355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдмонда Шарль-Ру » Непостижимая Шанель » Текст книги (страница 23)
Непостижимая Шанель
  • Текст добавлен: 17 мая 2017, 12:00

Текст книги "Непостижимая Шанель"


Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Один журнал, который сумел убедить ее разрешить публикацию подборки заметок, которые она называла то «Максимы», то «Размышления», то «Сентенции», невольно вскрыл истинную причину того, почему она с такой уклончивостью говорила о своих театральных опытах. И вместе с тем не следует заблуждаться: этот род деятельности был одним из немногих, принесших ей подлинное удовлетворение. Ее нежелание хвастаться сделанным ею в театре объяснялось трезвым отношением к себе. Смешение некоторых понятий было для нее непереносимо. Для нее существовало принципиальное различие: «Те, кто создает костюмы, работает с карандашом, – это искусство. Портные орудуют ножницами и булавками – это ремесло».

Столь редкое сочетание гордыни и скромности вновь заставляет нас вспомнить о поэте, страдавшем от них так же, как она, – о Реверди, гордом и скромном вне всякой меры. «Меня точила неукротимая гордыня, тем более тягостная, что она не питалась никакими притязаниями», писал он примерно в то же самое время. Общая для них обоих черта.

Викторианская иллюзия и что за ней последовало
(1925–1933)

Все началось с ошибки во французском.

Луи Арагон. Одержимый Эльзой.

I
Поддельное счастье

Как и Габриэль, любовником которой он был с 1924 по 1930 годы, второй герцог Вестминстерский четверть века спустя после смерти продолжает оставаться жертвой собственной легенды. Нарисовать его подлинный портрет – значит прежде всего очистить его от наслоений, оставленных сопровождавшим герцога эскортом хроникеров. Он был самым богатым человеком в Англии, и газетчики повсюду таскались за ним. Если воспринять их писания буквально, нам придется наградить герцога Вестминстерского самыми банальными эпитетами: взбалмошный, любящий роскошь, скучающий… Он и был таким, но было в нем и еще что-то. И свести его личность только к беспорядочным любовным похождениям или удовольствиям, получаемым благодаря баснословному наследству, значило бы судить о нем неверно.

Внешне это был высокий, крепко скроенный блондин, обладавший манерами и стилем поведения, которые определяются короткой фразой Пьера Реверди: «Элегантный, то есть равнодушный».

Британское воспитание дало свои плоды, и герцога трудно было заподозрить в приступах гнева, на которые он был способен. За этим добряком-гигантом водились только некоторые слабости – страсть к игре и детским выходкам: он любил опустить в чашку кофе кусок сахара в обертке и следить по хронометру, через сколько времени тот растает, любил прятать бриллианты под подушку своим любовницам или, пока они спали, прикреплял к полям их шляп здоровенные, словно камни, дорогостоящие кулоны.

Меньше говорили о том, что он их поколачивал, когда они переставали ему нравиться.

О его вкусах было известно все, и о нем неустанно рассказывались одни и те же истории. Герцог Вестминстерский был забавен; герцог Вестминстерский был оригинал; у герцога Вестминстерского в карманах было полно самых неожиданных предметов: маленькая коробочка акварельных красок, золотая монета, в общем, игрушки. В халате, он курил сигару и пил зеленый шартрез; он требовал от лакея, чтобы шнурки его башмаков были проглажены каждое утро, но не обращал внимания на дырки в подметках. Он давал королевские чаевые, но колебался, прежде чем взять номерок в гардеробе… Было известно, что он хороший моряк, и все радовались, что он любил не только женщин, но и спорт, дикие цветы, собак, пони и пикники. Это означало, что он воспитывался в хорошей школе – в Итоне – и служил в гвардии.

Сам Черчилль, делясь с британской прессой воспоминаниями о своем друге детства, чтобы почтить память о герцоге, начал с того, что сказал: «Он был отличным охотником, и в поведении дичи для него не было загадок». Черчиллю казалось, что подобной характеристикой он оказывает герцогу честь. Они подружились в 1900 году, во время путешествия, которое Черчилль назвал «несколько рискованным». Было ли оно рискованным, их путешествие? Трудно выразиться с большей сдержанностью. Речь шла о бурской войне. То, что герцог Вестминстерский проявил себя «на войне и в спортивных сражениях товарищем бесстрашным, веселым и обаятельным», было столь же очевидно, как и его охотничьи дарования, ибо о них Черчилль упомянул прежде, чем перешел к следующему: «Хотя он был не слишком искусен в публичных выступлениях, это был глубокий мыслитель, обладавший редкими качествами – мудростью и здравомыслием. Я всегда высоко ценил его мнение». Можно было бы удивиться, что подобные качества упомянуты в последнюю очередь, если бы в этом не выразилась самая суть британской концепции человеческой личности: не обязательно быть крупным мыслителем или блестящим оратором, будь хорошим товарищем, честным малым, обладай некоторой гибкостью – и этого вполне достаточно, чтобы числиться человеком достойнейшим. Требования, которым герцог Вестминстерский удовлетворял во всех отношениях.

Но сказать, что он был англичанином до мозга костей, было бы недостаточно, если не добавить следующее: хотя он считал себя типичным представителем своего времени, человек, вошедший в жизнь Габриэль, на самом деле настолько же принадлежал викторианской эпохе, как и первый герцог Вестминстерский, воспитавший его дед. И драма его заключалась именно в этом. Ибо не осознавая этого, герцог никак не мог объяснить себе, что же мешало ему во всем сравниться с дедом.

Дело в том, что послевоенные годы были не лучшей порой для вельможи такого размаха. Времена, когда аристократы не помнили числа своей прислуги, но знали, что в меню должно быть шестнадцать блюд, детально расписанных по-французски на карточках, украшенных гербами и выгравированными виньетками, времена больших чемоданов и шнурованных платьев, когда горничные до рассвета дожидались возвращения хозяек, ибо те не могли раздеться без посторонней помощи, времена, когда единственным занятием жен было рожать детей и нравиться мужьям, поглощенным охотой, лошадьми и собаками, – эти времена, без сомнения, лучше подошли бы любовнику Габриэль, чем шумные дни чарльстона.

Как ни удивительно, что после Артура Кейпела, после великого князя Дмитрия рядом с Габриэль в третий раз оказался человек, на которого в детстве глубоко повлияло отсутствие отца, постараемся увидеть в этом только насмешку судьбы, как бы дающей понять, что зло повсюду одно и то же, будь ваш отец крестником королевы, как у герцога, или бродячим торговцем, как у Габриэль, короче, что отсутствие отца всеми переживается одинаково.

Любовник Габриэль родился в 1879 году. Герцогу было всего четыре года, когда умер его отец. В свое время тот нашел себе прелестную жену, девятнадцатилетнюю красавицу, хотя не был ни спортсменом, ни человеком предприимчивым, одевался неряшливо и отличался тучностью. Говорили также, что он болен эпилепсией. В своей переписке королева Виктория, его крестная, всегда называла его «бедный мальчик». Единственное воспоминание, которое он оставил сыну, было скверное здоровье.

Ребенка поручили деду. Старого джентльмена звали Хьюг Лупус. Так повелось в семье с 1066 года, эпохи, когда Вильгельм Завоеватель высадился в Англии с одним из своих внучатых племянников, неким бароном Хьюгом, отличавшимся столь свирепыми инстинктами, что получил от своих сотоварищей лестное прозвище «Хьюг-Волк»[89]89
  Лупус (lupus) – по-латыни означает «волк». – Прим. перев.


[Закрыть]
. Он бросил вызов церкви и общественному мнению, превратив часовню в псарню, так велика была его любовь к охоте. Число его бастардов было несметно, законных сыновей – тоже. Все они были между собой похожи. Все страстные охотники, как и отец, у всех дородности и силы хоть отбавляй. Старшего наградили прозвищем, вполне ему соответствующим: Толстяк-охотник[90]90
  По-французски – Gros veneur, произносится как Гро венёр. – Прим. перев.


[Закрыть]
. Прошли годы, и это имя сперва в шутку, потом по привычке осталось. Но когда в результате войн происходит языковой обмен между двумя народами, случается, что оба языка перерождаются и язык победителей часто отступает первым, платя дань языку побежденных. Таким образом, прозвище, данное потомкам Хьюга-Волка, заменилось именем Гросвенор и стало одним из самых знаменитых в Объединенном королевстве.

Так, для Гросвеноров «все началось с ошибки во французском», уж не говоря о гербе – «Azur a Bend’or with plain Bordure Argent», – где смешаны слова, скрепляющие между двумя языками союз столь же священный, как союз между двумя людьми, основанный на крови.

Таково было происхождение Гросвеноров, в семью которых попала Габриэль, и не через потайную дверцу, а через парадный вход в ранге полноправной фаворитки. Кому в имени Гросвенор слышалось еще неистовство молодых воителей, восемь веков назад отправившихся в путь от берегов Нормандии в шуме наспех сколачиваемых лодок? И однако, между теми воинами и любовником Габриэль дистанция была не столь велика, как могло показаться.

Ибо хотя Вендор и был так богат, что не знал точных размеров своего состояния, хотя ему целиком принадлежал один из лучших кварталов Лондона – не говоря о землях в Шотландии, об огромном, словно город, замке в Чешире, усадьбе в Уэльсе и обширных лесах за границей, – в нем оставалось что-то от их любви к приключениям, а при виде моря его охватывал тайный трепет, как при виде единственной любовницы… Нечто, что сделало из его предков, сыновей земледельцев и хлеборобов, бесстрашных мореплавателей.

Когда на борту своей яхты второй герцог Вестминстерский пересекал Ламанш – и кто знает, сколько раз за свою жизнь он совершил это путешествие, – он вел себя точно так же, как его предки. Набившись в лодки и оказавшись на другом берегу с развевающимися по ветру знаменами, они сделали из своих рабочих лошадок сначала боевых коней, а затем отправились на них на охоту. Путешествуя с конюхами и собаками, второй герцог Вестминстерский поступал точно так же, и первая мировая война – по крайней мере, поначалу – не показалась ему достаточной причиной, чтобы отказаться от псовой охоты на оленя в своих угодьях в Нормандии[91]91
  Неопубликованное письмо Поля Морана автору.


[Закрыть]
. Герцог очень любил Францию и свой замок в Сен-Сансе, между прочим, весьма уродливый. Он не собирался лишать себя охоты из-за скверной истории с границами, где он бессилен был сделать что-либо. Что касается чиновников из французского посольства в Лондоне, получавших его просьбы о разрешении на въезд… Какого черта они важничали? Герцог рассчитывал на послушание. В Англии изо всех сил старались удовлетворить малейшие его желания. Он имел право заходить в любые порты, а однажды начальник вокзала свистком задержал экспресс, чтобы герцог мог сесть в него. Надо сказать, что компания железных дорог не жаловалась на него. Каждый год второй герцог Вестминстерский снимал специальный поезд, чтобы со своими спутниками отправиться в Ливерпуль на розыгрыш национального Гран-при. Англичане знали, что делал он это не из-за одной только страсти к скачкам или желания обратить на себя внимание. Герцог поступал так и из любви к спорту и по семейной традиции.

Дело в том, что история Гросвеноров тесно переплеталась с историей их лошадей. Не случайно на стенах Итонхолла на почетном месте висели как портреты предков, которых обессмертили Гейнсборо и Рейнольдс, так и написанные ловкими анималистами того времени портреты их лучших лошадей, по крайней мере тех, что прославились на полях сражений или ипподромах, таких, как Копенгаген (выращенный на конном заводе в Итоне, на нем восседал герцог Веллингтон в день битвы при Ватерлоо) и Макарони, о котором с таким почтением говорили за семейным столом, что юный Гросвенор – это было вскоре после смерти его отца – спросил у няни:

– А я? Я тоже происхожу от Макарони?

После смерти некоторых питомцев конных заводов герцога их драгоценные позвонки, словно редкие экземпляры слоновой кости, выстраивали в ряд под люстрами Итонхолла. Они становились главной достопримечательностью просторных галерей. Скелеты внимательно разглядывали, пытаясь разгадать секреты превосходства их обладателей. Первый герцог Вестминстерский, который занимался воспитанием внука, частенько рассказывал ему об экспонатах, медленно прогуливаясь среди скелетов.

– Тачстоун от Кеймела и Бентер, – объяснял дед. – В обоих текла горячая кровь Эклипса. Двадцать лет провел на заводе. От трехсот двадцати трех случек родилось триста двадцать три победителя. Он появился на свет в тот год, когда старший из Гросвеноров получил от Виктории титул маркиза Вестминстерского. Было это в 1831 году. У него было только девятнадцать ребер…

– У кого это? – спрашивал ребенок. – У маркиза?

– Да нет же. У Тачстоуна. Посчитай.

Вопросы ребенка становятся понятнее, если учесть, что через несколько месяцев после одной из самых крупных побед его деда на дерби мальчика прозвали Вендор, по имени лошади-победителя, знаменитого Вендора от Донкастера и Красной розы. Имена, полученные им при рождении – Хьюг Ричард Артур, – были так прочно забыты, что второй герцог Вестминстерский фигурировал в анналах своего времени и в сердцах своих любовниц под именем Вендор. Вендор… Удивлялась ли этому Габриэль? Ничуть. Безусловно, странности Итонхолла в свете пережитого ею в Руайо выглядели повторением пройденного, и потому чудачества Гросвеноров были для Габриэль приемлемее, чем для кого-либо другого.

– Во всяком случае, – говорила она, – люди в Англии устроены не так, как мы. Можете вы себе представить, чтобы кто-нибудь из семьи Ноай носил лошадиное имя? Чтобы Ноай звался Епинар, Бириби, Жюжюбье или как-нибудь в этом роде? Тогда как в Англии… В общем, подобного рода вещи случаются в Англии чаще, чем во Франции, и там не обращают на это внимания.

Вендор часто рассказывал Габриэль, что, когда современники пели деду дифирамбы – будучи пажем при короновании Виктории, он из вежливости умер за тринадцать месяцев до нее; в течение пятидесяти лет, занимая место в парламенте, сумел выказать себя в достаточной степени либералом, чтобы удивить своих собратьев, но при этом вел себя с достаточным юмором, чтобы обеспечить себе их уважение; он с успехом выступал то в защиту армянского меньшинства, подвергавшегося преследованиям со стороны турок, то вносил законопроект в поддержку продавщиц магазинов, с тем чтобы они получили право пользоваться стульями и чтобы сидячее положение не воспринималось как оскорбительное покупателями, и, несмотря на ожесточенные споры, герцог выиграл дело, получив порядочное большинство, – все это на самом деле меньше послужило его славе, чем то, что, повинуясь некоему высшему инстинкту и застав врасплох мир скачек, он потратил неслыханную сумму в 14 000 гиней и купил Донкастера, эталон, который в конюшнях Итонхолла произвел на свет целое потомство непобедимых лошадей. Первый герцог Вестминстерский был также Главный конюший королевы Виктории, и этот титул столь же много значил в глазах общественного мнения, как и то, что носитель его друг Гладстона. Все бескорыстные поступки герцога, все больницы и церкви, построенные на его средства, были забыты, но знаменитой стала тысячекратно повторенная фраза, сказанная несравненным предком американскому миллиардеру, которому он отказался продать Вендора:

– Во всей Америке не хватит денег, чтобы купить такую лошадь.

Как в эпоху весьма строгого этикета первый герцог Вестминстерский сумел убедить монархов, которых он принимал у себя, согласиться на то, чтобы среди его приглашенных находилась лошадь? Вопрос, который задавал себе не только его внук. Ибо в тот день, когда дед давал прием на открытом воздухе в честь золотого юбилея королевы Виктории, самым заметным было появление не принца Уэльского, не наследного принца Пруссии, не короля Дании, не королевы Бельгии, не королевы Гаваев в забавных нарядах и даже не красавицы госпожи Альбани, знаменитой певицы, а Ормонда, лошади века, родившейся от Вендора и Лили Агнес, продолжавшего по отцу знаменитую линию Донкастера, а по матери – линию Макарони, Ормонда, чье потомство маленький Гросвенор знал лучше, чем собственную генеалогию, и которому специальным разрешением лорда-мэра Лондона было разрешено пересечь Сент-Джеймский парк, а потом Грин-парк, дабы избавить его от неудобств транспорта. Вычищенный, выхоленный, завитой, с точеной грудью, безукоризненной линией спины, выказывая почтение коронованным особам, в меру и тактично поигрывая своими удивительно мощными ногами, Ормонд, не посрамив себя, прекрасно держался в центре газона и, не заставляя себя упрашивать, хрустел цветами, которые ему предлагали самые знатные дамы Англии в платьях и лентах по моде осени 1877 года.

Всякий раз, когда Вендор вспоминал о своем замечательном деде, ему казалось, что замогильный голос кричит ему: «А что сделал ты? Что ты сделаешь с нашим именем?» Ибо в момент встречи внука с Габриэль предок продолжал давить на него всем грузом своих викторианских добродетелей. И это была боль, не утихавшая со временем. Прошло четверть века с того дня, когда Вендор в Южной Африке получил известие о смерти деда и узнал о трауре в Чешире, о закрытых магазинах, о приспущенных флагах, о похоронном звоне колоколов, о речах, оплакивавших смерть самого крупного филантропа, которого когда-либо знала Англия, о двух, одновременно отслуженных панихидах – в Честере и Вестминстерском аббатстве в присутствии королевской семьи. Прошло четверть века, но ничто не изменялось для Вендора. Как будто, испустив последний вздох, герцог Вестминстерский еще сильнее заставил внука ощутить свою недостойность, и всю жизнь Вендор не мог простить себе, что не сумел стать ровней великому и доброму человеку, которого к последнему прибежищу провожало подразделение полка, с 1797 года всегда полностью состоявшего из людей Вестминстера. Провожало без Вендора… Ибо дело было еще и в этом. Шла бурская война, и Вендор находился в Африке… Он не увидел маленькую неожиданную записку, написанную рукой деда: «Никаких цветов», не увидел букет бессмертников, который по просьбе старой толстой королевы, его приятельницы, стал исключением. К цветам, лежащим на гробу, была приложена карточка: «В знак уважения и почтения от Виктории, королевы», но Вендора не было. И это тоже лежало на нем грузом… Вендора все время оттесняли в прошлое, к его первым переживаниям.

Говоря о том, что втайне терзало любовника, Габриэль Шанель употребила одну из тех формул, на которые она была мастерица:

– Надо было знать, чем был его дед, чтобы понять, чем Вендор не был.

Но сказать, что дед превосходил его во всем[92]92
  Биографию первого герцога Вестминстерского Шанель рекомендовала в качестве чтения писателям, которых она пыталась заставить написать ее мемуары. О появлении этой книги она узнала от Луизы де Вильморен.


[Закрыть]
, что у него было больше почестей, больше успехов, больше богатства, больше лошадей и больше побед, чем можно себе представить, – четырежды выигранное дерби! – значило приподнять покров лишь над малой частью драмы, переживаемой внуком.

Главная беда состояла в том, что у деда было больше детей, чем у всех его современников. Пятнадцать от двух жен: первая была его кузиной, вторая, моложе на тридцать два года, – сестрой его зятя, таким образом, первый герцог Вестминстерский, в возрасте пятидесяти восьми лет, стал свояком собственной дочери… У Вендора же от двух браков было только две дочери и один наследник мужского пола, умерший в возрасте четырех лет от аппендицита. Найти женщину, которая помогла бы ему забыть эту смерть, это горе, стало одной из навязчивых идей Вендора.

Эта женщина должна была обладать одновременно качествами любовницы и жены, она должна была быть достаточно пылкой, чтобы победить его скуку, достаточно умной, чтобы прощать ему неверность, достаточно преданной и плодовитой, чтобы наградить его многочисленным потомством. Он ее так и не встретил. Существовала ли она? Те, что, казалось, подходили для этой роли больше всего, нагоняли на него смертельную тоску. Он бежал их. Те, на ком он женился – всякий раз искренне желая никогда больше не разводиться, – не дали ему детей. Поэтому он был женат четыре раза. Разочаровавшись во второй раз, он чувствовал себя уязвленным, и, говоря по правде, обкраденным. Ему предлагали только поддельное счастье. Этого оказалось достаточно, чтобы разочарованный и изумленный, как почетный гость, которому жизнь внезапно отказала в лучшем месте за столом, Вендор стал вести иной образ жизни, нежели было принято в его среде. Но если его поведение и противоречило британскому истэблишменту, то это никогда не касалось ведения дел, а только выбора друзей.

Эпизод «Шанель» располагается между второй и третьей женитьбой герцога.

Влечение, которое он испытывал к Габриэль, то, что он ее выбрал, – все это показывает реакцию человека, который был словно чужой своему времени. Он испытывал восхищение от того, что познакомился с женщиной, которой работа дала свободу и которая благодаря постоянному стремлению идти в ногу с жизнью так замечательно отождествлялась со своей эпохой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю