355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джоди Эллен Малпас » Одна отвергнутая ночь (ЛП) » Текст книги (страница 15)
Одна отвергнутая ночь (ЛП)
  • Текст добавлен: 21 марта 2017, 20:30

Текст книги "Одна отвергнутая ночь (ЛП)"


Автор книги: Джоди Эллен Малпас



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Хммм, – я не готова отпустить его для высказывания своего одобрения, лучше промурлычу. Чувствую в нашем поцелуе, как его губы растягиваются в улыбку, и это заставляет меня отстраниться, и отстраниться быстро. Уловить блеск одной из редких улыбок Миллера – это сведет меня с ума от счастья. Я поспешно сажусь, убирая волосы с глаз, и когда взгляд проясняется, я ее вижу. Есть что-то еще, открытая, на полную мощность улыбка, которая кружит мне голову. Он всегда выглядит умопомрачительно, даже когда кажется совершенно несчастным, но прямо сейчас он превзошел все идеалы. Он взволнован, потрепан и всклокочен, но невероятно прекрасен, и в то время, как я должна была бы улыбнуться ему в ответ, в соответствии с его легким и ласковым видом, я начинаю плакать. Вся та чушь, с которой мне сегодня пришлось иметь дело, как будто, собралась сейчас вместе и выходит из меня молчаливыми, неконтролируемыми рыданиями. Я чувствую себя глупой, взвинченной и слабой, и в попытке скрыть это, в ладонях прячу лицо и вслепую сползаю с Миллера.

Единственный звук в окружающем нас спокойствии – это мои жалкие рыдания; Миллер молча передвигается, будто целую вечность подбираясь к моему вздрагивающему телу, возможно, потому что его обычно ловкие движения затруднены слишком большим количеством алкоголя. В конце концов, ему удается изменить свое положение, и он обнимает меня, с шумом вздыхая мне в шею, и осторожно вырисовывает на спине успокаивающие круги.

– Не плачь, – шепчет он, голос его, словно наждачная бумага, низкий и грубый. – Мы справимся. Не плачь, пожалуйста, – его нежность и высказанное понимание только усиливают мои эмоции, моя единственная цель – крепко к нему прижиматься.

– Почему они не могут оставить нас в покое? – спрашиваю, слова едва различимы.

– Не знаю, – признается он. – Иди сюда. – Он убирает мои руки из-за своей шеи и сжимает их между нами, бессознательно крутит мое колечко, наблюдая за тем, как я пытаюсь остановить слезы. – Хотел бы я быть для тебя идеальным.

Его признание ранит меня.

– Ты идеален, – возражаю, хотя глубоко внутри знаю, как я неправа. В Миллере Харте нет ничего идеального, за исключением его внешнего вида и его нескончаемой одержимости делать все вокруг себя аккуратным. – Ты для меня идеален.

– Я ценю твою неустанную веру, особенно учитывая, что прямо сейчас я пьян и опозорен перед твоей бабушкой. – Раздраженно вздыхая, он качает головой и прижимает к ней руку какое-то время так, как будто обстоятельства его действий стали ясны только что, или их последствия.

– Она взбесилась, – говорю ему, не видя причин пытаться заставить его чувствовать себя лучше. В конечном счете, ему придется столкнуться с ее гневом.

– Я заметил, когда она собственноручно вытолкала меня из вашего сада.

– Ты заслужил.

– Согласен, – сознается он добровольно. – Я позвоню ей. Нет. Схожу. – Он хмурится и тщательно что-то обдумывает, после чего снова обращает на меня все свое внимание. – Думаешь, я смогу задобрить ее, предложив ущипнуть меня за задницу?

Поджимаю губы, когда он, в ожидании серьезного ответа, поднимает брови. А потом он проигрывает в попытке сохранить серьезное лицо, его дрожащие губы растягиваются в улыбку.

– Ха! – смеюсь я, шокированная его чувством юмора, шутка испаряет всю мою грусть. Я не сдерживаюсь. Запрокидываю голову и сдаюсь, плечи трясутся, желудок сводит, и слезы теперь уже текут от веселья, что гораздо привлекательнее недавнего отчаяния.

– Гораздо лучше, – слышу заключение Миллера, он берет меня на руки и направляется в ванную комнату. Не уверена, что именно является результатом его покачиваний и шатаний, алкоголь или мои постоянные содрогания в его руках. Он осторожно сажает меня на столешницу с раковиной и оставляет разбираться со своей истерикой, сам же расстегивает жилетку, смотря на меня с тенью улыбки на его невероятно красивом лице.

– Прости, – говорю тихо, концентрируясь на глубоких вдохах, чтобы успокоить дрожь.

– Не надо. Для меня нет большего наслаждения, чем видеть тебя такой счастливой. – Он снимает свою жилетку, и мне до странного приятно наблюдать за тем, как он аккуратно ее складывает, прежде чем проворно бросить в корзину с бельем. – Ну, есть еще кое-что, но твое счастье не отстает. – Он принимается за свою рубашку, первая пуговица расстегнута на туго натянутой ткани, обнажая кожу.

Я тут же перестаю смеяться.

– Тебе стоит больше смеяться. Это…

– Делает меня менее пугающим, – заканчивает он за меня. – Да, ты говорила. Только думаю, я….

– Прекрасно себя выражаешь. – Тянусь к нему и помогаю его неуклюжим пальцам справиться с крошечными пуговицами, после чего стягиваю с его плеч белый хлопок. – Идеально, – вздыхаю я, отстраняюсь и получаю удовольствие от потрясающего вида; полными желания глазами наблюдаю за тем, как перекатываются мышцы на его сверх идеальном торсе, пока он складывает рубашку. Он искусно бросает ее в корзину для белья и снова оказывается передо мной, руки по швам, голова опущена, взгляд тяжелый. Я впитываю в себя его беспокойный взгляд и тянусь к нему, стремясь почувствовать щетину, которая уже темнеет на его лице. Он позволяет мне какое-то время просто ощущать его, пальцами я очерчиваю линию его подбородка, прорисовываю уголки его глаз и очень нежно провожу по его векам, когда он их для меня закрывает.

Глазами и прикосновениями я впитываю каждую его черточку, пока кончиками пальцев не провожу дорожки вниз по его плечам и не беру его за руки. – Позволь мне исправить, – говорю, переворачивая его руку, разглядывая костяшки с засохшей кровью и немного запачканные.

Он открывает глаза и смотрит на мои пальцы, очерчивающие его, его рука замирает в моей, но он не дергается и не шипит от боли.

– В душ. – Он отстраняет меня от себя и берется за край моего топа, поднимая его по моему телу и заставляя вытянуть руки так, чтобы он смог освободить меня от ткани. Потом снимает с меня бюстгальтер, обнажая небольшую грудь, которая кажется налившейся и тяжелой под его благодарным, хоть и немного пьяным взглядом. Соски затвердели от возбуждения, когда он подушечкой большого пальца ласково касается каждого из них по очереди. – Идеально, – говорит он, оставляя на моих приоткрытых губах невинный поцелуй. – Спрыгивай.

Следую его мягкому приказу и, спрыгнув со столешницы, встаю на ноги, избавляюсь от конверсов и беру на себя инициативу с его брюками, пока он снимает свои туфли. Нет никакой спешки, каждый из нас медленно раздевает другого, пока мы оба не остаемся обнаженными. Я вижу, как он берет из шкафчика пакетик из фольги, движения пальцев неловкие, когда он достает презерватив, так что я подхожу и забираю его у Миллера. Не чувствую никакой неловкости, когда раскатываю резинку на нем, чувствую, как его синие глаза впиваются в мое лицо, и когда я заканчиваю, он с легкостью поднимает меня, прижимая к себе. Мое тело отвечает инстинктивно, руки и ноги обвиваются вокруг него. Плоть к плоти, сердце к сердцу, взаимная потребность, ни больше ни меньше. Он держит нас в стороне от потока воды в душе, пока та не нагревается, и как только температура воды его устраивает, он со мной на руках встает под струи и держит меня, вода стекает по нам, смывая всю грязь, напряжение, сомнение и боль.

– Удобно? – спрашивает он.

– Идеально, – это единственное подходящее слово, которое я смогла подобрать. Улыбаюсь ему в плечо и отстраняюсь, смотря в его прекрасное лицо, мокрое и затуманенное. – Можно мне остаться сегодня с тобой?

– Конечно.

– Спасибо, – выказываю свою признательность, целуя его в подбородок.

– На самом деле, обсуждению это не подлежало, – сообщает он, подводя меня к стене и прижимая меня к ней спиной. – Очень холодная?

Я втягиваю от неожиданности воздух, когда холод от мозаичных плиток расходится по моей спине.

– Немножко. – Он собирается отодвинуть меня, но я замираю, останавливая его. – Нет, я уже привыкла.

Он смотрит на меня с сомнением, но не оспаривает мою маленькую ложь.

– Ты вся мокрая и скользкая, – шепчет он, расставляя ноги и ладонью двигаясь вверх по моим бедрам. Его намерения ясны и долгожданны, об этом ему говорит мое прерывистое дыхание. – Я хочу погрузиться в тебя и тонуть в удовольствии, которое ты мне даришь.

Я задыхаюсь от предвкушения:

– Удовольствие от преклонения.

– От принятия, – поправляет он, отстраняясь и обхватывая рукой свое возбуждение. – Ты даришь мне самое потрясающее наслаждение, принимая меня целиком, не только оболочку красивого тела.

Я рискую снова расклеиться перед ним, его полные трепета слова приводят меня в ступор.

– Для меня нет ничего более естественного.

– Моя прекрасная, сладкая девочка. – Он овладевает моими губами, пока проскальзывает внизу между набухшими складками и со сдавленным стоном толкается глубоко в меня.

Мгновенное ощущение его толщины накрывает меня с головой, заставляя вытянуться в струнку, и я хнычу, стараясь поймать уверенный ритм его языка, терзающего мой рот, пока он сдерживает себя во мне, не двигаясь, дрожа и рыча.

– Больно?

– Нет, – говорю я уверенно, независимо от того, насколько сильный дискомфорт ощущаю.

– Все еще нужно подготавливать?

Это будет сильно, независимо от того, трахну я тебя сразу или сначала подготовлю.

– Всегда. – Улыбаюсь и отстраняюсь, затылком прижимаясь к стене, теряюсь в Миллере, его потрясающих глазах, больше чем наслаждаясь вниманием его пьянящих губ.

Резко кивнув, он не спеша отстраняется, отчего я чувствую узел в животе, меня атакует слишком много всего приятного – ощущение Миллера, его преклонения передо мной, его красота, его запах, его внимательность, и мой любимый непослушный локон – все это дарит мне потрясающее, неумолимое удовольствие. Готовлю себя к его толчкам, и когда это происходит, решительно и умело, поверхностный всхлип удовольствия срывается с моих губ. Я задыхаюсь, отказываясь закрывать глаза и хоть на секунду упустить из виду его лицо, покрытое пеленой страстного желания. Оно заостряет черты его лица. Я могла бы сойти с ума уже от одного его вида.

– Как ощущения? – с трудом произносит он, снова отстраняясь, выходя из меня почти до конца, и снова толкается в меня бедрами с резким и рваным выдохом.

– Хорошо, – хватаюсь за его плечи и стискиваю зубы, вбирая в себя каждое потрясающее движение. Он набирает свой ритм, беспрестанно толкаясь в меня, каждое движение контролируемое и просчитанное.

– Просто хорошо?

– Потрясающе! – кричу, чувствуя сильное трение о мой клитор, это сводит меня с ума. – Блин.

– Больше похоже на это, – бормочет он себе под нос, повторяя движение, которое секунду назад сорвало мне крышу.

– Боже! Черт! Миллер!

– Еще? – дразнит он, не дожидаясь ответа, который, как он знает, я дам.

Я схожу с ума. Его безжалостный ритм накрывает меня, а он, по привычке себя контролируя, смотрит, как я перед ним разваливаюсь.

– Мне необходимо кончить, – выдыхаю, чувствуя растущее внутри отчаяние. Мне нужно выпустить весь стресс и переживания этого дня с удовлетворенным вдохом, может даже криком, когда кончу.

Я прижимаюсь к нему, когда его движения остаются медленными и расчетливыми, и пропустив между пальцами его мокрые волосы, тяну за них. Бешеный натиск давления становится почти невозможно выносить, набухшая и пульсирующая плоть Миллера глубоко во мне – это невероятное облегчение. Он тоже близко.

– Это слишком хорошо, Оливия. – Он зажмуривается, резким движением входя в меня еще глубже, подталкивая меня еще ближе. Я балансирую на краю, пошатываясь, ожидая последующих толчков, которые позволят мне сорваться в бездну взрывающихся звезд.

– Прошу, – умоляю, как всегда, не противясь умолять в такие моменты. – Прошу, пожалуйста, пожалуйста!

– Черт! – его ругательство – признак того, что он сдался, поэтому он отстраняется, делая глубокий, четкий вдох, а потом взглядом потемневших синих глаз удерживает меня на месте и толкается в меня с резким криком. – Боже, Оливия!

Закрываю глаза, когда оргазм накатывает, моя голова слабеет, а тело становится непослушным в попытке справиться с давлением, пронзающим самый центр лона. Я прижата к кафелю, наши тела тесно сплетены, содрогающиеся и скользкие, судорожные вдохи оседают в моем затуманенном сознании. Он покусывает и лижет кожу на шее, пока я тяжело дышу, глядя в потолок, руки отказываются работать и опускаются по бокам, ладони прижимаются к стене. Единственное, что удерживает меня на месте, это Миллер. Мой мир возвращается на свое место, продолжая вращаться вокруг своей оси, а дурманящий коктейль пота, секса и алкоголя силен, напоминая мне о том, что он по-прежнему пьян.

– Ты в порядке? – спрашиваю, задыхаясь, и позволяю себе опустить голову и зарыться носом в его мокрых волосах. Это единственное, на что я сейчас способна, оставляя руки болтаться по бокам.

Он двигается и едва выпрямляется, движение, от которого его член приятно поглаживает меня внутри.

– Как может быть иначе? – Отстраняясь от моей шеи, он берет мои руки в свои и подносит их к своим губам, уверенно целуя костяшки пальцев, всем телом прижимает меня к стене. – Как я могу чувствовать что-то, кроме счастья, когда ты надежно спрятана в моих руках?

Мою довольную, пресыщенную улыбку не скрыть от Миллера. Он тоже удовлетворен, но мне нет надобности это слышать. Я это вижу.

– Я люблю вас до мозга ваших пьяных костей, Миллер Харт.

– Мои пьяные кости глубоко вами очарованы, Оливия Тейлор. – Он терзает мой рот несколько блаженных секунд, а потом осторожно отстраняет меня от стены. – Я ведь не сделал тебе больно? – Его милое лицо омрачено настоящим беспокойством, пытливый взгляд блуждает по моему мокрому лицу.

Поспешно его переубеждаю:

– Ты был совершенным джентльменом.

Он не временит с улыбкой.

– Что?

– Просто подумал о том, как мило ты смотришься в моем душе.

– По-твоему, я везде смотрюсь мило.

– Лучше всего в моей постели. Сможешь стоять?

Киваю и опускаю ноги, только мысли начинают разворачиваться совсем в другую сторону. Руками прижимаюсь к его груди, и они начинают скользить вниз по его телу, я же неотрывно смотрю на него, а он наблюдает за мной. Хочу попробовать его на вкус, только моя тактика соблазнения прервана, он хватает меня за руки и снова прижимает к своим губам.

– Я собираюсь ощутить твой вкус, – шепчет он тихо, дразня меня своими губами. Мои дурацкие мысли разбегаются по всему душу. – А на вкус ты бесподобна.

Поскольку стена меня больше не поддерживает, он рукой накрывает мою шею, по большей части помогая. А потом он осторожно ведет меня к выходу из душа, избавляясь от презерватива.

– Мне надо помыть голову.

Он только подталкивает меня вперед, не беспокоясь о моих заботах.

– Мы сделаем это утром.

– Но волосы будут выглядеть так, как будто я сунула пальцы в розетку. – Они и так непослушные с достаточным количеством кондиционера… напоминание. – У тебя тоже непослушные волосы.

– Значит, мы оба будем как после взрыва на макаронной фабрике. – Он выбрасывает презерватив и медленно вытирает меня полотенцем, лишь затем приступает к себе.

– Как твоя голова?

Он ласково меня подталкивает в спальню.

– Жива и здорова, – бормочет он, и я смеюсь, чем заслуживаю его хмурый взгляд, как раз когда мы подходим к кровати. – Поделись, пожалуйста, что тебя так рассмешило?

– Ты! – Что же еще.

– Что я?

– Ты говоришь, что жив и здоров, когда обратное очевидно. Головная боль?

– Первые признаки, да, – сдается он, обидевшись, отпускает меня и вместо этого сжимает руками голову.

Улыбаюсь и начинаю убирать все эти потрясающие подушки с его постели, складывая их в дизайнерский сундук для вещей. А потом откидываю одеяла.

– Забирайся. – Жадным взглядом пробегаю от его глаз вниз совершенству его подтянутой фигуры и к идеальным ногам. Они начинают шагать ко мне по ковру, от чего я взглядом снова пробегаю вверх по его телу и останавливаюсь на синих глазах, как раз когда он ко мне подходит.

– Пожалуйста, – шепчу я.

– Пожалуйста, что?

Я забыла, о чем просила. Копаюсь в пустой голове под пристальным, понимающим взглядом синих глаз и ничего не нахожу.

– Не помню, – признаюсь я.

В ответ ослепительная, белозубая улыбка.

– Кажется, моя сладкая девочка давала мне распоряжение ложиться в постель.

Надуваю губы:

– Я не давала распоряжений.

– Готов поклясться в обратном, – подтрунивает он. – Мне это вполне нравится. После вас. – Он взмахом руки указывает на постель, манеры джентльмена берут верх.

– Я должна позвонить Нан.

Его улыбка тут же исчезает. Ненавижу то, что могу вызвать такие редкие улыбки и также быстро их стереть. В результате, их как будто и не было, и возможно, уже никогда не будет. Он долгое время раздумывает, стараясь не отводить от меня глаза. Ему стыдно.

– Не могла бы ты узнать, будет ли она дома завтра утром?

Киваю в ответ:

– Ложись. Вернусь, как только ее успокою.

Он забирается под одеяло и устраивается на боку, спиной ко мне. Я не должна сочувствовать ему, но его раскаяние ощутимо так же, как и моя надежда на то, что бабушка сможет принять его, я точно знаю, искренние извинения.

Найдя свой топ, надеваю его и иду на поиски сумки, вытаскиваю оттуда телефон и вижу от нее уже бесчисленное количество пропущенных звонков. Чувство вины растет, и я, не мешкая, ей перезваниваю.

– Оливия! Черт тебя подери, девочка!

– Нан, – выдыхаю я, голой задницей опускаясь на стул. Закрываю глаза и мысленно готовлюсь к лекции, которая обязательно сейчас начнется.

– Ты в порядке? – спрашивает она ласково.

Открываю в шоке глаза:

– Да, – слово медленно соскальзывает с языка, меня одолевает чувство неуверенности. Здесь должно быть что-то еще.

– С Миллером все хорошо?

Этот вопрос еще больше шокирует меня, и я начинаю нервно ерзать на стуле.

– Он в порядке.

– Я рада.

– Я тоже, – это все, что я, думается, могу сказать. Никаких лекций? Назойливых вопросов? Требований бежать отсюда? Слышу ее задумчивые вдохи на линии, затянувшаяся, пустая тишина невысказанных слов тянется между нами.

– Оливия?

– Я здесь.

– Милая, те слова, что ты прошептала Грегори...

Я с трудом сглатываю. Я знала, что она слышала, но надеялась на обратное. Нет ничего нового в удивительном слухе моей бабушки. Промычав в знак понимания, я прислоняюсь к спине стула и прижимаю ладонь ко лбу, готовясь унять головную боль, которая точно последует. Уже чувствуется легкое постукивание в висках, только при мысли об объяснении тех слов.

– Что насчет них?

– Ты права.

Опускаю руку и смотрю перед собой, ни на что конкретно, на смену растущей головной боли приходит смятение.

– Я права?

– Да, – вздыхает она. – Я уже говорила тебе, мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Влюбленность – нечто особенное. Держаться за такую любовь, несмотря на обстоятельства, которые могли бы ее разрушить, еще более особенно. Я надеюсь, Миллер понимает, как ему повезло в том, что у него есть ты, моя дорогая девочка.

Нижняя губа начинает дрожать, слова, которые я хотела бы сказать в ответ, застревают в горле – самые важные слова «Спасибо тебе». Спасибо за то, что поддерживаешь меня – поддерживаешь нас, когда кажется, будто весь Лондон поставил себе цель сломать то, что у нас есть. Спасибо за то, что принимаешь Миллера. Спасибо за то, что понимаешь, даже если не знаешь все правды. Грегори понимает, что это с ней сделает.

– Я люблю тебя, бабушка. – Тяжело сглатываю после своих слов, слезинки, собравшиеся в уголках глаз, теперь скатываются по щекам.

– Я тоже люблю тебя, милая, – ее слова четкие и сильные, хоть и пропитаны эмоциями. – Ты сегодня останешься с Миллером?

Киваю и шмыгаю носом, просто выдохнув «да» в ответ.

– Ладно. Крепких снов.

Я улыбаюсь сквозь слезы и, пользуясь ее любящим голосом и словами, собираюсь с силами и говорю:

– Не позволю волкам кусаться.

Она улыбается, вспоминая вместе со мной одну из любимых дедушкиных присказок.

– Забирайся на яблони и груши, – говорит она, напоминая мне об еще одной.

– Миллер живет в квартире, здесь нет лестниц в спальню.

– Ох, ладно, – она замолкает на какое-то время. – Ты устала.

– Измотана, – подтверждаю со смехом. – Пойду в постель прямо сейчас.

– Хорошо. Приятной ночи.

– И тебе, Нан. – Улыбаюсь, вешая трубку, и тут же думаю перезвонить и спросить, как там Грегори, но останавливаюсь. Мяч в его воротах. Ему известна суть: он знает, что я никуда не уйду, и понимает, что никакие его слова не повлияют на меня, особенно сейчас. Мне уже больше нечего сказать, да и нет гарантий, что он станет слушать. Это убивает меня, я больше не поставлю себя под перекрестный огонь. Если он захочет поговорить, он позвонит. Довольная своим решением, собираюсь выйти из кухни, но останавливаюсь в дверях, в голове мысли о глупых вещах.

Например, верхний ящик стола, где, я знаю, Миллер хранит свой ежедневник.

Пытаюсь не обращать внимания на свой порыв раздражающего любопытства, правда, пытаюсь, но дурацкие ноги живут собственной жизнью, и вот я стою перед ящиком, прежде чем успеваю убедить себя, что шпионить очень плохо. Не то чтобы я не доверяю ему, доверяю всем сердцем, я просто чувствую, что нахожусь в темноте, в неведении, и пусть это нехорошо, не могу сдержаться от любопытства.

Любопытной Варваре нос оторвали. Чертов нос оторвали.

Открываю ящик, и вот он смотрит на меня, манит меня… испытывает. Он, как магнит для моих рук, притягивает, подталкивая ближе, и прежде чем я понимаю, что происходит, он уже в моих руках и ощущается, как запретная колдовская книга. Теперь мне просто нужно, чтобы страницы волшебно стали перелистываться, но спустя долгое время пристального рассмотрения она по-прежнему закрыта. И вероятно, пусть все так и остается – навсегда забытое, никогда больше не виденное. Прошлое закрыто.

Но так было бы в мире, где не существует любопытство.

Я верчу ежедневник в руках и открываю обложку, только глаза не смотрят на первую страницу. Они смотрят на пол, следуя за клочком бумаги, который выпал изнутри, пока не приземлился к моим босым ногам. Закрываю книгу, хмурясь, и наклоняюсь, поднимаю мятый клочок бумаги. Тут же понимаю, что бумага плотная и глянцевая. Фотография. По спине бегут мурашки. Я не вижу фотографию, она все еще перевернута изображением вниз, но одно ее присутствие меня не успокаивает. Смотрю на дверной проем, пытаясь поразмыслить, а потом возвращаю свой взгляд на таинственное фото. Он говорил, что есть только он. Никого больше, не важно, как я задам этот вопрос. Только Миллер, – без семьи, ничего – и хотя я была шокирована, мне было любопытно, я никогда не давила на него по одной причине. Было и так слишком много откровений, с которыми нужно было свыкнуться.

Сделав глубокий вдох, я медленно переворачиваю фотографию, понимая, что вот-вот откроется еще один кусочек прошлого Миллера. Нервно кусаю губу и закрываю глаза, мысленно подготавливаясь к тому, что увижу, и когда фотография полностью перевернута, я смотрю на нее и… расслабляюсь. Напряжение спадает и я, наклонив голову, рассматриваю фотографию, кладя ежедневник Миллера обратно в ящик, даже не взглянув.

Мальчики.

Много мальчиков – они смеются, на одних ковбойские шляпы, на головах других торчат перья в стиле индейцев. Я насчитываю четырнадцать в общей сложности, всем примерно от пяти до пятнадцати. Все они на заднем дворе старинного здания в викторианском стиле – обшарпанный дом, с чем-то вроде ставень на окнах. Быстрый взгляд на одежду мальчиков говорит мне о том, что фотография сделана где-то в конце восьмидесятых, может, в начале девяностых, и я, рассматривая фотографию, улыбаюсь, ощущая приподнятое настроение счастливых мальчиков, мысленно представляя себе их довольные возгласы, когда они целились друг в друга игрушечными пистолетами и стрелами. Но моя улыбка не длится долго, тает в секунду, когда я замечаю одинокого мальчика в сторонке, наблюдающего за весельем остальных мальчиков.

– Миллер, – шепчу я, кончиком пальца прикасаясь к фотографии, провожу по изображению, как будто могу втереть немного жизни в его маленький силуэт. Это он, нет никаких сомнений. Слишком много черт, мне знакомых и любимых: вьющиеся волосы, в невероятном беспорядке, непослушны локон на своем привычном месте, спокойное, ничего не выражающее лицо и пристальный взгляд синих глаз. Они кажутся загнанными… мертвыми. И все же этот ребенок непостижимо красив. Не могу оторвать от него глаз, даже моргнуть. Ему, должно быть, около семи или восьми лет. Джинсы порваны, футболка слишком мала, а кроссовки изношены. Он кажется забытым, эта мысль, плюс его потерянный и унылый вид, сдавливает меня неумолимой грустью. Я не осознаю, что плачу, пока слеза не падает на расплывающуюся перед глазами глянцевую фотографию, размывая болезненное изображение Миллера-мальчика. Хочу забыть это, смазать и спрятать. Хочу притвориться, что никогда этого не видела.

Невозможно.

Сердце разрывается за этого мальчика. Если бы я могла, я бы забралась в эту фотографию и обняла ребенка – держала его, согревала. Но я не могу. Смотрю на дверной проем кухни полным тоски взглядом и вдруг спрашиваю себя, почему все еще сижу здесь, когда могу пойти и обнять, держать и согревать мужчину, в которого вырос этот мальчик. Поспешно стираю слезы с фотографии и с лица, убираю фото обратно в ежедневник Миллера и закрываю ящик. Прячу его. Навсегда. А потом молниеносно бегу в спальню, по пути сбрасывая топ, и забираюсь к нему по одеяло, прижимаюсь к его спине так сильно, как только могу и вдыхаю его. Чувство покоя возвращается быстро.

– Где ты была? – спрашивает он, убирая мою руку со своего живота и прижимая ее к губам, ласково целует.

– Нан, – говорю всего одно слово и знаю, что мой простой ответ отменит все последующие вопросы. Только это не останавливает его от того, чтобы перевернуться и заглянуть мне в глаза.

– Она в порядке? – вопрос неуверенный. Это усиливает боль в моей груди и скручивает комок в горле. Не хочу, чтобы он заметил мою грусть, так что мычу в ответ, надеясь, что тусклый свет не даст ему меня рассмотреть. – Тогда почему ты грустная?

– Все хорошо. – Пытаюсь придать себе уверенный тон, но все что выходит – это робкий шепот. Я не стану спрашивать его о фотографии, так как знаю, что бы он ни сказал, будет больно.

Он сомневается, но не давит на меня. Он пользуется остаточными силами после своего опьянения и тянет меня к себе, полностью укутывая меня собой. Я дома.

– У меня к тебе просьба, – шепчет он мне в волосы, крепче к себе прижимая.

– Все, что угодно.

Мы на какое-то время погружаемся в умиротворенную тишину, пока он беспрестанно целует меня в волосы, а потом ласково шепчет свое желание:

– Никогда не переставай любить меня, Оливия Тейлор.

Его просьба не вызывает во мне никаких вопросов.

– Никогда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю