Текст книги "Московский клуб"

Автор книги: Джозеф Файндер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

20
Москва

В конечном итоге именно посещение психиатрической клиники сделало Стефана и его отца террористами.

Но то, что сделали с Абрамом Крамером, было лишь последней соломинкой, потому что еще раньше у Стефана были все основания считать, что их семья обречена на жалкое и несчастное существование. Когда они ехали домой после посещения психушки, отец рассказал ему о своем горьком опыте, о том кошмаре, который ему пришлось пережить, и в первую очередь – о годах заключения.

Во время Великой Отечественной войны он попал в плен к фашистам. В другой стране и в другое время из него сделали бы национального героя. А в России он стал предателем только потому, что он был неосмотрителен и безрассуден настолько, что попал в руки врага.

В концлагере он натерпелся такого, что не смог забыть до конца своей жизни.

Один из его знакомых по зоне, арестованный по весьма расплывчатой статье «за антисоветскую агитацию», отказывался подписывать признание. Тогда они сотворили с ним поистине чудовищное злодеяние. Они сняли с него штаны и трусы и посадили на пол. Двое солдат сели ему на ноги, а следователь поставил ногу в ботинке на член бедняги и начал медленно наступать на него.

Он сознался через десять секунд, еще немного – и он бы сошел с ума.

Другой заключенный был серьезно покалечен, когда на допросе они раскалили докрасна шомпол и приставили ему к заднепроходному отверстию. И если бы он не признал все, что от него требовали, в тот же миг они всовывали бы прут все дальше. Но он и так получил серьезную травму, рана кровоточила еще очень долго.

А Якова Крамера пронесло… до времени, когда два зека плеснули кислотой ему в лицо.

Но настоящее отвращение к советской системе пришло к нему все же не тогда, а немного позже. Это случилось в тот день, когда он узнал о смерти Сталина. Всех заключенных подняли, как обычно, в четыре часа утра и погнали в столовую есть несъедобную черную похлебку из крапивы. Затем они отправились в глиняный карьер, где должны были копать глину для производства кирпичей. Там, на работе, заключенные были относительно свободны, надзиратели стояли поодаль, лениво болтая.

Копая, Крамер смотрел на своих друзей по несчастью, на их серые бритые головы, жалкие взгляды их впавших, с темными подглазниками глаз, бросаемые исподлобья. Они были похожи на ходячих покойников, и Крамер знал, что он еще уродливее их. Почти никто не отваживался глядеть прямо в его изуродованное лицо.

Яков затеял разговор с мужчиной, недавно переправленным из Москвы. Как там сейчас? Неужели еще хуже, чем до войны? Крамер хотел знать все.

И москвич рассказал ему историю, которая в те дни была на языке у всех в Москве. На каком-то заседании, по-видимому, на конференции Московского горкома КПСС партсекретарь призвал всех отдать дань уважения вождю всех народов, товарищу Сталину. Все, конечно, встали и принялись аплодировать. Они просто сияли от переполняющей их благодарности и по российскому обыкновению изо всех сил били в ладоши. Прошло пять минут, десять, пятнадцать… Овация продолжалась. В зале все уже страшно устали и едва не валились с ног, но никто не решался прекратить хлопать, ведь в зале были кагебисты, внимательно наблюдающие за энтузиазмом масс. Поэтому все продолжали и продолжали аплодировать, ослабевшие, с горящими ладонями. В конце концов директор одного из московских заводов, стоявший в президиуме среди других партийных лидеров, взял на себя ответственность за первый шаг и сел. С огромным облегчением его примеру последовали все остальные. В тот же вечер он был арестован… Эта история была известна в Москве всем, и, вернее всего, всему этому можно было верить.

Крамер выслушал все это. Его охватил ужас. Он яростно воткнул лопату глубоко в землю и, подождав минуту, пока мимо пройдет надзиратель, тихо и гневно сказал:

– Сталин мертв, но его приспешники живы.

В тот день он поклялся, что, если выйдет из концлагеря живым, никогда не забудет того, что сделали с ним и его друзьями, умирающими в тюрьмах и лагерях. И он постарается, чтобы Россия тоже помнила об этом, помнила всегда…

В 1956 году после знаменитой речи Никиты Хрущева на XX съезде КПСС, разоблачающей культ личности Сталина, были освобождены миллионы заключенных, и Яков в их числе. Позже он сдружился с группой бывших зеков, переживших то же, что пришлось пережить ему самому. Они помогали друг другу приспособиться к жизни вне лагерей и тюрем, вместе растили детей и продолжали ненавидеть систему, искалечившую их судьбы.

Некоторые из них озлоблялись все сильнее и сильнее. Они постоянно, со все нарастающей горячностью говорили о терроре, о необходимости что-то делать, что-то взрывать, дать выход своему враждебному отношению к системе.

Однажды в начале шестидесятых годов один из членов их группы решил взорвать бомбу. Крамер был против этого. С помощью друга, работавшего на том же опытном заводе, что и он сам, тот парень сумел достать все необходимое для простейшей бомбы ТНТ. Собрав ее, он оставил бомбу в чемодане на улице Горького. Взрыв получился несколько сильнее, чем ожидал террорист, пострадало несколько невинных людей, случайно оказавшихся рядом. Парень отправил тогда письмо репортеру американского телеграфного агентства, известному посвященными советскому правительству статьями, пестрящими далеко не литературными эпитетами.

Все это произошло несколько десятков лет назад. И самым удивительным в этой истории было то, что этого парня, террориста, так и не поймали.

– Но иногда, – произнес, закончив свой рассказ, Яков, – такие вещи просто необходимы.

– Да, – согласился с ним сын, глядя прямо перед собой пустым взглядом. – Иногда они необходимы.

В тот вечер Стефан решился ступить на путь терроризма, а позже они с отцом разработали план террористической операции по освобождению Абрама.

Стефан приехал к отцу, и они сидели на кухне. Сони дома не было, она ушла в гости к друзьям. Это было хорошо: Яков считал, что ее ни в коем случае нельзя вмешивать в это дело.

– Абрама можно освободить только таким путем, – сказал Стефан. Он был тощий и длинный, его бумажный свитер был ему явно мал, он постоянно нервно поддергивал короткие обтрепанные рукава.

– Но мы не можем потребовать, чтобы они выпустили Абрама, – возразил ему отец. – Они сразу поймут, кто за этим стоит, поймут, что это мы.

– Нет. В этом-то и заключается прелесть моего плана. Мы потребуем освобождения всех политзаключенных этой психушки. Нас никто не заподозрит, ведь их десятки.

– Ты прав, – подумав, согласился отец. – А требование мы пошлем лично Горбачеву. Да. «Освободите людей, и насилие будет прекращено. Если нет – мы сделаем публичное заявление». Кремль вынужден будет сдаться хотя бы для того, чтобы защитить собственные шкуры. Это в их интересах.

– Но почему письмо должно быть направлено лично Горбачеву?

– Потому что тогда Кремль сможет принять наши требования, не запятнав при этом своей репутации, не проявив открыто своей слабости. Тогда они смогут быть уверены, что не спровоцируют очередного акта терроризма.

– Понятно, – сказал Стефан, опять поддергивая рукава.

– Но как же быть, ведь мы ничего не знаем о том, как делаются эти бомбы?

Помолчав минуту, Стефан произнес:

– Я знаю. Не хочу сказать, что знаю очень много… но кое-что я узнал об этом в тюрьме.

Яков горько рассмеялся.

– Да, ты не зря сидел в тюрьме. Но ведь без необходимых деталей…

– Я все достану.

Отец изумленно покачал головой.

– Вопрос в том, где мы произведем взрыв, – сказал Стефан.

– Мы должны привлечь как можно больше внимания, – размышляя, произнес отец. – Наше правительство удивительно хорошо умеет скрывать подобные происшествия, делать вид, что ничего не произошло. Необходимо, чтобы при этом присутствовало как можно больше народу. И место должно быть символическое. Ну, например, Красная площадь, станция метро, Центральный телеграф, – уточнял отец. – Или, например, один из московских лидеров, прославившихся чем-нибудь действительно мерзким.

– Борисов! – вдруг воскликнул Стефан.

Борисов, глава отдела органов управления при ЦК КПСС, был известен как один их наиболее реакционных представителей привилегированного класса советской номенклатуры. Больше, чем кто-либо во властных структурах СССР, он ратовал за использование психиатрических больниц с целью подавления инакомыслия. И сейчас, когда большинство политзаключенных были выпущены из психушек, Борисов прилагал немало усилий ради восстановления этой подлейшей формы наказания. Многие люди считали, что со времени смерти Сталина Борисов был одним из самых страшных людей в советском правительстве, настоящий изверг рода человеческого.

– Да, ты прав, – согласился отец. – Это такая сволочь!

– Мы узнаем его адрес, – сказал Стефан. – Не думаю, чтобы это было слишком трудно.

– Стефан, – Яков невольно дотронулся до шрама, изуродовавшего его нос, губы, веко, – что мы делаем?.. Я уже слишком стар для всего этого.

Стефан поджал губы. Ему вдруг стало холодно, спина покрылась гусиной кожей.

– Это мое дело, – произнес он. – И я это сделаю.

Внезапно входная дверь распахнулась, напугав их обоих.

Это вернулась Соня.

– О, простите, пожалуйста, – сказала она. – Я, кажется, помешала вашей беседе.

– Вовсе нет, дорогая, – нежно заверил ее Крамер. – Мы уже заканчиваем.

21
Москва

Согласно инструкции милиционер, сидящий в тесной будке у дома № 26 по Кутузовскому проспекту, был обязан сообщать обо всех подозрительных незнакомцах, появившихся в его поле зрения. Ведь он охранял не кого-нибудь, а членов ЦК КПСС. Но поднимать трубку ему приходилось очень редко. Обычно он сидел в своей будке, следя, чтобы во въезжающих на стоянку машинах сидели штатные водители. Он знал их всех в лицо. Милиционер дружески кивал им и пропускал во двор. В этом в основном и заключались его обязанности.

Работенка была не из лучших. Зимой в будке было холодно, бедняге приходилось надевать по две пары длинных милицейских перчаток.

Вообще-то охранники не отличаются особой любовью к чтению, но у сидевшего на этом посту не было особого выбора. Поэтому он почитывал «Правду», «Известия», «Вечернюю Москву» и время от времени кивал проезжающим мимо будки водителям. Была уже полночь, машин было немного.

В три часа ночи появился другой часовой, вышедший на вторую смену. Они поболтали несколько минут, почти не глядя на улицу. Да там никого и не было. И вдруг на стоянке появился человек.

Это был Стефан Крамер. На нем было стеганое пальто. Он шел усталой, вялой походкой рабочего, который предпочел бы лежать дома в теплой постели, а не шататься по холодным улицам.

Конечно, если бы часовые заметили его, он бы не избежал расспросов. Но Стефан мог бы сказать, что сломался один из этих чертовых лифтов. Его срочно вызвали чинить, просто вытащили из кровати. Что-то случилось или с подъемным кабелем, или со стропом, или с нижней платформой. Бедолага управляющий и сам толком не знает. А что, разве охрану не предупредили о его приходе?

И, вернее всего, часовые, больше всего заботящиеся о том, как бы не слететь с работы, предпочтут пропустить этого парня. Ведь в противном случае им пришлось бы выслушивать ругань этих гомиков из ЦК, которые, Боже упаси, вынуждены спускаться с третьего этажа пешком.

Но Стефана никто не остановил. Черная «Волга» стояла в самом углу стоянки, именно там, где Крамер и ожидал ее найти. Несколько дней назад он снова встретился со своим старшим товарищем по тюрьме и попросил его найти кого-нибудь, кто может дать сведения о жителях этого дома. Анатолию удалось познакомиться с одним из автослесарей, работающих на этой стоянке, который знал, где Сергей Борисов ставит свою машину.

«Волга» стояла вне поля зрения охранников в будке. Это очень хорошо. Его никто не видит.

Стефан скользнул под машину и немедленно принялся за работу. Асфальт был очень холодный.

При каждом выдохе из его рта вырывалось облачке пара.

Еще раньше Крамер слепил из пластика, полученного от Федорова, две колбаски и принес их сейчас с собой. Каждая их этих колбасок соединялась со своим капсюлем, а они, в свою очередь, были подсоединены к радиопередатчику, похожему на те, которыми пользуются врачи «скорой помощи» на Западе. Микрофон передатчика, обычно издающий короткие звуковые сигналы, был снят и заменен электрическим реле. Получив сигнал, который можно было передать с расстояния в несколько сот километров, в реле сработает переключатель, цепь замкнется и машина взлетит на воздух.

Стефан прилепил одну колбаску под баком с бензином, вторую – под бампером и тщательно проверил, не высовываются ли где проводки.

Первая часть работы была выполнена.

Сантиметр за сантиметром он переполз из-под «Волги» Борисова под следующую машину, затем дальше и дальше, пока не достиг места, не видного ни из караульной будки, ни из дома. Уйти со стоянки было гораздо большей проблемой, лучше было не рисковать и избежать расспросов. Поэтому, следуя совету бывшего сокамерника, остаток ночи Крамер провел в дворницкой, под лестницей.

Проделав большую работу, Крамер немало узнал о привычках Борисова. Опять помог Федоров. Через него Стефан получил сведения о том, когда обычно приходит шофер Борисова. И когда сам мерзавец выходит из дома. И которая из множества черных «Волг» на стоянке у дома № 26 на Кутузовском проспекте принадлежит ему. И когда в будке происходит смена караула.

В половине седьмого утра, когда прибыла утренняя смена телохранителей, Стефан вышел со двора с небольшой группой людей из ночной смены.

Следующий час он провел в старой отцовской машине, в квартале от цековского дома. С этого места Крамер мог видеть всех входящих и выходящих со двора. Ровно в семь тридцать появился шофер Борисова.

Водитель был молодым парнем с простоватым русским лицом. Он выглядел как добропорядочный семьянин и отец двух-трех очаровательных малышек. Стефан очень пожалел, что этому бедняге суждено было погибнуть, он вовсе не выглядел чудовищем. Но ничего нельзя было поделать. Борисов должен был умереть во что бы то ни стало.

Итак, Стефан принял эту страшную идею – идею убийства невиновного.

В семь сорок (всего лишь на пять минут позже, чем предсказывал Федоров) Борисов в сопровождении шофера вышел из дома. Крамер узнал его. Он не раз видел этого человека на фотографиях в газетах. Это был пухлый самоуверенный мужчина в дорогом костюме, явно купленном лет пять-шесть назад. С того времени он сильно поправился.

Шофер подошел вместе с Борисовым к «Волге» и, присев, заглянул под нее. Это была всего лишь привычка, так как смешной была сама мысль, что кто-то мог проникнуть на стоянку ЦК и что-нибудь сделать со стоявшей там машиной. В России такое случалось очень редко, если вообще когда-нибудь случалось.

Ничего не заметив, шофер сел за руль.

Стефан видел, как «Волга», опередив серебряный «мерседес», выехала со двора; как шофер кивнул милиционеру в будке, затем машина влилась в поток транспорта, текущий по Кутузовскому проспекту. Стефан последовал за ней, держась на большом расстоянии. Он и так знал маршрут движения Борисова, поэтому рисковать не было смысла.

При мысли о том, что ему сейчас предстояло совершить, о значимости этого, Крамеру стало не по себе. Но он отлично понимал, что если сейчас дело не будет сделано, то они могут обнаружить бомбу. И вся операция сорвется.

Борисовская «Волга» свернула с Кутузовского проспекта на одну из главных магистралей города, Калининский проспект, и остановилась перед светофором, Борисов был поглощен чтением каких-то документов.

Стефан быстро вкрутил десятисантиметровую антенну в передатчик и положил палец на кнопку.

Зажмурив на секунду глаза, он увидел лицо своего брата.

– За тебя, Абрам, – прошептал Стефан и отправил сигнал.

Раздался оглушительный грохот, слышный на сотни километров. «Волга» превратилась в огненный шар и раскололась надвое. Раскаленные осколки разлетелись в разные стороны. Поднялся чудовищный столб дыма. Прохожие с изумлением смотрели на происходящее. Дело было сделано.

Один из обломков упал на тротуар недалеко от второго секретаря американского посольства в Москве Эндрю Лэнгена, который на самом деле являлся сотрудником русско-советского подразделения оперативного отдела ЦРУ. Лэнген не слишком хорошо разбирался во взрывах, но недавно он посещал в управлении семинар по терроризму. И, так как он был очень сообразительным человеком, то быстро подобрал осколок, чтобы позже провести его анализ. Еще долго после этого у него болела сильно обожженная рука.

Практически все газеты мира – от всемирно известной лондонской «Ньюс оф зе уорлд» до мелких бульварных листков, от парижской «Ле монд» до гамбургской «Билд Цайтунг» – поместили на первых страницах сообщения о взрыве на Калининском проспекте. «Убийство красного босса» – такой заголовок, набранный огромными буквами, украсил номер «Зе Уолл-стрит джорнал», в колонке новостей появилась заметка, сообщающая со свойственной для газеты сдержанностью, что «в результате взрыва бомбы, установленной в автомобиле, погиб известный советский чиновник Сергей И. Борисов. Ни одна группа не взяла на себя ответственность за взрыв». А «Нью-Йорк таймс» поместила на дополнительных страницах большую статью, содержащую анализ происшедшего, сделанный экспертом-советологом из института Харримэна при Колумбийском университете, в которой он пространно говорил о внутренней оппозиции в Кремле. Тэд Коппел посвятил убийству статью в «Найтлайн». И только ТАСС, известное советское телеграфное агентство, ставшее в последние годы очень смелым и откровенным, даже вскользь не упомянуло о взрыве в самом центре Москвы.

22
Москва

У советского Президента Михаила Сергеевича Горбачева нет официальной резиденции. Ни Белого дома, ни Букингемского дворца. Он живет или в Москве, или на одной из своих дач: в Подмосковье или на побережье Черного моря.

Причем, в отличие от своих предшественников, в основном сидевших в самой Москве, в доме № 26 по Кутузовскому проспекту, он предпочитал проводить время на даче, расположенной на запад от столицы по Рублевскому шоссе.

Горбачев пригласил гостей на позднее время. Они должны были прибыть уже после полуночи, хотя обычно он не засиживался допоздна и ложился спать не позже одиннадцати.

Кроме того, никто не мог припомнить, чтобы Президент устраивал деловые встречи на своей даче. Поэтому все трое приглашенных отлично понимали, что дело чрезвычайно серьезное. Они просто дрожали от нетерпения.

Три ЗИЛа медленно проехали мимо запрещающих табличек, затем каждая машина была остановлена двумя вооруженными охранниками, которые, проверив документы пассажиров, пропустили их. Несколькими минутами позже, уже возле самого дома, всех троих обыскали, чтобы они не пронесли оружие.

Председатель КГБ Андрей Павличенко, один из самых верных соратников Горбачева Анатолий Лукьянов и ближайший союзник Президента, член Политбюро Александр Яковлев тихо вошли в дом. Пройдя через гостиную, отделанную Раисой Горбачевой дорогими английскими тканями, они прошли прямо в кабинет Президента.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он. – Присаживайтесь.

Горбачев указал на стулья.

Когда прибывшие расселись, он начал говорить. Было видна, что Президент сильно взволнован.

– Я очень сожалею, что вынужден был оторвать вас от любимых жен и любовниц. – Он коротко улыбнулся. – Но вы те немногие, кому я могу доверять. И я нуждаюсь в вашем совете.

Все присутствующие понимающе кивнули.

– Дело очень серьезное. В Москве за последнее время совершен уже второй акт терроризма. За последние две недели. – Горбачев знал, что его гостям известно об убийстве Борисова. – Из всех членов Политбюро я могу полностью доверять только вам троим. И мне нужна ваша помощь. – Он обратился к новому шефу КГБ: – Андрей Дмитриевич, насколько я знаю, вы были очень дружны с Сергеем Борисовым.

Павличенко вспыхнул и закусил губу. Он опустил голову, затем резко поднял ее и произнес:

– Да, это правда.

Александр Яковлев, лысеющий мужчина в затемненных очках на толстом носу, воскликнул:

– Да разве это возможно, чтобы подобные акты совершались обычными диссидентами? Разве такое возможно?

– Нет, – как-то застенчиво прервал его председатель КГБ.

– У вас есть основания на это заявление? – спросил Горбачев.

Павличенко закусил губу и нехотя произнес:

– На заседании Политбюро я уже говорил, что бомба была сделана с применением взрывчатого вещества состава «С-4», который производится в США.

– Да, но ведь… – нетерпеливо прервал его Лукьянов.

– Я еще не закончил. – Павличенко глубоко и нервно вздохнул и потер ладонью подбородок. – Мои люди очень хорошо поработали. И они предоставили мне заключение, которого я предпочел бы не видеть. Состав взрывчатки не просто «С-4». Это особый, уникальный состав. – Он обвел взглядом всех сидящих в комнате, посмотрел на Горбачева и произнес: – Его производят специально и только для ЦРУ.

Выражение крайнего изумления появилось на лице Президента не сразу. В глазах промелькнул страх. Горбачев ровным голосом спросил:

– И что вы сами об этом думаете?

– Американцы должны были бы сойти с ума для того, чтобы копать под вас. Но это предполагает обычную логику с позиции силы. – Председатель КГБ был очень серьезен.

– Я не совсем вас понял, – сказал Яковлев.

– Сейчас напряженность между Москвой и Вашингтоном очень снизилась. Она самая низкая за весь послевоенный период. Ну кто в Вашингтоне, будучи в здравом уме, может хотеть вашего смещения с поста Президента СССР?

Горбачев пожал плечами.

– Я думаю, найдется немало людей, которые предпочли бы, чтобы я сидел где-нибудь в Ставрополе, перекладывая бумажки.

– Несомненно, – заметил Павличенко, – но не в Вашингтоне.

– Не удивлюсь, если и там тоже, – ответил Горбачев.

– Например, представители военно-промышленного комплекса, – предположил Лукьянов, чье знание Америки было не слишком доскональным.

– Ну ладно, – сказал Павличенко, – предположить мы можем все, что угодно. Реакционеры, воспитанные на устаревших принципах «холодной войны», найдутся везде. Таков, например, весь аппарат КПСС и практически все члены Политбюро, которые сейчас на грани потери всех привилегий. Да, это не вызывает сомнений.

– Но… – начал Горбачев.

– Я считаю, что терроризм вполне может координироваться непосредственно американской разведкой. И я думаю, что американцы могут – я подчеркиваю, могут – работать в тесной связи с их единомышленниками из СССР. Возможно, и очень высокого ранга. Я хочу сказать, что в нашей стране могут быть силы, в чьих интересах было бы избавиться от нас.