355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдмонда Шарль-Ру » Непостижимая Шанель » Текст книги (страница 1)
Непостижимая Шанель
  • Текст добавлен: 17 мая 2017, 12:00

Текст книги "Непостижимая Шанель"


Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Эдмонда Шарль-Ру
Непостижимая Шанель

Автор приносит благодарность за помощь, оказанную ему в работе над этой книгой, барону Ферреоль де Нексону, госпоже Годен-Леклер и господину Эрве Миллю, а также благодарит:

– в Англии – леди Диану Дафф Купер, леди Харлеч, миссис Джереми Хатчинсон, сэра Майкла Кресвелла, Беатрикс Миллер, отца Жана Шарль-Ру; в Италии – генерала Ломбарди;

– в Германии – господина Теодора Момма, доктора Карло Шмида, профессора Эберхарда Йекеля;

– в Канаде – госпожу Райт, урожденную Флеминг;

– во Франции – госпожу Этьенн Бальсан, Поля Морана, Рене де Шамбрена, Мориса Гудекета, Марселя Жуандо, Жоржа Вормсера, барона Эдуара де Нерво, господина и госпожу де Бейзер, посла Франции госпожу Марселль Кампана, Станисласа Фюме, кюре Понтея, господина Пьера Шанеля, Марселя Женермона, кюре Сувиньи аббата Шоданя, баронессу Фуа, урожденную Орланди, Шейлу де Рошамбо, графиню Дессофи, Маргерит Венсен, Поля Гаспара, Габриэль Дорзиа, Бориса Кохно, Доминика Польве, госпожу Дени, госпожу Антуанетту Лаже и Габриэль Морен, урожденных Шанель, госпожу Люсьен Шанель, госпожу Вале, госпожу Редэ, господина Жана Погжиоли, госпожу Орсони, Поля д’Алейе, господина Жерне, хранителя муниципальной библиотеки в Марселе.

Пролог

Эта земля, никогда не знавшая завоевателей, находится на юге Франции.

Нет сомнений, что даже сам Ганнибал… Во главе слонов и карфагенцев он предпочел пойти окольным путем, нежели атаковать в лоб севеннскую землю, гранитный барьер, выгнувшийся на его пути, словно разъяренная кошка.

Пришло время Цезарей, а с ним и время романизации, но она оказалась поверхностной. И тогда же, несмотря на скудость местных ресурсов, проявилась безусловная торговая сметка севенцев. Так, за римскими столами наслаждались габальским сыром. Данный факт следует отметить. Сила севеннского темперамента именно в этом – в умении справиться с трудностями и бедностью.

Когда Империя распалась, варвары разгромили Рим. Те же варвары пришли сражаться к подножию Севенн, но продвинуться вперед не смогли… Словно они инстинктивно опасались земли, которая, как они предчувствовали, была больше открыта идеям, нежели людям. И два века спустя, под густой сенью лесов, укрываясь в гротах, горцы Жеводана и пастухи Вильфора по-прежнему властвовали с высоты гор над узкими долинами, где скользили жестокие тени исламских всадников. Арабы… Отступили и они.

Таким образом, ни сарацины, ни англичане Черного Принца, ни чума – ничто в течение веков не нарушало уединения этих мест, за исключением редких грабителей и волков.

Особенность этого края, изолированного от мира, в том, что до наших дней он сохранил характерные черты облика своих первых обитателей. Таковы причины, объясняющие загадку особого женского типа здешних мест, особой красоты. Своей внешностью прорицательниц, густой черной шевелюрой севеннские крестьянки обязаны темноволосым племенам, пришедшим из Малой Азии. Поражает посадка головы, которой отличаются там некоторые женщины… И их легкая поступь.

Пришлось дождаться появления протестантизма во Франции и религиозных войн, чтобы эта затерянная земля всколыхнулась до самых глубин. Севенцы всегда представляли себе христианство иначе, чем папа. Они стремились к первобытным чистоте и совершенству. Совершенство… Только ради него и стоит умереть, не правда ли? Совершенство любой ценой. Тогда-то все увидели, сколь суровы и неистовы душой севенцы…

Катары, гугеноты, камизары, скрываясь от преследований пап и королей, находили прибежище в зеленой ночи севеннских лесов.

Всех, кого объявляли еретиками, всех, кому грозило истребление, там принимали, укрывали, защищали во время братоубийственных войн, столь смертоносных, что они числятся среди самых кровавых в истории.

Раса непримиримых не угасала. Севенцы оставались верны самим себе. Поэтому объяснить совершенные ими подвиги одним только рельефом местности – нельзя. Каждый камень проломленной, бесконечно изуродованной стены, называвшейся Севеннами, каждый ее угол, каждый овраг служили укрытием, приютом или могилой.

В самом сердце гранитного края – родники.

Сланцы сверкали и все еще сверкают здесь, словно тысячи черных солнц. Здесь рождается сумасшедший ветер, приносящий на улицы Арля снежный холод, срывающий черепицы с крыш, добавляющий кобальта в небесную голубизну, приминающий спелую пшеницу и превращающий королевские кипарисы в Кро в растрепанные метелки, похожие на те, что рисовал Ван Гог.

Это колыбель мистраля.

Именно здесь, в удивительном сиянии каменистого пейзажа, и возник крепкий деревенский род Шанелей, жизнь которого определяло властное желание размножаться. Габриэль Шанель, потомок многочисленного племени, вышла, как и ее предки, из этой цитадели крестьянского духа и была так похожа на них, что описать их – значит описать ее. Сходство было не только внешним, Габриэль отличалась той же энергией, тем же стремлением к совершенству, тем же сладострастным желанием производить (то есть желанием пережить себя), той же суровостью и властностью, той же неуступчивостью, тем же неистовством и пылкостью. Как и ее предки-крестьяне, она подчинялась в своем труде неумолимой смене времен года, как и они, во всем зависела от своей работы. Шанель стала знаменитой благодаря десяткам тысяч женщин. Они признали, что эта уроженка Косс обладает редкостным даром – умением делать их красивее. Именно они – взыскательные хозяйки, беспокойные любовницы, миллиардерши или простые буржуа, искавшие гармонию в одежде, – заставили ее стать модельером.

Для Габриэль, выросшей в нужде, элегантность и роскошь стали смыслом существования.

Шанель колебалась больше, чем принято думать.

Лишь в результате долгой эволюции, лишь поняв, что у нее нет иного способа стать свободной, она позволила убедить себя.

Профессия стала для нее средством бегства.

Она овладела ею и вихрем, севеннским горным потоком ворвалась в новую жизнь.

* * *

В созданном ею стиле не было взаимодействия культурных или научных элементов, не было исторических реминисценций.

Она изобрела его сама.

Придуманные ею формы отличались самобытностью, в них не было ни подражания, ни аллюзий. Свои решения Шанель проверяла повседневностью и обрывала любую путеводную нить, если та не связывала ее со старым крестьянским наследием. Ее поведение диктовалось здравым смыслом.

Когда, испытывая потребность обратиться к уже существовавшим элементам, она отбирала детали старинной моды, то инстинктивно избегала замысловатых решений и опиралась только на собственное прошлое. Поэтому она использовала именно те элементы, которые до нее считались слишком скромными: создавала одежду, в которой удобно было отдыхать, работать, двигаться. Творя, она ниспровергала, не приемля гнета установленного порядка.

Осенявшее ее природное вдохновение определило достоинство моды, парадоксально сочетавшей очевидную функциональность с необыкновенной элегантностью, моды; неразрывно связанной с представлением о нашем времени.

* * *

Жизнь Шанель изобилует контрастами.

Будучи портнихой, она бежала от суетности. Став главой фирмы, нарушала все правила игры и без всякого стеснения злоупотребляла своими правами. В качестве модельера она испытывала удовлетворение, лишь позволяя копировать себя. Казалось, что эта женщина, каждая находка которой превращалась в золото, числившая среди своих постоянных клиенток миллиардерш Америки, Востока и Азии, лишь тогда считала, что одержала победу, когда ее идеи подхватывали улица и простой народ.

Она стала обладательницей огромного состояния, но не поддерживала близких отношений с теми, кто по логике вещей должен был бы составлять круг ее общения, – крупными промышленниками, банкирами, биржевиками, политиками, финансистами – одним словом, с людьми, облеченными властью. Никогда она не превозносила богатство, не восхваляла деньги, не проявляла по этому поводу ни малейшего ликования. Иметь для нее, безусловно, было наслаждением, но главное состояло в сравнении с прошлым, когда у нее не было ничего.

Хотя она жила в эпоху, когда разъезды стали профессиональной необходимостью и в большой степени определяли известность крупных фирм, она царственно презирала тех, кто принуждал себя к деловым поездкам, и продолжала путешествовать только ради собственного удовольствия.

Она сумела воздать должное таланту видных деятелей искусства и именно среди них нашла единственных друзей, которыми гордилась. Тем не менее она восставала всякий раз, когда ее профессию приравнивали к их творчеству, и терпеть не могла, когда ее называли гениальной. Она хотела, чтобы ее считали ремесленником.

Она казалась непобедимой, и магия ее влияния, необыкновенный дар обольщения способствовали ее профессиональному успеху. Но, преуспев, она жила словно в ссылке, ибо потерпела крах в том, что было для нее важнее всего, – в личной жизни. И вместе с тем можно ли женщине быть более независимой, более свободной, чем она? Ее удивительная судьба опровергает тезис, согласно которому равноправие полов является определяющим условием женского счастья. Будучи равна мужчинам в профессиональной сфере, а часто даже превосходя их, в сердечных делах Габриэль Шанель становилась самой беззащитной из женщин. Беда в том, что, хотя ее жизнь была полностью подчинена работе – созданию одежды, самым главным для нее оставалась любовь. А здесь она познала одни разочарования.

Замеченная, открытая, придуманная мужчинами, всю жизнь она работала для женщин. Но так и не сумела полюбить их настолько, чтобы ради них забыть о себе. Каждое существо своего пола эта страстная натура воспринимала как потенциальную соперницу, поэтому даже в старости Шанель видела себя не такой, какой стала, а какой была в лучшие годы, и всеми силами стремилась нравиться, втайне изобретая для этого самые изощренные уловки.

Каждая из ее коллекций была подобна одинокому возвращению, долгому путешествию в тайны прошлого… прошлого, о котором она никогда не говорила.

Ибо больше всего поражает не столько успех Шанель и даже не ее популярность, не огромное влияние, которым она пользовалась, а то, что она сумела остаться загадочной в глазах всех, кто ее знал, поражает то, какие титанические усилия она прилагала, чтобы скрыть свое происхождение. Цель данной книги в том, чтобы показать, с каким искусством Шанель сумела сделать себя непонятной, с каким постоянством она предавалась переряживанию, замкнувшись в него как в самую неприступную из тюрем.

Она жила, одержимая своей легендой.

Происхождение
(1792–1883)

Принято считать, что истинное в человеке прежде всего то, что он скрывает.

Андре Мальро. Антимемуары

I
Нора

В Понтее осталось только три дома. Они настолько сливаются с окружающим пейзажем, что кажется, будто возникли из самых недр земли. Кому давали пристанище крутые, полуобвалившиеся крыши, покрытые чернеющим мхом, грубые и массивные стены, сделанные, как и крыши, из неприятного, с металлическим отливом шифера, нарезанного тонкими и острыми как бритва пластинами? Людям или зверям? Трудно сказать. В глубине долины крошечные ручьи вздуваются после малейшего дождя и высыхают при первых лучах солнца. Откуда они берут начало? Куда текут? К чему знать? Ничто никуда не движется, никто не бывает в деревушке. Дорога кончается здесь, упираясь в высокую колокольню, возвышающуюся словно маяк над зыбью холмов. Зачем тут церковь? Для кого? Даже населения большого поселка не хватило бы, чтобы заполнить ее… К чему она в этом уединении?

Если заглянуть внутрь домов через оставленные открытыми двери, можно увидеть следы прежней жизни – длинные сумрачные сараи с висящими недоуздками, старые заржавевшие бороны, серые от пыли опрокинутые тележки, вздымающие к прорехам крыш голые массивные дышла и напоминающие военные машины. От подглядывания становится неловко. На нас смотрит прошлое, прожитое в трудах. Тайны крестьянской жизни. Что же случилось? Отчего подобное запустение? Когда стоишь перед этими заснувшими строениями, вспоминаются «trulli» в Пуйе, «nouraghes» в Сардинии с их укрепленными комнатами и потайными галереями – все самое таинственное, что придумал человек.

И между тем перед нами всего-навсего суровые севеннские фермы, упорно сопротивляющиеся забвению, устойчивые приметы времени, когда эта земля жила и давала жизнь.

Оно далеко, то время. Исход начался почти век назад, когда окружавший деревню лес, простиравшийся на многие тысячи гектаров и состоявший из драгоценных, словно хлеб, каштанов, постепенно начал редеть, пока не превратился в проломленную изгородь.

Каштаны… Именно они когда-то обеспечивали процветание Понтея. Ими жили, их продавали, их ели утром, днем, вечером. Каштаны были пищей и деньгами. В очаге грелся глиняный горшок – в нем варилась еда для всей семьи. На решетах сушились фрукты, которыми зимой кормили скот. И когда кончался срок аренды, когда надо было платить наемным рабочим, когда из центра являлись арендодатели, чтобы получить причитающуюся им плату, с ними рассчитывались каштанами.

С первых дней октября начиналось оживленное передвижение всего, что в Понтее имело колеса, – тележек и двуколок. Они бывали до отказа загружены мешками, помеченными инициалами владельцев, их писали с помощью трафарета. Ф означало Фресс, К – Косс, В – Видаль… Приходилось поторапливаться. Надо было успеть полностью продать урожай, пока торговля шла бойко и цены не упали ниже себестоимости. Поэтому из леса доносился сильный шум – непрерывный гул голосов.

В удачные годы, когда деревья, казалось, грозили рухнуть под тяжестью плодов, фермеры нанимали до тридцати лошадей, чтобы обеспечить быструю доставку товара на рынки долины. Ибо в горах лошадей не было. Только по мулу на каждую ферму, да и то… Но все же это были лучшие времена для Понтея, его золотые деньки.

В ту пору маленькая зала и крохотная беседка, единственное место собраний местных крестьян, не пустовали. Винный погребок с длинными столами и узкими лавками… Вся жизнь деревушки сосредоточивалась здесь, в четырех стенах дома, отличавшегося от прочих построек циклопической мощью фундамента. Над дверью, в каменном полукруге, были выгравированы буквы – А. Б., инициалы первых обитателей дома, Боше, и дата – 1749, время постройки. Тогда же началось и процветание деревушки. Пришлось, однако, дождаться начала XIX века и размаха торговли каштанами, чтобы этот добропорядочный крестьянский дом превратился в кабачок.

За столом собирались страждущие фермеры, сезонники, которых нанимали для помощи в сборе урожая, корзинщики, искавшие заказов, торговцы-разносчики, приходившие из города, чтобы сбыть свой хлам, а кроме того, все те, кого зимой и летом удерживала в Понтее необходимость ухаживать за землей, – многочисленная семейная рабочая сила, юноши, мужчины всех возрастов, лесорубы, пастухи, шелководы. Прижавшись к очагу, подрагивая и слегка раздвинув ноги, сидели вечные старики с узловатыми руками. Кабачок… Он властвовал над бесконечными горизонтами. Пойти туда – значило окунуться в жизнь, услышать шум, отголоски того, что происходило в других местах. Там можно было и свадьбу сговорить. Ибо отцы семейств…

– Вы знаете моего парня?

В самом деле, как же им было не ходить в кабачок? Где бы еще неторопливо крестьяне могли обсудить будущее своих детей? В присутствии кюре Ноя Рура ударяли по рукам, и так был улажен не один брак. Затем за это выпивали. И зачем было искать других свидетелей? Свидетель всегда был один и тот же – владелец кабачка, его приглашали и на крестины, и на свадьбы, и на похороны. И уговаривать не приходилось. Он уже знал по опыту, что, как только церемония заканчивалась… Как было не выпить… Поэтому, позволяя женщинам наполнять кувшинчик, он резвым шагом направлялся в церковь, чтобы неумело начертать внизу документа несколько букв своего имени: Шанель Жозеф, трактирщик, родившийся в Понтее в 1792 году.

Ни одно имя не встречается в приходских книгах столь часто. Шанель Жозеф, трактирщик… Прадед Габриэль. Кажется, что, однажды женившись, он проводил в церкви столько же времени, как и за стойкой.

В молодости он, как и все крестьяне в округе, был одновременно поденщиком и ремесленником: то, надев тяжелые деревянные, с зубцами, как у пилы, башмаки, шелушил на полу каштаны у соседа, то длинными зимними вечерами резал из лесного дерева кровати, шкафы или домашнюю утварь для молодоженов.

«Люби только то, что тебе принадлежит», – гласит старинная севеннская поговорка. Вот почему, чтобы выразить свою привязанность к нажитому в поте лица, надо было украсить, покрыть резьбой любую ложку, любую лопатку для муки. Оставить свой знак… Обычай, в котором проявляется животный инстинкт норы, гнезда, отражает глубинный смысл крестьянского прошлого. Никто так не любил эту работу, как Жозеф Шанель. Однако он всегда работал для других, всегда для тех, кто владел землей, лесом, крышей над головой, кроватью и местом на кладбище, уже отмеченным крестом. Никогда для себя… Да и на чем бы он мог поставить свои инициалы? Ни у кого из Шанелей не было в Понтее ни арпана земли, не было даже могилы.

Судьба стала к Жозефу благосклоннее, когда к сорока годам он отпраздновал помолвку с девицей Тома, чья семья, тоже из Понтея, обладала кое-каким добром. Скромное приданое позволило молодой супруге снять, нет, не весь прочный дом Боше, которые, разбогатев, занялись торговлей в долине, а только общую залу. Это была большая комната с очагом и печью для выпечки хлеба, к ней примыкал закуток, где можно было поставить кровать, да еще чердак и погреб. Здесь и надо было устраиваться, ибо все остальное: дровяной сарай, подвал, хлев, овчарня, амбар, птичий двор, черный, как колодец, – все принадлежало Боше. Да и к чему это было Шанелям? У них ведь не было ни коровы, ни баранов.

Залу надо было обставить. Жозеф сделал самые простые столы и скамьи, на которых он смог наконец выгравировать свое имя. Он ограничился двумя большими С – начальными буквами его фамилии Chanel и Христа (Christ), обрамлявшими монограмму Христа. Символ его веры, в противоположность протестантской голубке. Две большие буквы С… Менее века спустя, переплетясь, они станут отличительным знаком моделей Габриэль, символом самой обширной империи, когда-либо созданной женщиной своими руками. Две буквы С на шелковых платках, сумках, пудреницах, разных мелочах… У нее была мания все метить. Но в конце концов, что такое человеческое существо, как не слагаемое черт, свойственных его породе?

Устроившись на новом месте, Жозеф Шанель раздобыл доброго местного вина, понравившегося соседям. Супруга заняла место у печи и предложила посетителям хлеб домашней выпечки. Вскоре над домом Боше появилась многообещающая вывеска: «Свежий хлеб. Вкусное вино. Лото. Ликеры. Конфеты». Это и был деревенский кабачок «Шанель». Так его называли и по-прежнему называют местные жители.

Беседку сегодня обвивает лишь чахлое растение, а большие каштаны, окружающие дом, наполовину высохли. Вывеска стерлась. А вот общая зала не изменилась. Все та же печь для выпечки хлеба, те же длинные столы и узкие скамьи.

Прошло полтора века с тех пор, как в этой зале прадед Габриэль Шанель разливал посетителям вино. А после него – его сын… А потом больше ничего. Исчезли ворота в овчарню. Все опустело. Шиферная крыша, которую столько раз заваливало снегом, опасно прогнулась. И ставни хлопают на ветру.

Лицом к снегам, на кладбище, глядящем прямо на горы, под замшелыми плитами покоятся труженики, жители Понтея, объединенные гордостью за свою работу и любовью к земле. Вот семья Дод, а вот Негр и Ру, вот Кастанье и семья Сильвена Шамбона, вот погибшие за Францию, вот кюре из Арля, моряк, плававший в Африку, плотник из Бреста, все они вернулись в деревню, все наконец слились с землей, словно камни…

Ни следа Шанелей.

Осталось только имя, навсегда связанное с кабачком. И еще два-три старика, которые помнят. Они говорят:

– Утверждают, будто когда-то здесь был кабачок… «Шанель».

Говорят с сожалением.

II
Трактирщик и его сыновья

В семье Шанелей всегда было слишком много детей, всегда мальчиков больше, чем девочек, отпрысков больше, чем денег, и в низких домах вечно раздавалось хныканье.

В 1830 году в кабачке Понтея родился первенец, названный Жозефом, как и его трактирщик-отец. Весной 1832 года, в начале апреля, новые роды и второй сын. Как и старшего, его отнесли в церковь – сначала Бог, – после чего заставили подчиниться законам людским. Заявление о рождении было сделано в присутствии мэра и двух свидетелей, землепашцев и постоянных посетителей кабачка. Родители заявили, что хотят дать сыну имена Полен, Анри, Адриан. Прекрасно. Возражений не возникло, в книге сделали соответствующую запись, поставили дату и подписи, и дело было сделано.

Родился дед Габриэль Шанель.

В 1835 году трактирщик праздновал рождение третьего ребенка, Жана-Бенжамена, в 1837 – на свет появился маленький Эрнест, и, наконец, в 1841 году родилась первая дочь, Жозефина. Этими именами начинается длинный-предлинный список династии.

Священнику Понтея без конца приносили крестить маленьких Шанелей. Дело в том, что в это же время с истинно латинской настойчивостью другие жители деревни, братья и кузены, носившие то же имя, производили на свет потомство с такой же прытью.

Между 1830 и 1860 годами не менее двадцати Шанелей появились на свет в Понтее. Семейство отличал вкус к историческим мужским именам, который будет передаваться из поколения в поколение. Этим мужикам, куда более удачливым в похождениях, нежели в работе, большим мастакам в любовных делах, Шанелю Мариусу, Шанелю Августу, Шанелю Александру, Урбану или Юлию-Цезарю, достанутся понтейские невесты, темноволосые девушки с янтарной кожей – Марии, Виржинии, Аполлонии, и в течение двух поколений они, как и все жены Шанель без исключения, будут жертвами, трудолюбивыми пчелами, берущими на себя все роли в улье – одновременно самки и кормилицы. И так до самой смерти.

* * *

1850 год. Шанели по-прежнему зависели в своей работе от спроса и предложения. За исключением старшего сына, который сменит отца за стойкой кабачка, все остальные, поденщики, не имевшие за душой ни гроша, подчинялись даже не людям. Они подчинялись земле.

А с землей дело обстояло плохо.

Каштановые рощи терзали страшные болезни. Озадаченные старики считали мертвые деревья.

На их памяти такого никогда не было! Казалось, у каштанов была лихорадка. Листья вздувались и опадали. Настоящее бедствие. Министерство сельского хозяйства хранило молчание. В Понтее долго ждали специалиста из Парижа, который так и не приехал. Кто помнил о Понтее, кто заботился о глухой деревушке?

Поэтому клиенты в кабачке стали редки, а разговоры сделались унылы. Боялись сглаза, происков дьявола. Остатки язычества, сохранившиеся в крестьянских душах, внезапно возродились. Перед лицом страха даже наихристианнейшие из христиан становятся полуязычниками, и тогда на свет Божий извлекают идолов, знахарские средства. Хозяйки в Понтее по секрету обменивались талисманами. Что лучше прибить к стволам заболевших деревьев? Тело совы? Или сильнее подействуют четыре лапы крота? А может, попробовать жабу? Говорят также, что крест из чертополоха… Кюре закрывал глаза на то, что он стыдливо называл старыми обычаями.

Только торговцы-разносчики находили выгоду в общем несчастье. Книги, где говорилось о пророчествах и о том, как отвести дурной глаз, у жителей Понтея шли нарасхват. «Настоящий красный дракон, или Искусство повелевать злыми духами», «Удивительные секреты маленького Альбера, или Природная и каббалистическая магия» распродавались тут же. Перед сном, при свете единственной свечи, читали только их. Но все было напрасно. Ничто не помогало.

Несколько лет прошло в ожидании, в надежде. Однако всему, даже надежде, приходит конец. Как быстро перемены последуют теперь одна за другой! И как легко объяснить, почему Понтей оказался заброшен.

Лес, полный богатств, суровый и дарящий радость, вечно обновляющийся, приходил в упадок. Умирала вера в него, умирали и деревья. Каштаны… Самое мощное, самое загадочное из того, что производила земля. Стоило ли упорствовать?

Пробил час исхода.

Сначала деревню покинули самые бедные.

Первыми уехали младшие сыновья трактирщика: Анри-Адриан, Бенжамен, маленький Эрнест. Затем пришел черед племянников, двоюродных братьев.

Они уехали все.

Для Шанелей начиналось время скитаний и городского одиночества.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю