Текст книги "Непостижимая Шанель"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

V
Непреодолимое восхождение красавца Артура

Ноябрь 1917 года. Париж переживал любопытную осень. Жизнь в гостиницах била ключом. Считалось хорошим тоном иметь любовника. Наибольшим спросом пользовались авиаторы. Город был перекрестком, где встречались военные всех национальностей, находившиеся в увольнении. Всячески старались развлекать американцев. Но неудачливой миссис Мур не было в Париже, чтобы принимать соотечественников. Ваза с пеплом в колумбарии Биаррица – вот и все, что осталось от нее. Она умерла в гостинице «Крийон» после последнего «даже не очень шикарного обеда». Она умерла, управ с лестницы. Ее смерть была символична. Вся светская жизнь военных времен скользила вслед за ней к пропасти.

Трудности жизни заставляли забыть о том, что накрыли нескольких предателей и расстреляли прекрасную Мату Хари, несмотря на слезы ее адвоката, одновременно и любовника. Одной шпионкой меньше. Что это меняло? Союзники были на краю катастрофы. В Италии – Капоретто, беспорядочное бегство, был опрокинут целый армейский корпус и на правом фланге союзников итальянская оборона уничтожена. В России больше не было ни царя, ни армии, сначала хаос, потом Ленин у власти. Русский колосс оказался на глиняных ногах. Гарантию мощи, на которую рассчитывали французы, у них внезапно отняли. Общественное мнение почувствовало себя одураченным. Восстание произошло в стране, чья роскошь была у всех на устах, но никто никогда не рассказывал о ее драмах и бедах. Закончилось великолепие, с которым не мог сравниться ни один двор в мире.

Не было больше эскорта, не было косматых, бородатых, изумительных казаков, не было самодержца всея Руси, скакавшего галопом в сопровождении сверкающего эскадрона великих князей и адъютантов. Опустела трибуна, где, принимая Пуанкаре, восседали под белыми парусиновыми навесами печальные императрицы и их невинные дочери. Невероятная череда катастроф и просчетов, которыми были отмечены девятнадцать лет царствования Николая II, закончилась отречением, и смертельный залп в Екатеринбурге прозвучал в ушах французских буржуа как предвестник конца света. У них перед носом захлопнулась красивая книжка с картинками. Не было больше царя? Верх изумления. Но французы были не столь глупы, чтобы верить, что Владимир Ильич станет выполнять обязательства Николая II. Тогда, подобно Сганарелю, оплакивающему хозяина и кричащему первому встречному «Мой залог! Мой залог!», мелкий французский вкладчик закричал «Мои облигации!» и стал напрасно сетовать на заем, на который он, опьяненный великолепием, подписался.

На фронте дело обстояло еще хуже. Ждать чуда не приходилось: русские собирались сложить оружие. Грозный Людендорф, главнокомандующий немецкой армией, намеревался снять с фронта, не представлявшего больше опасности, и бросить на Францию сто восемьдесят дивизий, а может, и больше – двести. Немцы обеспечили себе численное превосходство, которое вступление Соединенных Штатов в войну не могло компенсировать. Войска Першинга были уже в Европе, верно. Козырь решающий, только использовать его было нельзя. Американская армия была еще не в состоянии сражаться.

В таких условиях Клемансо был призван управлять Францией. «Война, только война», – он не мог обещать ничего другого. Разумеется, придет час, и Париж встретит наши победоносные войска. Но эта слава могла быть завоевана только через «кровь и слезы». Солдаты перестали звать его «Стариком», и в народе появилась кличка «Тигр».

Как только Клемансо оказался у власти, Артур Кейпел тут же явился к нему. Действуя через голову министров и обойдя ближайших сотрудников Старика, он пренебрег всесильным Манделем[41]41
  Молодой глава кабинета Клемансо Жорж Мандель (1885–1944), министр внутренних дел в мае 1940 года, во время немецкой оккупации был убит полицейскими, находившимися на службе у правительства Виши.


[Закрыть] и добрался до главы правительства – ничто не могло больше импонировать Клемансо, чем подобный образ действий. Чего хотел от Клемансо Кейпел? Он брался снабжать Францию углем, несмотря на угрозу подводных лодок. Клемансо согласился и при каждом удобном случае нахваливал Боя. Кейпел же возвратился в Лондон. Таким образом он совершил переход из кругов важных в круги руководящие.

В первые месяцы 1918 года Кейпел воспользовался поездкой во Францию, чтобы нанести визит герцогине Сатерлендской[42]42
  Миллисент (1867–1957), дочь четвертого герцога Росслина. Вышла замуж за герцога Сатерлендского в день, когда ей исполнилось 17 лет. Ее муж был другом детства Уинстона Черчилля.


[Закрыть]. Высокая, осанистая, с повадками королевы – Черчилль пишет о ней как о самой красивой женщине, которая когда-либо существовала, – герцогиня отвечала за санитарный автомобиль в зоне расположения войск. Леди Дадли, герцогиня Вестминстерская и многие другие знатные английские дамы, увлекая за собой дочерей, племянниц и их подружек, занимались тем же. Стало быть, герцогиня Сатерлендская не была исключением. Но приезжал ли сюда Бой ради Миллисент или ради одной из ее медсестер – молодой особы, которую он заметил еще в Лондоне? Она была младшей дочерью четвертого, и последнего, барона Рибблсдейла, чей портрет кисти Сарджента – одна из жемчужин Национальной галереи. Все Рибблсдейлы были похожи на этот портрет, иначе говоря, все они были необыкновенно красивы. Как было устоять перед желанием попросить руки этой молодой женщины? Дочь и невестка лорда, едва выйдя замуж и тут же овдовев, она была хрупкой, наивной, нежной и растерявшейся молодой женщиной. Война отняла у нее все. После мужа – друзей детства. Рядом с ней Бой ощущал себя ангелом-хранителем, этому чувству он позволил разрастись до такой степени, что вообразил, будто любит ее. Тем не менее он колебался. Ведь были и другие возможности. Чего-чего, а хорошеньких вдовушек хватало. И потом, надо было предупредить Габриэль.

Едва вернувшись в Париж, Бой начал жалеть, что ему придется сообщить Коко такую печальную новость. Успех красит женщин: Габриэль еще больше похорошела. Ее дело в Биаррице процветало. Она купила виллу де Ларральд и заплатила за нее наличными 300 000 франков. Она была окружена поклонниками, ею восхищались, она ни от кого не ждала помощи и ни в кого не была влюблена.

Он находил тысячу причин, чтобы оттянуть момент признания.

Между ними опять установилась близость. Вдруг любовь, страсть вспыхнули снова. Бой уверял, что всегда любил ее. Они снова стали жить вместе. Но роковая новость просочилась. В конце концов, не выдержав, Габриэль решила облегчить его задачу. Бою нужно что-то ей сказать? Пусть скажет скорее. Она была готова услышать это, давно готова. В течение многих лет она шла рядышком с несчастьем, стараясь отвести от него взгляд. Вот несчастье и случилось.

Прошло несколько дней, пока Бой решался. Он боялся потерять ее. Только в этом была опасность, других он не видел. Но она настаивала. Тогда он признался: Диана Листер, дочь лорда, он хочет на ней жениться.

Габриэль слушала его без слез.

Через некоторое время поездки Артура Кейпела между Парижем и Лондоном заметно участились. Он был назначен политическим секретарем британской секции Большого совета союзников в Версале.

Для Габриэль эта новость имела только одно значение: Бой будет дольше и чаще жить во Франции.

Он действительно вернулся и, хотя официально был помолвлен с Дианой Листер, продолжал видеться с Габриэль, как и прежде.

Тогда встал вопрос о жилье. Габриэль не могла продолжать жить под его крышей на бульваре Мальзерба. Уехать… Новая пытка. Быть может, худшая. Артур Кейпел принялся уговаривать ее найти дом в ближнем пригороде. Почему такая настойчивость и почему в пригороде? У нее возникли сомнения. Не пытался ли он опять удалить ее? Габриэль догадалась, что дело было и в этом тоже, но было и другое. В предвидении неизбежных жизненных перемен он хотел, чтобы она устроилась в качестве незаконной в укромном месте, где бы он мог видеться с ней.

Короче говоря, она теряла Боя и не теряла его.

Это было время, когда Париж находился под обстрелом недавно изобретенного оружия, дальнобойных пушек, и когда стены Сен-Жерве обрушились на верующих в святую пятницу; это было время, когда грациозные создания отправлялись из «Ритца» к Шанель за ночными туалетами – быстро надев их, они могли показаться в холле, а затем и в подвале гостиницы не просто в ночных рубашках. Габриэль одела их в пижамы. Первый и поспешный набросок брюк, появившихся четыре года спустя. Их стали носить женщины с бритыми затылками, в фетровых шляпах, умело пользовавшиеся карманными платочками и курившие сигары. Эти эмансипированные дамы, одетые, как красивые молодые мужчины, воспринимались некоторыми как оскорбление нравственности.

Итак, не послушав Боя – жить в пригороде значило бы удалиться от него, – Габриэль посылала избранниц в подвал в ярко-красных пижамах. Цвет удивлял. Ее спрашивали: «Почему?» Она отвечала: «А почему бы и нет?» Она захлопнула двери в свое прошлое и не любила, когда ее просили их приоткрыть. Но могла ли она придумать этот костюм, если б не воспоминания о красных штанах?

Перед лицом угрозы со стороны большой Берты, сознательно или нет, но Габриэль мысленно возвращалась к временам Мулена и 10-го егерского. Странное сходство. Завсегдатаи «Ритца», сами того не зная, пришли на смену веселым всадникам из кафешантана.

Потом, к всеобщему ужасу, все началось сначала, словно четыре года борьбы прошли впустую. Снова был прорыв немцев, 6-я британская армия атакована с флангов, и галопом из Понтуаза, Лиона, Невера, Мулена на выручку войскам помчались егеря, которых пыталась забыть Габриэль и которые последние недели были заняты тем, что укрощали забастовщиков, помчались драгуны, и среди них «обожаемый» Адриенны, но было слишком поздно, и перед прорывом глубиной в двадцать четыре километра соединение с британцами оказалось невозможным. Люди Дугласа Хейга отступали, Клемансо без устали ездил от одной штаб-квартиры к другой – ах! эти англичане, что происходит, черт побери, эти славные парни не могли больше сдерживать бошей, – по-прежнему он, словно старый трагический эльф, забирался на триста метров в глубь вражеских позиций и покидал деревню под обстрелом, в то время как с другого конца в нее входили немцы. Столетний Оберон, Тиль Уленшпигель, согнувшийся от усталости, запыленный, появляющийся и исчезающий, не покидал фронт. Он выступал с речью по-английски перед австралийскими войсками, пел с сенегальцами, призывал японцев вмешаться, оскорблял графа Чернина, императора Карла и все, что осталось от двуглавой монархии, возбуждал всех и свирепствовал во Франции: анархистов выкурили из их монмартрских логовищ, сторонники Альмерейды были приговорены к смертной казни, Тигр в ярости рычал на депутатов: «Внутренняя политика? Я воюю. Внешняя политика? Я воюю. Я все время воюю… И буду продолжать до последней минуты, ибо последняя минута будет за нами». Клемансо предпочел Петену Фоша и поручил ему руководство операциями, в бой были введены французские резервы, но и они держались не лучше англичан, и снова был Шмен-де-Дам, катастрофа, семьсот потерянных пушек, восемьдесят тысяч пленных, Компьень вновь под бомбами, враг у ворот Парижа, большая Берта была активнее, чем когда-либо, паника. Консьержи покидали свои привратницкие, кухарки отказывались идти на рынок. Пустынные улицы, битком набитые поезда. Люди бежали из города, сотрясаемого взрывами, бежали как можно быстрее в Биарриц, в Довиль, а там горделивые виллы и обтянутые кретоном канапе вновь раскрывали объятия плачущим дамам. Сколько утрат! Война никого не щадила. Прекрасные заказчицы Габриэль оплакивали мертвых… Лейтенант принц Александр де Ваграм, лейтенант принц Жослен де Роган, капитан принц де Полиньяк, лейтенант граф Жан де Брой де Сен-Жермен, капитан Адриен де Грамон-Лепарр, лейтенант летчик Санш де Грамон, Шарль де Шеврез, Анри д’Ориньи… Тех, кто остался от 10-го егерского, перевели в пехоту.

* * *

Свобода Габриэль состояла том, чтобы быть непохожей на других. У нее не было ни семьи, ни мужа, ни детей, ни погибших на фронте, а значит, не было причин покидать Париж.

Четыре года назад, во времена битвы на Марне, она обзавелась собственной клиентурой в Довиле. Кажется, чего можно было ждать от Шмен-де-Дам? Но сколь чудовищным ни было поражение, оно вновь принесло ей выгоду, задержав Боя во Франции. В Версале Большой совет союзников заседал постоянно. Как можно жениться в таких условиях? Увольнительные были отменены. Женитьба временно отложена.

Случайная квартира, снятая в суматохе города, над которым висела угроза, несмотря на свой диковинный вид и нелепый альков, стала для Габриэль пристанищем, где в последний раз она была счастлива. От стен исходил сильный запах. Словно аромат какао…

Страх остаться без опиума согнал с места их неизвестного предшественника. Он удрал, оставив в шкафах целую коллекцию кимоно, а Мисе Серт – поручение сдать квартиру. Случайность, которой сразу воспользовалась Коко.

Квартира находилась в первом этаже дома на набережной Бийи, окна с одной стороны выходили на Сену, с другой – на холм Трокадеро. Но им не удалось полюбоваться видами, ибо стекла были затянуты плотным шелком. Сумеречное освещение. Несоответствие между низкой мебелью и гигантским буддой сразу поражало при входе. Альков был весь в зеркалах. В прихожей тоже причудливо развешанные зеркала и черный лакированный потолок. Эти детали глубоко врезались в память Габриэль, навязчивыми мотивами появляясь в каждом из ее жилищ. Шанель без устали переносила, видоизменяла их. Без них она испытывала бы непереносимое чувство потерянности.

«Кто видал Коко на Трокадеро?» Вот она и оказалась на Трокадеро. Чего она достигла? В любви ей было отказано, и опереться ей было не на кого. То немногое, чем она владела, стоило ей больших усилий. Ничто не доставалось ей даром, и роль ее всегда была прежней – тайной любовницы, вечной маргиналки. Пусть маргиналки. Она была готова отказаться от борьбы и смириться со своим положением. Но с условием, чтобы то, что составляло ее радость, длилось вечно. Она не представляла жизни без ежедневных неожиданных визитов Боя. Более чем когда-либо она хотела удержать его.

С первыми погожими днями американская армия была готова вступить в дело. Еще несколько тяжких испытаний, сражение в Аргонне, и наступил октябрь. Артур Кейпел вернулся в Англию. Известие о его женитьбе дошло до Франции, когда наметились контуры победы.

Декорацией для его свадьбы послужило одно из владений графства Инвернесс: Бофорт Касл был воздвигнут на холме. Местность вокруг состояла из прихотливого чередования земли и воды. Сомнений не возникало: вы находились в самом сердце Шотландии. Церемония прошла в личной церкви лорда Ловата, зятя невесты и четырнадцатого барона в роду. Угнетало ли Боя воспоминание о девушке из севеннских лесов в тот момент, когда его принимала в свое лоно семья, прославленная не только знатностью, но и оригинальностью? Лорд Ловат благодаря своим исключительным знаниям пользовался авторитетом в палате лордов. Надо прибавить, что во время бурской войны он командовал частным полком, Lovat scouts, сформированным из людей его клана, воспитанных на его землях и зачисленных в полк его заботами. Его дети и близкие заполняли дом, где столы, большие фарфоровые вазы в восточном стиле, камины, ширмы, абажуры, подставки, заваленные тканями, и прочие многочисленные атрибуты викторианской эпохи мало-помалу смягчили первоначальный суровый облик крепости. Гостеприимство Ловатов было ни с чем не сравнимо. Они производили впечатление людей, с рождения лишенных предвзятости. Политических недругов, тори или либералов, молодых людей, только что выпущенных из Оксфорда и щеголявших умеренным социализмом, исповедовать который было принято среди студентов из высшего общества, проповедников и поэтов – таких как Рональд Нокс[43]43
  Преподобный Рональд Нокс (1888–1957) – университетский преподаватель, пользовавшийся авторитетом среди католиков в Великобритании. На его счету было немало обращений, и он прославился переводом Вульгаты на английский язык.


[Закрыть] и Морис Баринг[44]44
  Морис Баринг – поэт и романист (1874–1945).


[Закрыть], – всех их принимали, и единственный риск, которому можно было подвергнуться, остановившись в Бофорт-Касл, – это заразиться идеями Рима, ибо – вещь крайне странная для шотландского аристократа – лорд Ловат был католиком.

Добрые люди с удовольствием расписывали Габриэль великолепие этого жилища, широко распахнувшего свои двери Бою. Вот он и добился того, о чем мечтал всего сильнее: солидного положения в обществе.

Артур Кейпел перешел в другой лагерь.

Габриэль Шанель решила, что теперь ее свобода в том, чтобы обзавестись садом. Там можно было бы отдыхать от работы. Сирень, розы, прекрасный вид – ей надо было чем-то отвлечься, чтобы забыть свою любовь. Она поверила, что стремится именно к этому, и сняла в Сен-Кюкюфа виллу «Миланез», где собиралась проводить дни в одиночестве. В Париже кричали о победе, плакали и пели, беснующаяся толпа бурно приветствовала Клемансо, но Габриэль не принимала участия в празднествах. Но только ли одно желание одиночества и покоя руководило ею при покупке уединенной виллы в Сен-Кюкюфа? Разве не осуществила она пожелание Боя? Тихий, спокойный дом, где бы она могла жить вне досягаемости. Сладость Сен-Кюкюфа нисколько не помогала Габриэль свыкнуться с ее горем. Обида была жестокой.

Тогда в этом доме появились мужчины, появились из мести, из вызова, для того чтобы доказать, что она свободна, появились потому, что они были богаче, знаменитее, красивее, знатнее, чем самые знатные молодые женщины, с которыми знался теперь Бой… Габриэль заглушала свое горе любовниками, как другие заглушали бы его алкоголем, игрой, наркотиками, скитаниями, опасностями постыдных развлечений, смертью.

Была и еще одна вещь, которая ее опьянила, – новый мир Миси, в который она бросилась, как бросаются в воду, желая утонуть.

VI
Удачные браки

Горе пришло к Габриэль в 1919 году. Тем не менее Артур Кейпел вернулся, и можно догадаться, что он не смирился с необходимостью порвать с ней. Богатый, женатый, добившийся всего, чего хотел, Бой не переставал жалеть о том, что потерял: о более разнообразной жизни, о жизни холостяка, в которой Габриэль занимала главное место. Рядом с нею он преодолел немало предрассудков, с успехом делал карьеру и переживал беды, принесенные войной, которая потрясла мир. Габриэль отождествлялась с войной. Она была его авантюрой… Что он мог поделать? Совместные затеи, до сих пор казавшиеся ему второстепенными, – различные эпизоды ее продвижения, то, как он финансировал ее вначале, – теперь, после его женитьбы, приобретали иной смысл. С каждым днем они занимали в его жизни все большее место. Словом, все происходило так, словно любовь Габриэль была необходима Бою, чтобы довести до благополучного конца столь рискованное предприятие, как женитьба на другой.

Габриэль видела эту крутую перемену в поведении Боя. Но в отличие от Адриенны и других незаконных, судьбу которых она так долго разделяла, она не была создана для того, чтобы бесконечно приносить жертвы. Она испытывала по отношению к Бою раздраженное разочарование.

Не то чтобы она любила его меньше. Просто в ней иссякало ослепление, без которого, хочешь не хочешь, любовь истощается. Это были первые признаки разочарованности, от которой она будет страдать до конца жизни. Ибо, разуверившись в возможности любить тех, кого принято называть элитой, она очень быстро стала судить этих людей без всякой снисходительности. Габриэль не отказала себе в этом удовольствии. Необычное умонастроение для той, кто по роду своей деятельности общался с этой так называемой элитой каждодневно.

* * *

Габриэль особенно укрепилась в своей правоте после нелепой авантюры Берты Кейпел, которая добровольно согласилась на фиктивный брак. Решение, которое можно объяснить только некоторой безуминкой, своеобразной бравадой на английский лад.

Разве недавний опыт Боя не показал, что брак – это институт, от традиционных форм которого следует отказаться радикальным образом? Разве не соблазнительно было разоблачить перед всеми комедию браков по сговору?

Приглашенная на одну из вилл в Довиль, Берта стала действующим лицом сделки, в реальность которой трудно поверить.

Обладая весом в сто килограммов, состоянием, считавшимся одним из самых значительных в Англии, и характерным прозвищем Жадина, леди М. напоминала колдунью, из сказочного мира «Тысячи и одной ночи». Каждое лето она приезжала в Довиль в сопровождении мужа и двух молодых людей, из которых младший был ее сыном. Старший был сыном от первого брака лорда М. О нем-то Жадина и завела разговор с Бертой. Ему было всего девятнадцать лет, но его надо было женить. Под разными предлогами она устраивала встречи молодым людям. Они друг другу понравились. Тогда, словно злая сказочная фея, леди М. поклялась Берте, что, если та согласится выйти замуж за ее пасынка, «у нее будут все основания быть довольной». Леди М. была готова дать своей будущей невестке годовую ренту в миллион фунтов. Тем не менее у этого контракта было одно условие: никакого потомства. А жених? Леди М. говорила, что уверена в нем. Получив от ворот поворот, он откажется от своих прав. Были основания полагать, что супруга-недотрога устроит его во всех отношениях.

Вместе с тем Берте была дана свобода жить по своему усмотрению. Молодая жена могла заводить любовников при условии, чтобы об этом не было известно. Требования леди М. ограничивались следующим: ни скандалов, ни детей.

Была ли это месть со стороны леди М., как полагали многие? Говорили, что Берта была любовницей ее мужа, и тот был к ней очень привязан. Но большинство считало, что леди М. вновь прекрасно оправдала свое прозвище Жадина. Ибо, лишая пасынка законного потомства, она делала своего сына единственным наследником и титула, и колоссального богатства лорда М.

Быть богатой, жить, не связанной формальностями брака, – Берта всегда мечтала только об этом. Она согласилась на сделку и, выйдя замуж, так хорошо сумела заставить мужа позабыть о себе, что когда через сорок лет они встретились за карточным столом, то не узнали друг друга.

Из желания прослыть оригиналкой, с годами Берта М. превратилась в одну из тех эксцентричных дам, которых умеет порождать только британское общество, ибо никакие правила общественного приличия не запрещают им проявлять в погоне за экстравагантностью все возможное старание. Однако лицо незнакомки вызвало у мужа смутное ощущение чего-то уже виденного. «Это лицо я где-то видел, – сообщил он метрдотелю. – Кто эта старуха?» – «Это миледи, милорд».

Свидетели сцены увидели, что лорд М. ретировался так быстро, как позволили ему приличия.

* * *

Пришел черед Антуанетты. Она тоже вышла замуж в 1919 году.

На авиаторов, как известно, был большой спрос. Тот, кого она выбрала, был канадцем хорошего воспитания, покинувшим семью и родину, чтобы вступить в ряды британских воздушных сил.

Оскару Эдварду Флемингу было двадцать три года, когда он приехал в Париж из Брайтона. Сложная профессия пилота не помешала ему вести жизнь, которая весьма отличалась от юношеских лет. У его отца-адвоката было одиннадцать детей и никакого состояния. Он был пятым ребенком и старшим из сыновей. Сестры, мать, отец – все были растроганы тем, что он был добровольцем, летчиком, и природная суровость Флемингов, равно как и свойственные им принципы экономии, отступила перед тем очевидным фактом, что Оскар заслуживал помощи. Он воспользовался этим, чтобы тратить больше своего содержания, и позволил себе зажить по-европейски, то есть с эксцессами и в компании молодых людей, более богатых, чем он сам.

Нет маски более обманчивой, чем мундир. Нет эпох более смутных, чем послевоенные. Антуанетта стала жертвой наиболее распространенного недоразумения: она приняла Оскара за того, кем он не был. Она считала его богачом. Тем не менее она поощряла чувство, которое он питал к ней, вовсе не из холодного расчета, а чтобы добиться того, что не удалось Габриэль: выйти замуж по велению сердца. Оскар ей нравился. Бесконечная обманчивость костюма… Она представляла себе свое лестное положение, постоянные поездки в Канаду, видела себя под руку с молодым франтом посланницей элегантности, царящей над Онтарио.

Они обручились.

Обеспокоенные Флеминги отправили в Париж Гасси, старшую дочь, с поручением разузнать, в чем дело. Но Гасси в свою очередь поддалась очарованию Европы и, написав родителям несколько невнятных, но восторженных писем, объявила, что вернется только через год. Она была вне себя от радости, и понять что-либо в ее проектах было очень трудно, за исключением того, что по совету Габриэль Шанель, она решила посвятить себя декораторству.

Кажется, именно Габриэль послала Гасси в Испанию с самыми лестными рекомендациями. Гасси отправилась в страну, не тронутую войной, с тем чтобы собирать мебель эпохи Возрождения. Надо ли было продолжать расследование, упорствовать и посылать в Европу другого гонца? Флеминги решили пока ничего не предпринимать. Берта, их вторая дочь, добровольно вызвалась поехать в Париж. Но ее кандидатуру отклонили. Если отправить ее за информацией, есть ли уверенность, что она вернется?

Свадьба Оскара состоялась в Париже 11 ноября 1919 года. Свидетелями Антуанетты были капитан егерей – никто иной, как обожаемый Адриенны, и Артур Кейпел – судовладелец и кавалер ордена Почетного легиона. Поскольку нельзя было обойти молчанием отца невесты, он был объявлен негоциантом и, для большего удобства, проживающим в Варенне, что хоть и было неверно, зато звучало хорошо.

После короткого пребывания в Брайтоне и окончания обучения Оскар Флеминг объявил о возвращении в Виндзор, в просторный семейный дом. Антуанетта, молодая жена, сопровождала его. Она отправилась в путь с горничной, семнадцатью чемоданами и ящиком с серебряным чайным сервизом работы известного ювелира, куда входил и самовар в форме урны, занимавший страшно много места. Братья и сестры Оскара заканчивали учебу. Атмосфера, царившая в доме Флемингов, отнюдь не была легкомысленной. Помимо адвокатской деятельности, он живо интересовался политическими делами страны. Флеминг-старший был специалистом по судоходным рекам и в часы досуга изучал течение реки Святого Лаврентия.

У Антуанетты не было случая ни надеть роскошные туалеты, подаренные ей Габриэль, ни, из-за отсутствия приемов, использовать самовар, так и оставшийся в ящике. Она не говорила по-английски, и ей было очень трудно объясняться со своей новой семьей. Одна из ее молодых золовок обозвала ее горничную «обезьяной», это было единственное известное той французское слово. Оскорбленная камеристка сложила с себя обязанности, едва прибыв на место. Пришлось отправить ее на родину на средства Флемингов. Госпожа Флеминг встретила неприветливо Антуанетту, отличавшуюся чрезмерным пристрастием к нарядам, что кружило голову барышням. И потом она курила на публике, что противоречило обычаям приличного общества. Отношения с Антуанеттой стали еще более натянутыми, когда госпожа Флеминг застала младшую дочь, курящую тайком в туалете. Антуанетту обвинили в том, что она приохотила девицу к табаку. После чего Оскара отправили в Торонто изучать право. Семья решила, что он сумеет лучше сосредоточиться, если поедет один. Оставшись в Виндзоре, Антуанетта смертельно скучала.

В письмах из Парижа Габриэль и Адриенна давали ей разумные советы и старались выиграть время. Они посоветовали Антуанетте заняться чем-нибудь полезным. Габриэль доверила ей представлять модели Шанель в Канаде. Это было сделано для того, чтобы Антуанетта потерпела. И кроме того, это был самый верный способ наконец использовать дорогостоящее приданое.

Совершенно прямые платья, одни отделанные внизу жемчугом, другие перьями[45]45
  «Некоторые платья сохранились. В частности, вечернее, украшенное павлиньими перьями, которое Флеминги хотели одолжить Кэтрин Хепберн, когда она приезжала в Торонто, чтобы играть в оперетте „Коко“, но перья повылезли». – Письмо мадемуазель Кампана от 9 февраля 1972 года автору. Мадемуазель Кампана, став впоследствии послом Франции, в то время была генеральным консулом в Торонто.


[Закрыть], были извлечены из чемоданов. Антуанетта отправилась показать их в некоторые универмаги Детройта. Но покупать их не захотели. Такие платья были неприемлемы. Они не соответствовали вкусам местных клиенток. Антуанетта настаивала. Бесполезно. Тогда, побежденная, она отступила. Она вышла замуж за студента без гроша в кармане и оказалась в провинции, отличавшейся в области моды крайне банальными вкусами. Все было кончено. Она принесла Габриэль присягу на верность и потребовала обратный билет. Чем скорее, тем лучше. Тогда случайно или чтобы выиграть время, Габриэль попросила сестру отсрочить отъезд, а к зятю, воспользовавшись его каникулами, обратилась с просьбой принять в Виндзоре одного молодого южноамериканца, желающего познакомиться с образом жизни в Онтарио. Флеминги предложили ему свое гостеприимство. Молодой человек был аргентинцем, ему было девятнадцать лет, волосы у него были напомажены, в бутоньерке торчала вечная гвоздика, он носил забавные приталенные пиджаки и белые гетры с кожаными рыжими ботинками. Он был любезен по натуре и очень богат. В своих чемоданах он возил заводной граммофон со складной трубой, на котором ставил для себя то, что танцевали в Париже: «Шаг медведя» и «Танец краба». Он попытался обучить девиц Флеминг, утверждая, что это американские танцы. Они засомневались, это было совсем не похоже на то, что танцевали в Онтарио. И потом, темп этих танцев сочли чрезмерным, а позы – шокирующими. Тогда как Антуанетта… Как только заводили граммофон, она не владела собой. Она надевала один из своих красивых туалетов и переходила из рук Оскара в руки молодого аргентинца, изгибаясь во все стороны. Антуанетту вновь сурово осудили. Флеминги стали задаваться вопросами. Зачем им прислали аргентинца и что он делает в Виндзоре? Они вообразили, что это сын Габриэль и что целью его приезда в Канаду было развлечь Антуанетту. Когда же он уедет?

Действительно, вскоре он уехал, и Флеминги так никогда и не смогли объяснить себе, зачем он приезжал.

Через некоторое время за ним последовала Антуанетта.

Призналась ли она, что уезжает навсегда? То, что она ничего не взяла с собой – ни украшенные перьями платья, ни самовар, – заставляет предположить, что она никому не открылась.

Ее брак продержался меньше года: короткое время опьянения в Брайтоне, за которым последовало унылое пребывание в Виндзоре.

Но это не помешало Оскару запомнить свою парижскую победу. Его увлечение маленькой француженкой, такой живой, такой веселой, которая так хорошо танцевала и пела, было искренним. В сущности, он любил ее. В семье старались не говорить о ней. Он утешился без труда и довольно быстро излечился от своего горя.

Через несколько месяцев Оскар объявил отцу, что овдовел. Казалось, он был вполне этим доволен. Антуанетта умерла в Аргентине. Господин Флеминг, весьма строгий в вопросах морали, заподозрил хитрость со стороны сына, желавшего жениться вновь. Он приказал провести расследование с помощью Королевского банка Канады. Подтверждение не замедлило прибыть. Осложнения после испанки свели Антуанетту в могилу, в то время как она совершала по Южной Америке «турне с целью изучения рынка» в интересах дома Шанель.

Кто бы поверил, что из трех сирот Обазина две погибнут так рано? После Жюлии – Антуанетта.

Совершенно неизвестно, скорбела ли Габриэль. Но вполне вероятно, что переживаемое ею в ту пору горе сделало ее нечувствительной ко всякой другой боли. Бой… Бой… Габриэль была одна.