Текст книги "Золото Неаполя: Рассказы"

Автор книги: Джузеппе Маротта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

Тут мой гид обратился к человечку:

– Дорогой мой, – сказал он, – вы должны понять, что ваше желание находится в противоречии с духом и буквой действующих установлений. Нельзя допустить, чтобы ваш рай стал адом для другого человека!

– Тогда я отказываюсь от него! – негодующе воскликнул человечек.

Но я уже на него не смотрел.

Маленькая женщина, немолодая, серьезная, медленно шла мне навстречу по мирному зеленому полю.

То была первая читательница первых моих рассказов, та, которая не успевала еще услышать название, а уже говорила: «Замечательно!», та, которая внимала моему голосу, как внимают пасхальному органу.

– Мама! – сказал я и побежал ей навстречу; и начался вечный день моего блаженства.

Из книги «Ученики солнца»

Жил-был Сатурн, который пожирал своих детей

Все, что я знаю из античной мифологии, услышал я в свое время от дона Федерико Сориче, в квартале Стелла или неподалеку, сидя на низкой каменной ограде или в тени деревьев, возле какого-нибудь источника в Серино или на тележке, неведомо чего ожидавшей, с торчащими кверху оглоблями; мы собирались в любой час погожего, часто праздничного дня, солнце воевало с облаками или с надвигающимися сумерками, а мы среди уличного шума и гама слушали бесконечные рассказы нашего старого друга об античных богах. Тридцать лет пробыл он служителем в лицее на площади Данте, пока не завел странную привычку подкрашивать разведенными чернилами выцветший рисунок на ткани ветхих пальто, которые оставляли в гардеробе преподаватели – эта непреодолимая страсть все приводить в порядок навлекла на дона Федерико праведный гнев потерпевших и послужила причиной его увольнения. Старость поработала не только над внешностью Сориче – он стал похож на вяленую треску, и при виде его во рту делалось солоно и появлялся какой-то особый деревянный привкус – главное, она коснулась его духа. Уж и не помню толком, как мы разговорились и как у нас завязалась дружба; только вот в одну из первых встреч мы обступили его возле какой-то калитки на улице Каньяцци, за оградой виднелся огород, бочки и куры, а рубашка, которая сохла на ручке метлы, положенной поперек балконных перил, приветственно махала нам рукавом; дон Федерико вздохнул и сказал:

– Даже голосу собственной крови нельзя доверять. Ведь сам, как его, Сатурн был, например, врагом своим родным детям.

– Господи помилуй… А кто он такой, этот синьор Сатурн? – сказал парикмахер Пальяруло и посмотрел на бывшего служителя лицея, но не только на него, потому что косил.

А дон Федерико:

– Кто он такой? Дети мои, это же верховный правитель, всемогущий властелин, греко-римский основатель, создавший наш мир в ту пору, когда никто об этом и не помышлял. Ясно я выражаюсь? Еще до Адама и Евы, еще до Магомета приходит Сатурн; приходит, смотрит, видит, что нет ни неба, ни земли, и говорит: «Не пойму, что это – склад или таможня?» А потом снимает пиджак, снимает жилет и берется за работу. И можете себе представить, за три дня сотворил Олимп, Фессалию и земной шар – все как в античной мифологии!

Тут дон Кателло Деббьязе, сапожник, донельзя обрадованный тем, что нашел у себя в берете полсигареты, воскликнул:

– Господи Иисусе, да что вы говорите! А если он, с позволения сказать, еще и рубашку снимал, так, наверное, и Неаполь, и Нью-Йорк тоже он сделал!

– Что хотел, приятель, то и сделал, – сказал торговец фруктами дон Сальваторе Кадамартори, наш гваппо и рогоносец, дрожа от болезненного любопытства.

Он был скор на расправу и даже сорванцы вроде меня его побаивались, мало кто осмеливался, не прибегая к аллегориям, сказать, что жена изменяет ему с ювелиром с улицы Кьяйя. Дон Сальваторе и впрямь готов был потягаться силами с любым, только почему-то не с тем самым ювелиром, да и поводов для драки у него было сколько угодно, только не этот. Так вот, он сжал челюсти, повернулся к Сориче и сказал:

– Продолжайте… Значит, Сатурн обзавелся хозяйством. Но постойте, а сам-то он что из себя представлял?

– Дорогой мой дон Сальваторе, это был очень видный мужчина, вам такого себе и не вообразить. Не человек, а семь чудес света: борода так борода, густая, длинная… плечи, живот – как у благородного синьора… и осанка соответствующая! Ладно, значит, Сатурн везде навел порядок: тут тебе Океан, а тут – Земля со всем, что полагается, но разве мог он дальше сидеть сложа руки? Он и подумал: «Не пора ли мне остепениться… возьму-ка я себе в жены Рею». Об этом браке до сих пор говорят, можете мне поверить.

Горбун дон Розарио Непета сказал:

– Минуточку, а Рея была блондинка или брюнетка?

– Она была блондинка, хотя в то же время и брюнетка, – ответил дон Федерико. – Сейчас я вам объясню… Рея была Земля… и потому у нее не было определенного цвета. Представьте себе… писаную красавицу. Что грудь, что руки – от такой голову потеряешь… в музеях ведь зря выставлять не будут!

– Дай бог здоровья дону Сатурну и дожить до ста лет! – закричал Винченцино Ауриспа; вот уже восемнадцать лет он разносил телеграммы и был такой вертлявый, что казалось, будто он подмигивает всем телом.

– Так вот, – сказал дон Федерико. – Не успели они пожениться, как у них пошли дети… от такой парочки только этого и жди. Нарожали они видимо-невидимо детей, да таких, что страшнее не придумаешь. Сначала родились гигантские циклопы, настоящие чудища. Ростом с Везувий, сторукие и с одним-единственным глазом во лбу…

– Нелегко, наверное, когда на тебя со всех сторон глазеют… – заметил дон Альфредо Тешоне, угольщик, нащупывая в кармане очки с толстыми стеклами. Из-за сильной близорукости у него был взгляд несчастного ребенка, а увиденное им столько раз заставало его врасплох и обрушивалось на него, что теперь он был готов к любым неожиданностям.

– А дальше что? – поинтересовался дон Антонио Пальяруло.

– Рея родила двенадцать гигантских циклопов сыновей и двенадцать дочерей. И ни слова, дон Розарио! Я знаю, вы хотите спросить, какого размера были эти существа при рождении… но ведь это же миф… какая тут может быть логика!

– Дон Федерико, да кто с вами спорит? У меня и в мыслях не было.

– Ну и хорошо. Значит, как было дело, вы поняли. Сатурн, всемогущий правитель и владыка, обзаводится потомством, и у него на глазах вырастают двадцать четыре великана, каждый ростом с гору. Он и говорит: «Хоть дети и плоть от плоти моей, но они мне весь вид заслоняют, а по сто рук на каждого – это, если не ошибаюсь, две тысячи четыреста возможностей того, что в одно прекрасное утро я проснусь без своих владений. Нечего, – говорит он, – брать пример с тех монахов из Санта-Кьяры, которых сперва ограбили, а потом они ворота поставили. В общем, – заключает он, – пора о себе подумать, главное – опередить детей, а уж победителя не судят». И вот он зовет их и под видом прогулки заводит в Тартар и запирает на ключ.

– А что такое этот Тартар?

– Глубокое такое подземелье.

– Ад, что ли?

– Похоже, только без огня; что-то вроде погреба или пещеры. Посадил он их под замок, а сам и думает: «Неужто наконец все в порядке и я могу жить спокойно?» Но Рея ведь и знать не знает, что он с детьми свел счеты, и на другой же день, не успел он и глаза протереть, говорит ему радостно: «Твое величество, смотри-ка, у нас прибавление…» Послушайте, не сойти мне с этого места, если у них не родился двадцать пятый! Это и подкосило Сатурна. С тех пор у него сделалась мания преследования и ему все время стало мерещиться, что в один прекрасный день детки провозгласят республику…

– А как же голос крови… – сказал дон Розарио Непета. – Ведь они и вправду были его дети?

– До чего ужасно невежество, – ответил дон Федерико. – Раз тогда существовали только Сатурн и Рея, так на кого же еще думать? Ладно, что делать Сатурну? «Ну-ка, покажи, – говорит он. – Какой хорошенький мальчонка, на кого он похож?» И так он приговаривал, приговаривал…

– Да не тяните, ради бога!

– Прямо в дрожь бросает, честное слово! Взял да и съел его! В истории ясно сказано: проглотил бедняжку, право слово, проглотил! С тех пор вошло в поговорку, что Сатурн пожирал своих детей… Как только они рождались, он – раз, два и готово, глотал точно салат-латук. Проклятый убийца, вот до чего доводит неуемная жажда власти… и все это на глазах у несчастной матери! Что же получается, я тебе во всем повинуюсь, дарю свою молодость и любовь, и не моя вина, если у нас каждый раз дело кончается ребенком, я ведь женщина здоровая, а потом девять месяцев мучаюсь, чтобы произвести его на свет, а ты его тут же безжалостно съедаешь! Тебе не приходит в голову, что ты уже пятерых сожрал, а к октябрю мы ждем шестого?

– Дон Федерико, неужели царица ничего не могла придумать?

– Не так-то это было просто. Но на шестой раз она в лепешку разбилась, чтобы все удалось как надо. Ребенок вот-вот должен был родиться, и Сатурн то и дело заходил в комнату и спрашивал: «Ну, как там наши дела?» Жена отвечала: «Потерпи немного», – а сама тем временем кое-что затевала. В двух словах вот что: она прячет ребенка, а мужу протягивает большой камень, завернув его в свои юбки. «Сначала дадим ему имя, – говорит Сатурн. – Как ты его хочешь назвать?» «Юпитер», – отвечает она робко. «Сказано – сделано. Прощай, Юпитер», – заключает Сатурн и широко разевает рот. Секунда – и ни камня, ни оборочек; любой фокусник проканителился бы дольше. «И шестого!» – вскричала жена, притворяясь, что теряет сознание.

– Дон Федерико, а как же камень? Что потом делал Сатурн с такой тяжестью в желудке?

– Что делал? Да возьмите вы в толк, что мы говорим о мифологическом существе. Он сам себе скажет: «Пора переваривать», – и моментально все переварит. У мифологических особый организм, ясно? Они даже умереть не могли. И никакой вам регистрации. Вот, например, пятеро детей, которых проглотил Сатурн… как вы считаете, они были мертвыми, извините за выражение, или живыми? Опять-таки это особые мифологические существа, пусть они пока сидят в животе у отца, но они надеются, что Юпитер вырастет и вспомнит о них… будет и на их улице праздник! Дорогой Пальяруло, мы еще поговорим об этом, а сейчас я, пожалуй, пойду… у вас не найдется пол-лиры?

В ответ на просьбу парикмахер нашел монетку и протянул ему: помню, как на мгновение мелькнула сверкающая капля; на улице Каньяцци внезапно зажглись фонари, и она будто зажмурилась, чтобы привыкнуть к новому освещению. По пыльной улице Нуова Каподимонте мимо нас пронесся трамвай, и невидимая рука припудрила все вокруг; доброй ночи, дон Кателло, доброй ночи, дон Федерико, доброй ночи всем.

Не успел родиться, а уже воровал

Торговец фруктами Кадамартори сказал:

– Дон Федерико, дорогой, вы тут рассказывали об этом самом Меркурии, который самого Джолитти[40]40
  Джолитти Джованни (1842–1928) – итальянский политический деятель.


[Закрыть] вокруг пальца обведет, он еще, если не ошибаюсь, отрубил голову Аргусу. Что-то от вас больше ни слова не слышно о его божественной особе… разве вы не в курсе дела?

А бывший служитель лицея в ответ:

– Это я-то не в курсе дела? К вашему сведению, я знаю дона Меркурия как облупленного. Если не возражаете, я займусь этим огурцом и тем временем поговорим о нем обстоятельно… согласны?

– Угощайтесь, дон Федерико… По совести говоря, огурец я и покойнику не предложу, держу их единственно для ассортимента, да еще если вдруг у какой-нибудь беременной прихоть возникнет… это овощ неполноценный, ублюдочный, и кончик у него как желчь горький… неудачная попытка Всевышнего, когда он создавал тыкву и кабачок.

Стоял сентябрь. Мы сидели, поджав под себя ноги, как восточные божки, на перевернутых упругих корзинах; вся витрина Кадамартори была у нас под рукой, словно поднос на ночном столике, и кто что хотел, то и брал; мягкий предзакатный свет заливал переулок, и он вспыхивал золотом, будто проходившая здесь праздничная процессия побросала балдахины, знамена, опахала, подсвечники и все поспешно отправились спать. Бывают такие дни и часы, когда Неаполь преображается; его очертания становятся размытыми, он теряет глубину, а вернее, перенимает воображаемую глубину и отстраненность у картин… если вам понадобились балкончики, которые кажутся нарисованными на шелковом платке, или черепица, выступающая из розовой дымки, – вот они; ну а на огурцы дон Сальваторе возводил поклеп – они капризны, упрямы, прихотливы, но зато от них исходит влажная невинная свежесть первого поцелуя, и я не знаю семян, в масле которых лучше бы растворялась печаль уходящего лета или наступающей осени. Ловко очищая огурец, дон Федерико Сориче заявил:

– Меркурий, говорите? Так ведь он, извините за выражение, не успел родиться, а уже воровал!

Вмешался угольщик Тешоне:

– Серьезно? Как акционерное общество?

– Сейчас я вам объясню… Дело было так: Майя,[41]41
  Майя – в античной мифологии горная нимфа, родившая от Зевса (Юпитера) сына Гермеса (Меркурия).


[Закрыть] его мать, – отцом был, конечно, как всегда, Юпитер – родила его глубокой ночью в пещере; повитуха обмыла и запеленала младенца по всем правилам искусства, положила в люльку и говорит ему: «Ах ты, потаскун проклятый, как подумаю о тех бедняжечках, что через двадцать лет повстречаются тебе в этих краях!» Поцеловала роженицу и вышла. Меркурий – ни звука: он уже задумал встать на рассвете для великого дебюта в роли мошенника.

Тут не выдержал парикмахер Пальяруло:

– Вы что, нас разыгрываете, дон Федерико? Меркурий был пухленький беззубый малыш и весил четыре килограмма, так или не так?

Бывший служитель лицея ответил:

– Так-то оно так, а все-таки вы мне поверьте. Ведь, во-первых, он родился на Востоке, а во-вторых – был богом торговцев и воров. Дорогие дон Сальваторе и дон Альфредо, неважно, чем вы торгуете, сливами или антрацитом… если бы вам не покровительствовал Меркурий, если бы он не научил вас, как обрызгивать уголь и освежать виноград, а главное, как обращаться с весами, прощай и торговля, и прибыль, и вся ваша спесь!

Откликнулся торговец фруктами Кадамартори:

– Очень может быть. Откровенность за откровенность, в моем ремесле главное – быстро взвесить. Посудите сами, должен я брать в расчет мух и червей?

– Ну еще бы… Да ради бога! А вот подумаем-ка лучше, кто будет строить себе дворец из камней, которые дон Альфредо подкладывает в свой товар… отправитель или получатель?

– Да, я подкладываю камни! – горестно воскликнул вдовец, снял и отдал мне очки (у него была просто мания – он боялся, что они от всего разобьются, даже от вранья). – А иначе как же быть с отходами, с углем, который на глазах превращается в пыль?

Бывший служитель лицея возразил:

– А как быть с пылью, которая постепенно превращается в уголь? Попались, дон Альфредо? Ладно, не будем больше об этом… вернемся лучше к нашему дону Меркурию: едва взошло солнце, а мать еще спала, постанывая, потому что ей снились схватки – сладостное воспоминание о муках, которое вознаграждает женщин за роды, – он вылез из люльки и был таков. Ах, как ему понравился этот мир… тут можно было столько узнать, столько украсть! И чтобы как-то излить свою радость, он спросил у проползавшей мимо черепахи: «Бабушка, а ты знаешь такой мотив… тата-тата-тата-татата-татата… припев песенки „Фуникули-фуникула“?»[42]42
  «Фуникули-фуникула» – известная неаполитанская песня.


[Закрыть] – «Я о нем и слыхом не слыхивала… – ответила она. – Я всего-навсего черепаха, за кого ты меня принимаешь?» А он ей: «Боже правый, какая врунья!» И с этими словами убил ее, снял панцирь, натянул семь струн, и вышла у него лира, стариннейший музыкальный инструмент, который до сих пор чтут в музеях и университетах!

– Постойте, а что это была за лира?

– Да вроде лютни… плохонькая, кое-как настроенная мандолина, одна из первых… Меркурию было всего несколько часов от роду, но ему так нравилось жить на свете!.. Он смастерил себе лиру и играл на ней, потому что у него не хватало слов, чтобы рассказать земле, как он ее любит. Ах вы, мои деревья и небо, дороги и лужи, скалы и реки, хлеба и мельницы, изгороди и стада, я вас всех обнимаю и благодарю этой музыкой! Но дела есть дела, и он тут же придумал хитроумный способ завладеть волами Феба-Аполлона.

– Какого Аполлона, дон Федерико, этого неотесанного мужика из наших местных?

– Дон Розарио, похоже, у вас в голове одни опилки! Не я ли вам сообщал, что это была одна из главных персон на Олимпе, бог солнца и искусств, покровитель гадалок и гимнастики, праздника Пьедигротты и консерватории.

– Да, что-то припоминаю… но как же такой знатный синьор держал волов?

– Другие были времена, дон Розарио… тогда боги, короли и сельская знать не окружали себя роскошью и великолепием, как сегодня. Каждый в своей области и по своему призванию трудился, сражался с чудищами, карал и воздавал почести. Богам пришлось засучить рукава и все создать самим: жару, холод, свет, тьму, изобилие, голод, войну, мир, похоть, страдание, утешение, вино! Так вот, Меркурий выбрал пятьдесят лучших волов Феба и устроил такую проделку: срезал у каждого все четыре копыта и перевернул их задом наперед, чтобы следы повели Аполлона в противоположную сторону… а себе парнишка обвязал ноги травой… он все учел до мелочей, прямо американец Форд, уверяю вас, он изучил организацию труда в утробе у матери!

В разговор вступил дон Антонио Пальяруло:

– Господи Иисусе! Если хотите знать, я тоже украл с подоконника в переулке Фигурелла в Монтекальварио половину курицы и, чтобы избежать кривотолков, съел ее сырой… но примите во внимание, что я был голоден и что мне тогда было два с половиной года.

Почтальон Винченцино Ауриспа на это сказал:

– И я только ходить научился, уже лазал через заборы за рябиной и арбузами… безумства молодости, дорогой дон Федерико… но послушаем, что случилось, когда Аполлон узнал, что у него не хватает ни много ни мало пятидесяти волов.

– Настоящее светопреставление началось… Трагедия! Скандал! Аполлон – стыдно сказать! – чуть от злости не лопнул, стал взывать к тучам и скалам, жаловался, сыпал проклятьями, в конце концов упал без чувств, полежал-полежал да и понял, что валяет дурака. Тогда и говорит: «Где же моя хваленая сила? Кто тут бог предчувствий и колдовства, волшебников и прорицательниц? Раз я хочу знать, что за тварь украла у меня волов и где она прячется, мне надо просто это угадать!»

Сапожник Деббьязе воскликнул:

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, как вас понимать? Разве эта способность не проявлялась у Аполлона сама по себе, разве он ею распоряжался?

Бывший служитель лицея ответил:

– Так-то оно так, но не забудьте про его волнение, про его ярость… Дон Альфредо, я обращаюсь к вам… разве вам никогда не случается всюду искать очки, которые сидят у вас на носу? Так вот, стоило Фебу сосредоточиться, и он сразу же понял, как все было. «Ну и родственничек! – говорит он. – Этот мой сводный братец родился нарочно, чтобы сделать мне гадость! Негодяй… по нему виселица плачет! Ну, я ему покажу, клянусь, выпущу из него кишки!» А сам тем временем уже мчался к дому Майи, перешагивая через гектары и болота. Входит к ней и что же видит? Меркурий завернулся себе спокойно в пеленки, лежит в люльке и спит, вернее, притворяется спящим, а волов он давно убил и спрятал в соседней пещере.

Парикмахер Пальяруло усомнился:

– Не будем преувеличивать, дон Федерико. Каким образом грудной ребенок мог забить столько волов?

– Да что объяснять, вы все равно не поймете, что такое божество, я тут мечу бисер перед свиньями! Смерть… это не всегда сметающая вас морская волна или обвал, иногда это и невидимый волосок, ничтожная мелочь, холодный взгляд, который касается вашего плеча. Меркурий окинул ледяным взглядом пятьдесят телят, и у них как по команде вскрылись вены… ясно?

– Ну то есть как бы сглазил, – подал мысль дон Розарио Непета.

– Про злой глаз завтра… – пробормотал бывший служитель лицея. – Но вернемся к Фебу. Он кидается на Меркурия, хватает его, трясет, а дальше все как в «Тангейзере»:[43]43
  «Тангейзер» (1844) – опера немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813–1883).


[Закрыть] «Ты украл моих волов!» – «С ума ты сошел!» – «Содрал с них шкуру и разрубил на четыре части!» – «Да зачем мне это? У меня и зубов-то нет, я еще молоко сосу». Между тем прибежала Майя. «Как вы смеете! На помощь, караул! Люди, боги, сюда, дон Аполлон хочет задушить моего ребенка!» Короче, не обошлось без вмешательства верховных властей Олимпа. Великий Юпитер в жизни так не веселился… он убедил Меркурия сознаться и предложил, чтобы ребенок возместил Фебу убытки – отдал ему волшебную лиру.

– Черепаховую мандолину?

– Вот именно. Она перешла в безраздельную собственность Аполлона, и с того дня он стал самым знаменитым бардом древнего мира. А Меркурий рос и ловкость его росла вместе с ним. Он как неаполитанец освоил все ремесла. Открыл школу лжи для красавиц и политиков. У Нептуна украл трезубец, у Вулкана – клещи, у Юпитера – жезл, а у Венеры – пояс.

Винченцино Ауриспа прямо подскочил.

– Неужели Венере, с ее-то возможностями, не удалось вернуть свой пояс?

Дон Федерико Сориче ответил:

– О чем вы говорите… Сына Меркурия и Венеры потом назвали Гермафродитом. Он был красавец, одновременно и мужчина, и женщина.

– Понятно…

– Как бы не так! Ничего вы не поняли… он вовсе не походил на тех несчастных, которых вы себе вообразили… совершенно нормальная женщина и совершенно нормальный мужчина, только в одном человеке. Как-то раз…

Дон Федерико почти кричал, но мы его уже не слышали. Предзакатный свет угас, жарким пламенем занялась женская ссора, судорожно заревел запряженный в тележку осел, колокольный звон, колыхаясь, опускался на землю волнами, словно на парашютах, а из подвалов, где жили ремесленники, неслись вздохи напильников, одышливое дыхание рубанков, щелчки молотка; тонкий и пронзительный, как булавка, тринадцатилетний голосок долго тянул: «О-о-о, Мари, о-о-о, Мари».