355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдмонда Шарль-Ру » Непостижимая Шанель » Текст книги (страница 6)
Непостижимая Шанель
  • Текст добавлен: 17 мая 2017, 12:00

Текст книги "Непостижимая Шанель"


Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Однако самое поразительное заключалось в том, что это же слово и все связанное с ним соединялись в ее сознании с желанием побега.

VII
Город, его духовенство и армия

Чем стал для нее Мулен?

Габриэль была всего лишь молодой крестьянкой, воспитанной монахинями. За два года пребывания в пансионе она видела город крайне редко – либо во время групповых прогулок, либо когда появлялась тетя Жюлия. Все вместе – Жюлия, Габриэль, Антуанетта и Адриенна – шли на вокзал, а оттуда отправлялись в Варенн.

В эти дни ничто не ускользало от взгляда Габриэль и ничто не доставляло ей большего удовольствия. Город!.. Наконец-то ей открывалась настоящая жизнь. Какие могли быть сомнения? Больше всего ей хотелось остановиться и как следует все рассмотреть, но это было запрещено. Запреты становились строже по мере того, как Габриэль хорошела и чувствовала, что ею любуются. Но просто посмотреть? Посмотреть, как после уроков выходят на улицу школьники. Просто последить взглядом… Запрещено. А между тем всего лишь улица, да к тому же не очень широкая, отделяла ее от мужского лицея, учеников которого оповещала о переменах барабанная дробь. В середине двора появлялся старый бородатый зазывала. Наконец-то! Слушать, смотреть… Следить издали, как ученики со всех ног мчались в соседнюю бакалею и возвращались оттуда, набив рот пирожными с нугой. Скорее, смотреть! Смотреть на старого вояку с барабаном под мышкой, который отправлялся покупать на два су жевательного табаку. Старшие – те важничали. Они курили маленькие сигарки, продававшиеся парой, и принимали все меры предосторожности, чтобы их не заметил воспитатель. Тогда ветер доносил до окон Габриэль аромат невидимых сигар. Вот она, жизнь, с ее бодрящими запахами и красками.

Странно они были выряжены, эти школьники. Из-под перетянутой поясом черной блузы с длинными рукавами на два пальца выступали штаны, заканчиваясь под коленом. Затем виднелась голая икра, выглядевшая весьма неприлично, потом шел носок и, наконец, верх очень высокого ботинка. Что за вид… Если бы не белая нотка рубашки с отложным воротничком, не цветное пятно галстука с развевающимися концами, пленники черной одежды были бы столь же жалки, как и маленькие трубочисты, чьи печальные крики доносились порой до дортуара. «А вот трубы чистить!..» Как боялась Габриэль эха этих детских голосов! Бедные парнишки, словно исхудавшие собачонки, тащились за хозяином. Дети, взятые напрокат… Их лица сливались с лицами Альфонса и Люсьена. Часто Габриэль одолевала меланхолия, но желание смотреть вновь возвращалось к ней. Смотреть и смотреть на этих маленьких господ в белых воротничках, которым мамы покупали красивые ботинки и которые играли во дворе напротив. Ее за это ругали. Что она могла сказать в свое оправдание? Габриэль так любила смотреть.

Три детали, казавшиеся на первый взгляд незначительными, навсегда остались в ее памяти: воротнички школьников с Лицейской улицы, галстуки, завязанные розеткой, и черный цвет их блуз.

В один прекрасный день, годы спустя, молодая, очень модная портниха сама станет носить воротнички и галстуки с развевающимися концами, которые школьники когда-то завязывали на груди.

Ей сразу же начнут подражать.

Через некоторое время молодая женщина заставит носить такие воротнички тех, кто у нее одевался. Затем добавит к воротнику крепдешиновый галстук. Потом решит, что они должны быть черного цвета, ибо черное, утверждала она, модно всегда. На свет появлялись костюмы, которых прежде никогда не видели. Их необычность удивляла. Некоторые углядели в этом своеобразную наглость.

Так, в течение полувека вызывающий, хотя и черный, как люстриновые блузы муленских школьников, костюм, украшенный таким же воротничком и таким же галстуком, будет заполнять улицы Европы и обеих Америк. Он станет мировым бестселлером, станет не просто лозунгом, не просто модой – родится новый стиль.

Стиль, который известен всем, – стиль Шанель.

* * *

Редко удавалось выйти куда-нибудь из пансиона Святой Богородицы, и только под благочестивым предлогом.

Что могло бы соблазнить Габриэль? Площадь Алье с кафе, где играли в белот. Воскресные концерты, в которых выступала «Муленская лира». Сесть… Ждать… Ловить момент, когда дирижер благодушным жестом подаст знак, прозвучат первые такты «Красавицы-парфюмерки» и эстрада задрожит под резной крышей. И тра-та-та и тра-ля-ля… Мулен, его люд, его буржуа, все были здесь.

Но ученице бесплатной школы на таких концертах было не место.

По воскресеньям ученики пансиона в полном составе отправлялись к мессе. Девушки из платных классов занимали центральные ряды, а сирот и неимущих сгоняли в боковые нефы. Неравенство, с которым Габриэль мирилась с трудом. Юношей видно не было. По правилам, воспитанники мужского пола находились за главным алтарем, откуда они не только не видели службу, но и почти не слышали ее.

Мальчики под предводительством вояки, чудом уцелевшего в сражениях и увешанного медалями, появлялись в воскресном одеянии – темно-синих коротких куртках с золотыми пуговицами. Пробежав церковь из конца в конец, они исчезали за канделябрами, ощетинившимися свечами, словно поглощенные пламенем костра. Их не было видно. Их не было слышно. Могло показаться, что они умерли, если бы сухой звук, приказывавший им то встать на колени, то подняться, не напоминал об их присутствии. Тук-тук-тук… Раздававшиеся из-за алтаря сигналы были похожи на звуки кастаньет.

Вскоре в сопровождении мальчиков-певчих в великолепных кружевах появлялись священники.

Мессы в Мулене отличались помпезностью и длились дольше, чем где-либо во Франции.

Это было связано с долгим – сорокалетним – правлением епископа монсеньора Дре-Брезе, прелата, любившего роскошь и знавшего толк в одежде. Высота его митр, длина его тренов, которые с трудом несли протодьякон и два певчих, выбранных среди самых крепких мальчишек, непревзойденная медлительность, с которой он вышагивал во время процессий, наконец, елейность, отличавшая любое его благословение, навсегда остались в памяти муленцев. И через шесть лет после смерти епископа бесконечные церковные церемонии отличались все тем же отсутствием чувства меры. Что касается нелепостей в поведении бывшего прелата, над которыми так издевались либералы, – порою настоятельная потребность заставляла монсеньора прерывать церемонию в самом разгаре и спешить в ризницу (помоги мне, Господи!), дабы справить нужду (при этом трен сильно затруднял его торопливые движения) – о них никто больше не вспоминал. Когда Габриэль знакомилась с городом, можно было предположить, что муленские католики останутся навсегда верны памяти епископа, сочетавшего с великолепием еще и высокое происхождение.

Ибо отец его был доблестным защитником трона, да к тому же маркизом. Маркиз этот, о котором в пансионе Святой Богородицы говорили почти столь же часто, как и о бывшем епископе, был не кто иной, как злополучный главный церемониймейстер[5]5
  Шарль Эврар, маркиз де Дре-Брезе (1762–1829). Монсеньор де Дре-Брезе, родившийся в 1811 году, был его последним, третьим сыном. Епископ Мулена с 1850 до 1893 г.


[Закрыть]
покойного Капета. Именно ему было поручено передать депутатам 3-го сословия королевский приказ об их роспуске, что вызвало знаменитую отповедь Мирабо, которая, по словам набожных воспитательниц, была вполне в духе «ненавистного Рикетти». Однако Габриэль в течение всей жизни не раз цитировала слова из этой отповеди.

Ей было в высшей степени наплевать на Революцию, революционеров и их идеи, но, чтобы поразить собеседников, она могла вдруг бросить с пафосом: «Подите скажите вашему господину…» Для нее это был всего лишь театр, обычная тирада, почти фарс… Но тем не менее ей вспоминались слова, услышанные некогда и тайно сохраненные в памяти. Слова, связанные с молодостью, проведенной в мессах, вечернях, молитвах и причастиях, слова, произносившиеся по воскресеньям под звуки органа, старые слова времен Мулена.

* * *

Во время церковных процессий становилось ясно, что воспитание молодых девушек – хотя и бесплатное – давало хорошие результаты.

Процессии… Девушки были их украшением.

Шагая в ногу, они проходили перед крестьянами со здоровенными усищами, перед по-воскресному разодетыми буржуа, перед набожными торговцами, перед стоявшими навытяжку военными.

Для Габриэль процессии были замечательным предлогом.

Она видела наконец то, что хотела, – других. Она свободно смотрела. И на нее смотрели… Она проходила перед молчаливой, сосредоточенной публикой. Улицы были украшены и надушены, словно гостиная. Повсюду белые букеты и золотые драпировки. Габриэль пела. О, как она любила петь! Она шагала легко. Она встречалась взглядом с мужчинами и не отводила глаз.

Праздник Тела Господня вызывал в Мулене неслыханную кутерьму. Процессий было столько же, сколько и приходов, а временных алтарей столько же, сколько процессий. Все это длилось в течение многих недель, заполняя перекрестки и первые страницы газет.

В этот день юные ученицы бесплатных школ открывали шествие. Они шли впереди каноников, несших свечи, маленьких мальчиков, одетых ангелочками, святых даров под балдахином и епископа в не гнущейся от золота мантии.

Когда процессия приближалась к временному алтарю, она останавливалась.

Священник опускал свой груз и переводил дыхание. Каноники утирали пот. Певчие подзаправляли кадила и снабжали ангелочков новой партией свежих лепестков.

Порою из детских рядов раздавались жалобные и отчаянные вскрики: «Мама!» Подбегали матери. Нервной рукой они поправляли падающие локоны, выпрямляли нимб и в спешке спускали штаны тому, кому страшно хотелось писать. Господа из благотворительного комитета пользовались случаем, чтобы улизнуть незаметно и пропустить рюмочку черешневого ликера в Китайском кафе.

На террасе посетители осеняли себя крестным знамением.

Тем временем сироты заканчивали последний псалом, и процессия вновь двигалась в путь в волнах ладана.

Из всех алтарей самыми грандиозными были те, что воздвигали кавалерийские полки, расквартированные в Мулене. Священники останавливались там дольше всего, и благословениям не было конца. Это было самое большое развлечение, и во время процессий именно на него рассчитывали местные журналисты в ожидании сюрпризов.

В тот год, когда Габриэль прибыла в Мулен, кавалеристы проявили чудеса изобретательности. Все свечи были вставлены в стволы винтовок и револьверов. Сквозь дым кадильниц в руках бесстрашных кавалеристов сверкало оружие… Право слово, непонятно было, что вы видите.

Но пресса видела в этом только предлог для восторженных комментариев.

Вот как было описано событие, ставшее гвоздем тогдашнего праздника: «Скрещенные сабли и артистически соединенные пики, висящая перед алтарем люстра, составленная из револьверов, – все эти украшения производили великолепное впечатление, отличаясь отменным вкусом».

Тогда-то Габриэль и поняла, что затененный липами Мулен не только город монастырей.

* * *

Когда Адриенне и Габриэль исполнилось двадцать лет, жизнь их приняла новый оборот.

Жюлия уже покинула монастырь и помогала бабке и деду на рынках. Антуанетта, еще слишком юная, оставалась на попечении монахинь, тогда как Адриенну и Габриэль поместили в качестве служащих в одно честное семейство, державшее рядом с Часовой улицей весьма бойко торгующий магазин. «У Святой Марии. Приданое и товары для новорожденных» – именно здесь поселились у своих хозяев Адриенна и Габриэль, по-прежнему вместе, в одной комнате, как в Варенне, как в монастыре.

Однако, вне всякого сомнения, связь с пансионом святой Богородицы все-таки прервана не была. Во всяком случае, не сразу.

Адриенна оставалась в дружеских отношениях с монахинями. И хотя работала в городе, продолжала посещать приютские мастерские. Что касается Габриэль, ее никогда не приходилось упрашивать, если хоралу бесплатной школы вдруг требовалось ее участие. В области вокала у нее были определенные амбиции.

Магазин на Часовой улице принимал также заказы на женскую и детскую одежду. Очень быстро девушки стали работать именно в этом отделе. Они шили, как волшебницы. Весть об этом быстро распространилась по всему городу.

В окрестностях было много замков, где каждый год в сезон скачек собирались элегантные дамы и господа. Дело в том, что неподалеку от муленского ипподрома находились знаменитые конюшни. Именно в Шанфе, на конном заводе герцога де Кастри, родились Фронтен и Литл Дьюк, победители Большого Парижского приза. А маршал Мак-Магон? Разве в бытность президентом Республики он не приезжал на муленские скачки? Само собой разумеется, из дружбы к герцогу де Кастри, который был его свояком. Кроме того, было общеизвестно: президент лучше разбирался в лошадях, чем в политике.

Габриэль заметила, что ее хозяева испытывали настоящее упоение, произнося имена тех, в ком они видели источник своего преуспеяния. Черт возьми! Это и называлось торговой жилкой, и Адриенна была готова разделить их восхищение. Тогда как Габриэль… Она оставалась непроницаема, отгородившись сомнениями. Это вызывало раздражение ее хозяев. Они что-то предчувствовали. То, что она ускользнет от них. Что ее трудно поразить, трудно навязать ей определенный образ мыслей. Она была не такая, как другие служащие.

Проведя долгие месяцы за прилавком с ножницами в руках, церемонно принимая гордых дам, живших в недосягаемом для нее мире, Габриэль узнала об окрестном светском обществе все. Ее хозяева постарались просветить ее в этом в мельчайших деталях.

Новая продавщица – не правда ли? – должна была испытывать волнение от такого исключительного соседства. Так, в Тортезе есть дворянская усадьба, у владельцев которой в гербе – мул, а среди предков – метрдотель Карла VIII. Разве не удивительно? А сколько принцев! В одном только Бессоне не меньше четырех замков. Все принадлежали Бурбонам Пармским. Два из них были, увы, превращены в хлев. К счастью, Бурбоны-Бюссе, другие прекрасные клиенты, жили в двух шагах. Они обосновались здесь пять веков назад. Их замок находился в Бюссе, и созвучность между фамилией и названием замка придавала им в глазах торговцев дополнительную прелесть. Они с явным удовольствием повторяли: «Бюссе в Бюссе, Ла Палисы в Ла-Палисе, Нексоны в Нексоне…» Однако все это ничуть не восхищало Габриэль. Благородные покупательницы, посещавшие магазин, редко вызывали в ней всплески энтузиазма. Как, впрочем, и их жилища, которые она считала чересчур аскетичными. Всегда высоко расположенные, они производили впечатление военных укреплений.

Она мечтала о другом…

Но остерегалась об этом говорить.

В возрасте, когда другие могут сознаться во всем, – для нее же это было время только полупризнаний – она рискнула пошутить по поводу того, какой ужас внушали ей замки. «Любви, которую я испытывала к некоторым их владельцам, всегда было недостаточно, чтобы сделать мое пребывание в них сносным», – говорила она.

Несостоявшееся призвание
(1903–1905)

Пойми ты меня: когда одна армия одерживает победу над другой армией, меняются кокарды, меняется форма, но кокарда остается кокардой, а форма – формой.

Арагон. Страстная неделя

I
Красные штаны

В 1903 году дочь Жанны Деволь охватило лихорадочное возбуждение. Она теряла терпение. Габриэль осознавала, как бесконечно много времени потрачено зря: ей шел двадцать первый год.

Она сняла комнату в городе, на улице Пон-Генге, в самом дешевом квартале. Потому что на ее заработок… Вдали, за крышами, она видела широкую, спокойную Алье.

Горделивые дамы, желавшие обновить гардероб, стали посещать комнатку Габриэль и обращались прямо к ней, минуя добрых владельцев магазина с Часовой улицы. Если верить некоторым свидетельствам, Габриэль даже работала поденно в замках с бойницами.

Менее рисковая Адриенна не решалась последовать за ней.

Затем, какое-то время спустя, отважилась и она. Но, по-прежнему дорожа семейными отношениями, питаясь соками пансиона Святой Богородицы, именно Адриенна старалась сохранить связи с миром тети Жюлии.

В сущности, в чем можно было упрекнуть девушек? Хотя они и покинули Часовую улицу, но по крайней мере по-прежнему жили вместе. Да и в их работе ничего не изменилось.

Сами монахини считали, что в поведении Габриэль и Адриенны не было ничего предосудительного.

Тетя Жюлия присоединилась к их мнению.

У крутого поворота, за которым Габриэль и Адриенну ждало знакомство с совсем другим миром, возникли соблазны, перед которыми девушки не устоят. Им предстоит открыть для себя другой Мулен. Не спящий, образцовый город, словно застывший в своем достоинстве, с тяжелыми, как бы нехотя открывавшимися дверями, с широкими воротами домов, в которые въезжали некогда дорожные кареты, с окружавшими собор улицами, где царила мертвая тишина, а Мулен бульваров и магазинов в тени деревьев.

В гарнизонных городах всегда есть кондитерские и портные.

Были они и в Мулене. Именно в эти магазины и захаживали местные офицеры.

Мулен был городом веселым. Там было расквартировано несколько полков, но тон задавал (с 1889 по 1913 год) лишь один – 10-й конных егерей. Компания в нем собралась отборнейшая: одновременно Сен-Жерменское предместье и цвет местного общества.

Командирами были: де Шабо, д’Эстремон де Мокруа, дю Гарро де Ла Мешри, Ренодо д’Арк. Капитанами: Верде де Лисль, Марен де Монмарен, Аниссон дю Перон, де Голен де Борд, де Валанс де Ла Минардьер, де Барбон де Плас. Лейтенантами: Дубле де Персан, де Баржак де Ранкуль, д’Аденис де Ла Розри, де Венсан де Козан, д’Альбюфера, д’Эспейран, де Куртис де Моншаль. Знаменосцами: Мерль де Исль, де Понтон д’Амекур, де Ла Муссе, де Ла Бурдонне, де Сент-Перез…

Когда читаешь ежегодные справочники 10-го егерского, возникает ощущение, что попадаешь во времена короля Людовика, созывающего рыцарей в крестовый поход.

Так кавалеристы оказались связанными с судьбой Габриэль, так она, едва достигнув совершеннолетия, была вовлечена в жизнь гарнизона.

Егеря были расквартированы в квартале Вилар, на другом берегу Алье, напротив старого города и его кривых улочек. В общем, довольно далеко.

К концу дня офицеры в ярко-красных шароварах, более широких, чем дозволялось уставом, рассыпались по бульвару, заломив кепи набекрень, так чтобы было не слишком заметно. Кепи было разношенным и мягким и, несмотря на очень длинный козырек, легко засовывалось в карман.

Габриэль дала ослепить себя.

Эту армию считали погибшей. Пропавшей без вести при Рейсхоффене… А она была жива, армия, состоявшая из дворян, влюбленных в войну и разукрашенных галунами, армия гордецов и ура-патриотов, едва излечившаяся от ненужной отваги, от заранее обреченных на провал атак, глухая к тактическим новинкам, армия, убежденная в том, что ее предназначение – изумлять. Это была кавалерия, старая, вечная кавалерия, дерзкая и безумная, издевавшаяся над Республикой, которая пыталась навязать ей заботу об орфографии и уважение к образованию – воплотись эти требования в жизнь, военной романтике пришел бы конец. Что за нелепые идеи! Им, кавалеристам, пытались запретить «нападать на противника, полагаясь лишь на личный пыл и скорость лошади»! Что им приказывали? Быть сплоченными. Рассудительными. Кавалеристы считали себя оскорбленными и находили текст устава удручающим.

Такова была армия, стоявшая гарнизоном в Мулене.

Места развлечений были многочисленны. По субботам танцевали в «Китайском кафе», по воскресеньям отплясывали кадриль в «Альказаре».

Не пустовали и кондитерские.

Именно там собирались матери, сестры, невесты или кузины, когда приезжали в Мулен обнять своих воинов.

Что касается портных, то им ужасно не хватало шика, и, хотя среди егерей было несколько провинциалов достаточно наивных, чтобы заказывать у них мундир, среди молодых людей из хороших семей, обладавших рентой и снисходительными отцами, было принято для покупки кепи и фуляра или доломана с семью брандебурами из козлиной шерсти, тремя рядами золотых пуговиц, рукавами, искусно расшитыми галуном, и особенно для приобретения голубой венгерской гусарки, которую носили только кавалеристы, ездить в Париж на площадь «Комеди Франсез» или улицу Ришелье, где находились лучшие поставщики. В противном случае велик был риск выглядеть словно чучело и сойти за деревенщину.

Поэтому гарнизонные портные видели кавалеристов только мимоходом, когда те появлялись, чтобы пришить галун или заменить пуговицу.

Тем не менее для Габриэль все началось именно у одного муленского портного.

Сезон скачек был в самом разгаре, приближалась великая дата – день, полностью отведенный для господ офицеров.

Однажды молодые люди, все усачи и все лейтенанты, больше озабоченные успехами на конном поприще, чем шиком в одежде, заглянули в мастерскую «Современный портной» для последней подгонки формы. Сущая безделица… Вечные истории с леями, не выдерживавшими сумасшедших тренировок, или необходимость вставить в кепи съемные пластины из тростника или китового уса, чтобы оно было более жестким и защищало голову во время стипля… Чепуха, но это надо было сделать.

С озабоченным видом они следили за подгонкой, один в рубашке, другой – держа кепи в руке, как вдруг заметили в соседней комнате двух девушек за шитьем. Словно две Золушки, которых злая фея держала в своей власти. Что может быть удивительнее, чем две королевские дочки, латающие штаны?

Молодые люди были особенно поражены тем, что юные девицы не поднимали глаз от шитья и вели себя так, словно офицеров не было и в помине.

Лейтенанты навели справки.

Им ответили, что молодые особы служат в магазине женского платья «У святой Марии» на Часовой улице и что у портного они работают от случая к случаю, когда во время сезона скачек поступают дополнительные заказы.

Дождавшись конца рабочего дня, молодые люди после пятиминутного разговора пригласили подружек на завтрашние скачки с препятствиями.

Девушки соизволили принять приглашение. Но с какой надменностью! Держали себя словно королевы… Одна стройная, светлокожая, другая темноволосая, пониже ростом, роковая.

Кавалеристы воспылали страстью.

И это было только начало.

Эскорт красавиц составляли юноши разного происхождения. Можно было бы перечислить их всех. Там был младший сын из богатой семьи из Монпелье; был один беарнец, считавшийся хорошей партией, но кончивший свою карьеру в Сомюре берейтором и холостяком: служба в Школе стала для него своеобразным постригом. И как забыть весельчака маркиза, влюбленного в лошадей? В 40-е годы он, поддавшись мрачным временам, прошел через Легион французских добровольцев. Да, можно было бы без труда составить их список: Робер Сабатье д’Эспейран, Шарль де Брой и сколько еще других… Их свидетельства о начале карьеры Габриэль неопровержимы.

Первые свидания состоялись в «Тантасьон», непримечательном местечке, куда ходили лакомиться фруктово-ягодным мороженым. Затем появились и другие места. Например, «Гран кафе», где бывали местные модники. Настоящая игрушка… Недавняя постройка с фасетированными зеркалами, как в «Максиме», с деревянными панелями, украшенными переплетенными лианами, кое-где немного керамики в стиле «Липпа», все такое необычное!

На самом деле «Гран кафе», которому далеко было и до «Максима», и до «Липпа», было непоправимо провинциально. Тем не менее обеим девушкам оно казалось шикарным. Никогда прежде они не видели места более веселого и красивого.

Но новизна, сверкавшая для Габриэль магическим блеском, вызывала у Адриенны угрызения совести. Она всего боялась.

Переход от магазина, специализировавшегося на продаже приданого и товаров для новорожденных, к Мулену by night лейтенантов 10-го егерского совершился не без колебаний.

В Мулене было столько еще неизведанного. Танцы, музыка…

Потребовалась вся энергия Габриэль, вся ее решительность, чтобы вырвать Адриенну из повседневной рутины.

* * *

Неоспоримым доказательством огромного впечатления, произведенного Габриэль и Адриенной на молодых офицеров, является то, что эта первая встреча оставила у них неизгладимые воспоминания.

Полвека спустя некоторые из них по-прежнему находились под воздействием испытанного некогда очарования. Этому можно только удивиться, учитывая, до какой степени эти юноши (за некоторым исключением) были пресыщенны, неразвиты, ветрены, ничем не обременены и слишком заняты собой, чтобы позволить прошлому властвовать над ними.

И тем не менее именно они, из года в год, в клубах и гостиных, после гулянок и в постели, будут достоверно и точно рассказывать о том, как удивительно начинала свою жизнь Габриэль.

Мы вынуждены признать, что уже тогда она отличалась необычностью, которая одна лишь и запоминается мужчинам. Красота ее была своеобразна.

Очень быстро Габриэль и Адриенна стали украшением муленских вечеров, придавая им особый блеск. Габриэль освобождала офицеров от мучительного ощущения, что они узники мира, где женщинам нет места за исключением профессиональных подружек, простоватых или слишком вульгарных.

Вскоре круг друзей Габриэль намного расширился. Она оказалась необходима. Две швеи стали любимицами в среде, привыкшей навязывать окружающим свои вкусы. Габриэль и Адриенна должны были принимать участие во всех вылазках.

Это вовсе не значило, что они сразу завели любовников.

Самое трудное – узнать, когда это произошло.

Ничего определенного на этот счет сказать нельзя.

Но впечатление, которое оставляют рассказы очевидцев, заставляет предположить, что, пока подружки принадлежали всем, они не принадлежали никому.

Поэтому, когда Габриэль и Адриенна впервые переступили порог «Ротонды», сердца их были свободны.

Этот круглый павильон с решетчатыми стенами, построенный около 1860 года, предназначался для кафе, а также, как уточнялось в постановлении префектуры, для читальни. Читальный зал должен был располагаться на верхнем этаже, ибо «Ротонда» на китайский манер была увенчана остроконечной крышей, откуда открывался вид на сад. Это был миленький провинциальный скверик с разными видами деревьев и аксессуарами, являющимися непременными атрибутами публичных садов: кедры, вязы, кипарисы, несколько каштанов, скамейки, окружающие газон, отлитый в бронзе местный поэт в домашнем халате, восседающий в кресле, и, наконец, в бассейне ритмично подгребающие лапами два довольно злобных старых лебедя.

Но поскольку во Франции начала распространяться мода на кабаре, «Ротонда» не долго использовалась в культурных целях.

После ее постройки едва минуло два года, как в ней уже пели. Тогда муниципалитет окружил павильон прочной решеткой, дабы держать любопытных на расстоянии, а плотные занавеси закрыли широкие окна.

«Ротонда» стала кафешантаном.

Надо сказать – вовремя.

Ибо другое подобное заведение, «Бодар», не справлялось с наплывом клиентов. Дышать там было нечем. Поэтому его оставили жандармам, каптенармусам, хозчасти, то есть тем, кто не являлся егерями.

Из гарнизона в гарнизон слава о «Ротонде» распространилась быстро. В нее отовсюду стали стекаться посетители. Дело в том, что преданность родине имела свои границы и прекрасно сочеталась с развлечениями. Покурить, подтянуть хором патриотические песни, умеренно выпить – ибо стремление первенствовать в верховой езде не позволяло злоупотреблять спиртным, – забросать певицу вишневыми косточками, чтобы поддержать хорошее настроение, – этим и ограничивались забавы военных. Развлечения, как видим, глуповатые и вполне невинные. Все это было весьма далеко от кабаков, милых сердцу Анри Тулуз-Лотрека, далеко от Монмартра. «Ротонда» не обладала ни прелестью «Мулен-Руж», ни изысканной извращенностью «Японского Дивана».

Но едва только в «Ротонде» появлялись офицеры-пехотинцы, как, случалось, поднимался невообразимый гвалт. Стоило певице, исполнительнице военных песенок, выйти на сцену в кавалерийском кепи, как они начинали орать, словно сумасшедшие. А если она, закутавшись в трехцветное полотнище, запевала куплет во славу пехоты:

 
Вот мчится конь, стреляет пушка,
Но лишь пробил атаки час,
Взяв неприятеля на мушку,
Пехота славная спасает нас, —
 

то кавалеристы вне себя тут же бросались в яростную контратаку и принимались барабанить по столу, хором вопя «Кирасиры Рейхсхоффена» и своими «та-ра-та-та» изображая военные сигналы, так что едва не рушился потолок, мчались галопом по залу верхом на стульях, настегивая себя по сапогам, до тех пор пока не появлялся растерянный директор, пытавшийся охладить горячие головы: «Господа! Господа, прошу вас!»

Объявление романса в реваншистском духе неизбежно производило впечатление. Все молча слушали «Месть фармацевта из Страсбурга» или «Вот что такое пруссак, сынок». Зал наконец успокаивался. Все начинали смеяться, аплодируя тогдашним скабрезностям, грубым и непристойным шуткам. «Буря в штанах» или «Задница святоши» пользовались неизменным успехом.

А Габриэль? Что делала Габриэль среди возбужденных зрителей? Она слушала, смотрела и, казалось, получала от этого удовольствие.

В этом галдеже едва различимо звучало смутное обещание, слышала его она одна. Всего лишь неявный шум, словно приоткрывалась дверь. Выход?.. Куда он вел? Габриэль трудно было ответить на этот вопрос. Но отступить она бы уже не могла и любой ценой хотела воспользоваться предоставившейся возможностью. Ибо она думала только об одном, стремилась только к одному – выкарабкаться, пробиться, преуспеть, положить конец своему явно зависимому положению. Но она была одна и уже знала, что может рассчитывать только на себя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю