Текст книги "Одна отвергнутая ночь (ЛП)"

Автор книги: Джоди Эллен Малпас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Подняв руки, ладонями с силой тру уставшие глаза в надежде стереть яркие образы, не только этой ужасной сцены, но и всех срывов Миллера и ужасающую картинку, в которой он нюхает кокаин. Веду себя наивно и амбициозно.

– Я принесу лед, – шепчет Миллер, голос у него звучит таким же жалким, какой я себя чувствую. Он берет мою руку и осторожно кладет ее вместо своей на щеку, прежде чем поднимается с пола.

– Нет, – хватаю его за запястье, останавливая. – Не уходи.

Надежда, вспыхнувшая в его пустых глазах, пробуждает чувство вины. Он садится на корточки и кладет ладони мне на колени.

– Ты принимаешь кокаин, – говорю, не ставя это под вопрос. Отрицать не имеет смысла.

– Нет, с тех пор, как встретил тебя, Оливия. Я много чего не делал с тех пор, как тебя встретил.

– Ты вот так просто взял и остановился? – Знаю, что кажусь циничной, но ничего не могу поделать.

– Вот так просто.

– Насколько все плохо?

– Это важно? Я бросил.

– Для меня важно. Как часто ты употребляешь?

– Употреблял. – Его желваки ходят ходуном, глаза зажмуриваются. – Время от времени.

– Время от времени?

Синева его глаз не спеша возвращается, в них плещется сожаление, боль ….. стыд.

– Это помогало мне проходить через….

Я выдыхаю:

– Боже.

– Ливи, у меня никогда не было причин прекращать делать вещи, которые я делал. Все просто. Ничего из этого мне больше не нужно. Теперь, когда у меня есть ты.

Я опускаю глаза, смущенная, шокированная и уязвленная.

– Кто тебя будет мучить?

– Много кто, – он нервно смеется, отчего я снова поднимаю к нему взгляд. – Но я никогда не сдамся. Я сделаю все, что ты захочешь, – клянется он.

– Обратись к врачу, – выпаливаю, не подумав. – Прошу. – Он, вероятно, не сможет справиться со всем этими проблемами. Невозможно, чтобы ему нельзя было помочь. И мне плевать, если ему это говорили прежде.

– Мне не нужен врач. Мне нужно, чтобы люди перестали совать свой нос. – Его челюсть стиснута, просто упоминание вмешивающихся людей выводит его из себя, и это очень беспокоит. – Мне нужно, чтобы люди перестали заставлять тебя слишком много думать.

С грустной улыбкой качаю головой. Он не видит.

– Я могу справиться с теми, кто вмешивается, Миллер. – Я должна. Миллер принимает их всех слишком близко к сердцу. Может, это паранойя. Наркотики делают людей параноиками, так ведь? Я представления не имею, но это проблема, и она может быть решена, я уверена. – Расстраиваешь меня ты.

Его руки прекращают успокаивающие поглаживания на моих коленях.

– Я? – спрашивает он тихо.

– Да, ты. Твоя вспыльчивость. – Ненависть Кэсси неприятна и озадачивает, но не она заставляет меня чувствовать такое отчаяние. Это делает он. – Я могу тебе помочь, но ты должен помочь себе сам. Тебе необходимо обратиться к врачу.

Синева в его глазах становится глубже, когда он изучает мое лицо, и он опускается на колени. Я смотрю на него, погружаясь в спокойствие, которое всегда предлагает его многозначительный взгляд, и сейчас, даже когда мы в такой сумятице – когда Миллер в таком беспорядке – комфорт, который я чувствую, неизмерим. Он сжимает мои бедра, после чего берет мои руки в свои и костяшками подносит к своим мягким губам, все это время не разрывая связь наших глаз.

– Оливия, ты понимаешь степень моих чувств к тебе? – Его глаза закрываются, лишая меня комфорта, благодаря которому я, отчасти, выживаю. – Понимаешь?

– Открой глаза, – ласково прошу я, и с придающим силу вдохом, он не спеша их открывает. – Я понимаю степень моих чувств к тебе. Если это то, что ты чувствуешь ко мне, то я понимаю. Понимаю, Миллер. Но ты не видишь меня, набрасывающейся на каждого, кто нам угрожает. Нашего единого фронта достаточно. Позволь нам обсуждать все.

Эмоциональная боль накрывает его лицо, от чего губы сжимаются в плотную линию, а глаза снова закрываются.

– Я не могу это контролировать, – признается он, опуская лицо на мои колени. Он прячется, пристыженный своим признанием. Я знаю, что он теряет контроль, но он должен попытаться остановиться. Я разрываю контакт наших рук и зарываюсь пальцами в его мокрые волосы, своими прикосновениями поглаживаю его затылок. Его ладонь ложится мне на поясницу и отчаянно ее сжимает, он перемещается так, что теперь его щека прижимается к моему бедру. Он смотрит вникуда невидящим взглядом, я теперь прикасаюсь к его щеке, ласково очерчивая контуры его профиля, надеясь, что мои прикосновения окажут на него хотя бы отчасти тот эффект, что он оказывает на меня.

Умиротворение.

Комфорт.

Силу.

– Все, что в детстве было моим, у меня забирали, – шепчет он, своим намеком на желание поделиться своим прошлым забирая у меня способность дышать. – У меня было немного вещей, но то, что было, было мне дорого и оно было моим. Только моим. Но его у меня всегда забирали. Все было неважным.

Я улыбаюсь тоскливо.

– Ты был сиротой, – я говорю это, как факт, потому что Миллер только что по-своему мне об этом сказал. Нет нужды упоминать фотографию.

Он кивает:

– Сколько себя помню, я был в приюте для мальчиков.

– Что случилось с твоими родителями?

Он вздыхает, и я тут же понимаю, что об этом он не говорил никогда.

– Моей матерью была молоденькая ирландка, которая бежала из Белфаста.

– Ирландка, – выдыхаю, видя теперь ярко-синие глаза Миллера и его темные волосы такими, какие они есть – типично ирландскими.

– Слышала когда-нибудь о приюте имени Магдалены? – спрашивает он.

– Да, – выдыхаю, ужаснувшись. Монахини Магдалены принадлежали католической церкви и были призваны служить Господу, очищая девушек, которым не повезло попасться в их лапы – или кого отправляли туда стыдившиеся их родственники, зачастую беременных.

– Она, очевидно, сбежала. Приехала в Лондон, чтобы родить меня, но ее родители, в конечном счете, нашли ее и вернули обратно в Ирландию.

– А ты?

– Они подбросили меня в приют, чтобы вернуться домой, избежав позора. Никто не должен был знать о моем существовании. Я никогда не был душой компании, Оливия. Скорее одиночкой. Не находил с другими общего языка, и, как результат, большую часть времени проводил в темной кладовке.

Распахиваю глаза от осознания всей картины. Я чувствую отвращение, но, по большей части, грусть. Особенно, видя, как ему стыдно. Ему нечего стыдиться.

– Они запирали тебя в кладовке?

Он кивает едва заметно:

– Я не вписывался.

– Мне жаль, – произношу на полном вины выдохе. Он по-прежнему не вписывается, только со мной.

– Не надо, – он ладонью проводит вверх по моей спине. – Не только тебя бросили, Оливия. Я знаю, каково это, и это только очень маленькая часть того, почему я тебя никогда не оставлю. Крохотная часть.

– И еще потому, что я твоя собственность, – напоминаю ему.

– И потому что ты принадлежишь мне. Моя самая сокровенная собственность, – утверждает он, поднимая голову и находя мой подавленный взгляд. У него все отбирали. Я понимаю. Он мягко улыбается, видя мою грусть. – Моя сладкая девочка, не надо из-за меня расстраиваться.

– Почему? – Конечно, я буду из-за него расстраиваться. Невероятно грустная история, а ведь с этого гнусная жизнь Миллера только началась. Все это ломает – сирота, бездомный парень, мужской эскорт. Есть моменты, которые связывают эти ступени жизни Миллера, и я до смерти боюсь их услышать. То, что он рассказал мне, словесно и эмоционально, повело меня к краю агонии и грусти. Знание связующих моментов этих ключевых точек, возможно, разобьет мое влюбленное сердце уже без права восстановления.

Тепло скользит вверх по спине, бокам и рукам, пока, согрев ключицу, не останавливается на моей шее.

– Если моя история неприкаянности длиною в двадцать девять лет привела меня к тебе, каждая невыносимая ее часть стоила того. Я бы прожил ее снова, не мешкая, Оливия Тейлор, – он наклоняется и сладко целует меня в щеку. – Прими меня таким, какой я есть, сладкая, потому что этот гораздо лучше того, кем я был.

В горле образуется ком, от которого дышать становится слишком трудно. Слишком поздно. Мое сердце уже разорвано, так же как и сердце Миллера.

– Я люблю тебя, – шепчу жалобно. – Так сильно тебя люблю.

Зияющая дыра в сердце становится еще больше, когда я вижу, как едва заметно дрожит подбородок Миллера. Он удивленно качает головой, после чего поднимается, заявляя права на все мое тело, и прижимает к себе, даря самое сильное его за всю историю существования его.

– Я благодарю за это всех святых, а я не религиозный человек.

Дыша во влажные волосы, прилипшие к его шее, я закрываю глаза и впитываю каждый изгиб его тела, принимая все, что он дает, и отвечаю тем же. Моя сила вновь со мной, она больше, чем когда-либо, а по венам бежит решительность. Он не согласился увидеться с врачом или с консультантом, но мое теперь более широкое понимание этого сбивающего с толку мужчины и его признания – лучшее начало. Помочь ему, вытянуть его из его идиотского доморощенного пути будет легче теперь, когда я вооружена всем знаниями, необходимыми, чтобы его понять.

Вмешательства казались бы несущественными, если бы не крайние реакции Миллера на их источники. Он воспринимает меня как его собственность, а их как тех, кто хочет меня у него забрать. В идеальном мире все эти докучливые идиоты исчезли бы по моему волшебному щелчку, но, учитывая, что мы живем не в такой волшебной реалии, нужно найти другие варианты. Самый первый из них – это держать вспыльчивость Миллера под контролем, к тому же стало вполне очевидно, что докучливые люди не просто вмешиваются, они делают это постоянно. Он всегда будет восприимчив к вмешательствам, когда люди будут пытаться отобрать его собственность – его самую сокровенную собственность. Для него нормально вот так реагировать.

Мои кости в объятиях Миллера сжаты до пределов раздробления, то же самое с легкими. Я впитываю роскошь его и наслаждаюсь ей, но мое истощенное тело и измученное сознание отчаянно нуждаются в отдыхе. Мы все еще в «Ice», помехи слоняются поблизости, мы оба мокрые и растрепанные, а Миллер еще не сделал свою работу.

Я едва слышно взвизгиваю в объятиях, побуждая его сбавить обороты так, чтобы я могла на него посмотреть. Вижу взгляд, соответствующий моей усталости.

– Я бы хотела, чтобы ты забрал меня в свою постель, – говорю я тихо и оставляю на его губах ласковый поцелуй.

Он мгновенно приходит в движение, отпуская меня и уравновешивая, после чего уходит в кабинет и возвращается до того, как у меня появляется шанс последовать за ним, застегивает сухую рубашку – все пуговицы не в тех петельках.

– Рубашку? – спрашивает он, бегло осмотрев меня с голову до ног. – Да, – отвечает себе за меня, разворачивается и снова исчезает из виду. Вздыхаю и иду за ним, на этот раз сталкиваясь с ним в дверях. – Надень это, – командует он, расправляя рубашку.

– Мне нечего надеть вниз.

– Оу. – Он хмурится и нерешительно смотрит на рубашку. Я бы не вышла отсюда в одной только рубашке Миллера, даже если бы он позволил, в чем я сильно сомневаюсь.

Беру рубашку и кладу на столик неподалеку.

– Просто забери меня домой. – Я на грани обморока.

Он вздыхает, касаясь меня в привычном жесте.

– Как пожелаешь.

Он ведет меня из клуба, точно зная, что Кэсси и Тони наблюдают за нами, но наша явная близость говорит сама за себя – нет нужды в словах или злобных победных улыбках. Миллер сажает меня в свой «мерседес», режим подогрева увеличен для обоих пассажиров, мы едем к Миллеру в тишине. Он прикасается ко мне почти всю дорогу, не готовый потерять контакт, пока мы не останавливаемся на подземной стоянке его многоэтажного дома, и ему не приходится отпустить меня, выходя из машины. Я остаюсь на месте, в тепле и уюте пассажирского сиденья, пока Миллер не берет меня на руки и не несет десять лестничных пролетов к черной блестящей двери, которая дарит нам уединение.

– Позвони бабушке, – велит он, усаживая меня на стул. – А потом мы примем ванну.

С этим предложением весь мой оптимизм рассеивается. Принимать ванну с Миллером за гранью блаженства, так же как и его в его постели, и прямо сейчас я предпочитаю последнее.

– Я так устала, – вздыхаю, доставая из сумки телефон. Я едва нахожу в себе силы поговорить с Нан.

– Слишком устала для ванны? – его лицо омрачено недовольством. У меня нет сил даже почувствовать себя виноватой.

– Утром? – делаю попытку, думаю, что мои волосы, высохнув, превратятся в беспорядок к тому времени, как я посплю на них, как и у Миллера. Эта картинка в голове рисует на моем безжизненном лице небольшую улыбку.

Он раздумывает пару секунд, подушечкой большого пальца проводит по моей брови, следя за этим движением усталыми глазами.

– Пожалуйста, позволь мне помыть нас. – Лицо умоляющее. Как я могу отказать?

– Ладно, – соглашаюсь.

– Спасибо. Оставлю тебя поговорить с бабушкой, а я пока наполню ванну. – Поцеловав меня в лоб, он разворачивается, чтобы уйти.

– Мне не нужно уединение, – возражаю, а в голове возникает вопрос: о чем, он думает, мы можем говорить. Мое заявление останавливает его, и он задумчиво кусает губу. – С чего ты решил, что мне нужно уединение?

Он пожимает совершенными плечами, а в идеальных глазах вместо усталости загорается озорство. Я осторожно улыбаюсь при виде признаков игривого Миллера.

– Не знаю, – говорит он. – Может, вы захотите обсудить мою задницу.

Самая глупая улыбка в мире расползается по моему лицу:

– Я бы сделала это и в твоей компании.

– Не смей. Я буду смущаться.

– Нет, не будешь.

Яркая улыбка стирает всю его тоску, что только оставалась, вскружив мне голову.

– Звони бабушке, сладкая. Я хочу принять ванну и спрятать мою привычку под одеялом.

Глава 23

Я слышу голоса. Нечетко, но слышу. Комната освещена только тусклыми огнями ночного Лондона. Если бы не знала достаточно хорошо, то подумала бы, что нахожусь на балконе и смотрю на город, но это не так. Я на потертом диване Миллера перед огромным стеклянным окном, обнаженная и прикрытая только кашемировым пледом – там, где нужно.

Сажусь, подтягивая плед, и моргаю, прогоняя усталость, попутно зеваю и потягиваюсь. Этот вид и моя сонливость отвлекают меня от голосов, которые я слышала пару секунд назад, а потом едва повышенный и взволнованный голос Миллера напоминает мне о его отсутствии на диване. Я встаю и, как можно тщательней завернувшись в плед, иду по деревянному полу к двери, бесшумно ее открываю и прислушиваюсь. Он снова говорит тихо, но кажется раздраженным. В последний его ночной звонок он исчез. Вспышки нашей встречи в отеле моментально взрываются в моей голове, я вздрагиваю. Не могу так о нем думать. Мужчина, с которым я встретилась в номере отеля, не тот Миллер Харт, которого я знаю и люблю. Ему нужно поменять номер телефона, чтобы все те женщины не могли с ним связаться. Он больше вне зоны доступа, хотя я с сожалением должна признать, что они этого еще не знают.

Иду на звук его приглушенного голоса, слова становятся более отчетливыми по мере того, как я приближаюсь, пока не останавливаюсь в дверях его кухни и не вижу на его обнаженной спине красные полосы, оставленные Кэсси.

– Я не могу, – говорит он решительно и непреклонно. – Просто невозможно. – Его слова наполняют меня чувством гордости, но потом он садится на стул, открывая моему взгляду еще одного человека в кухне.

Женщину.

Выпрямляю спину.

– Что? – спрашивает она с очевидным удивлением.

– Обстоятельства изменились, – он поднимает руку и ладонью проводит по волосам. – Извини.

Я задыхаюсь. Это все? Он официально уходит?

– Я не приму «нет» в качестве ответа, Миллер. Ты мне нужен.

– Тебе придется найти кого-то другого.

– Извини! – Она смеется, устремляя взгляд мимо сидящего на стуле Миллера ко мне, стоящей в дверях.

Я отскакиваю, прячась из виду, как будто она уже меня не увидела. Она в возрасте, но очень привлекательная, ее пепельного цвета волосы уложены в идеальный пучок, в руках бокал вина. У нее длинные красные ногти. Это все, что я успела разглядеть перед тем, как глупо спрятаться, и теперь, чувствуя себя дурочкой, разворачиваюсь, чтобы уйти в спальню, отчаянно пытаясь унять бешеный стук сердца. Он ей отказывает. Нет необходимости вмешиваться, и я отчетливо помню, что Миллер говорил: чем меньше людей знают обо мне, тем лучше. Мне это ненавистно, но я должна подчиниться, даже учитывая то, что понятия не имею, к чему мы идем.

– Так-так, – слышу ее спокойный голос, пока сама, ссутулившись, сбегаю. Знаю, что она меня увидела, и все же крохотная, глупая часть меня надеялась, что я бесшумно отпрыгнула до того, как ее глаза-бусинки меня заметили.

Ошибка.

Теперь я чувствую себя любопытной Варварой, тогда как это она посреди ночи ворвалась в дом Миллера. Она тоже собирается дать мне его визитку и сказать, чтобы я ее сохранила? Предложит поделиться? После всего, я могу содрать с нее шкуру.

– Что? – от голоса Миллера я напрягаюсь еще больше.

– Ты не говорил, что не один здесь, дорогой.

– Не один? – Он кажется сбитым с толку, и, понимая, что полностью раскрыта, я возвращаюсь, чтобы ответить за свои действия, как раз в тот момент, когда Миллер оборачивается, чтобы понять, что так привлекло внимание его гостьи. – Ливи. – Стул со скрипом проезжает по мраморному полу, когда он резко встает.

Чувствую себя неловко и глупо, стоя, закутавшись в плед, с растрепанными волосами и босыми, нервно переминающимися, ногами.

Миллер на грани, что неудивительно, а вот женщина в его кухне выглядит заинтересованной, расслабленно облокотившись на спинку стула с бокалом вина у красных губ.

– Так мы теперь встречаемся дома? – фыркает она.

Миллер игнорирует ее и подходит ко мне, поспешно разворачивает в своих руках и осторожно подталкивает к выходу из кухни.

– Позволь мне отвести тебя в постель, – шепчет он.

– Одна из них? – спрашиваю, позволяя себя увести. Я уже знаю, что так. Могу сказать это по ауре превосходства вокруг ее уверенной персоны и по дизайнерской одежде.

– Да, – отвечает он натянуто. – Я избавлюсь от нее и приду к тебе.

– Почему она здесь?

– Потому что позволяет себе лишнее.

– Это я вижу, – соглашаюсь.

– Дорогой! – ее кокетливый высокомерный голос производит тот же эффект, что и тот, последней клиентки Миллера. Я напрягаюсь в его руках, и он напрягается тоже. – Не прячь ее из-за меня.

– Я ее не прячу, – выплевывает он через плечо, выпрямляясь. – Я буду через минуту, София.

– Буду ждать с нетерпением.

Только при упоминании ее имени и ее последующих высокомерных словах я замечаю ее акцент. Определенно европейский. Он смутный, но заметный. Она как та женщина из ресторана «Quaglino’s», разве что наглее и самоувереннее, я не думала, что такое вообще возможно.

Приведя меня в свою комнату, он отбрасывает чистые покрывала и опускает меня на постель, нежно укладывая, целует в лоб.

– Засыпай.

– Ты надолго? – спрашивая, чувствуя себя некомфортно от того, что он возвращается к той женщине. Она нахальная. Мне она не нравится, и уж точно не нравится мысль о том, что она страстно желает Миллера.

– Ты в моей постели и обнажена. – Он убирает с моего лица волосы и кончиком носа трется о щеку. – Хочу мое с моей привычкой. Прошу, дай мне с этим разобраться. Я вернусь так скоро, как только смогу. Обещаю.

– Ладно. – Я отказываюсь прикасаться к нему, потому что отпустить, когда он будет уходить, слишком тяжело. – Сохраняй спокойствие, пожалуйста.

Он понимающе кивает. Еще один поцелуй в губы, и он уходит из спальни, оставив меня наедине с темнотой и мыслями – нежеланными мыслями, мыслями, которые, если я слишком сильно уйду в них, сведут с ума.

Слишком поздно.

Я кручусь и ворочаюсь, прячу голову под подушку, сажусь и прислушиваюсь в ожидании волнительного и желанного возвращения Миллера, внутри закипает злость. Но когда слышу щелчок дверной ручки, ложусь обратно, делая вид, что не провела последние десять минут, сводя себя с ума мыслями о правилах, запретах, наличных деньгах и волнуясь о самообладании Миллера.

Приглушенный свет проникает в комнату и, спустя всего несколько секунд, Миллер прижимается к моей спине, отодвигает мои волосы, открывая шею, и приветствует дорожкой влажных поцелуев вдоль горла.

– Привет, – шепчу, переворачиваясь, наконец счастливая увидеть перед собой его лицо.

– Здравствуй, – он ласково целует меня в кончик носа и глади по голове.

– Она ушла?

– Да, – он отвечает кратко и убедительно, но больше не говорит ничего, меня это устраивает. Хочу забыть, что она вообще здесь была.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю после долгих минут тишины, протянувшейся между нами, ему, кажется, и так хорошо, но я разрушаю ее, вырываясь из мыслей о ночных посетителях.

– Думаю о том, как мило ты смотришься в моей постели.

Улыбаюсь:

– Ты едва меня видишь.

– Я хорошо тебя вижу, Ливи, – возражает он тихо. – Я вижу тебя повсюду, куда бы ни посмотрел, неважно, темно или светло вокруг.

Его слова и теплое дыхание, согревающее кожу лица, полностью меня успокаивают:

– Тяжело?

– Немного.

– Помурлычь мне.

– Я не делаю этого по требованию, – возражает он, выглядя немного смущенным.

– Можешь попробовать?

Он раздумывает несколько секунд, а потом прижимает меня к своей груди, подбородком прижимаясь к моей макушке.

– Ты слишком на меня давишь.

– Давлю помурлыкать?

– Да. – Просто соглашается, вместо мурлыканья целуя мои волосы. Это хороший компромисс, но как только нас окутывает тишина, и мы теряемся в мире спокойствия и уюта, держа друг друга, он выполняет мою просьбу и начинает тихонько мурлыкать, от этого звука я погружаюсь в глубокий, спокойный сон.

***

– Ливи. – Его тихий шепот будит меня, и я пытаюсь перевернуться, но ничего не выходит. – Оливия.

Открываю глаза и вижу искрящийся взгляд синих глаз, его щетина стала еще отчетливее.

– Что?

– Ты проснулась, – он приподнимается на локтях и прижимается ко мне своим стояком, обозначая свое неслабое возбуждение. – Мы можем? – Возможность получить удовольствие от преклонения в стиле Миллера будит меня так, как будто Биг Бен зазвонил прямо у кровати.

– Презерватив, – выдыхаю.

– Сделано. – Его рука опускается вниз по бедрам, между ног, с тихим довольным вдохом встречаясь с моей разгоряченной влажностью. – Видела обо мне сны? – спрашивает он уверенно, упираясь рукой в матрас и отстраняясь.

– Может, и так, – говорю безразлично, а потом он толкается в меня, и все попытки казаться не впечатленной одним этим движением вылетают в трубу. – О-о-о, – стону, тянусь руками и пальцами ласкаю кожу на его шее. Потрясающее чувство наполненности им отправляет меня за грань удовольствия – точно так, как обещал Миллер.

Мне и правда снился он. Снилось, что это навсегда, не только на жизненном пути, но и за его пределами тоже – жизнь совершенной пунктуальности по вечерам, особенно когда он занимается со мной любовью. Я ставлю на задний план требовательную натуру. Она всегда будет меня очаровывать, но гораздо сильнее этого то, что я безвозвратно, безоговорочно, до боли в него влюблена – не важно, кем он был, чем занимался и насколько чертовски сильно он зациклен.

Танец наших тел за гранью удовольствия. Он смотрит на меня с абсолютным обожанием, с каждым расчетливым движением бедер все больше и больше укрепляя мои к нему чувства. Я вся горю, меня трясет, с губ ему в лицо срывается тяжелое, рваное дыхание, а мои руки скользят вниз по его покрытой испариной шее.

– Я до отчаяния сильно хочу тебя поцеловать, – шепчет он, толкаясь глубже, сдерживаясь и тяжело дыша. – Так отчаянно, но я глаз не могу оторвать от твоего лица. Мне нужно тебя видеть.

Инстинктивно сжимаю внутренние мышцы, чувствуя в себе его сильную, уверенную пульсацию.

– Боже, Ливи, ты бы и совершенство заставила устыдиться.

Хочу ответить ему, но вся моя концентрация уходит на то, чтобы двигаться в такт его искусным движениям бедер, каждое уверенное и безупречное, каждый толчок сильный и контролируемый. Бабочки в моем животе готовы двинуться вниз, взорваться и свести с ума всепоглощающими ощущениями, и это не просто физика. Сердце тоже пылает.

Меня вдруг переворачивают, и я оказываюсь на его согнутых в коленях ногах, снова и снова чувствуя, как он меня заполняет:

– Ты идеально мне подходишь, – рычит он, медленно закрывая глаза. – Единственное, что когда-либо было совершенным в моей жизни, – это ты.

Находясь в состоянии эйфории, я все же пытаюсь понять, что он имеет в виду, особенно как человек, помешанный на точности.

– Я хочу быть для тебя идеальной, – заверяю, прижимаясь к нему всем телом, и прячу лицо в изгиб его шеи. – Хочу быть всем, что тебе нужно. – Нет причин этого говорить. В такие моменты, как этот, я вижу расслабленного и спокойного мужчину, не напряженного и замкнутого или непредсказуемого и опасного. Если я смогу забрать некоторые из этих атрибутов из спальни и внести их в жизнь Миллера, когда он не преклоняется мне, тогда я буду делать этого до конца моих дней. Середина вчерашнего дня была идеальным началом.

Отстраняясь и глядя ему в глаза, я, как будто загипнотизированная, вцепляюсь в его волосы и двигаюсь туда, куда он меня ведет. Сила, которую он источает своей нежностью, невероятна, темпы и масштабы его движений сносят крышу. Он выдыхает, прижимаясь к моему лбу своим.

– Сладкая, ты такая и есть. – Он наклоняет голову и обрушивается на мой рот, поцелуй страстный, наши языки сталкиваются и кружат, он, не переставая, приподнимает меня и на себя насаживает. – Ты слишком особенная, Ливи.

– Как и ты.

– Нет, я фальшивка. – Его бедра поднимаются, вырывая из нас обоих одновременный стон. – Боже! – он стонет, поднимаясь на колени, без особых усилий удерживая меня прижатой к нему. Я опускаю голову, вцепляясь ему в спину, в попытке удержать равновесие сцепляю лодыжки. – Не прячь от меня свое личико, Ливи.

Голова слишком тяжелая, я не в вилах ее удерживать по мере того, как давление внутри меня увеличивается и закипает. Я вот-вот взорвусь.

– Близко.

– Прошу, Ливи. Позволь мне смотреть на тебя, – он произносит эти слова с ленивой улыбкой. – Пожалуйста.

Заставляю себя исполнить его просьбу, использую всю оставшуюся во мне энергию, чтобы оторваться от него. Хнычу.

– Ложись.

– Что? – стону, закрыв глаза, чувствую, как немеют мышцы. Я больше не могу их контролировать.

– Ложись. – Его ладонь оказывается на моей пояснице, позволяя мне на нее облокотиться, и он опускает меня, пока моя спина не ложится на матрас, а бедра остаются прижатыми к нему. – Удобно?

– Да, – выдыхаю, выгнув спину, и руками касаюсь своих спутанных волос.

– Хорошо, – рычит он.

Выражение его лица говорит мне о том, что он тоже близко, а его тяжелое дыхание – признак нарастающего напряжения.

– Ты готова, Ливи?

– Да.

– О Боже, я так готов. – Его тело как будто зажило своей жизнью, когда он начал в меня вколачиваться, плавность движений канула в лету. Он дрожит, явно сдерживаясь, и меня снова мучает вопрос, живет ли в нем эта постоянная борьба в предотвращении дикого траха, свидетелем которого я стала в номере отеля.

Эта мысль требует ясности в голове, которой прямо сейчас у меня нет. Я кончаю.

– Миллер!

Он отстраняется и совершает сильнейший толчок, от которого мы оба срываемся за грань. Миллер с диким рыком, я со сдавленным криком. Он пальцами впивается в мою плоть, входя еще глубже, содрогаясь, рыча и задыхаясь.

Я истощена, абсолютно беспомощна, с трудом удается даже открыть глаза и посмотреть в лицо приходящего в себя после испытанного оргазма и покрытого испариной Миллера. Я рада почувствовать его тяжесть, когда он опускается на меня, и закрываю глаза, заменяя отсутствие зрительного контакта тактильным, ощущая его повсюду на себе. Он вспотел и часто дышит мне в волосы, и это самые потрясающие ощущения и звуки.

– Прости меня, – шепчет он неожиданно, и я хмурюсь, несмотря на усталость.

– За что?

– Скажи мне, что я буду делать без тебя, – он сжимает меня ужасно сильно, сдавливая ребра. – Скажи мне, как я выживу.

– Миллер, ты меня пугаешь, – я уже практически выдавливаю из себя слова, но он сжимает меня еще сильнее. – Миллер, остынь, – чувствую, как он качает головой, прижимаясь к моей шее. – Миллер, пожалуйста!

Он быстро отстраняется от меня, опустив голову и глаза, оставив меня задыхаться на постели. Не смотрит на меня. Растираю свои руки, ноги, все, только он отказывается сознавать дискомфорт, который мне причинил. Он выглядит пугающе разбитым. Откуда это?

В такт ему поднимаюсь на колени и беру его руки в свои.

– Тебе не нужно об этом беспокоиться, потому как я сказала, каково это для меня, – говорю спокойно и убедительно, внутри согреваясь мыслью, что он также обеспокоен вероятностью разлуки, как я.

– Наши чувства не имеют значения, – он правда это говорит. От его заявления я вздрагиваю.

– Конечно, имеют, – возражаю я, холод, поселяющийся внутри, мне совсем не нравится.

– Нет, – он качает головой и вырывает из моих рук свои, мои же безжизненно падают по бокам. – Ты права. Я должен был позволить тебе уйти.

– Миллер, – внутри меня растет паника.

– Я не могу тащить тебя в свою темноту, Оливия. Это должно закончиться прямо сейчас.

Грудь начинает медленно разрываться. Я ведь освещаю его мир. Что с ним случилось?

– Ты не понимаешь, что говоришь. Я помогаю тебе. – Я снова пытаюсь взять его за руки, но он отстраняется и встает с постели.

– Я отвезу тебя домой.

– Нет, – шепчу, наблюдая за тем, как его спина исчезает в ванной. – Нет! – спрыгнув с постели, бегу за ним, хватаю за руку и разворачиваю лицом к себе. – Что ты делаешь?

– То, что правильно. – Нет ни чувств, ни раскаяния, ни печали. Он закрылся от меня, сильнее, чем когда-либо, маска плотно села на свое место – и костюм не нужен. – Я не должен был позволять этому так далеко зайти. Мне не надо было возвращаться за тобой.

– Этому? – ору я. – Ты имеешь в виду нас! Сейчас нет этого, или тебя, или меня. Это мы! – Я распадаюсь перед ним на части, мое трясущееся тело отказывается успокаиваться – до тех пор, пока он не будет держать меня и говорить, что мне все это послышалось.

– Есть ты, есть я. – Он медленно поднимает на меня глаза. Пустые синие глаза. – Нас никогда не могло быть.

Его холодные слова ножом врезаются в мое разрывающееся сердце.

– Нет, – я отказываюсь принимать это. – Нет! – Трясу его за руки, но он остается отстраненным и безразличным. – Я ведь твоя привычка. – Я начинаю плакать, слезы бесконтрольно льются из глаз. – Я твоя привычка!

Он убирает руки и отходит:

– Привычки плохо на тебя влияют.

Грудь разрывается, обнажая разбивающееся сердце.

– Ты несешь ерунду.

– Нет, я абсолютно здраво рассуждаю, Ливи. – Он уходит и встает под душ, даже не вздрогнув, когда на него обрушивается не успевшая нагреться вода.

Я не сдаюсь. С ним должно быть что-то не так. Паника распаляет мое упрямство и вот я уже в душе, прижимаюсь к нему, пока он пытается намылить голову шампунем.