Текст книги "Одна отвергнутая ночь (ЛП)"

Автор книги: Джоди Эллен Малпас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Он улыбается и поднимает меня на ноги:

– Я принимаю твою любовь.

– Ты это просто говоришь.

– Я когда-нибудь выиграю этот спор? – спрашивает он, изгибая брови.

Секунду раздумываю над его вопросом.

– Нет, – отвечаю коротко и уверенно, потому что он не сможет. Я никогда не узнаю, на самом ли деле он ее принимает. Слова никогда меня не убедят.

– Прими душ и переоденься, – он сжимает мои плечи и разворачивает к себе спиной. – Мы опоздаем.

Шлепок по попе приводит меня в движение, но та неуверенность, что я увидела в глазах Миллера, кажется, поселилась глубоко во мне. Если он не может унять мой страх, не сможет никто.

Глава 14

В нескольких кварталах от бистро мы застряли в пробке. Чувствую, как он изучает меня взглядом, поэтому, едва заметно улыбаясь, сама смотрю на него исподтишка. Он наклоняется и сладко меня целует.

– У тебя волосы немного растрепались.

Хмурюсь, пока он делает тщетные попытки заправить их мне за уши. А потом я улыбаюсь.

– У меня не было кондиционера, – потянувшись, рукой провожу по идеально уложенным темным волосам Миллера. – Надо было попросить позаимствовать твой.

Он перестает бороться с моими волосами и смотрит на меня удивленно. Улыбаюсь еще шире.

– Ты совершенна, – он развязывает мои волосы. – Они идеальны. Никогда их не обрезай.

– Не буду.

– Хорошо.

– Я выскочу здесь. Ты можешь повернуть здесь и избежать пробки.

– Не надо, я не спешу, – он отстраняется от меня и присоединяется к радостно-гудящему потоку других водителей, ладонью ударяя по центру руля.

– Это тебе не поможет, – смеюсь я. – И в любом случае, я спешу. Мне нельзя опаздывать, – быстро целую его в губы и выскакиваю из мерседеса.

– Оливия! – кричит Миллер мне вслед.

Поворачиваюсь и наклоняюсь, чтобы увидеть его.

– Всего пара кварталов. Я буду там через пару минут, – улыбаюсь его недовольному лицу и захлопываю дверцу, спеша к тротуару.

Я теряюсь в потоке людей, спешащих на свою работу. Это знакомо мне и не пугает, а в отличие от того странного чувства, которое я испытываю, когда спешу как муравьишка в толпе родных лондонцев. Поднимаю руку и поглаживаю плечо в попытке убрать дрожь, содрогаясь, когда она тут же возвращается. Что-то подсказывает мне обернуться, поэтому так я и делаю, но все что я вижу, это бесконечный поток силуэтов. Конверсы спешат без каких-либо команд из головы, и я начинаю обгонять людей, неловко, но не знаю, для чего. Повернув за угол, я снова оборачиваюсь, по телу пробегает знакомая дрожь, волосы на затылке встают дыбом.

– Ох!

– Смотри, куда прешь!

Я отшатываюсь, потянув за собой портфель мужчины, дорогая кожа путается между моих неуклюжих ног. – Простите! – кричу, хватаясь за угол кирпичной стены, чтобы удержаться на ногах.

– Ты испачкала мой портфель, дура! – он поднимает свою собственность и отряхивает его, рыча и шипя ругательства.

– Простите! – повторяю, выпрямляясь, и собираюсь с силами для дальнейшей словесной перепалки.

– Чертова идиотка! – ворчит он, вливаясь в толпу и оставляя меня в стоять шоке, в окружении других нетерпеливых прохожих.

Мой взгляд мечется, сканируя лица приближающихся ко мне людей и спины удаляющихся, внутри меня срабатывает сигнал тревоги. Подняв руку, приглаживаю волосы на затылке. Чувствую глупое облегчение, когда они остаются в таком же положении, когда я убираю руку. А вот желудок скручивается, и меня накрывает чувство тревоги. Я разворачиваюсь на месте, это чувство оседает глубоко внутри, и меня одолевает раздражение.

Я разворачиваюсь и бегу через дорогу к Делу, постоянно оглядываясь.

Бистро – это последнее место, где я сейчас хотела бы быть. Чувствую тошноту, и мой страх оказаться лицом к лицу со своими коллегами только возрастает, когда мой путь от входной двери до кухни прослеживают три пары глаз. Прямо таки ощущаю осуждение. Меня осуждают. Все они думают, что я рехнулась, только им не доводилось узнать Миллера, когда на нем нет брони его совершенных костюмов-троек. Они сделали свои выводы, основываясь на тех жалких крохах информации, которыми владеют. Я уже переборола в себе чувство необходимости защищать свои отношения с самым скандально известным мужским экс-эскортом Лондона перед Сильвией, Делом, Грегори и другими. Достаточно утомительно отстаивать их перед Миллером, и ведь он единственный, кто на самом деле имеет значение. Боже помоги мне и моим ушам, если хоть кто-то из этих людей узнает о прошлом Миллера. Для них он просто озлобленный придурок, который играл со мной. Пусть так и останется.

– Доброе, – голос Сильвии лишен обычной игривости, ее пальцы сжимают ручной фильтр кофе-машины.

– Привет, – улыбаюсь напоказ. – Ой, у меня теперь новый телефон. Я пришлю тебе свой номер.

– Ладно, – она кивает, и я прохожу мимо нее, иду на кухню и сразу надеваю свой фартук.

Пол заходит следом за мной и останавливается перед плитой, поднимая сковороду, полную обжариваемого лука, и подбрасывая его.

– Хорошо провела вечер? – спрашивает он. Замечаю неподдельный интерес, а, подняв голову, я вижу бесстрастное выражение лица.

– Хорошо, спасибо, Пол. А ты?

– Конечно, – бормочет он, ставя на стойку две тарелки. – Хрустящие сэндвичи с тунцом для седьмого столика. Давай тут займемся обслуживанием.

Я действую: хватаю тарелки и прохожу мимо Сильвии и Дела, губы моего босса все так же поджаты, как и подруги.

– Сэндвичи с тунцом? – спрашиваю, ставя блюда на стол.

– Спасибо, милая, – тянет толстопузый мужик, весь такой счастливый, почти искрящийся, когда берет обе тарелки и при этом облизывается. Откусывает его своим большим ртом, поднимает глаза и смотрит на меня, улыбаясь, изо рта свисает пережеванный хлеб. Я морщусь. – Добавь еще, ладно? – Он пихает мне в руки свою кофейную кружку, у меня же желудок скручивается при виде того, как кусочек тунца, выскользнув из его рта, падает на пол. Смотрю, как он пальцем подбирает этот кусочек. А потом с ужасом вижу, как он, еще не до конца прожевав, языком слизывает тунец с пальца. Закрываю рот, прижимая к нему ладонь, и бегу через все бистро с мыслью, что у Миллера бы случился припадок, если бы он стал свидетелем проявления таких дикого поведения.

– Ты в порядке? – с тревогой спрашивает Сильвия, когда видит меня, бегущую к ней.

– Налей еще. Седьмой столик, – кидаю ей кружку и мчусь мимо, отчаянно пытаясь остановить рвотные позывы. Я лавирую между столиками, врезаюсь в стулья и, поворачивая за угол, плечом ударяюсь о стену. – Зараза! – ругаюсь я, слишком громко и это прямо перед столиком двух пожилых леди, наслаждающихся чаем и пирожными в наиболее тихой части бистро. Вздрагиваю и потираю руку, после чего оборачиваюсь, чтобы извиниться.

И меня тошнит прямо на них.

– Силы небесные! – одна старая леди поднимается со своего места, довольно быстро для своего почтенного возраста. – Ох! Дорис, твоя шляпа! – она салфеткой вытирает голову своей пожилой подруги, пытаясь отчистить от моей рвоты, забрызгавшей всю леди. Я хватаю салфетку и прижимаю ее ко рту.

– Ох, Эдна, она испорчена? – ее подруга рукой водит прямо по голове, трогая забрызганную шерсть шляпки. Меня снова сильно тошнит.

– Боюсь, что так. Какой стыд. Не прикасайся к ней!

– Мне очень-очень жаль, – бормочу я сквозь салфетку, смотря, как две старушенции хлопочут друг над другом. Чувствую, как со всех сторон взгляды прожигают во мне дыры, а мой быстрый взгляд через плечо лишь убеждает в том, что бистро переполнено молчаливыми зеваками. Даже лишенный всяких манер толстяк, из-за которого все это со мной случилось, смотрит на меня с отвращением. – Я… – не могу закончить. На лбу выступают капельки пота, щеки вспыхивают. Сгораю от стыда. И чувствую себя ужасно – больной, смущенной и глупой. Теряюсь в коридоре, ведущем к женскому туалету, наклоняюсь над раковиной, включаю кран и полощу рот. Подняв глаза, встречаюсь с отражением бледного, кроткого создания. Меня. Чувствую себя отвратительно.

Что служит мне напоминанием. Умыв и вытерев руки, достаю из кармана телефон и в течение пяти минут зависаю на линии, объясняя девушке в регистратуре, почему мне срочно нужно попасть к врачу.

– В одиннадцать? – спрашиваю, убирая телефон от уха, чтобы проверить время. Моя смена заканчивается в пять. – А попозже что-нибудь есть? – делаю попытку, а сама в голове уже придумываю достойное извинение отпроситься с работу на час или два. Уныло сутулюсь, когда она сообщает, что других вариантов нет, а потом резко напоминает мне о том, что у меня в запасе есть только семьдесят два часа, если противозачаточная таблетка, которую следует принимать после полового акта, сработает. Дерьмо. – Я запишусь на одиннадцать, – говорю, называя свое имя, после чего вешаю трубку.

– Ливи?

Сильвия заглядывает в дверь.

– Хей, – я убираю мобильный в карман, отрываю бумажное полотенце и прикладываю к мокрому лицу. – Я уволена?

Она улыбается мне полными, розовыми губами и встает рядом со мной у раковины.

– Не глупи. Дел за тебя волнуется.

– Не стоит.

– И все же волнуется. Так же, как и я.

– Ни тебе, ни ему не нужно обо мне беспокоиться. Я в порядке, – отворачиваюсь к зеркалу, просто не готовая выслушивать еще одну лекцию по поводу своих отношений с Миллером.

– Конечно, в порядке, – смеется она, заставляя меня хмуро взглянуть на нее в отражении зеркала. Она меня недооценивает. – Я поспорить готова, вчера все пошло не так хорошо, когда он тебя насильно утащил из бистро.

– Ошибаешься, – я начинаю шипеть, поворачиваясь к ней лицом. Улыбка пропала, сменившись шоком. Она уверена, я не в форме, потому что вчера все пошло плохо. И за это в ответе Миллер. – Я неважно себя чувствую, Сильвия. Не стоит думать, что Миллер – катализатор абсолютно всему, – резко бросаю использованное полотенце в мусорку. – У нас с Миллером все хорошо.

– Но…

– Нет! – обрываю ее. Больше я этого не выдержу. Ни от Сильвии, ни от Грегори, ни от Уильяма. Ни от кого! – Отвратительный мужик разбросал весь свой сэндвич по полу и поднял его руками. А потом съел!

– Иууу! – восклицает Сильвия, прижимая к животу руку и поглаживая его так, как будто пытается успокоить внезапно возникшее чувство тошноты. Ей стоило это увидеть.

– Да. Именно! – заправляю за ухо непослушную прядь волос и распрямляю плечи. – Вот поэтому меня и вырвало, и мне чертовски плохо, уже осточертело слышать, как люди досадуют на нас с Миллером, и еще больше осточертело ловить на себе эти гребаные жалостливые взгляды!

Она стоит передо мной, кипящей от гнева, с выпученными глазами, а у меня в груди все горит от тяжелого дыхания.

– Ладно, – пищит она.

Я резко и решительно киваю:

– Хорошо. Я должна возвращаться к работе. – Прохожу мимо испуганной Сильвии и врезаюсь в стоящего в коридоре Дела. – Да в порядке я! – бросаю ему дерзко.

Кажется, если он еще больше ссутулится, его шея совсем пропадет.

– Ясно. А те две старые пташки в зале нет.

Гримасничаю:

– Мне жаль.

– Отправляйся домой, Ливи, – вздыхает он.

Чувствую, как груз спадает с плеч, и я благодарна за то, что нет необходимости придумывать оправдания, чтобы сбежать на прием, поэтому следую резкому приказу своего босса. Устало плетусь по коридору, на кухню, тихонько проскользывая мимо пожилых леди, которых я только что заблевала. Они увлечены новой порцией пирожных и горячим чаем.

Лавирую между столиками посетителей, потребность сбежать за пределы бистро становится нестерпимой под подозрительными взглядами клиентов. Я вырываюсь за дверь и останавливаюсь на тротуаре, запрокинув голову и глядя в небо. Свежий воздух обжигает легкие, и я, закрыв глаза, выгоняю его с тяжелым, раздраженным выдохом, радуясь тому, что оказалась на открытом пространстве.

– Нехорошие симптомы, – глубокий голос Уильяма разом выбивает из меня чувство облегчения, я медленно, с усталым выражением лица опускаю голову. – Уверен, ты знаешь, как пользоваться айфоном, который я тебе купил.

– Знаю, – скрежещу я. Еще даже десяти нет, а я уже вляпалась в такое. Теперь еще и Уильям. Он стоит, прислонившись к лексусу, руки важно скрещены на груди. Этот мужчина кажется опасным. И рассерженным.

– В таком случае, уверен, у тебя есть просто изумительное объяснение того, почему ты проигнорировала мое сообщение.

– Была занята, – перекидываю сумку через плечо и распрямляюсь.

– Занята чем?

– Не твое дело.

– Была ослеплена красивым мужчиной, у которого тяга к прекрасному искусству? Это ты имеешь в виду?

Я ощетиниваюсь, стиснув зубы.

– Я не обязана перед тобой отчитываться.

Он усмехается, тень узнавания падает на его лицо. Я веду себя, как мама, и ненавижу себя за это. Но впервые в своей жизни я серьезно задумываюсь над ее собственной борьбой с людьми, которые препятствовали ее намерению завоевать Уильяма. Включая мужчину передо мной. Если именно так она себя чувствовала, тогда я начинаю понимать, а о таком я даже не мечтала. Но чувствую себя чертовски бесшабашной. Полной решимости. Я уже была на той дорожке прежде и, возможно, вернулась бы туда снова, если бы у меня не было поддержки моего кого-то. У Грейси ее никогда не было, и я очень хорошо понимаю, как это на нее влияло.

– Скажи, как моя мама дошла до такой сильной любви к тебе?

Мой резкий вопрос напрочь стирает все веселье с лица Уильяма. Ему снова неуютно, взгляд серых глаз мечется и избегает меня.

– Я тебе говорил.

– Нет, не говорил. Ты ничего мне не рассказывал, только то, что она тебя любила. Ты не объяснил, как это случилось. Или как ты влюбился в нее, – умираю, как хочу спросить, где его манеры, но вместо этого сдерживаюсь и терпеливо жду, когда он соберет кусочки своей истории воедино. Мне нужно знать. Нужно услышать, как встретились Уильям с моей мамой. Единственное, что я отчетливо помню, это как Уильям сказал, что она вошла в его мир ради него. Но как они встретились?

Он откашливается, пряча глаза, и открывает заднюю дверцу своего лексуса.

– Я отвезу тебя домой.

Недовольно фыркаю на его увертку и оставляю его ждать, пока я сяду в его машину, а сама же направляюсь к автобусной остановке.

– Оливия! – кричит он, и я слышу резкий стук захлопнувшейся дверцы. Это пугает меня, заставляя вжимать голову в плечи, но я отталкиваю от себя его очевидную злость и продолжаю идти. – Это случилось мгновенно! – орет он, отчего я резко останавливаюсь. Его неуверенный голос и поспешность произнесенных слов – явное доказательство того, что они причиняют ему боль. Я медленно поворачиваюсь, чтобы оценить масштаб боли, с которой имею дело, и когда смотрю ему в лицо, вижу грусть, она исходит от Уильяма и прожигает во мне дыру. – Ей было семнадцать, – он нервно, почти смущенно смеется. – С моей стороны было неправильно смотреть на нее так, как я смотрел, но когда ее сапфировые глаза взглянули в мою сторону и она улыбнулась, мой мир взорвался на миллион мерцающих осколков. Она выбила из меня весь дух, Оливия. Я увидел свободу, которой владеть не имею права.

Стук сердца замедляется, трещина внутри разрывается до невероятных размеров, обнажая ужасающую действительность. Мне не нравится то, что я слышу. Мозг упорно ищет хоть какие-то слова успокоения для Уильяма, но все вертится только вокруг его признания:

– Зачем ты пытаешься саботировать свою любовь? – спрашиваю я.

Это вполне объяснимый вопрос, особенно в свете его информации. Дело не в ревности или обиде. Уильям мог бы получить свободу, так же, как может Миллер. Только у Миллера намного больше решимости ее получить. Миллер не готов позволить мне ускользнуть сквозь пальцы. Миллер будет за нас бороться – даже если он до раздражения сомневается в своей значимости.

Глаза Уильяма медленно закрываются, напоминая мне о ленивых движениях моего полуджентльмена. Появляется желание без промедления мчаться к Миллеру, позволить ему укрыть меня в своем убежище и своих объятиях.

– Прошу, позволь мне отвезти тебя домой, – Уилльям отступает и снова открывает передо мной заднюю дверцу, умоляющим взглядом приглашая сесть в машину.

– Я лучше пройдусь, – говорю ему. Мне все еще нехорошо, свежий воздух поможет. Плюс, мне нужно к врачу, и я не могу просить Уильяма отвезти меня туда. От одной только мысли меня передергивает.

Его раздражает моя капризность, но я стою на своем, не готовая снова оказаться в его машине.

– Тогда, по крайней мере, дай мне пять минут, – он показывает через дорогу на площадь, где Миллер однажды ждал меня – время, когда я окончательно сдалась и позволила ему получить одну ночь.

Киваю, мысленно надеясь, что он не попросит меня сесть в машину. Он должен знать, что я тоже могу настоять на контроле. Мы идем вместе, Уильям коротко кивает своему водителю. Желудок скручивает, смесь грусти и сочувствия. Такое чувство, что я падаю в пропасть осознания. Не хочу продолжать это падение, потому что пониманию, приземление будет жестким. Оно уничтожит ту непростительную обиду, что я держу на свою маму, и на смену придет всепоглощающее чувство вины. Каждая минута, проведенная с Уильямом Андерсоном, ослабляет бинты, стягивающие ожесточившуюся половину моего сердца, ту, что решительно презирает Грейси Тейлор. Скоро они лопнут и позволят циничным кусочкам соединиться с мягкой, влюбленной половиной. Не уверена, что смогу вынести еще больше боли, только не после того, как едва исцелилась и смогла почувствовать, как свет стал заполнять темноту. Но любопытство и непреодолимая потребность укрепиться в том, что есть у нас с Миллером, пересиливает мое сопротивление.

Мы садимся на скамейку, и я остаюсь тихой, наблюдая за тем, как мощная фигура Уильяма пытается расслабиться рядом со мной. И проваливается по всем фронтам. Он кладет руки на колени и убирает их. Достает телефон, проверяет его и убирает обратно во внутренний карман. Кладет ногу на ногу, ставит обе на землю, локоть ставит на подлокотник скамейки. Ему неудобно, от этого становится неудобно и мне самой. И все же, я продолжаю прослеживать последовательность его неловких движений.

– Ты никогда никому не рассказывал свою историю, так ведь? – спрашиваю я, и к собственному удивлению ладонью накрываю его колено и сжимаю его в успокаивающем жесте. Мне так мерзко предлагать свое сочувствие. Он прогнал мою маму и потерял ее навсегда, для нас обоих. Но он прогнал и меня тоже. И спас.

Неизменный джентльмен перестает ерзать и опускает взгляд на мою руку. А потом он накрывает мою руку своей и держит ее. Вздыхает.

– Я был на практике, если можно так сказать. Готовился принять дела моего дяди. Я был двадцатиоднолетним, маленьким озлобленным мудаком, и бесстрашным вдобавок. Меня не волновало ничто и никто. Идеальный преемник.

Мой взгляд опускается на наши руки, и я внимательно смотрю, как он задумчиво вертит колечко на моем пальце, прежде чем сделать вдох.

– Грейси случайно оказалась в клубе моего дяди. Она была с друзьями, выпившая и наглая. Она поначалу не представляла, во что вляпалась, мне же стоило выгнать ее в ту же секунду, как я ее заметил, но я был обезоружен ее духом. Он источался из самых ее глубин, прямо из души, и запустил в меня свои когти. Я пытался уйти, но они лишь глубже вонзались. Держали меня.

Он поднимает свободную руку и с глубоким, растянутым вздохом потирает глаза.

– Она смеялась, – Уильям смотрит перед собой задумчиво. – Мартини лилось по ее прелестному горлышку и несло ее на танцпол. Я был увлечен. Загипнотизирован. Среди развращенной, пошлой элиты Лондона была моя Грейси. Она была моей. Или собиралась ею стать. Тогда как моей обязанностью было увести ее из этого злачного, мрачного мира, и нужно было сбежать оттуда самому, я заманил ее в него.

Та частица, что удерживала презрение к маме и та весомая часть сердца, что заключала в себе чистую, неопытную любовь к Миллеру, начинают кровоточить. Я теряю способность их различать… как раз то, что я подозревала и чего боялась. Уильям смотрит на меня и тоскливо улыбается, его красивое лицо искажено болью и сожалением. – Я купил ей шампанское. Она никогда прежде его не пробовала. Блеск от только что открытого удовольствия в ее глазах снял с моего сердца слой брони. Ни разу она не переставала улыбаться, и ни разу во мне не родилось сомнение в том, что я должен сделать эту женщину своей. Знал, что плыву в мутной воде, но я был слеп.

– Хотел бы быть таким, – предполагаю, зная, что права. – Ты хотел бы иметь силы тогда выпроводить ее и забыть навсегда.

Он издает смешок. Снисходительный смешок:

– Нет ни единого шанса, что я смог бы забыть Грейси Тейлор. Звучит глупо, я знаю. Мне удалось ухватить с ней один жалкий час, украсть всего один поцелуй, хотя она сопротивлялась даже сказать, встречусь ли с ней следующим вечером. Где-нибудь подальше от замусоленных мест. Где-нибудь в уединении, там, где меня никто не знал. Она сказала нет, но не остановила меня, когда я полез в ее сумку, нашел какой-то документ, чтобы прочитать ее имя и адрес, – его улыбка становится ярче, явный признак яркого воспоминания. – Грейси Тейлор. – Имя моей мамы делает его счастливым, и я не могу сдержаться от искренней улыбки. Расцветающие чувства Грейси и Уильяма вырисовываются идеально. В новинку. Всепоглощающие и иррациональные. А потом все пошло до ужаса неправильно.

Я невероятно четко могу почувствовать маму. Несмотря на то, что Уильям и Миллер явно друг друга презирают, в них много схожего. Моя мать, должно быть, была настолько же ослеплена, как Уильям Андерсон, когда претендовал на то, чтобы быть с ней. Так же, как я с Миллером.

– Твое обязательство перед дядей все испортило.

– Уничтожило, – поправляет он злобно. – Дядя планировал уйти на покой, но глупый случай отправил его тело на дно Темзы прежде, чем мы успели вручить ему часы.

Хмурю брови:

– Часы?

Он улыбается и, поднеся мою руку к своим губам, ласково ее целует.

– В общепринятом смысле, это подарок в честь выхода на пенсию.

– В самом деле?

– Да, забавно, не находишь? Кто-то, кому больше нет необходимости следить за временем, получает часы.

Усмехаюсь вместе с Уильямом, чувствуя между нами связь.

– Довольно иронично.

– В большей степени.

Еще более иронично то, что мы смеемся над этим сразу после того, как он мне сообщил о такой трагической смерти своего дяди.

– Сожалею насчет твоего дяди.

Уильям фырчит с сарказмом.

– Не стоит. Он получил то, что заслужил. Собаке собачья смерть. Разве не так говорится?

Не знаю. Так? Мой мозг и так пресыщен слишком яркой информацией. Обдумываю все сказанное мной, и все же понимание сбивает с ног.

– Твой дядя был аморальным ублюдком?

– Да, – он снова усмехается, вытирая под глазами. – Он был аморальным ублюдком. Все изменилось, как только я перешел к делам. Я могу быть опасным, когда мне необходимо, но бесчестным я не был никогда. Я ввел новые правила, отобрал девочек и очистил клиентскую базу от мудаков, насколько это было возможно. Я был молод, со свежим взглядом, и это сработало. Я заработал гораздо больше уважения, чем когда-либо получал мой дядя. Те, кто хотел остаться и получать свое, придерживались моих правил. Те, кому изменения не нравились, ушли и продолжили быть аморальными ублюдками. Я нажил много врагов, но даже в том возрасте не вел себя легкомысленно.

– Ты убивал? – выпаливаю, не подумав, и быстро получаю шокированный взгляд серых глаз. Я почти извиняюсь за такую глупость, но осторожность, появляющаяся в глазах Уильяма, говорит мне, что вопрос не был таким уж глупым. Он убивал.

– Неуместный вопрос, тебе не кажется?

Нет, мне не кажется, но предупреждение в его глазах останавливает меня от такого ответа. Если бы он не забирал чью-то жизнь, уверена, он бы поставил меня на место.

– Мне жаль.

– Не стоит, – он тянется и костяшками пальцев проводит по моей щеке. – Не надо пачкать этой грязью твою прекрасную головку.

– Слишком поздно, – шепчу я, от чего его осторожные прикосновения замирают. – Но мы говорим не обо мне и моих решениях. Что случилось дальше?

Передвинувшись, Уильям берет обе мои руки и поворачивается ко мне лицом.

– Были ухаживания.

– Вы встречались?

– Да, если угодно.

Улыбаюсь, вспомнив, как Нан использовала это же слово.

– И?

– Все было насыщенным. Грейси, несмотря на юный возраст и отсутствие опыта, находила в себе все больше и готова была себя отдавать. Отдавать мне. Это пробуждало во мне неизведанный голод. Голод по ней.

– Ты влюбился.

– Думаю, это случилось мгновенно, – черты его лица снова омрачаются грустью, взгляд падает на колени. – Я провел всего месяц, поглощенный диким желанием твоей мамы. А потом ударила действительность, и мы с Грейси вдруг стали невозможной комбинацией.

Я знаю точно, что он чувствовал, и что бы нас ни связывало, оно стало чуточку сильнее.

– Что случилось?

– Я отвлекся, и за это заплатила одна из моих девочек.

Ахаю и убираю руку.

Он трет лоб, вновь испытывая боль:

– Нужно было устранять последствия. Мои враги стали бы рыться в той ситуации, как свиньи в апельсинах.

– Поэтому ты порвал с ней.

– Пытался. Долгое, долгое время. Грейси была зависимой, и сама только мысль, что она проведет день без меня, растворяющегося в ней, была недопустимой. В любом случае, она знала, как меня одурачить, как бесчестно пользоваться своей дерзостью и телом. Я был привязан к ней, – Уильям расслабляется, прислонившись к спинке скамьи, и оглядывает площадь, мыслями уплывая куда-то далеко и беспокойно. – Я продолжал держать все о нас в секрете. Она бы стала мишенью.

– Причиной того, что вы перестали быть вместе, послужило не только твое обязательство перед девочками, верно? – мне не нужно подтверждение.

– Нет, не только. Если бы я позволил раскрыть свои чувства к этой женщине, она бы стала, как красный флаг. Я мог бы с таким же успехом преподнести ее на блюдечке.

– Только это, в любом случае, случилось, – напоминаю ему. Он прогнал ее, позволил попасть в руки аморального ублюдка.

– После нескольких травмирующих лет, да, случилось. Я всегда надеялся, что тебя будет достаточно, чтобы удержать ее подальше.

Фыркаю, раздраженная очередным напоминанием того, что я явилась недостаточным стимулом для мамы.

– Мы все знаем, чем это для тебя обернулось, – отвечаю язвительно. – Прости, что разочаровала.

– Достаточно!

– Как так получилось, что она забеременела от другого мужчины? – спрашиваю, игнорируя его злобу в ответ на мое откровение. – Ей было девятнадцать, когда появилась я. Не такой уж долгий срок после вашей встречи.

– Она наказывала меня, Оливия. Я уже говорил тебе это. Мне нет нужды напоминать тебе о дневнике. Многое помнишь обо мне оттуда?

– Нет, – соглашаюсь я, мне почти жаль Уильяма.

– Она забеременела от другого мужчины. Это устранило все возможные подозрения насчет нас с твоей мамой.

– Кто это был?

Уильям фырчит:

– Черт его знает. Грейси определенно не знала, – возмущение сочится из него, и он делает резкий успокаивающий вдох. Он злится, говоря об этом. И это только заставляет меня ненавидеть ее еще больше. – Ты, вероятно, самое лучшее, что могло случиться.

– Рада, что кто-то так думает, – говорю язвительно.

– Оливия!

– Рада, что сыграла свою роль, – злобно усмехаюсь. – Вот я думаю, что меня никто не хотел, а теперь получается, что я сделала ее заднице одолжение. Я так горжусь собственной целью в жизни.

– Ты спасла жизнь своей матери, Ливи.

– Что? – взрываюсь я. Он ведь не станет внушать мне, что моей целью было сдержать недругов, отвлечь их от отношений Уильяма и Грейси? – Просто чтобы потом она могла меня бросить? – спрашиваю я. – Насколько нам известно, она мертва, Уильям! Моя цель ни хрена не значит, потому что, не смотря ни на что она все же блин мертва! У меня все так же не мамы, а у тебя нет Грейси! – Тяжело дышу рядом с ним, проглатывая злые слезы. Всё сочувствие испарилось, соединившиеся половники моего сердца снова распались в мгновение ока… или при звуке всего одного бездумного предложения. Он все делал так хорошо. История их отношений ловко заставила меня забыть самую суть. Миллер. И я. Мы. Нам не суждено идти той же разрушительной дорогой мучительной любви и непоправимой сердечной боли. Мы были на этом пути, но спасли друг друга.

Я встаю и поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня внимательно.

– Миллер не обидит меня так, как ты обидел Грейси, – разворачиваюсь и спешу прочь, слыша за спиной его шипение. Я почти ждала, что меня остановят до того, как уйду с площади, но мне без препирательств было позволено сбежать от Уильяма и его откровений.

***

Я ведь не собиралась этого делать, но когда, наконец, захожу домой, громко хлопаю дверью, меня все еще пошатывает после времени, проведенного с Уильямом, и я измотана временем, проведенным у врача. Я не очень помню, как сидела в кабинете нашего семейного врача. Рассказала о своем затруднительном положении, меня осмотрели, после чего выписали посткоитальные контрацептивы и противозачаточные, а потом я ушла и отправилась в аптеку напротив. Все это я делала в тумане отчаяния.

Резкий удар двери отдается в оконных рамах, так что бабушка встревоженно выбегает из кухни.

– Ливи, что, ради всего святого, стряслось? – она смотрит на свои старые наручные часы. – Еще даже полдень не наступил.

Я даже не пытаюсь собраться с мыслями, – я по-прежнему сильно накручена – так что я выпаливаю единственно возможное оправдание, что хорошо, потому что это отчасти правда.

– Дел отправил меня домой.

– Ты заболела? – ее шаги ускоряются, она наспех вытирает руки о кухонное полотенце и оказывается рядом, трогая мой лоб. – У тебя температура.

Так и есть. Я горю от слепой ярости. Прислоняюсь к двери и позволяю бабушке трястись надо мной, я благодарна за взгляд на ее дружелюбном лице, даже если сейчас он полон тревоги.

– Я в порядке.

– Пф, – фыркает она. – Не подхалимничай передо мной, говоря, что там дождь! – она убирает с моего лица влажную прядь волос. – Чем быстрее ты усвоишь, что я не безумная, тем лучше. – Взгляд ее сапфировых глаз прожигает дыры в моем жалком теле. – Я заварю чай, – она уходит по коридору, – идем.

– Потому что чай все в мире делает правильным, – бормочу, отталкиваясь от двери, и следую за ней.

– Что?

– Ничего, – опускаюсь на стул и достаю из сумки телефон, когда он начинает звонить.

– Звонок? – спрашивает Нан, включая чайник.

– Сообщение.

Она поворачивается, испепеляя меня явным любопытством.

– Как ты различаешь?

– Ну, поскольку звонок… – замолкаю на середине предложения, разблокировывая телефон. – Ты когда-нибудь заведешь мобильный?

Она смеется и отворачивается, возобновляя свои чайные приготовления.

– Я лучше отвечу с помощью Эдварда Руки-ножницы. К чему в моем возрасте все эти глупые штуковины?

– Тогда становится не важным, что это за сигнал: сообщение, звонок или электронное письмо, разве нет?

– Электронное письмо? – восклицает она. – Ты можешь отправлять электронные письма?