченька ехала в Париж», упорно стояла на своем, убеждала родителей в том, что их долг разрешить девушке уехать. А опасности города, войны, а солдаты-дебоширы, а цеппелины? «Подумаешь!» – сварливо возражала Габриэль. Патриоты они или нет? Побежденные семьи склоняли голову и уступали.

Таким образом, в то время как в Вердене шли беспощадные сражения, Габриэль Шанель укрепляла свою империю. Париж переживал студеную зиму, о которой на вершинах Монмартра писал Пьер Реверди. Постоянно мучимый голодом, холодом и гвалтом, устраиваемым в нижней квартире Утрилло, Реверди приподнимал завесу над тем далеким временем.

 
В то время уголь
Стал так же драгоценен
И редок, как золотые самородки,
И я писал на чердаке,
Где снег, падая
В щели крыши, становился
Голубым.
 

От холода умирали дети. Над военной промышленностью висела постоянная угроза нехватки каменного угля. От угля зависела победа, и Бой нажил состояние. Его личные интересы так идеально совпадали с общими, что он мог посвятить им себя без зазрения совести.

В первые месяцы 1916 года Габриэль Шанель безраздельно властвовала над тремястами работницами. Ее независимость была обеспечена.

Для тех, кто еще стремился выглядеть элегантно, волнующая альтернатива «Шанель или Пуаре?» перестала существовать. Грозный конкурент Габриэль отдал свой талант исключительно на службу армии. Мобилизованный в интендантские службы, нормализуя покрой шинелей, он сумел сэкономить шестьдесят сантиметров ткани и четыре часа работы на каждом изделии.