Текст книги "Московский клуб"

Автор книги: Джозеф Файндер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

– Вполне.

– Они счастливцы, что у них есть ты.

– Спасибо.

Стоун уже было наклонился пониже, чтобы спросить Лемана о завещании Ленина, но сдержался.

– А Элфрид приехал?

Тут внимание Чарли привлек знакомый силуэт, замеченный краем глаза.

– Извините, что вы сказали? – Он повернулся и увидел в фойе красивую блондинку в белом декольтированном платье и закутанную в белую тафту. Она оживленно беседовала с Солом Энсбэчем. – А? Нет, Уинтроп, отец не приехал. Извините, я оставлю вас на минуточку, – извинился Стоун, ощутив странную пустоту внутри.

Это была Шарлотта.

Приблизительно в это же время в ста пятидесяти милях на север от дома Лемана молодой семинарист русского православного монастыря в Мэплвуде, штат Нью-Йорк, упаковал чемоданчик и сел в принадлежащую семинарии машину.

Через час он прибыл в Саратогу и поставил автомобиль на стоянке у лечебницы «Де Вит Клинтон». Это был красивый каменный особняк постройки девятнадцатого века в стиле Х. Х. Ричардсона, строение грубое, но крепкое. Семинарист без труда нашел ключи именно там, где ему было сказано заранее. Они были прикреплены магнитом под железной лестницей с тыльной стороны здания. Отперев дверь, он вошел в дом, нашел нужную ему палату и еще раз проверил содержимое своего чемоданчика. Там был спрятан пятимиллилитровый пузырек бесилата атракюрия.

Лунный свет освещал иссохшуюся фигуру в инвалидном кресле. Это был безногий старик. Он дремал.

Семинарист сразу узнал этого человека. Его имя было Олден Кушинг, в прошлом – один из самых известных промышленников страны. Когда-то он был деловым партнером бизнесмена и государственного деятеля Уинтропа Лемана, как раз в тот период, когда Леман жил и работал в Москве.

Семинарист досконально изучил досье на Кушинга и знал, что в старых номерах журнала «Фортьюн» за двадцатые и тридцатые годы имя этого человека упоминалось почти так же часто, как имя Уинтропа Лемана. Кушинга часто можно было видеть на фотографиях играющим в гольф в Сан-Симеоне или охотящимся где-нибудь в Западной Вирджинии в компании Уильяма Рэндолфа Хирста и Дж. Д. Рокфеллера-старшего.

Семинарист подумал, что же могло привести этого необычайно влиятельного когда-то человека к такому жалкому состоянию; как могло случиться, что он сменил Сан-Симеон на эту грязную, маленькую лечебницу в пригороде Нью-Йорка, на эту палату, пропахшую лекарствами, успокоительными средствами и казенной пищей?

Семинарист закрыл за собой дверь, включил свет и тихонько окликнул старика по-английски:

– Мистер Кушинг!

Кушинг проснулся не сразу и долго не мог понять, что происходит. Он часто заморгал от яркого света и слабым голосом спросил:

– Кто вы такой?

– Я священник, – ответил семинарист. – И у нас с вами есть общие друзья.

– Священник?! Посреди ночи?

– Все будет нормально. С вами все будет нормально, – голос с легким акцентом звучал несколько гипнотически.

– Оставьте меня! – прохрипел Кушинг.

– Все будет нормально.

– Я сдержал данное Леману обещание! – Голова Кушинга тряслась, голос звучал хрипло и срывался на визг. – Я никогда никому ничего не рассказывал! – Слезы собирались в уголках его глаз и сбегали причудливыми ручейками по покрытым красными прожилками щекам.

Через несколько минут семинарист выведал все, что хотел узнать. Затем он успокаивающе положил руку на старческое запястье Кушинга и начал закатывать рукав его бледно-голубой сатиновой пижамы.

– Вы очень расстроены, мистер Кушинг. У меня есть кое-что, оно вас немного успокоит, – мягко сказал он.

Глаза Кушинга расширились от ужаса.

Семинарист достал маленький шприц, которым он предупредительно постучал по руке:

– Это чтобы в кровь не попал воздух, – объяснил он. Он затянул жгут на предплечье старика, ловко нашел вену, протер место укола ваткой со спиртом и вставил иглу для подкожных впрыскиваний.

Кушинг в бешенстве наблюдал за всем этим. Он беззвучно открывал и закрывал рот и видел, как капля его крови вошла в шприц за секунду до того, как священник ввел жидкость ему в вену.

Все его члены мгновенно отяжелели. Он почувствовал, что глаза закрываются.

– Очень скоро вам станет намного лучше, – услышал он голос священника. Что у него за акцент? Все бессмысленно… Ему хотелось закричать, оттолкнуть своего мучителя.

Но, как бы он ни желал, он не мог произнести ни слова, не мог двинуться с места.

Кушинг был в полном сознании: слышал каждое слово, различал малейший звук в комнате – но со все возрастающим ужасом он ощутил, что больше не может дышать. И говорить. И двигаться. И звать на помощь.

Спустя минуту старик начал терять сознание. В глазах потемнело, и комната погрузилась в кромешную тьму. Тело обмякло. Каждый, кто увидел бы его в этот момент, подумал бы, что он крепко спит.

В его кровь был введен мышечный расслабитель, быстро усваиваемый при обычной температуре тела и нормальном кровяном давлении.

Очень скоро он подействует. И не останется никаких следов. Предварительно причина смерти будет определена как острая сердечная недостаточность. И даже если тело Кушинга будет подвергнуто обычному патологоанатомическому обследованию, – что, учитывая его возраст, вряд ли случится, – яд не будет обнаружен. А в случае, если кто-нибудь заметит след от иглы на руке старика, это, конечно же, спишут на успокаивающий укол, сделанный накануне. Ведь все знали, что Кушинг был очень нервным больным.

7
Нью-Йорк

Стоун неслышно, стараясь остаться незамеченным, приблизился к Шарлотте и Солу. Ему хотелось посмотреть на жену, услышать ее голос еще до того, как она заметит его.

Они разговаривали очень тихо, стоя в темной нише. Сол отрицательно тряс головой; Шарлотта что-то говорила ему, сияя улыбкой.

Она изменилась. Прическа была другая, волосы короче, но это ей шло. Она как будто немного постарела, вокруг глаз появились едва заметные морщинки, но они были видны только, когда она смеялась, и были очень милы. Она немного похудела и выглядела просто потрясающе. Чарли знал, что Шарлотта, если захочет, может быть не менее привлекательной, чем Грейс Келли, а в этот вечер его жена этого явно хотела.

Тут Чарли охватила ярость: он заметил, что Шарлотта не носит ни золотого обручального кольца, ни перстня с бриллиантом, подаренного им в день их помолвки. Его настолько смутил этот приступ злости, что он хотел уйти, так и не поговорив с ней.

Хотел… А вместо этого остался стоять на месте, смотреть на нее и слушать ее голос.

– Но откуда ты знаешь, что это русские? – спросила Шарлотта у Сола, встряхнув волосами.

Ответ Сола был едва слышен:

– Я этого не говорил.

– Но ты же подразумевал именно это?

Сол пожал плечами:

– Да, но…

Шарлотта настойчиво прошептала:

– Тогда, если в Кремле взорвалась бомба…

– Я не могу продолжать этот разговор.

– Но ты же только что признал, что ваши люди занимаются этим. А это значит, что я бы могла об этом написать.

– Тише, тише, Шарлотта, не дави на меня. Как насчет журналистской этики?

– К черту журналистскую этику.

Стоун улыбнулся и переступил с ноги на ногу.

Сол пробормотал:

– Шарлотта, я работаю в Лэнгли экспертом по СССР уже тридцать пять лет. Тридцать пять лет я изучаю Москву. Тридцать пять лет в Лэнгли. И за все эти тридцать пять лет я ни разу не мог бы с уверенностью сказать, что мы действительно знаем Россию.

– Это… тридцать пять и тридцать пять и тридцать пять… Это сто пять лет, – Шарлотта слегка сжала плечо Энсбэча. – Сол, ты гораздо моложе.

– Ты прелесть.

– Не волнуйся, Сол. Я не стану использовать эту информацию… Пока. Назовем это профессиональной вежливостью.

– Спасибо, детка. А если я когда-нибудь смогу… Эй, похоже у тебя тут появились поклонники.

Шарлотта медленно повернулась и увидела Чарли.

На ее лице за одну секунду отразился целый спектр чувств: удивление, любовь, печаль, гнев. Они промелькнули и сменились выражением спокойствия с легким оттенком вызова.

– Привет, Чарли.

– Привет, Шарлотта. Я надеюсь, ты не слишком удивлена, увидев меня здесь?

Она секунду помолчала с печальной улыбкой на губах и ответила:

– Я знала, что ты здесь будешь. Извините нас, Сол.

Сол кивнул и удалился, широко улыбаясь.

Они неловко постояли молча, затем Чарли обнял Шарлотту за плечи и спросил:

– Надо бы подсластить нашу встречу, а?

Он слегка наклонился и коснулся губами ее губ. Она едва ответила на его поцелуй.

– …Итак? – спросил Стоун.

– …Итак? – повторила она, смущенная и неловкая, как девочка во время первого свидания.

– Давно ты здесь?

– Что ты имеешь в виду: прием или страну?

– И то и другое.

– Сюда я только что пришла. А в Штатах я уже четыре или пять дней. Я ездила к родителям. А вчера приехала в Нью-Йорк и узнала о приеме.

– А ты вообще собиралась позвонить мне? – Чарли попытался улыбнуться, но упрек все же прозвучал в его голосе. Мужчины вокруг них обращали на Шарлотту внимание. Так было, впрочем, всегда и везде, где бы они не появлялись. Какой-то важный пожилой человек оглядывал ее своими масляными глазками, пока Стоун не бросил на него угрожающий взгляд собственника, тут же сопроводив его быстрой извиняющейся улыбкой.

Шарлотта вздохнула и потупила взгляд. Чарли никогда не видел ее в этом платье. Он подумал о том, что она, должно быть, купила его специально для этого приема. Сколько же у нее новых нарядов появилось за последний год и для каких случаев их приобретали?

– Да, я собиралась позвонить тебе, – наконец ответила она и взглянула на него. Щеки ее пылали.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– Я теперь не пью спиртного… И кофе тоже.

– И кофе? Но раньше ты была настоящей кофеманкой.

– Была. А теперь нет. Я ненавижу растворимый кофе, а другого в Москве нет.

– Мне нравится твоя помада.

– Спасибо, – она выпятила губы на манер Мэрилин Монро. – Мне посоветовала ее купить Диана Сойер, – она издала быстрый детский смешок. – А ты все еще куришь? Я что-то не улавливаю запаха.

– Нет, я бросил.

– Правда? Давно?

– Уже не помню, – соврал он.

…«Когда ты уехала», – подумал Стоун.

Сразу после свадьбы они переехали в Нью-Йорк. Чарли поступил в аспирантуру факультета русистики Колумбийского университета, а Шарлотта сменила несколько работ. Жили они в ужасной и темной квартирке на Виллидж-стрит, но им было все равно. Когда Чарли получил диплом доктора философии, его пригласили работать на факультете в Джорджтауне, и им пришлось переехать в Вашингтон, от чего они оба отнюдь не были в восторге. Диссертация Чарли, посвященная проблемам власти в Кремле, сразу получила отличные отзывы, и он был признан одним из самых выдающихся советологов своего поколения. Шарлотта же не сделала к тому времени никакой сколько-нибудь значительной карьеры. Поэтому ей пришлось пойти работать машинисткой в одну из вашингтонских газет. Ей это не очень-то нравилось.

Затем Чарли сманили постоянной гарантированной работой в Кэмбридж, в технологический институт, и они опять переехали. И вот здесь Шарлотта начала делать настоящую карьеру. Она пошла работать машинисткой на местное телевидение, где проводила дни, перепечатывая телеграфные сообщения агентства новостей. Через несколько недель ее пригласили на место диктора-синоптика. Но она сразу отклонила это предложение, а через какое-то время стала репортером. Ее специальностью были самые низкопошибные репортажи, она сама называла их «Полицейские и трупы». Но Шарлотта очень быстро научилась работать: прорываться в самую гущу событий, снимать во время интервью так, чтобы это хорошо выглядело на экране, глядеть прямо в камеру, говорить убедительно и уверенно. Довольно часто она высказывала мечту когда-нибудь применить на деле свои знания русского языка, который она выучила еще в колледже и знала даже лучше, чем Чарли (он приписывал это ее польскому происхождению). Должно же это было когда-нибудь произойти. А пока она стала для начала очень хорошим репортером, а затем просто звездой репортерского искусства. Но так как она работала на телевидении, ее внешность и способность высказывать свои собственные взгляды привлекали всеобщее внимание. В те времена все были просто помешаны на Барбаре Уолтерс, Джессике Савитч, Диане Сойер. Все телестанции искали женщин-дикторов, а Шарлотта не только имела нужную внешность, но была еще большим авторитетом в своей области. Поэтому ее пригласили работать диктором в бостонской утренней шоу-программе «Утро», ужасно ранней, выходящей в эфир с 6 до 6.30.

Однажды один из очень влиятельных людей национальной телесети приехал по делам в Бостон. Случилось так, что он рано встал и увидел программу, которую вела Шарлотта. Он сразу встретился с ней и предложил работу репортера в Нью-Йорке.

Это произошло как раз в то время, когда Стоун наконец решил принять предложение Сола Энсбэча поступить в «Парнас», оставить университет ради темного мира разведки. И они вернулись в Нью-Йорк, и на этот раз их возвращение стало настоящим триумфом.

Чарли часто вспоминал эти времена как самые счастливые в их семейной жизни. Наконец-то они оба занимались любимой работой. Стоун погрузился в разведку с энтузиазмом, которого в себе даже не подозревал. Шарлотта бросилась в репортерскую деятельность с цепкостью бульдога, умом и горячностью, которые опять напомнили Чарли ту девушку, которую он несколько лет назад встретил в Йеле. Она пробивала себе путь среди репортеров умело и энергично, пока не стала появляться на экране чуть ли не каждый день. Это была настоящая восходящая звезда телевидения.

Они вели тихую, старомодную супружескую жизнь: вдвоем смотрели телевизор, по очереди готовили, ходили в гости к друзьям. Шарлотта начала учиться фотографии, Чарли стал заядлым автолюбителем, изучил все тонкости автомобильного двигателя и проводил очень много времени, копаясь в моторе своей старой «БМВ-2002», просто чтобы расслабиться после работы.

Конечно, иногда они ссорились, не все шло так уж гладко. Но лихорадочная и одержимая страсть сменилась более глубоким и богатым чувством. Во всяком случае, Чарли еще больше укрепился в своей любви к Шарлотте. Время от времени они поговаривали о детях, но никогда – серьезно. Эта мысль могла оставаться серьезной не дольше недели, а затем кто-нибудь из них находил вескую причину отказаться от этой идеи. Они родят ребенка, когда станут более подготовленными к этому. Ведь лучше же, когда родители постарше и твердо стоят на ногах, убеждали они друг друга.

А однажды все пошло прахом.

Однажды в 1988 году ЦРУ получило надежную информацию о том, что Горбачева собираются сместить. Управление не располагало временем для того, чтобы посылать к Стоуну курьера с поступающими сведениями, поэтому его вызвали в Лэнгли и поселили недалеко в небольшой гостинице, где он занимался экстренным анализом событий в СССР. По правилам управления к нему никого не допускали.

Это продолжалось несколько недель. Чарли и Шарлотта звонили друг другу каждый вечер, и всякий раз она спрашивала его, когда он вернется, а Чарли всегда отвечал, что не знает.

А потом сестра Шарлотты, Марта, покончила жизнь самоубийством.

Стоун немедленно вылетел в Пенсильванию на похороны, а затем вернулся в Нью-Йорк с Шарлоттой, чтобы утешить ее. Она не спала и почти не плакала; просто сидела в кресле в спальне, смотря в роман Джейн Остин и не видя букв. Она была явно не в себе. А через несколько дней, уверовав, что он сделал все, что было в его силах, Чарли уехал обратно в Вашингтон.

Это было роковой ошибкой. Позже он осознал, что должен был остаться тогда с женой. Сначала он звонил ей каждый вечер, затем его буквально завалили работой, и он стал звонить всего раз-два в неделю. Вероятно, он должен был бы почувствовать, как сильно ей было нужно в те дни, чтобы кто-нибудь был рядом.

Чарли вернулся в Нью-Йорк в конце месяца, без предупреждения, чтобы сделать Шарлотте сюрприз.

Но сюрприз преподнесла ему она.

Он увидел ее выходящей из дома рука об руку с мужчиной, которого он сразу узнал. Это был парень с телевидения, красавчик в отличном костюме от Аманти, с яркой, чарующей улыбкой, который готовил телевизионные минисериалы или что-то в этом роде.

Как позже узнал Чарли, их роман продолжался две недели. В тот же вечер, подождав жену в их квартире, он дико и яростно набросился на Шарлотту с руганью и упреками. Затем он поуспокоился, напился и позвонил одной своей знакомой, разведенной чувственной рыжеволосой женщине с большой грудью. Они вместе провели ночь.

На этом золотая чаша их любви дала трещину.

На следующий день Чарли вернулся. Он уже поостыл и был готов к разговору, но застал Шарлотту, торопливо и небрежно запихивающей свои вещи в чемоданы и коробки. Она плакала и отказывалась с ним разговаривать. Собравшись, жена в тот же день переехала в пустую квартиру ее подруги и не отвечала на звонки.

Через несколько недель она пришла забрать остатки своих вещей. Они не обсуждали того, что произошло, их встреча носила характер конца, и это было ужасно.

Она сказала, что ее посылают работать в Москву. Это было не Бог весть каким повышением по службе, так как не вписывалось в обычный ход карьеры на телевидении. Просто кто-то из начальства решил, что необходимо сделать сообщения из России более «очаровательными», а Шарлотта подходила для этого, как никто другой.

– Я приняла их предложение, – сказала Шарлотта.

Стоун знал, что это означает, и почувствовал, что все у него внутри перевернулось. Он не стал умолять ее, хотя потом часто корил себя за это. Он просто сказал:

– Не делай этого, Шарлотта. Это будет непоправимой ошибкой.

– Если мы не побудем какое-то время вдали друг от друга, нашему браку придет конец, – ответила она.

Чарли медленно, как будто двигаясь в воде, подошел к ней, чтобы поцеловать, но она отвернула свое залитое слезами лицо.

– А-а-а, теперь ты хочешь меня поцеловать, – жестко сказала она. – Теперь-то ты не против меня поцеловать.

И первый раз в жизни Чарли не нашелся, что ответить…

Стоун протянул Шарлотте руку.

– Нам надо поговорить наедине.

– А ты не можешь подождать до конца приема?

– Нет.

Мимо них на кухню прошла официантка. Чарли подождал, пока она уйдет, и продолжил:

– Ты помнишь историю, происшедшую с моим отцом?

– Какую историю?

– Ну, ту самую. Его арест и прочее.

– А какого черта ты вспомнил…

– В личном архиве Лемана хранятся документы, которые, я думаю, могли бы пролить свет на все те события. Они здесь, в подвале.

– Чарли, я не понимаю…

– Мне нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты сделала так, чтобы мы попали в этот подвал, к архивам.

Шарлотта колебалась, но неистребимое чувство любопытства охватывало ее больше и больше. Она сказала:

– Послушай, но ведь Уинтроп твой крестный отец. Почему бы тебе не попросить его об этом?

– Я не могу. Он ведь очень недоверчив. Но ты же журналистка, а Уинтроп очень самолюбив. Понимаешь? Сделай это ради моего отца, наконец. Ради него.

– Это нечестно, Чарли.

Несколько минут спустя Шарлотта, положив свою маленькую, красивую ручку на узловатую руку Лемана, говорила ему:

– Уинтроп, завтра я уезжаю из Штатов. Но прежде я бы хотела сделать телепередачу, посвященную влиянию сделанного вами в прошлом на сегодняшнюю Россию. – Она видела, что попала в точку, играя на тщеславии старика. – Чарли предложил мне помощь.

Они шли по наклонному коридору. Дорогая дубовая обшивка сменилась простыми панелями. Мимо них прошла немолодая рыжеволосая женщина, видимо, служанка. Она почтительно улыбнулась гостям хозяина. Звуки торжества становились все тише и тише.

Архивы Лемана были размещены в дальнем помещении за стальной дверью с электронным замком. В комнате находилось девяносто сейфов, в которых поддерживалась определенная температура и влажность. И в них, в этих стальных зеленых ящиках, хранились многие самые увлекательные документы, которые когда-либо видел Чарли, в них хранилась подлинная история американской дипломатии двадцатого века.

Стоун уже бывал несколько раз в архивах Лемана. Он тогда заканчивал университет и писал диплом на тему формирования американской внешней политики в отношении Советского Союза. Он и еще один историк из Стэнфорда были теми немногими, кого допускали к этим документам. Большинству же «книжных червей» и «буквоедов», как Леман называл ученых, вежливо, но неизменно и твердо отказывали. Старик распорядился, чтобы архивы оставались закрытыми до его смерти, а после этого были переданы в библиотеку Конгресса США. А некоторые из них останутся засекреченными и потом.

– А ты что, правда завтра уезжаешь из Штатов? – спросил Стоун. Они проходили мимо запасного гардероба и комнаты-мойки, заваленной грязными тарелками.

– Да, уезжаю.

– Боже мой, Шарлотта! Сколько же будет продолжаться наша разлука? Это что, пожизненная ссылка? Мы что, уже никогда не будем вместе?

Они миновали темную каморку, из которой доносился сильный запах белил. В тихом голосе Чарли звенела с трудом сдерживаемая ярость.

– Знаешь, я мог бы поехать тоже в Москву, если бы управление позволило. Но они не разрешат.

Шарлотта кивнула. Ее лицо не выражало никаких эмоций. Она потерла рукой щеку.

– Ты просто хочешь уничтожить нашу семью, да?

Она не ответила. Они уже спускались по скрипящей деревянной лестнице.

– А как там твоя личная жизнь? – спросил Стоун. Его голос эхом отозвался в лестничном проеме.

– А никак, – как-то уж слишком безразлично и бесстрастно ответила она.

Дубовые панели сменились бетонными стенами, пол был из какого-то твердого серого камня. Чарли открыл тяжелую дверь, придержал ее и, пропуская Шарлотту вперед, заметил, что щеки ее пылают.

Она добавила:

– Я не знаю, что ты…

– Да просто ответь и все. И успокойся, ради Бога.

– Пожалуйста, Чарли… – Они остановились на секунду перед маленьким служебным лифтом. – Ты ведь знаешь, я знала мужчин. А ты знал женщин. Но сейчас у меня никого нет. Возможно, у меня просто не хватает на это времени.

– Или поклонников.

– Ты сам знаешь, что это не так.

– Да, ты права, – признался Чарли. – С мужиками у тебя никогда проблем не было. Но тогда почему же ты одна?

– А тебе никогда не приходило в голову, что я просто могу хотеть побыть одна, хотя бы какое-то время.

Он вдруг вспомнил их последний отпуск, проведенный вместе незадолго до того, как она уехала в Москву.

Они улетели на уединенный деревенский курорт на восточном побережье Барбадоса, покрытом осколками скал. Они пили ром, ели летающих рыб и занимались любовью. Он вспомнил, как часто и жадно терся ее таз о его бедра. Он вспомнил, как порыв ветра распахнул входную дверь их бунгало, и канадка, живущая по соседству, которая как раз в этот момент загорала на веранде в нескольких шагах, увидела их, занимающихся любовью. Она сердито нахмурилась и в негодовании отвернулась. А Чарли и Шарлотта, оправившись от стыда, охватившего их в первое мгновение, хохотали до потери сознания.

– И все же, каковы твои планы? – спросил Стоун, нажимая кнопку вызова лифта. – Когда ты вернешься ко мне? Говори правду, не приукрашивай.

– Не знаю, – ответила она.

Приглушенно лязгнув, открылся подошедший лифт. Они вошли в него.

– Ладно, позволь мне тогда выразиться яснее. – Ему хотелось закричать: «Я люблю тебя!», но он просто спокойно и благоразумно сказал: – Лично я очень хочу, чтобы мы опять были вместе. Мы оба совершили глупую ошибку. Но теперь все в прошлом. Мы можем все исправить.

Шарлотта не нашлась, что ответить. Отвернувшись от мужа и уставившись в стальную стенку крошечного тесного лифта, она ощутила в своей душе целую бурю чувств. В горле стоял комок, на глазах выступили слезы. Она была рада, что Чарли не видит ее лица.

Вдруг он схватил ее за плечи и с неожиданной страстью и силой поцеловал. В первое мгновение она даже почувствовала боль, как во время укола.

Она не пошевелилась, глаза оставались открытыми и настороженными.

– Не надо, – послышался слабый протест. Ее дрожащие губы почти не ответили на его поцелуй. Они немного раздвинулись, совсем чуть-чуть, а затем сразу крепко сжались.

Дверь лифта открылась перед входом в архив Лемана.

Комната, в которой размещались архивы, была очень маленькая, с низким потолком и блестящим кафельным полом. На стенах один к одному висели сейфы с документами, тесное помещение казалось от этого еще теснее.

У задней стены в мрачной темноте стоял ряд запертых сейфов, в которых хранились особо важные бумаги. Стоун запомнил, что в той части архива нельзя включать свет, не отключив прежде сигнализацию где-то под лестницей в доме. Флюоресцентные лампы, укрепленные под потолком, горели тусклым синеватым светом, их слабое жужжание было единственным слышным в комнате звуком.

– Откуда ты знаешь, где именно искать? – спросила Шарлотта. Она явно нервничала. Впрочем, они оба нервничали, ведь они сунулись туда, куда им никто не разрешал входить. И в любой момент их могли застукать.

– Я помню, что документы стоят в ящичках по годам, а внутри года – по предмету.

Конечно, было вполне возможно, что Леман пришлет за ними кого-нибудь, просто чтобы удостовериться, что у них все нормально. Или чтобы позвать их назад для тоста. Всякое могло случиться. И если бы он узнал…

Стоун не хотел об этом думать. Он быстро просматривал ящики, ища карточку, которую много лет назад видел его отец. Шарлотта тем временем присела на железный стол в полуметре от него, рядом со старой пыльной копировальной машиной марки «Кэнон». Она следила за дверью.

– А Уинтроп не сочтет странным то, что ты копаешься здесь, в подвале, в то время как наверху прием в самом разгаре? – настороженно спросила Шарлотта, глядя, как Чарли открывает ящик за ящиком.

– А он считает, что это ты тут копаешься. И ему, я думаю, кажется вполне правдоподобным, что кто-то может захотеть сделать о нем ретроспективную передачу на телевидении. Скромностью старик никогда не отличался.

За этим последовало долгое молчание. Стоун один за другим открывал металлические ящички и проглядывал разделители.

Прошло полчаса… час. Шарлотта сидела задумчиво, затем указала на маленькую квадратную панель с рядами крошечных лампочек, висевшую возле двери.

– Это сигнализация, – объяснил Чарли. – Когда Марджери впускала нас, она открывала дверь ключом, значит, основная система отключена. – Марджери была секретаршей Лемана.

– Но зачем столько лампочек? Не понимаю…

– Видишь вон те сейфы? – Чарли, не отрывая глаз от карточек, указал на сейфы у дальней стены. Левая рука быстро двигалась вдоль разделителей.

– Вон там, в темноте?

– Да. Вот те три ряда сейфов поставлены под особую сигнализацию. Мне когда-то Марджери все это объясняла.

– А что в них? В запертых сейфах, я имею в виду?

– Марджери говорила, что там самые скучные личные документы: счета судоходной компании Лемана, юридические бумаги, все в таком роде.

– Ну да, и поэтому их заперли с особой тщательностью.

– Я же не сказал тебе, что поверил ей тогда.

– Но если там…

– Вот оно, – сказал вдруг Чарли.

– Что?

– Нашел.

Он держал в руках маленький пожелтевший листок бумаги. Это была докладная записка на бланке ФБР, датированная 3 апреля 1953 года, адресованная Леману и плохо отпечатанная.

Бидуэлл Гарольд, Кушинг Олден, Стоун Элфрид, Дунаев Федор.

Из всех подозреваемых, обсужденных нами, только эти четверо оказались в той или иной мере знакомы с содержанием интересующего нас документа, «Завещанием Ленина».

Секретное досье. Следователь по особым делам ФБР Уоррен Пог

Под запиской карандашом было нацарапано: «См. № 74».

Дочитав, Шарлотта взглянула на Чарли.

– Это означает сейф № 74?

– Да.

– Это там, – она указала на ряд сейфов в темноте.

– Вот именно.

– В запертом сейфе.

– Меня это нисколько не удивляет.

Раздался металлический лязг.

– Это еще что такое? – сам себя спросил Стоун.

Шарлотта ничего не сказала. Расширенными от страха глазами она неотрывно смотрела на Стоуна. Он медленно обвел взглядом всю комнату.

– А-а-а, – наконец понимающе протянул он, – это просто включили вентиляцию. – Теперь тишина комнаты сменилась странным отчетливым гулом, жужжанием отлично отлаженной системы, фильтрующей воздух и уничтожающей излишнюю влажность. С помощью этой системы в архивном помещении постоянно поддерживался определенный режим.

Чарли, успокоившись, вытащил из нагрудного кармана маленький футляр из темно-синего бархата и крошечный черный фонарик марки «Мак-лит».

– Это зачем?

– Сейчас покажу тебе один фокус. Недавно научился.

И он направился в темный угол комнаты.

– Ты там что-нибудь видишь? – спросила Шарлотта.

Чарли вместо ответа включил фонарик.

– Не стоит беспокоить по пустякам людей Лемана. Они и так сегодня страшно заняты.

Маленький ярко-желтый кружок света остановился на сейфе № 74. Это был большой стальной ящик старого образца, покрашенный мрачной темно-зеленой краской. Судя по всему, в нем содержались документы, датированные концом сороковых – началом пятидесятых годов.

Чарли вставил в замок два инструмента: причудливо изогнутый гаечный ключ около шести дюймов в длину в форме удлиненной латинской буквы Л и нечто отдаленно напоминающее не то женскую шпильку для волос, не то щуп дантиста. Чарли с силой вдавил ключ в замок и с помощью этой шпильки начал приподнимать один за другим колесики тумблера. Он уже пробовал раньше вскрывать замки, но сейчас это была первая серьезная попытка. Дело оказалось сложнее, чем он ожидал, но продвигалось: Чарли чувствовал, как по мере того, как нужная цифра становилась в ряд, ключ подавался все больше и больше вперед. В конце концов сейф с лязгом распахнулся, приведя этим Стоуна в полный восторг.

– Да чем, черт побери, ты там занимаешься, Чарли?

– Вскрываю сейф. Есть у меня подозрение, что там, внутри, очень много интересного.

– Но если тебя кто-нибудь засечет…

– Шарлотта, – терпеливо сказал Стоун, – Уинтроп Леман очень щепетильный и старомодный человек с ужасно устаревшими понятиями насчет государственных секретов. Все, что здесь находится, устарело несколько десятилетий назад. Я уверен, что бы он ни сделал ради моего отца, какова бы ни была его помощь, он-то точно считает это дело закрытым навсегда.

Голос Чарли звучал все тише и тише, затем он надолго замолчал.

– А где это ты научился сейфы вскрывать?

– Друг научил. Он детектив, – пробормотал в ответ Стоун, хотя мысли его были заняты совсем другим, – Сойер его фамилия.

– Здорово, – без особого воодушевления произнесла Шарлотта.

Вдруг Чарли почувствовал, как огромная глыба льда перевернулась в его животе. Теперь он слышал лишь глухой стук собственного сердца и свое свистящее дыхание.

– Что там у тебя, Чарли?

– О Боже… – только и смог вымолвить он хриплым голосом. – Вот оно!

– Что? – Шарлотта спрыгнула со стола и подошла к Стоуну, стоящему в темноте с фонариком, наставленным на пожелтевший лист бумаги, и начала тоже читать, заглядывая ему через плечо.