Текст книги "Непостижимая Шанель"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

IV
«Достоинство роскоши…»

Относительно Стравинского и его семьи все ясно. Они поселились в «Бель Респиро» осенью 1920 года и провели там около двух лет. Дочь метрдотеля, Сюзанна Годен, которой тогда было лет десять, никогда не забудет атмосферу, царившую на вилле в Гарше, пока там жил композитор. Она играла с маленькой Миленой, одного с ней возраста, и с Миркой, старшей дочерью Стравинских, изучавшей акварель и подарившей ей две свои работы, портрет толстого русского генерала и собаки Питы, сделанные на обороте старого календаря. В те часы, когда Стравинский работал, детей отправляли в просторную комнату, служившую детской. Им приказывали молчать и не мешать мэтру. Тогда вилла «наполнялась звуками пианино… Но мы с Миленой подходили совсем близко к двери, и иногда музыка звучала так мощно, что мы пугались».

Да, в том, что касается дружбы Габриэль со Стравинским, ошибки быть не может. А как насчет великого князя Дмитрия? Каковы были обстоятельства их знакомства? Трудно себе представить, как все произошло.

По словам одних, это было еще одно последствие путешествия в Венецию, потому что великая княгиня Мария Павловна якобы представила своего племянника Габриэль в один из летних дней 1920 года. Событие будто бы произошло в Биаррице, где «жажда роскоши и элегантности побивала все рекорды», где великие князья находились на иждивении и пили, чтобы забыть революцию, куда страны с высоким обменным курсом валюты – Испания, Англия, Египет, английские Индии и обе Америки – в изобилии направляли своих граждан, где земля росла в цене, где строились виллы и процветала спекуляция. Империя Шанель, основы которой были заложены Кейпелом, держалась. Оборот филиала в Биаррице достигал неслыханных цифр. Следовательно, не было ничего удивительного в том, что Габриэль оказалась там. Точно так же не было ничего удивительного в том, что некоторые из Романовых очутились на баскском побережье, где они часто отдыхали во времена своего былого величия. У некоторых из них там по-прежнему были виллы.

По словам Дорзиа, если местом встречи Дмитрия и Габриэль был действительно Биарриц, то произошла она при иных обстоятельствах. Знакомство состоялось при помощи не великой княгини, а Марты Давелли. Со времен веселых уик-эндов в Руайо и ее дебюта на сцене красавица певица выдвинулась в первые ряды артистов Комической оперы. Ей аплодировали в «Чио-Чио-сан», в «Кармен», и она готовилась выступить в рискованной роли Папагены в «Волшебной флейте». Более чем когда-либо Марта Давелли подчеркивала свое сходство с Габриэль, и однажды их даже перепутали.

Дорзиа утверждает, что во время одного вечера, когда случайно встретились три постоянных посетительницы Руайо – Габриэль Дорзиа, Габриэль Шанель и Марта Давелли, – эта последняя представила великого князя Дмитрия своим подругам, дав им ясно понять, что он был ее любовником. Известность не лишила Давелли жажды развлечений. Неисправимая гуляка… Какой бы час ночи ни был, она всегда находила ночное кафе, где играл то пианист, то саксофонист, которых надо было пойти послушать, в общем, годился любой предлог, лишь бы не ложиться спать. В то лето, после очередной подобной прогулки, заметив, что ее спутник проявляет к Габриэль повышенный интерес, она будто бы, отозвав Шанель в сторонку, сказала ей: «Если он тебя интересует, я тебе его уступлю, мне он слишком дорого обходится». Великие князья, бедняжки, при всем том, что были прекрасными танцорами, больше не являлись для таких кутил, как Марта, желанными спутниками. У них не было ни гроша… Об этом знали все. Так что встречаться с ними… Притом сколько стоили шампанское и развлечения… Но именно в этом и была разница между Давелли и Габриэль. Хотя Габриэль страстно любила нравиться, никогда у нее не было склонности к кутежам, а тем более к ночным шатаниям. Великий же князь Дмитрий, сильно отличаясь этим от своих дядей, кузенов или знакомых, также не подпадал под категорию гуляк. В его молодости не было «бурных лет». Эксцентричность, ставшая специальностью его кузена Юсупова[59]59
  Князь Феликс Юсупов, женившийся на дочери великого князя Александра Михайловича, был одним из инициаторов убийства Распутина, а великий князь Дмитрий – его сообщником.


[Закрыть], выходки, создавшие ему славу, ибо Феликсу одному удавалось рассмешить царицу, никогда не были свойственны Дмитрию. Тяжелое детство и суровое воспитание наложили на него отпечаток, поэтому у Дмитрия почти не было фамильного сходства с Романовыми, оказавшимися в изгнании. Разве что длинные ноги. Можно ли было быть Романовым и не быть голенастым? Он тоже был высокого роста, с маленькой головой, без сомнения, очень красивый мужчина, но на этом сходство заканчивалось. Дмитрию было неизвестно, как им распорядится судьба, но он прекрасно знал, от чего страдал всю свою юность. Ему недоставало любви и ласки. Великому князю было двадцать девять лет, только в этом он и был уверен.

Едва закончилось лето, как Дмитрий Павлович отправился провести некоторое время в «Бель Респиро». Его сопровождал лакей. С темной январской ночи 1917 года, когда великий князь был арестован в своем дворце в Санкт-Петербурге, Петр с ним не расставался. Он уехал вместе с князем, когда генерал Максимович передал тому приказ царя. Немедленный отъезд – такова была плата за участие в убийстве Распутина, его отправили в ссылку. На Николаевском вокзале Петр видел Дмитрия в окружении жандармов, «которые все оправдывали преступление – о Россия!». Он видел, как тот вырывается из объятий великой княгини Марии, «его дрожавшей и находившейся в отчаянии сестры»[60]60
  Charles de Chambrun. Op. cit.


[Закрыть]. Стоял пронизывающий холод, вихрился снег, и все думали, что оба путешественника обречены на гибель, тогда как царский приказ спас их. Все было просто, двухметровый, широкоплечий добряк-гигант с длинными волосами, Петр всегда был рядом. Начиная с 1905 года, с Царского Села. В то время, всего несколько месяцев спустя после убийства великого князя Сергея, Петр уже заботился о юном Дмитрии. Петр все понимал с полуслова, угадывал тревогу юноши, помогал ему надевать парадный мундир. Какой, однако, выдался год! И к чему парады? При том, что происходило… Но по приказу царя Дмитрий Павлович должен был представлять государю свой новый полк. Возникал вопрос почему. Он уже был полковником 11-го гренадерского Фанагорийского полка, и вот теперь его поставили во главе 4-го полка императорских стрелков. В четырнадцать лет! Потому ли, что здоровье престолонаследника было под угрозой и царь относился к Дмитрию как к сыну? Многие говорили, что это так. Тогда Петр одел Дмитрия, помог ему застегнуть портупею, повесить шпагу, затем стянуть подбородный ремень гигантской каски, увенчанной безжалостным, с расправленными крыльями орлом, опирающимся на когтистые лапы. Четырнадцатилетний мальчик, одетый подобным образом, что вы на это скажете… Господин Бергамаско, придворный фотограф, непременно хотел его сфотографировать. Затем Петр следил за Дмитрием взглядом, пока тот, в окружении своих огромных дядей, слегка подавлявших его, производил смотр полка, а потом, выглядя еще меньше рядом с громадными стрелками, проходил перед императором. В следующем году… Чего только не навидался Петр! В следующем году во время ежегодной церемонии освящения вод Дмитрий, вновь в парадной форме, был дежурным и стоял рядом с царем, тогда как Петр находился в первом ряду безымянного батальона выездных лакеев, конюхов, посудомойщиков, ламповщиков, садовников. Смехотворная церемония. Вместо того чтобы проводить ее как положено, в Санкт-Петербурге, перед Зимним дворцом, в присутствии многочисленной толпы, вместо того чтобы освятить воды Невы, император, живший затворником в Царском Селе, освятил воды бассейна. При этом присутствовали только несколько великих князей, охрана дворца, домашние и попы в золотых одеждах. Сверкающие кадила и евангельские речи возносились над стоячей водой, которую бороздили стайки красных рыбок.

Сколько трагедий, Боже великий… Частенько Петр спрашивал себя, как они оба сумели выкрутиться. И особенно Дмитрий. Уж ему-то досталось, этому юноше. Едва началась война, как его послали на прусский фронт с полком конной гвардии, и тут им с Петром пришлось свести знакомство с немцами. Грязное дельце… Из двадцати четырех офицеров их эскадрона шестнадцать остались на поле боя. Убиты… Потом… Потом они не без труда выжили после обрушившихся на Россию бед. Им пришлось бежать. На Запад они пробирались наугад, вслепую. Изгнание в Персию их спасло. Если бы Дмитрий не навлек на себя ненависть императрицы Александры Федоровны, его бы, конечно, уничтожили вместе с остальными.

И вот теперь у них обоих ничего не осталось, кроме этой дачи, где их принимали парижская портниха и прекрасно вышколенный метрдотель, который делал вид, что не замечает ни потрепанных костюмов, ни стелек из газетной бумаги, скрывавших дыры в башмаках.

Такого дома Петр никогда не видел. В его представлении дача – это была просторная постройка, с балясинами, большой верандой, с часами посредине фасада, как на вокзале, с царствующими хозяевами, массой прислуги, фруктовыми садами, огородами и привезенными из Швейцарии коровами – ничего похожего на виллу с черными ставнями. Но что за важность… Больше всего Петр ценил в Гарше сад и большой кедр, под которым он усаживался, поджидая хозяина. Оно было так красиво, это дерево, вздымавшееся над бескрайним горизонтом, посредине которого четко вырисовывались Париж и Эйфелева башня. Каждый вечер Петр садился под деревом и ждал. Дети Стравинских играли в саду. Он слушал их. Он их понимал. Ему бы хотелось, чтобы эти ссоры и эти игры никогда не прекращались. Дом, где дети говорили по-русски, какое благолепие… Петр чувствовал себя почти как дома.

* * *

Она была старше его на одиннадцать лет; в течение года они были неразлучны. Их связь потрясла его сильнее, чем ее. Впоследствии их дружба не прерывалась. Больше мы ничего не знаем об истории Габриэль и Дмитрия. Поэтому интерес для нас представляет свидетельство сына последнего[61]61
  Под именем Пола Романова-Ильинского сын великого князя Дмитрия живет в Огайо, США.


[Закрыть], когда он уверяет, что воспоминание о Шанель всегда было живо в памяти отца, что ни одна женщина не пробудила в нем столько мечтаний и что, в сущности, встреча с ней была одним из главных событий в его жизни. Этот год был счастливым и для Габриэль. Счастье можно понимать по-разному, пусть оно не было безумным, но в своей любви к Дмитрию она вновь обрела уверенность, которая помогла ей благополучно осуществить один из самых важных замыслов ее жизни – изобретение духов, благодаря которым ее свобода навсегда была обеспечена. В 1920 году родились духи «Шанель номер 5», которые год за годом будут наращивать ее колоссальное состояние. Что-то около пятнадцати миллионов долларов, если верить цифрам, опубликованным после ее смерти («Таймс», 25 января 1971 года).

Одно бесспорно: в течение этого года Габриэль была предприимчивее, чем когда-либо. Прежде всего следует признать, что разработка запаха, где впервые с веществами животного или растительного происхождения были соединены искусственные эссенции, потребовала немалых творческих усилий. Сломленная женщина, которую год назад Мися повсюду водила за собой, Габриэль, готовая сдаться, была бы на такое неспособна. Вероятно, в ней совершилась коренная перемена, которой она явно была обязана чему-то или кому-то. Вне всякого сомнения, поддержке, полученной от Дмитрия Павловича. Иначе как объяснить происходящее? Мы не можем утверждать, что счастье ее было безоблачным, но очевидно, что она вновь обретала веру в себя.

Другие модельеры до Шанель, в частности Поль Пуаре, чувствуя, что мода и парфюмерия имеют много общего и выгодно дополняют друг друга, пытались распространить свою деятельность и на производство духов. Но никто до Шанель не осмелился отказаться от цветочных запахов. До 1920 года женщинам предлагалось выбирать для себя легко узнаваемый запах одного или нескольких цветов. Роскошь состояла в том, чтобы благоухать гелиотропом, гарденией, жасмином или розой, ибо любая смесь, хотя и была очень резкой, быстро выдыхалась. Отсюда необходимость чрезмерно душиться в начале вечера, чтобы через несколько часов запах еще сохранялся. Этим объясняется появление сильно надушенных мужчин и женщин, населяющих воспоминания и хроники первых лет XX века. «Толстый молчаливый человек с чувственным лицом, Тибо де Брок душился, не зная меры…» – читаем мы в воспоминаниях Элизабет де Грамон. Или еще: «Герцог де Муши был нашим ближайшим соседом. Я всегда знала, когда он проходил мимо, ибо за ним тянулся шлейф благоуханий…»

Габриэль Шанель решительным образом все это изменила. Создав устойчивые духи, она позволила дозировать их использование. К тому же она заменила духи с запахами узнаваемыми духами с неопределенным ароматом. В состав «Номера 5» входит около восьмидесяти ингредиентов, и хотя в них тоже есть свежесть сада, в этом саду витают запахи незнакомые. Именно этим Шанель вошла в историю парфюмерии: «Номер 5» поражает своим абстрактным характером.

Было бы преувеличением видеть в Дмитрии единственный источник вдохновения Габриэль в тот год. Но невозможно отрицать, что существовала тесная связь между тем, что она создала, и тем, что он внес в ее жизнь. И прежде всего безумную любовь к духам. Можно ли забыть, что в Европе не существовало двора, где духи были бы в большей чести, чем в России, причем на протяжении нескольких веков? Откуда Арман Эмманюэль, герцог де Ришелье, позаимствовал манию поливать себя душистой водой? Беды эмиграции сделали из него слугу царя. Одиннадцать лет он прожил на берегу Черного моря и правил там от имени Александра I. Розовая эссенция… «Духи были единственной роскошью, которую позволял себе Эмманюэль Ришелье…» Как же удивлялись люди, глядя на него! Например, маршал Мармон… Он «не без веселого любопытства поглядывал, как герцог берет большой флакон, душит себе руки, опрыскивает волосы, а иногда, приоткрыв ворот рубахи, натирает духами грудь, смачивает подмышки; перед отъездом он приторочил к ленчику несколько флаконов духов, подобно тому как другие берут с собой в дорогу ром»[62]62
  Арагон. Страстная неделя. Собр. соч., т. 8, М., 1960.


[Закрыть].

Век спустя, во время празднеств по случаю коронации Николая II, французская пресса, правда с легким удивлением, радовалась тому, какой огромный заказ получил по этому случаю господин Легран, официальный поставщик российского императора.

Каких слов Дмитрия, каких историй оказалось достаточно, чтобы Габриэль осознала, что духи не только средство обмана, против которого она всегда была предубеждена, охотно подозревая излишне надушенных женщин в том, что они пытаются «скрыть дурные запахи» (вспомним, как в эпоху Руайо она признавала за Эмильенной д’Алансон единственное достоинство – «она пахла чистотой»), но и вещество, обладающее сверхъестественной властью? Составление смеси требовало долгих проб, изменений, до тех пор пока она не приобретала «доныне не понятое людьми достоинство, достоинство роскоши, и мир еще должен пережить великие потрясения, чтобы мы это поняли…»[63]63
  Арагон. Анри Матисс, т. 1. Похвальное слово роскоши. М., Прогресс; 1981.


[Закрыть]. Следует заметить, что вряд ли встреча в Грассе Габриэль и Эрнеста Бо, в лабораториях которого был разработан «Номер 5», была случайной. Случайность ли, что этот выдающийся химик-парфюмер был сыном одного из служащих при царском дворе, случайность ли, что он провел большую часть своей юности в Санкт-Петербурге? Можно было бы все свалить на случай… Если только не постараться найти этому случаю имя – Дмитрий.

Внешне в изобретении «Шанель номер 5» нет никаких загадок, это плод совместных усилий Габриэль и Эрнеста Во, предоставившего к ее услугам свои удивительные познания. Те, кто был и остается заинтересован в создании легенды, главную роль, разумеется, отводят Габриэль. Ничто так не способствует продаже духов, как волшебная сказка, когда рождением загадочной жидкости ведают красавица-фея и склонившийся над своими ретортами алхимик, которому все подвластно. Фея столь же сведуща в деле, как и алхимик. Она решает, командует, а при необходимости добавляет своей властной рукой щепотку того или же приказывает убрать капельку сего. Легенда тут же используется в рекламных целях, и духи запущены на рынок.

На самом деле все было не совсем так. Разработка «Номера 5» осуществлена все-таки Эрнестом Бо, хотя последнее слово было за Габриэль, которой он представил на выбор четыре-пять смесей. Все происходило в атмосфере достаточно смутной, напоминавшей тайные интриги, предшествующие дворцовым переворотам, а то, что в дело были замешаны духи, напоминало захватывающий сюжет сказки из «Тысячи и одной ночи». История была полна махинаций, неожиданных развязок и постыдного сообщничества. Чего только не было в сценарии! Даже сенсационное исчезновение одного из лучших химиков фирмы «Коти». Перебежчик унес с собой плод многолетних изысканий: формулу духов, которые фирма «Коти» не решалась пустить в продажу, так дорого было их производство. Это явилось одной из причин, заставивших химика перебежать на сторону врага: он боялся, что, его изобретение никогда не будет использовано. Более чем вероятно, что он тут же передал формулу Габриэль. Кто был этим химиком? Ушел ли он от «Коти» по собственной инициативе или его купили? Звали ли его Эрнестом Бо? Поскольку расследование упирается в стену непроницаемого молчания тех, кому известна правда, нам придется отказаться от попыток выяснить это. Но существует непреложный факт: примерно через семь лет фирма «Коти» выпустила духи, похожие на смесь Шанель, словно близнец. Несмотря на успешную продажу, «Aimant» не нанес Габриэль вреда. «Шанель номер 5» был уже на орбите.

Флакон Шанель был полной противоположностью декоративных флаконов ее конкурентов, делавшихся обычно в форме амуров, урн, украшенных зубчиками и цветочками, ибо парфюмеры по-прежнему верили, что вычурность – аргумент в пользу успешной продажи. В стеклянном же флаконе с четко очерченными углами, пущенном в оборот Габриэль, замечательным было то, что он заставлял воображение приспосабливаться к новой знаковой системе. Желание вызывало уже не вместилище, а содержимое. Не предмет определял желание купить, Шанель обращалась только к чувству, к обонянию: золотая жидкость, заключенная в прозрачный хрустальный куб, была видна и должна была вызывать желание.

Можно было бы также многое сказать о графической четкости этикетки, по сравнению с которой прежние вычурные, замысловатые линии казались старомодными, о строгой гармонии оформления, основанной на контрасте черного и белого (черное, опять черное), наконец, о названии, состоявшем из одного слова Шанель в соединении с сухой цифрой и брошенном со всего размаха в витрины, словно властный приказ: «Ставьте на пять».

Что значил этот язык цифр? На прохожих он производил впечатление колдовства. А что означала одинокая аббревиатура в центре черного круга на печатке, скреплявшей горлышко? Две переплетенных буквы С? Кто после смерти Жюлии и Антуанетты мог знать, что скрывали эти знаки? Кто, кроме них, знал о прошлом Габриэль и смог бы вспомнить о мании ее севеннских предков метить все своими инициалами или о таинственных рисунках на полу в Обазине? Никто. Жребий был брошен. Даже если соперники Шанель и выпустили в продажу разные там «Китайские ночи» и «Лукрецию Борджиа» (духи Поля Пуаре), что это изменило? «Шанель номер 5» поставил на самые дурманящие находки конкурентов позорное клеймо – «вышло из моды»[64]64
  Ролан Барт. Система моды.


[Закрыть].

* * *

На следующее лето Габриэль не поехала ни в Монте-Карло, ни в Биарриц, а сняла виллу в Мулло, возле Аркашона. Белый дом назывался «Ама Тикья». У стен сада плескалось море.

За два месяца, что она провела там, ее мало кто навещал. Дмитрия и Габриэль не тревожили в их одиночестве. Рыбачья лодка каждое утро отвозила их купаться. Возвращались поздно, пропустив час завтрака. Верный Жозеф и его жена Мари занимались домашним хозяйством. Габриэль привезла с собой собачью свору в полном составе.

Море, солнце, прогулки по окрестностям, что еще? Краткий визит близких друзей Дмитрия, князя Кутузова, его жены и двух их дочерей, которые прошлой зимой тоже жили в «Бель Респиро». Габриэль нашла Кутузову работу. Он будет одним из главных служащих ее торгового дома в течение пятнадцати с лишним лет. Но за исключением этого визита, помимо моря и купаний, ничего или почти ничего.

Такой отдых настолько был не в духе Габриэль, что надо отметить его исключительный характер. Это были самые долгие каникулы в ее жизни и единственные, которые она провела подобным образом. Впоследствии ее видели только на людных курортах, и дома, в которых она жила, где бы они ни находились, всегда бывали полны народу.

Кажется очевидным, что тем летом, под солнцем Мулло, Габриэль и Дмитрий довольствовались друг другом. Можно ли представить себе более странную пару? Дочь ярмарочного торговца-зазывалы, продолжавшего где-то во Франции расхваливать кумушкам свой товар, продавая с шаткой тележки подтяжки, носовые платки по два франка за дюжину, завязки для фартуков, полульняную ткань, и внук Александра II, племянник Александра III, кузен царя Николая II, он, чьи черты проступали в лицах, изображенных на марках, банковских билетах и монетах тех стран, где правили еще его родственники. Дмитрий был похож только на членов королевских фамилий.

Попытались они хотя бы все сказать другу другу? Рассказала ли она ему о своем убогом детстве, о смерти матери, о бросившем ее отце? А он, у которого мать умерла в родах, что он ответил ей? Что понимает ее, потому что в том же возрасте перенес похожее горе? Ибо в детстве на его долю выпали поразительные невзгоды.

Сосунком в кружевном платьице он запечатлен на первой своей фотографии на коленях у почти столетней великой княгини, своей прабабки, фотографу было поручено сделать семейный портрет, который занял бы почетное место в доме у всех Борисов, Кириллов, Павлов и Константинов императорского двора, поэтому он заставил младенца склонить головку к плечу царицы, его бабушки, Ольги Греческой, а поскольку полагалось, чтобы мать младенца, хотя и умершая, присутствовала на фотографии, в маленькую ручку Дмитрия всунули медальон с изображением усопшей. Никто и не подозревал, что через колечко медальона была пропущена длинная нить, которую держала невидимая няня.

Таким образом, все Борисы и все Кириллы России могли смотреть на документ, где был изображен сирота, чей меланхолический взгляд и печальные глаза будут потом так сильно волновать женщин, все Павлы и все Константины, из Греции или иных стран, с полным основанием могли сказать себе, что три великие княжны, несмотря на разницу в возрасте, одетые одинаково и с полным безразличием относившиеся к веяниям моды, ибо моде нет места там, где правит жесткий придворный этикет, будут заботиться о маленьком Дмитрии и заменят ему мать.

Ничего подобного не произошло.

Дмитрием занимались только няни.

Его воспитали молодые англичанки, у которых были молчаливые помощницы, тоже англичанки. Не злые. Только чуточку слишком строгие. Они говорили, что Санкт-Петербург – город, не подходящий для детей. Слишком много семейных обязанностей, великокняжеских приемов, слишком много полдников в обществе недисциплинированных кузенов, проходящих в полном беспорядке, а назавтра – весь день насмарку, и потом, эти прогулки в золоченых каретах до Зимнего дворца в сопровождении эскорта гусар, отвратительно! «Don’t get over excited, Dimitri…»[65]65
  Не волнуйтесь чрезмерно, Дмитрий… (англ.).


[Закрыть] До пяти лет Дмитрий почти не слышал русской речи. И эти длящиеся бесконечно православные богослужения… Оглушительный трезвон колоколов, хоры, звучащие словно гроза, золотые одеяния и густые голоса священников, отправлявших службу, производили сильное впечатление на маленького Дмитрия. «Come on, child, behave, please…»[66]66
  «А ну-ка, ведите себя как подобает» (англ.).


[Закрыть] Все это дурно, дурно для детей. Но Нэнни Фрай и ее помощница Лиззи Гроув повторяли, что они все-таки любят Россию, и казались при этом искренними. Они любили ее, потому что именно здесь прищемили хвост этому пройдохе Наполеону – незабываемое событие, кроме того, Россия была родиной самовара, заключавшего в себе секрет приготовления хорошего чая.

Дворец в Санкт-Петербурге, где вырос Дмитрий, был уныл и отличался неопределенным стилем. Детская, находившаяся на третьем этаже, где размещалась также и прислуга, выходила на Неву. Нэнни следила за тем, чтобы веселые песни горничных, отголоски их влюбленностей и страданий, не смущали детский слух. Кое-что, однако, просачивалось… Дмитрий прислушивался. Он чувствовал, как начинало биться сердце, едва до него доносился женский голос. Голоса такие веселые, такие певучие… Но Нэнни говорила, что слушать не надо. Детская должна была оставаться местом, герметически изолированным от всего остального мира.

Визиты были редки. Дмитрий вырос, лишенный книг и друзей, ибо Нэнни не считала, что они необходимы для здорового воспитания. Иногда из соседних дворцов ненадолго заглядывали кузины, они держались с высокомерной робостью, свойственной им от рождения и ограждавшей их, словно барьер, от всех остальных. Что касается отца Дмитрия, то он появлялся неожиданно, одетый в сверкающий мундир. Великий князь Павел командовал императорской гвардией. Нэнни едва успевала присесть в реверансе, как великий князь исчезал снова. Нэнни говорила, что эти мимолетные посещения только волнуют Дмитрия и что подобного рода сюрпризы, право слово…

Однажды, когда Дмитрий вместе с сестрой Марией сидел перед стаканом молока и тартинкой с маслом, в присутствии Нэнни и ее помощницы, державшихся очень прямо, ибо было время чая и нельзя было класть локти на стол или сидеть согнувшись, в этот день великий князь Павел вошел в сопровождении бородатого великана, перед которым все слуги странно присели. Детям сказали, что это дядя Саша и что они могут поцеловать его. Но слуги говорили, что это царь и с ним можно говорить, только стоя на коленях. Во всяком случае, дети, плохо говорившие по-русски, ничего не поняли.

Сюрпризы продолжались.

Вскоре после визита дяди Дмитрий собирался на прогулку, и Нэнни Фрай разрешила надеть на него рыжее кожаное пальто на меху, которое считала слишком броским, хотя мальчик особенно любил его. В это время в страшном волнении в комнату влетела горничная. Нэнни прогнала ее. Она запрещала шуметь в детской. Это было скверно для… Но вслед за горничной вошел офицер с перевернутым лицом: раздеть детей, переодеть их в белое. Умер царь. Приказы и контрприказы не предвещают ничего хорошего в плане воспитания, заявила Нэнни. Тем не менее Дмитрию пришлось выдержать бесконечные примерки, с тем чтобы подогнать одежду, приготовленную для церемонии. Коронование кузена Никки, тоже бородача, но все же не такого высоченного, как дядя Саша, должно было пройти с большой пышностью. Нэнни сказала, что, право слово… Но ее никто не слушал, и она за руку отвела Дмитрия, одетого в белый атлас, к трибуне, с которой они наблюдали, как проходит императорский кортеж.

Итак, у Дмитрия не было матери.

В одиннадцать лет он лишился и отца.

За то, что великий князь Павел обручился без согласия царя, его выслали.

Казалось бы, вдовец, в возрасте сорока двух лет, уже давший короне крепкое потомство, великий князь Павел был волен распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению. Ничуть не бывало. Ольга Валериановна, на которой он хотел жениться, была урожденная Каранович. По сравнению с царским родом это выглядело легковато… К тому же она была разведена, что в особенности шокировало царицу, этого Александра Федоровна не терпела. Великого князя Павла разлучили с детьми. Он мог жениться по своему усмотрению и уехать в Париж, если ему того хотелось. Дмитрий и его сестра должны были остаться в России, таков был приказ царя. Но что с ними делать? Их поручили тете Элле и дяде Сергею.

Великий князь Сергей был губернатором Москвы. Долговязый тип с печальным взглядом и туповатый. Его жена, сестра царицы, отличалась крайней набожностью. Детей у них не было. Атмосфера в доме царила мрачная. После волнений 1905 года супруги поселились в апартаментах в Кремле. Дмитрий думал, что умрет там от скуки. Никаких нянь, вместо них – наставник, упивавшийся своей властью и имевший чин генерала. Однажды, когда он проверял домашнее задание Дмитрия, раздался оглушительный взрыв. В карету дяди Сергея бросили бомбу. Тетя Элла поспешила на улицу, чтобы собрать куски искромсанного тела мужа. После чего она ушла в монашки и стала настоятельницей монастыря Марты и Марии, сестер милосердных.

Великий князь Павел воспользовался этой ситуацией, чтобы попытаться вернуть себе детей. Просьбу отклонили. Дмитрий и Мария должны были оставаться в Москве, которой угрожали революционеры.

В окружении Дмитрия не было ни одной женщины, за исключением сестры, питавшей к нему властную любовь. Видели, как они бродили вместе по залам Кремля, между дворцами, монастырями, часовнями, бастионами и арсеналами, придававшими этому странному ансамблю вид «крепости, святилища, сераля, гарема, некрополя и тюрьмы»[67]67
  Maurice Paleologue. La Russie des tsars pendant la grande guerre. Paris, 1921.


[Закрыть].

Они никогда не расставались. Тогда решено было положить конец столь чрезмерным чувствам и выдать девушку замуж за наследного принца Швеции, хотя его сексуальные склонности не позволяли ему интересоваться дамами. За несколько часов до прибытия короля Густава, своего будущего свекра, и за несколько дней до свадьбы Мария уединилась с Дмитрием в одной из кремлевских часовен. Они оставались там так долго, что несколько раз их вынуждены были призывать к порядку. Но они ничего не слышали. Чего от них хотели? Они были вдвоем, держась за руки и сознавая, что с каждой прожитой секундой от них уходят последние часы детства.

* * *

Едва закончились каникулы, как в доме № 31 по улице Камбон произошли большие перемены. Женщины со вкусом и прехорошенькие были наняты на работу, одни – продавщицами, другие – манекенщицами. Многие из них, обращаясь к Дмитрию, говорили с удивительным акцентом: «Кузен…» У них были труднопроизносимые фамилии, они были княгинями, графинями, отличались отменной любезностью, они были русскими и были разорены. Цвет петербургских салонов… Сразу же после того, как их приняли на работу, к Шанель хлынули те из их подруг, к которым судьба оказалась более благосклонна и которые еще располагали деньгами… Они могли их тратить и не лишали себя этого удовольствия. И поскольку эти дамы были не в состоянии передвигаться иначе, как только извлекая из замков Штирии или Шотландии, лесов Германии или дворцов Венеции всю свою родню, то место, где они оказывались, тут же начинало походить на приемные залы, с которыми они расстались навсегда, на гостиные в цветах, затянутые кретоном и отделанные позументом, когда-то так способствовавшие их легкомыслию.

Облокотившись на перила антресолей, откуда она властвовала, невидимая, Габриэль наслаждалась успехом своей поразительной затеи. Не в состоянии почувствовать грусть этого праздника «бывших», она видела только его престижную сторону, многократно превосходившую то, на что могли рассчитывать ее конкуренты.