355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдмонда Шарль-Ру » Непостижимая Шанель » Текст книги (страница 15)
Непостижимая Шанель
  • Текст добавлен: 17 мая 2017, 12:00

Текст книги "Непостижимая Шанель"


Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Таким образом, Габриэль Шанель осталась на сцене одна. Разумеется, в те годы быть женщиной означало существенное преимущество.

Она осознала это, когда, к своему удивлению, поняла, что в состоянии вернуть долги Артуру Кейпелу. Ведомая безошибочным инстинктом, она поспешила сделать это, даже не спросив его мнения. Она знала, что он будет восхищен тем, что решения, принятые как-то вечером во время отдыха, принятые весело, легко, так быстро обернулись успехом, обеспечившим ее достаток. Она также смутно догадывалась, что, расплатившись с долгами, кое-что изменила в их отношениях. Лучшим доказательством этому было то, что Бой вновь стал безумно ревновать ее. С какой радостью он оставил бы ей всю вырученную прибыль! Но на сей раз приходилось признать ее независимость. К этой неожиданности он не был готов.

Новая манера поведения Габриэль, происшедшие с ней глубокие изменения привели к тому, что всякое удовольствие, испытанное без нее, было теперь Бою не в радость.

* * *

Благодаря поколениям упрямцев, решившим, несмотря на кризисы и убытки, удержаться на скудной земле, благодаря им родились, одно за другим, открытия Габриэль. Благодаря им и ремесленникам, врагам «псевдо-красивого», допускавшим для собственного употребления только прочное, настоящее, – что это за ткань, спрашиваю я вас, если скроенная и сшитая из нее одежда не послужит двум, а то и трем поколениям? Благодаря их настойчивости, наконец, когда в свободное время они создавали шедевры, которыми гордились, и главное было в умении, а не в богатстве материала. Искусно вышитые головные уборы… Никто не убедит меня, что может быть чепец более элегантный, более изысканно-кокетливый, чем свадебный убор девушки из Конта, выставленный в музее «Арлатен» в Арле. Могу добавить, что в Маконе есть миниатюра, на которой изображена молодая женщина, одетая, словно королева, в черный бархатный убор брессанок, достойный кастильской инфанты… Не было ничего случайного в том, что Габриэль открыла, а затем использовала то, что станет ее тайным оружием. Изобретательность и сноровка, оставленные ей в наследство прошлым, давали Шанель особую силу.

В 1916 году в Париже, стараясь придерживаться того, что принесло ей успех в Довиле, стремясь остаться верной самой себе, она искала ткань, похожую на трико. Сам выбор весьма красноречив. Вязание… Вечное занятие деревенских жителей. Но в эпоху, когда шерсть стала редкостью и служила только для изготовления вязаных солдатских шлемов, особой тонкости в работе ждать не приходилось.

Именно тогда то обстоятельство, что с детства она узнала бедность, стало преимуществом. Мы не ошибемся, заметив, что козырь этот был весьма ненадежен и что нескольких лет безраздельного господства роскоши в моде было бы достаточно, чтобы это преимущество уничтожить. Например, опасность состояла в том, что можно было поддаться очарованию «Русских балетов» и поставить знак равенства между женским очарованием и буйством тканей. Искусство нравиться, соответствующее канонам красоты по Баксту? Мы знаем, что этого не произошло, и «дувший из степей ветер» пощадил Шанель. Она решила отказаться от украшения. Клиентки, для которых богатство и элегантность были неразделимы, вероятно, сделали бы подобную задачу невозможной для Пуаре, Ворта, Дусе. Но для Шанель? Она привыкла с юности использовать то, от чего отказывались другие, так что ей не надо было ни меняться, ни отступать. Поэтому, когда один фабрикант по имени Родье предложил ей, за неимением лучшего, неиспользованный товар, который, по его мнению, и использовать было нельзя, он был крайне удивлен, что вызвал у Шанель интерес.

Это был экспериментальный образец.

Создавая эту ткань для трикотажного производства, ее изобретатель думал удовлетворить запросы спортсменов. Родье рассчитывал, что молодые люди, обожающие свежий воздух и «английский стиль», оценят ткань, которая называлась «джерси», и что производство кальсон, помеченных инициалами, ночных рубашек из двойных полотнищ и маек, сшитых на заказ, полностью оправдает ее употребление.

Ничуть не бывало.

Во время показа одни сочли ткань слишком жесткой, другие – «незабавной», и потом, что это за текстура? Машинная вязка?

Послушайте, несмотря на самое расчудесное оборудование, она будет пузырить, будет морщить, и не говорите, что это не так! А цвет? Бежевый, который хорошие поставщики сочли «бедняцким». Из такой материи можно шить только рабочую одежду для вагоновожатых, чернорабочих… В общем, никто ткань брать не захотел. Затем началась война, у Родье были другие заботы, и запасы джерси так и остались у него на руках.

Габриэль их скупила.

Это было как раз то, что она искала: трико, но связанное на машине. Она утверждала, что благодаря своей строгости джерси завоюет место, до сих пор принадлежавшее набивным материям. Родье ей не поверил, сомневаясь в том, что она заставит женщин носить ткань, которую мужчины сочли неподходящей для себя. Она не обратила никакого внимания на его предупреждение и сделала ему дополнительный заказ. Он отказался, не рискуя начать производство и испортить сырье.

Пусть она вначале попробует, а там будет видно.

Последовала дискуссия, обмен резкостями. Она обозвала Родье ничтожным трусом. Он стоял на своем. Их препирательства были лишь бледным прообразом того, чем будут в течение полувека отношения Шанель с поставщиками и компаньонами. Сколь бы ни были важны оказанные ими услуги, сколько бы ни было пережито вместе, она всегда кончала тем, что разрабатывала планы, чтобы вытеснить их, отстранить и производить вместо них. Борьба в зависимости от обстоятельств заканчивалась комедией или драмой, судебным процессом, примирением, уходом, криками: «Мне надоело», объявлением об окончательном разрыве… и все начиналось сначала. Отметим, чтобы больше к этому не возвращаться, что согласие с теми, от кого по самой природе своей деятельности она зависела, всегда будет невозможно. И дело было не в личностях, а в том, что зависимость была для нее непереносима.

Доказательством правоты Габриэль, успокоившим страхи Родье, стала созданная ею из джерси модель, которую она стала носить сама. Она сделала пальто свободного покроя, доходившее до середины юбки, без каких-либо украшений, почти мужское по строгости кроя. Любой, даже менее искушенный, чем Родье, даже не знаток, а просто человек, обращающий внимание на то, что делает женщину элегантной, с первого взгляда заметил бы, что в этой модели была неведомая сила.

Что преобладало в моде до сих пор? Требования заказчиц, от которых зависело все: у них было монопольное право на украшения, ткани и иногда даже фасон. Портные перекраивали и переделывали в зависимости от желаний светских знаменитостей, так что их туалеты представляли собой «синтез их личных вкусов и вкусов их портного»[33]33
  Francois Boucher. Histoire du costume en Occident… Paris, 1965.


[Закрыть]
. И беда ему, если красавица замечала на другой платье, в чем-то похожее на ее собственное!

И вдруг украшательство уступило место линии, появилась одежда, родившаяся только благодаря логике создателя, отвечавшего на требования эпохи. Если женская мода была обязана Пуаре такими важными новшествами, как облегченный корсет, как попытка укоротить юбки – эти смелые нововведения льстецы слишком часто приписывали Шанель, которая, кстати, и не думала опровергать подобные вымыслы, – если Пуаре был непревзойденным колористом, то именно Шанель в 1916 году навязала моде столь решающие изменения, что заставила ее войти в XX век. Право женщин на комфорт, на непринужденность движений, возросшая важность стиля в ущерб украшательству и, наконец, неожиданное использование простых тканей, повлекшее за собой ipso facto возможность в ближайшем будущем создавать элегантные модели, доступные для самого широкого круга покупательниц.

Шанель хотела добиться того, на что никто до нее не осмеливался с такой откровенностью: она хотела, чтобы одежда больше не подчеркивала ни талию, ни бедра, чтобы женщины держались свободно и носили сильно укороченные юбки. Пуаре показал ножку? Шанель пошла дальше, открыв щиколотку. Пуаре ввел моду, позволявшую не затягивать талию до удушения? Шанель сделала лучше, ее модели вовсе не были приталенными. Она поступила так умышленно? Или, как утверждали некоторые, это было лишь следствием посредственного качества джерси? Вне всяких сомнений: Габриэль не могла поступить иначе. Впервые революция в женской моде состояла не в том, чтобы подчиниться фантазии, а прежде всего в том, чтобы, следуя неумолимой необходимости, ее упразднить.

Дело в том, что джерси трудно поддавалось обработке. При малейшей попытке заложить складки слишком слабый уток раздергивался. Другая бы на ее месте отказалась. Габриэль упорствовала. Упростить, иного решения не было. Платье-рубашка заканчивалось много выше щиколотки.

Тем самым Габриэль уничтожила движение, существовавшее на протяжении многих веков и с наслаждением подстерегаемое мужчинами в тот момент, когда женщина поднималась по лестнице: движение, которым она подбирала юбки. Исчезала целая эпоха – складок на корсаже и падавших каскадами вуалей на шляпах, эпоха Виши, Сувиньи, эпоха побед Адриенны.

Габриэль, уничтожая собственное прошлое, навсегда изменила облик улиц.

Таким образом, время той, что шла, «расстилая за собой длинный шлейф сиреневого платья»[34]34
  Марсель Пруст. В поисках утерянного времени. Т.1. По направлению к Свану. М., 1992.


[Закрыть]
, прошло. Теперь приходилось опасаться женщин со свободной походкой, которые одевались без посторонней помощи и раздевались мигом. Что касается тех – а их было немало, – кто испытывал ностальгию по усопшей красавице, они будут стенать понапрасну, словно Орфей. Восклицания Пруста «Увы!», «Какой ужас!» будут повторяться многократно. Но ни вздохи при виде платьев, которые, как писал он, «сделаны даже не из ткани», ни его грусть при виде женщин «заурядных» – ничто не могло воскресить госпожу Сван.

Новенькая могла обескуражить. Это была совершенно другая женщина, в одежде которой не было никаких намеков. Бесполезно было задавать ей вопросы. Правила игры были перепутаны сознательно.

Как надо было отнестись к моде, ключевые направления которой нельзя было отыскать в музее? Можно было сколько угодно блистать эрудицией, эта женщина превосходила воображение. И кому бы пришла в голову мысль искать истоки подобной реформы в глубине нищей провинции? Никто никогда не слышал, чтобы изыски моды брали свое начало в грудах щебня.

IV
«Charming chemise dress»

Исчезновение газет, посвященных моде[35]35
  «Газетт дю бон тон» и «Журналь де дам э де мод» перестали выходить в 1914 году.


[Закрыть]
, объясняет тот факт, что открытая щиколотка до конца первой мировой войны была привилегией одних парижанок. Только в 1919 году они осознали, что заниженной талией и прямыми пальто сильно удивляли иностранных визитеров.

То, что они носили, сразу стало Модой.

История француженок, бывших в мрачные годы несчастий прообразом будущего, – один из парадоксов истории. Сами того не зная, они предвосхитили шумную юность мирного времени.

На улицах Америки в 1916 году не было видно ни одной ножки, юбки по-прежнему прикрывали каблуки. И чтобы лучше в этом убедиться, достаточно посмотреть на фотографию, сделанную в 1917 году, где члены «Космополитен клаб» запечатлены все вместе в Нью-Йорке. Лодыжки едва видны из-под платьев.

В данном случае мы имеем дело с трудноразрешимым противоречием, ибо впервые имя Шанель появилось как раз в американской прессе.

В 1916 году «Харпер’з Базар» впервые воспроизвел одну из моделей Габриэль, с трудом поддававшуюся описанию. Это было платье, которое можно было определить только с помощью последовательных отрицаний. Но оно великолепно ложилось на карандаш, ибо линии его были прямы и чисты.

Это было платье из коллекции Биаррица. Предназначенное для красавиц-заказчиц Антуанетты, оно обладало бесспорным очарованием, но в нем совершенно не чувствовалось аромата предвоенной эпохи. Ни фиалок на корсаже, ни тем более орхидей, и по понятной причине: корсажа не было. Ни рюшей, ни оборок у ворота, ибо его, как и корсажа, не существовало. Платье, словно от удара саблей, было раскроено буквой «V», верх напоминал жилет мужского покроя, сквозь отвороты которого – о, дерзость! – виднелась голая шея, и не только шея. Ни пышных рукавов, ни кроя «кимоно», любимого Пуаре, рукав обтягивал руку, словно чулок, от плеча до запястья. Ни вуалей, ни зонтиков, а на шляпе с широкими полями и облегающим донышком, делавшим головку маленькой, не было ни одной из деталей, до недавнего времени составлявших славу шляп, – ни ножом торчавших кверху перьев куропатки, ни развесистых страусиных перьев. Шляпу украшал узкий и плоский жгут в виде ленты… С той только разницей, что жгут был из соболя, и, что бы там ни думать об этой детали и как бы ее ни судить, никогда не было видано, чтобы женщина носила меха подобным образом. Что касается талии… Но кто говорит о талии или поясе? Скользя вокруг бедер, длинный шарф в цвет платья реял, словно командирский стяг.

Обескураженные отсутствием привычных деталей и тем не менее восхищенные, американские редакторы приветствовали платье короткой подписью, гласившей: «Chanel’s charming chemise dress»[36]36
  Очаровательное платье-сорочка Шанель.


[Закрыть]
.

Габриэль пришлось ждать четыре года, чтобы французская пресса отнеслась к ней с уважением.

Это время понадобилось стране, чтобы вновь обрести вкус ко всему суетному.

Ни слова о Шанель, ни одной воспроизведенной в журналах модели до 1920 года.

* * *

Трудно представить себе, какое впечатление произвела на Шанель начинающаяся известность по ту сторону Атлантики. Была ли она хотя бы извещена о ней? Трудно ответить с уверенностью. «A charming chemise dress»… Узнать о таком признании было бы ей приятно. Но прикрывшаяся нейтралитетом Америка была такой далекой…

Какое представление о Соединенных Штатах было у Габриэль в 1916 году? На этот счет у нее сложилось вполне определенное мнение: поскольку она любила Боя, то и думала точно так же, как он. Бой же по этому поводу думал точно так же, как Клемансо. Иными словами, подобные ему сторонники войны до победного конца выступали против президента Вильсона и его лозунга о мире без победы. Разве допустимо было говорить о подобной возможности летом 1916 года, когда наконец остановили немцев под Верденом? И вот вам, в Берлине посол Соединенных Штатов заявил, что никогда германо-американские отношения не были так хороши. Удачно же он выбрал время! Можно ли было ожидать, чтобы представитель президента Вильсона вдруг оказался в рядах русских или немецких революционеров и проповедовал те же взгляды, что и анархист Альмерейда? Пораженцы, предатели, негодовал Клемансо, ставленники немецкой пропаганды! Когда наконец правительство решится принять жесткие меры? Пусть начнут расследование и пусть все узнают, кто финансирует этого Альмерейду. Три любовницы, три резиденции, три автомобиля, не слишком ли много для журналиста, который всего несколько месяцев назад нищенствовал? И вот летом 1916 года он является в Параме, с вызывающе яркой любовницей, лакеем-испанцем и шофером-негром. Это было слишком. Клемансо не колеблясь публично обвинил министра внутренних дел. Кто дает подобным типам деньги? Отвратительный Мальви, разумеется… и его клика пораженцев. Тон накалялся. Бой и его окружение забыли о charming chemise dress и лаврах Габриэль.

Тем паче, что, несмотря на увещевания со стороны набережной Орсе, Клемансо взялся за президента Вильсона лично. Сразу же в различных кругах общества в его адрес раздалась резкая критика. Таким неподходящим способом нельзя было заставить Соединенные Штаты вступить в войну, и Клемансо приносил больше вреда, чем пользы. Тогда как триумфальные гастроли Сары Бернар оказались куда полезнее. В Нью-Йорке говорили только о ней. Разве она не утверждала, что ей по силам сдвинуть американцев с места? Правая «Аксьон франсез» называла Клемансо «зловещим фигляром», «подстрекателем». Его оскорблял Баррес, очернял Доде. Рабочие и крестьяне, не любившие Клемансо и в мирные времена, продолжали его остерегаться. Буржуазия? С этой стороны тоже ничего не изменилось. Колкости Клемансо сидели у всех в печенках. Он высмеял Жоффра, заявив: «Фуражки с галунами недостаточно, чтобы превратить дурака в умного».

Клемансо оказался в любопытном положении. Действительно, в тылу его ненавидели. Тогда он сделал то, что всегда делал в подобных обстоятельствах. Друг Артура Кейпела решил принять грязевые ванны… в окопах.

Стоял октябрь. К своей повседневной одежде он добавил небольшой барочный мазок в виде широкого шарфа, связанного вручную, и вновь мы вынуждены заметить, что он напоминает Черчилля, который двадцать лет спустя, в похожих обстоятельствах, проявил столь же необычные вкусы в одежде. Можно ли забыть о шляпе и трости премьер-министра, посещавшего в 1940 году английские береговые укрепления, о «zyp siren-suit», в котором он принимал в 1944 году Эйзенхауэра, или о старом человеке, производившем в 1942 году в Эль-Аламейне смотр британским войскам с белым зонтиком от солнца в руках?

Клемансо в кашне отправился подбодрить тех, кто поддержал его. Фронтовики относились к этому сенатору, как к солдату, который пользовался своей тростью словно ледорубом, чтобы спуститься в окопы и убедиться, что армия не испытывала недостатка ни в оружии, ни в хлебе. Они называли его «Старик». Бывали и забавные случаи. Так, в районе Коммерси часовой, услышав, что его окликнул усач, и не представляя, что тип, внезапно появившийся в окопе, может быть настоящим сенатором, заставил его замолчать, бросив: «Заткнись! Не слышишь, боши кашляют?» Клемансо был на седьмом небе. В том октябре он отправился также в английскую зону, нанес визит сэру Дугласу Хейгу и объявил, что там все организовано «великолепно». Ах! Все-таки англичане, эти чертовы англичане… На них можно было положиться.

По возвращении с фронта Клемансо попал в кипение дипломатических страстей. Президент Соединенных Штатов вновь вмешался в дело. Он высказал пожелание, чтобы воюющие стороны согласились на переговоры. 874 000 убитых среди французов, 634 000 среди англичан, не пора ли положить конец этой бойне? После чего он счел приличествующим адресовать французскому сенату длинное пацифистское послание. Клемансо усмотрел в этом личный выпад. Ему бросили вызов в его вотчине.

Он поднялся на трибуну, и тут же Министерство иностранных дел задрожало.

«Нас убивают, сударь, сейчас не время разглагольствовать».

Так заканчивалась его гневная диатриба. Можно ли было подобным образом обращаться к президенту Соединенных Штатов?

После этого распространился слух, что революция стучится в ворота царского дворца и что образ «русского колосса» был чудовищным надувательством, призванным одурачить французских солдат.

Наконец, говорили также, правда, без особой уверенности, что белорукие красавцы-купальщики, чьи морские забавы так сильно волновали их поклонниц в Биаррице, великий князь Дмитрий и князь Феликс Юсупов оказались грозными мстителями. Они убийцы? Их подозревали в том, что они организовали в Санкт-Петербурге своего рода вечер-ловушку, подмешали в портвейн цианистый калий, одной рукой предлагали отравленные розовые пирожные, а в другой прятали заряженный револьвер, и все это с целью убить Ефима Новых, монаха-распутника, ближайшего советника их зловещей кузины Александры, императрицы всея Руси. Как этому поверить? Но если они не виноваты, почему царь спровадил красавца Дмитрия в глушь Персии, а неотразимого Феликса сослал в его имение в Комск? Дело было замято. А монах? Умер или нет? Говорили только об этом.

Именно поэтому в декабре 1916 года в Париже не было более желанной собеседницы, чем принцесса Мюрат.

До сих пор скорее насмехались над ее небрежностью в одежде, нежели хвалили ее ум. Вдруг парижское общество, позабыв о том, что у нее из-под платья вечно торчали нижние юбки, обнаружило у этой молодой женщины массу достоинств: живость, забавность и – почему бы нет? – определенный шик. Дело в том, что принцесса Мари каждую неделю получала письма из России. Шарль де Шамбрен[37]37
  Граф Шарль де Шамбрен, первый секретарь посольства Франции, затем посол Франции в Анкаре и Риме. В 1934 году женился на овдовевшей Мари Мюрат.


[Закрыть]
, атташе французского посольства в Санкт-Петербурге, если бы мог, писал бы Мари каждый день. Но… Существовало одно «но». Принц Люсьен, не правда ли…

Среди писем из России было одно, которое принцесса Мари могла прочесть вслух. Об этом письме только и говорили во время изысканных парижских завтраков. Его читали как у Сесиль Сорель, так и у Филиппа Вертело[38]38
  Филипп Вертело, заместитель политического директора Министерства иностранных дел. Начиная с 1917 года, Вертело считался одним из самых влиятельных членов министерства. В своем особняке на бульваре Инвалидов, где потолки были расписаны Сертом, они с женой принимали герцогинь, актрис, чиновников, поэтов, политических деятелей.


[Закрыть]
. Присутствовала при этом и Габриэль Шанель.

«Только что я вернулся из Яхт-клуба, где великий князь Дмитрий заканчивал свой обед в то время, как я начинал свой, – говорилось в письме. – Он сделал мне знак. За соседним столом четырнадцать сотрапезников говорили все разом, с невероятной горячностью. Внезапно раздался громкий голос Николая Михайловича[39]39
  Великий князь Николай, племянник царя Александра II, историк, расстрелян в Петропавловской крепости 30 января 1919 года.


[Закрыть]
: „А я вам заявляю, что он не умер“. …Я повернулся к моему соседу, великому князю Дмитрию. Он был бел как полотно. Его налитые кровью глаза выдавали беспокойство. Когда я сел рядом с ним, у меня возникло ощущение, что рука, которую он протянул мне со слабой улыбкой, замешана в драме. Чувство необъяснимое. „А вы, Ваше высочество, – спросил я его шепотом, – вы верите, что Распутин умер?“ „Да, верю“, – пробормотал он.

„Известны ли имена убийц?“

„Возможно, они среди первейших в России“, – едва слышно ответил он. Затем Лорензаччо встал, звякнул шпорами и заявил дерзко: „До свидания, господа, сегодня суббота, я загляну в Михайловский театр“».

Вот что говорилось в письме из России.

Сенсация следовала за сенсацией, поэтому было не до charming chemise dress Шанель и рисунка в «Харпер’з Базар».

* * *

Было несколько дней в мае 1917 года, когда Шанель была счастлива.

В эти дни Артур Кейпел отпраздновал с ней в Париже появление книги[40]40
  Arthur Capel. Reflections on Victory and a Project for the Federation of Governments (T. W. Laurie Ltd., London, 1917). Пятьдесят лет Габриэль Шанель хранила несколько помятых страниц рукописи этой книги, сколотых большой булавкой. Это была реликвия, которую она любовно берегла и показывала только избранным знакомым.


[Закрыть]
, над которой он работал больше года и которая только что вышла в Лондоне. Ибо в перерыве между двумя путешествиями он взялся за дело самое неожиданное – написание книги. Когда у него спрашивали ее название, Бой отвечал: «Размышления о победе». Надо было сильно верить в будущее, чтобы в тот момент размышлять на эту тему. Клемансо, узнав о проекте, дал знать, что достанет все необходимые документы. Потом к «Размышлениям о победе» добавились «Проект федерации правительств» и предисловие, в котором Бой уточнял, что, будучи англичанином, он достаточно долго прожил во Франции, чтобы полюбить эту страну и рассуждать как француз. Это было словно признание в двойной принадлежности, которая мучила его. Он добавлял, что именно во Франции и ни в какой другой стране должны возникнуть предпосылки для создания союза народов. Подобное утверждение, сделанное англичанином, было весьма удивительно.

Артур Кейпел подкреплял свои тезисы цитатами, свидетельствовавшими о том, что круг его чтения был весьма разнороден. Он ссылался одновременно на Бисмарка и Наполеона, Плутарха и Гермеса Трисмегиста, Вильгельма Молчаливого и Бальзака, но главным образом на «Мемуары» Сюлли.

Любознательный ум, странная книга, где было немало противоречий. Автор говорил о победе так, словно она была неизбежна, хотя, несмотря на вступление в войну американцев, никогда еще с 1914 года положение союзников не было более шатким, и выражал свою веру в возможное появление Города будущего, уважающего демократические традиции. Но он отвергал понятие «гражданина» – «одно из самых искусственных и самых пагубных нововведений за последние сто тридцать лет»… Он набросал суровый портрет централистского государства – «скверного коммерсанта, несимпатичного поставщика, дурного хозяина, плохого администратора» – и хотел, чтобы оно исчезло, уступив место федерации на европейском уровне с предоставлением каждой корпорации, каждому региону, народу, расе полной автономии. Это заставляет нас предположить, что Артур Кейпел был «европейцем» до срока, сторонником крайней децентрализации, отнимавшей все шансы у Европы, организованной по партийному признаку, и сторонником корпоратизма, питаемого принципами, которые, по его мнению, вдохновлялись Прудоном. Хотя Прудон-то видел решение проблем несправедливости только в уничтожении собственности – реформа, которая пришлась бы явно не по вкусу Артуру Кейпелу.

Другой парадокс: книга была написана в защиту молодежи. «В нашем цивилизованном обществе, – писал автор, – старики поедают молодых, заставляя их томиться на второстепенных ролях…» Он констатировал, что Французская революция была делом рук людей, которым не было и тридцати, и упрекал Людовика XVI в том, что в двадцать лет тот был «стар всей старостью монархии». Замечания, которых трудно было ожидать от верного подданного Его британского величества, да к тому же консерватора.

Наконец, он нападал на геронтократию, считая ее виновницей «резни», в которой участвовали европейские нации. Чтобы избежать повторения подобных преступлений, был только один способ: «освободить молодежь», дать ей право на слово и власть. Удивительные речи, если учесть, что во Франции Артур Кейпел связывал все надежды с возвращением к власти человека семидесяти шести лет – Клемансо.

Главное достоинство книги состоит в том, что она была написана в определенную эпоху. Под этим углом зрения тревога автора перед лицом послевоенных проблем обретает свое подлинное значение. И мы с удивлением обнаруживаем, что в то время, когда преобладало чувство мести, молодой человек предостерегает, что мир не будет прочным, если все устремления немецкого народа будут раздавлены и немцы понесут наказание. Если верить автору, такой мир будет чреват пробуждением нового реваншистского духа.

Книга появилась 10 мая 1917 года. Пять дней спустя начался один из самых черных периодов войны. Более чем в ста семи полках – потери, солдаты отказывались двигаться к линии фронта. На вокзалах получившие увольнительные нападали на жандармов, оскорбляли их. Что происходило? Возобладал «русский дух»?

С трибуны сената Клемансо анализировал причины беды с присущим ему неистовством. Мятежи? Они были следствием законной усталости и результатом постыдной пропаганды. Надо было поднять боевой дух войск и пресечь пораженческие настроения. Он угрожал и вновь разоблачал: «Господин министр внутренних дел, я обвиняю вас в предательстве интересов Франции».

Дабы приостановить драму, надо было нейтрализовать всех, кто копошился около Мальви и Кайо. Посадить в тюрьму пятнадцать человек, другого средства не существовало.

Можно понять, что в этих обстоятельствах книга, посвященная послевоенному периоду и не подвергавшая победу сомнению, вызвала многочисленные комментарии. Все удивлялись, что у денди оказалось в голове столько мыслей, и Боя теперь вспоминали не в связи с его победами в поло или проницательностью в делах, а потому что о его книге говорилось в колонках «Таймс». «Таймс» сочла особенно дерзкой идею попытаться оторвать от немецкого блока те враждебные нации, которые, казалось, были наиболее готовы порвать альянс. Тем не менее критик сожалел о том, что автор не счел нужным углубить практический аспект проблемы и что, самое главное, не изучил, какими средствами можно было бы добиться того, чтобы предлагаемая им федерация стала реальностью.

После того как Артур Кейпел был признан английской прессой, его поездки в Лондон участились. По-прежнему влюбленный в Габриэль, он, однако, шел по пути, по которому вели его амбиции, и ничуть не скрывал своих намерений. Уже в Париже он увлекался хорошенькими вдовушками. В Лондоне он встретил новых.

Группа молодых англичанок, занимавших самое высокое положение, приняла его с такой любезностью, что он был поражен. Он решил найти себе жену в аристократической среде. Со своей стороны Габриэль, которая любила только Боя, силою воли сумела убедить себя, что впредь он будет занимать в ее жизни меньше места. Она начала с предубеждением относиться к его манере вести себя. Она поверила в вечную любовь и вновь обманулась. Презрение к себе она видела даже в доверии, которое питал к ней Бой. Пусть он ухаживает, за кем хочет, лишь бы он больше не считал необходимым сообщать ей об этом! Решительно, пропасть, разделявшая ее и новых приятельниц Боя, была непреодолима. Каждый день он виделся с людьми, которых она не знала и которых, конечно, никогда не узнает. Вот что стало с ее Боем и с ней…

Тем не менее Габриэль беспокоилась о предстоящем разрыве меньше, с тех пор как ее тоже стали принимать умные друзья, красивые и блестящие женщины. Но речь шла о совсем другом обществе. У Сесиль Сорель Габриэль встретила Мисю Серт. Событие отмечено в дневнике Поля Морана 30 мая 1917 года. «С некоторых пор у женщин появилась мода на короткие волосы. Все они поддались ей: госпожа Летелье и Коко Шанель, заправилы, затем Мадлена де Фуко, Жанна де Сальверт и т. д. Кокто рассказывает о невероятном обеде у Сесиль Сорель. Там были Бертело, Серт, Мися, Коко Шанель, которая решительно становится заметной особой».

Когда отголоски успехов этой коротковолосой Габриэль достигли Лондона, Бой удивился. Вот его Габриэль принята в обществе, для которого он, Бой, – ничто, вот к чему они пришли после стольких взаимных обещаний. Быть может, он надоел ей теперь, когда она стала независима и почти богата. Эта мысль особенно встревожила Артура Кейпела, ибо никогда он не предполагал, что Габриэль сможет обойтись без него.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю