Текст книги "Частный детектив. Выпуск 2"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

Ее голос дрогнул.

А потом она начала говорить, очень быстро, как человек, который боится, что его прервут прежде, чем он закончит, она сидела, наклонясь вперед, а ее прекрасное лицо было почти рядом с моим.

– Выбежав из дома на Турецкой улице, когда ты сражался с Таем, я намеревалась убежать из Сан—Франциско. У меня было около двух тысяч, я могла бы уехать, куда угодно… А потом я подумала, что вы ждете именно этого, и решила, что безопаснее оставаться на месте.

Женщине легко изменить внешность. У меня были короткие рыжие волосы, светлая кожа, я одевалась ярко. Я покрасила волосы, а чтобы удлинить их, купила шиньон; с помощью специального крема изменила цвет кожи и приобрела темную одежду. Затем, под именем Джейн Делано, я сняла квартиру на Эшбери–авеню…

Я надеялась, что меня никто не узнает, но сочла разумным побольше сидеть дома. Чтобы убить время, много читала. И случайно наткнулась на книгу Барка… Ты читаешь поэзию?

Я покрутил головой. Со стороны Халфмун—Бей подъехал какой–то автомобиль – первый, который мы увидели с того момента, как оставили “Уайт Шэк”. Она подождала, когда машина пройдет, после чего все так же быстро продолжила.

– Барк, – это, разумеется, не гений, но в его стихах было нечто волнующее. Я написала ему на адрес издателя… Через несколько дней получила ответ от Барка и узнала, что он живет в Сан—Франциско, этого я не знала. Мы обменялись еще несколькими письмами, прежде чем он предложил встретиться. Не знаю, любила я его или нет… Мне он нравился, а его любовь была так горяча, и мне так льстило, что за мной ухаживает известный поэт, что я приняла это за любовь. Я пообещала выйти за него замуж.

Я не рассказала ему всего о себе, хотя теперь знаю, что для него это не имело бы значения. Я боялась сказать ему правду, а солгать не могла бы, поэтому я не сказала ничего.

А потом однажды я встретила Фэга Килкурса, он узнал меня, несмотря на мои новые волосы, кожу и наряд. Фэг не был особо умен, но его трудно провести. Мне его не жалко. У него такие принципы. Он следил – и пришел ко мне на квартиру. Я сказала, что намерена выйти замуж за Барка… Это было глупо. Фэг был человеком по–своему порядочным. Если бы я сказала, что хочу обработать Барка, поживиться за его счет, он оставил бы меня в покое и следил издалека. Но когда я сказала ему, что хочу завязать, то стала добычей, на которую стоило поохотиться. Ты знаешь, как это бывает среди преступников – человек для них либо приятель, либо потенциальная жертва. А поскольку я уже не была преступницей, он решил, что я могу стать добычей.

Он узнал о родственных связях Барка и поставил вопрос ребром. Двадцать тысяч долларов, или он меня выдаст. Он знал, что меня разыскивают. У меня не было другого выхода. От него мне не сбежать… Я сказала Барку, что мне нужно двадцать тысяч долларов. Я не знала, что он сможет их раздобыть. Спустя три дня он дал мне чек. Я понятия не имела, откуда деньги, но даже если бы и знала, то это бы ничего не изменило. Мне были нужны эти деньги.

Вечером Барк сказал, откуда у него эти деньги. Сказал, что подделал подпись своего родственника. Он боялся, что если это раскроется, меня могут счесть сообщницей. Может, я и испорчена, но не до такой степени, чтобы посадить его в тюрьму. Я рассказала ему все. Он даже глазом не моргнул. Настаивал, чтобы я заплатила Килкурсу и обезопасила себя.

Барк был уверен, что шурин не посадит его в тюрьму, но на всякий случай хотел, чтобы я переселилась, снова сменила имя и укрылась где–нибудь, пока мы не увидим, как реагирует Эксфорд… Он ушел, а я обдумала свой собственный план. Я любила Барка – слишком любила, чтобы сделать из него козла отпущения, и не слишком верила в доброе сердце Эксфорда.

Было второе число. Если не вмешается случай, думала я, Эксфорд не узнает о фальшивом чеке до начала следующего месяца, когда банк пришлет ему реализованные чеки. В моем распоряжении – месяц.

На следующий день я сняла со счета все свои деньги и написала Барку, что должна уехать в Балтимор. Я запутала след до Балтимора, багажом и письмами занялся один мой приятель. Сама же я поехала к Джоплину и попросила, чтобы он укрыл меня. Я дала знать Фэгу, и когда он явился, сказала ему, что через пару дней отдам деньги.

С тех пор он приходил почти ежедневно, и каждый раз обманывать его становилось все легче. Однако я помнила, что письма Барка вскоре начнут к нему возвращаться, и я хотела быть на месте, црежде чем он сделает какую–нибудь глупость. И все же я решила не вступать с ним в контакт, пока не буду в состоянии вернуть деньги, прежде чем Эксфорд узнает о мошенничестве.

С Фэгом дело шло все легче, однако он не хотел отказаться от двадцати тысяч долларов, которые, разумеется, все время были при мне, если я не пообещаю, что останусь с ним навсегда. А мне казалось, что я люблю Барка и не нужен мне никакой Фэг.

И тогда однажды вечером меня увидел Барк. Я была неосторожна и поехала в город на автомобиле Джоплина – на том, желтом. И, конечно же, Барк меня узнал. Я сказала ему всю правду, а он рассказал, что нанял детектива.. В некоторых делах он был совсем ребенком. Ему не пришло в голову, что шпик прежде всего раскопает дело с деньгами. Теперь я знала, что фальшивый чек может быть обнаружен в любой день.

Когда я сказала об этом Барку, он совсем сломался. Вся его вера в прощение со стороны Эксфорда испарилась. Он выболтал бы все первому встречному. Поэтому я взяла его к Джоплину. Хотела продержать его там пару дней, пока дело не прояснится. Если в газетах не будет ничего о чеке, это будет означать, что Эксфорд готов замять дело, что Барк может спокойно возвратиться домой и подумать о возмещении убытка. Если бы газеты написали обо всем, Барку следовало бы подыскать надежное укрытие, да и мне тоже.

Во вторник вечером и в среду газеты поместили информацию об исчезновении Барка, однако без упоминания о чеке. Выглядело это неплохо, но мы все же решили подождать еще день. Килкурс уже все знал, поэтому я вынуждена была отдать ему двадцать тысяч долларов. Но я надеялась их вернуть, поэтому держала его при себе Я попросила Жестяную Звезду, чтобы он немного попугал его, и с тех пор Барк был в безопасности.

Сегодня вечером человек Джоплина сказал, что один парень, некий Грязный Рей, крутится здесь второй день и что скорее всего он интересуется нами. Он показал мне Рея. Я рискнула появиться в зале ресторана и сесть за столик поблизости от него. Что он из себя представляет, ты знаешь сам; не прошло и пяти минут, как он уже сидел за моим столиком, а через полчаса я уже знала, что он успел настучать.. Он рассказал не все, однако достаточно, чтобы я вычислила остальное.

Я рассказала об этом Фэгу и Джоплину

Фэг был за то, чтобы немедленно убить и Барка, и Рея. Я постаралась выбить эту мысль из головы: это ничего бы не дало. Рея я обвела вокруг пальца. Он готов был броситься за меня в огонь. Мне показалось, что я убедила Фэга, но… В конце концов мы решили, что Барк и я возьмем машину и уедем, а Рей разыграет перед тобой дурачка, покажет тебе какую–нибудь пару и скажет, что принял их за нас. Я пошла за плащом и перчатками, а Барк направился к машине. И Фэг его застрелил. Я не знала, что он хочет это сделать! Я не позволила бы ему! Поверь мне! Я не позволила бы причинить вред Барку!

А потом у меня уже не было выбора… Мы заставили Рея подтвердить наши алиби. Позаботились, чтобы и другие это подтвердили. А потом ты поднялся наверх – и узнал меня. Такое уж мое счастье, что это был именно ты – единственный детектив в Сан—Франциско, который меня знает!

Остальное тебе известно. Грязный Рей вошел в комнату следом за тобой и выключил свет, а Джоплин придержал тебя, чтобы мы могли бежать, а потом, когда ты начал догонять, Рей пожертвовал собой, чтобы тебя задержать и дать нам скрыться, а теперь…

Ее била дрожь. Плащ, который я ей дал, соскользнул с белых, плеч. Меня тоже трясло – она была так близко… Я достал из кармана смятые сигареты, закупил.

– И это все… Ты согласился выслушать, – сказала она мягко, – я хотела, чтобы ты это знал. Ты настоящий мужчина, а я…

Я откашлялся, и моя рука, державшая сигарету, внезапно перестала трястись.

– Не смеши, ладно? – сказал я. – До сих пор у тебя шло неплохо, не порть впечатление.

Она засмеялась, и в ее смехе была уверенность в себе. И немножко усталости. Она придвинула свое лицо еще ближе к моему, а ее серые глаза смотрели мягко и спокойно.

– Маленький толстый детектив, имени которого я не знаю… – Ее голос был немного утомленным, немного ироничным. – Ты думаешь, что я играю, не так ли? Что я играю, а ставка в игре – моя свобода? Может быть, и так. Я наверняка воспользуюсь случаем, если мне его предложат. Но… Мужчины считали меня прекрасной, а я играла ими. Таковы женщины. Мужчины любили меня, а я делала с ними, что хотела, считая, что они достойны только презрения. А потом появляется этакий толстяк, детектив, имени которого я не знаю, и он относится ко мне так, словно я ведьма или старая индианка. Ничего странного, что у меня возникло какое–то чувство к нему. Таковы уж женщины. Или я так безобразна, что мужчина может смотреть на меня без всякого интереса? Я безобразна?

Я покрутил головой.

– Ты в полном порядке, – сказал я, стараясь, чтобы голос мой был столь же равнодушным, как и мои слова.

– Ты свинья! – Ее улыбка стала еще нежней. – И именно потому, что ты такой, я сижу здесь и раскрываю перед тобой душу. Если бы ты обнял меня, прижал к своей груди, которую я и так ощущаю, если бы сказал, что меня вовсе не ждет тюрьма, это, конечно, обрадовало бы меня. Но если бы ты приласкал меня, ты стал бы только одним из многих, которые любят меня, которых я использую и после которых приходят следующие. А поскольку ты не делаешь ничего такого, поскольку ты сидишь рядом со мной, как деревянный, я жалею тебя… Маленький, толстый детектив, если бы это была игра…

Я пробормотал что–то неразборчивое и с трудом удержался, чтобы не облизать пересохшие губы.

– Я войду сегодня в тюрьму, если ты действительно тот самый твердый мужчина, который без всякого интереса слушает, как я объясняюсь ему в любви. Но до того, как я войду туда, разве ты не можешь признать, что я больше чем “в полном порядке”? Или хотя бы дай мне понять, что если бы я не была преступницей, твой пульс бился бы чуточку чаще, когда я касаюсь тебя. Я иду на долгий срок, в тюрьму, может, даже на виселицу. Сделай что–нибудь, чтобы я знала, что не говорила все это мужчине, который попросту скучал, слушая меня.

Ее серебристо–серые глаза были полузакрыты, голова откинута.

Какое–то время она смотрела на меня широко открытыми серыми глазами, в которых только что были спокойствие м нежность и которые теперь слегка хмурились, словно боль свела ее брови.

Я отодвинулся от нее и включил двигатель.

Уже перед Редвуд—Сити она снова положила ладонь на мое плечо, легонько похлопала и убрала руку.

Я не смотрел на нее, и она не смотрела на меня, когда записывали анкетные данные. Она назвалась Джейн Делано и отказалась говорить без адвоката. Все это длилось недолго.

Когда ее уводили, она задержалась и сказала, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз.

Мы отошли в угол.

Она придвинулась ко мне так, как в автомобиле, и я снова ощутил тепло ее дыхания на щеке. И тогда она наградила меня самым гнусным эпитетом, какой только знает английский язык.

Потом она пошла в камеру.

ОБРЫВОК ГАЗЕТЫ

– О смерти доктора Эстепа мне известно из газет, – сказал я.

Худая физиономия Вэнса Ричмонда недовольно сморщилась:

– Газеты о многом умалчивают. И часто врут. Я расскажу, что известно мне. Позже вы познакомитесь с делом, и, возможно, добудете какие–то сведения из первых рук.

Я кивнул, и адвокат начал свой рассказ, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь, что я могу понять его неправильно.

– Доктор Эстеп приехал из Сан—Франциско давно. Было ему тогда лет двадцать пять. Практиковал в вашем городе и, как вы знаете, стал со временем опытным хирургом, всеми уважаемым человеком. Через два–три года по приезде он женился; брак оказался удачным. О его жизни до Сан—Франциско ничего не известно. Он как–то сказал жене, что родился в Паркерсберге, в Западной Вирджинии, но его прошлое было таким безрадостным, что не хочется вспоминать. Прошу вас обратить внимание на этот факт.

Две недели назад, во второй половине дня, на прием к доктору пришла женщина. Он принимал у себя в квартире на Пайн–стрит. Люси Кой, помощница доктора, провела посетительницу в кабинет, а сама вернулась в приемную. Слов доктора она расслышать не могла, зато хорошо слышала женщину. Та говорила довольно громко, хотя, судя по всему, была чем–то напугана и умоляла доктора помочь ей.

Люси не расслышала всего, что говорила женщина, но отдельные фразы смогла разобрать. Такие как: “Прошу вас, не отказывайте”, “Не говорите “нет”.

Женщина пробыла у доктора минут пятнадцать, а когда наконец вышла из кабинета, то всхлипывала, держа платочек у глаз. Ни жене, ни помощнице доктор не сказал ни слова. Жена вообще узнала о визите неизвестной только после его смерти.

На следующий день, после окончания приема, когда Люси надевала пальто, собираясь домой, доктор Эстеп вышел из своего кабинета. На голове его была шляпа, в руке – письмо. Люси заметила, что он бледен и очень взволнован. “Он был цвета халата, – сказала она. – И ступал неуверенно и осторожно. Совсем не так, как обычно”.

Люси спросила, не заболел ли он, но доктор ответил, что все это пустяки, всего лишь легкое недомогание, и что через несколько минут он придет в норму.

С этими словами он вышел. Люси, выйдя вслед за ним, увидела, как доктор опустил в почтовый ящик на углу письмо и тотчас вернулся домой.

Минут через десять вниз направилась жена доктора, госпожа Эстеп. Но, не успев выйти из дому, она услышала звук выстрела, донесшийся из кабинета. Она стремглав бросилась назад, никого не повстречав по дороге, – и увидела, что ее супруг стоит у письменного стола, держа в руках револьвер, из которого еще вьется дымок – И как раз в тот момент, когда она подбежала, – доктор замертво рухнул на письменный стол.

– А кто–нибудь из прислуги, бывшей в то время дома, может подтвердить, что миссис Эстеп вбежала в кабинет только после выстрела?

– В том–то и дело, что нет, черт возьми! – вскричал Ричмонд. – Вся сложность именно в этом!

После этой внезапной вспышки он успокоился и продолжил рассказ:

– Известие о смерти доктора Эстепа попало в газеты уже на следующее утро, а во второй половине дня в доме появилась женщина, которая приходила к нему накануне смерти, и заявила, что она – первая жена доктора Эстепа. Точнее говоря, законная жена. И, кажется, это действительно так. Хочешь не хочешь. Они поженились в Филадельфии. У нее есть заверенная копия свидетельства о браке. Я распорядился сделать запрос, и вчера пришло сообщение: доктор Эстеп и эта женщина – ее девичье имя Эдна Файф – были действительно повенчаны…

Женщина утверждает, что доктор Эстеп прожил с ней два года в Филадельфии, а потом вдруг бесследно исчез. Она предполагает, что он ее попросту бросил. Это случилось незадолго до его появления здесь, в Сан—Франциско. Это веские доказательства: ее в самом деле зовут Эдна Файф, и мои люди успели выяснить, что доктор Эстеп действительно занимался врачебной практикой в Филадельфии в те годы. Да, еще одно! Я уже говорил, что доктор Эстеп утверждал, будто он родился и вырос в Паркерсберге. Так вот, я навел справки, но не нашел никаких следов этого человека. Более того, я нашел довольно веские доказательства того, что он никогда в Паркерсберге не жил. А это означает, что он лгал своей жене. Таким образом, нам остается только предположить, что разговоры о якобы трудном детстве были просто отговоркой. Он хотел избежать неприятных вопросов.

– А вы успели выяснить, развелся ли доктор Эстеп со своей первой женой?

– Как раз сейчас я и пытаюсь это узнать, но, судя по всему, они так и не развелись. Все факты говорят за это. Иначе все было бы слишком просто. Ну, а теперь вернемся к рассказу. Эта женщина – я имею в виду первую жену Доктора Эстепа – заявила, что лишь недавно узнала, где Находится ее супруг, и приехала в надежде помириться. Он попросил дать ему время подумать, взвесить все “за” и “против” и обещал дать ответ через два дня.

Сам я переговорив с этой женщиной, сделал кое–какие выводы Мне лично кажется, что она, узнав, что супруг успел сколотить капиталец, решила просто поживиться за его счет. Ей нужен был не он, а его деньги. Но это, конечно, мое субъективное мнение. Я могу и ошибиться.

Полиция сперва пришла к выводу, что доктор Эстеп покончил жизнь самоубийством. Но после того, как на горизонте появилась его первая жена, вторая жена, моя клиентка, была арестована по подозрению в убийстве своего супруга. Полиция представляет теперь дело следующим образом: после визита своей первой жены доктор Эстеп рассказал обо всем своей второй жене. Та поразмыслила и решила, что совместная жизнь была сплошным обманом пришла в ярость, отправилась в кабинет мужа и убила его из револьвера, который, как она знала, всегда лежал в письменном столе. Я не знаю точно, какими вещественными доказательствами располагает полиция, но, судя по газетным сообщениям, можно понять, что на револьвере нашли отпечатки ее пальцев – раз, на письменном столе была опрокинута чернильница и брызги попали ей на платье – два, на столе валялась разорванная газета – три.

Действия миссис Эстеп легко понять. Вбежав в кабинет, она первым делом выхватила из рук мужа револьвер Поэтому на нем, естественно, остались отпечатки ее пальцев. Доктор упал на стол в тот момент, когда она к нему подбежала, и, хотя миссис Эстеп не очень хорошо помнит подробности, можно предположить, что он, падая, как–то задел ее, а может быть, и увлек за собой, опрокинув при этом чернильницу. Этим я объясняю чернильные брызги на платье и разорванную газету. Тем не менее, я уверен что обвинение постарается убедить присяжных, что все это произошло до выстрела и что это – следы борьбы.

– Это не так уж неправдоподобно, – заметил я.

– В том–то все и дело… Ведь на эти факты можно посмотреть и так, и этак. Тем более, что сейчас неподходящий момент – за последние месяцы произошло пять случаев когда жены, считая себя обманутыми и обиженными, убивали своих мужей. Удивительно, но ни одна из преступниц не была осуждена. И вот теперь все вдруг возопили о справедливости и возмездии – и пресса, и граждане, и даже церковь. Пресса настроена к миссис Эстеп настолько враждебно, что дальше некуда. Против нее даже женские слезы. Все кричат о том, что она должна понести заслуженную кару.

К этому следует добавить, что прокурор два последних процесса проиграл и теперь жаждет взять реванш. Тем более, что до выборов осталось немного.

Адвоката давно покинуло спокойствие – он даже покраснел от волнения:

– Я не знаю, какое у вас сложилось впечатление от моего рассказа. Вы профессиональный детектив, и вам неоднократно приходилось сталкиваться с такими или подобными историями. В какой–то степени вы, наверное, и очерствели, и вам, возможно, кажется, что все вокруг преступники. Но я уверен, что миссис Эстеп не убивала своего супруга. Я говорю это не потому, что она моя клиентка. Я был большим другом доктора Эстепа и его поверенным. Поэтому, если бы я был уверен, что миссис Эстеп виновна, сам бы ратовал за ее наказание. Но такая женщина просто не способна на убийство! В то же время я хорошо понимаю, что суд признает ее виновной, если явиться туда только с теми картами, которые сейчас на руках. Народ и так считает, что закон слишком снисходителен к женщинам–преступницам. Так что теперь гайки будут завинчивать круто. А если миссис Эстеп признают виновной, то она получит высшую меру наказания… Сделайте все возможное, чтобы спасти невинного!

– Единственной зацепкой является письмо, которое доктор Эстеп отослал незадолго до своей смерти, – заметил я. – Если человек пишет кому–то письмо, а потом кончает жизнь самоубийством, то естественно предположить, что в этом письме есть какие–нибудь ссылки или намеки на самоубийство. Вы не спрашивали его первую жену об этом письме?

– Спрашивал… Но она утверждает, что ничего не получала.

Здесь было что–то не так. Если Эстеп решил покончить счеты с жизнью в связи с появлением первой жены, напрашивается вывод, что письмо было адресовано именно ей. Он мог, конечно, написать прощальное письмо второй жене, но тогда вряд ли отправил бы его по почте.

– А его первая жена… У нее есть какие–либо причины не сознаваться в получении этого письма?

– Да, есть, – неуверенно ответил адвокат. – Во всяком случае, мне так кажется. Согласно завещанию, капитал переходит ко второй жене. Но первая жена, – конечно, если они не были официально разведены, – имеет основания оспаривать завещание. И даже если будет доказано, что вторая жена не знала о существовании первой, то и в этом случае первая жена имеет право получить часть капитала. Но если суд присяжных признает вторую виновной, то с ней вообще считаться не будут, и первая жена получит все до последнего цента.

– Неужели у него такой большой капитал, чтобы кто–то решился послать невинного человека на электрический стул и прибрать к рукам деньги?

– Он оставил после себя около полумиллиона, так что игра стоит свеч.

– И вы считаете, что его первая жена способна на это?

– Откровенно говоря, да! У меня сложилось впечатление, что она совершенно не имеет представления, что такое совесть.

– Где она остановилась? – спросил я.

– В настоящий момент в отеле “Монтгомери”. А вообще проживает в Луисвилле, если не ошибаюсь. Мне кажется, вы ничего не добьетесь, если попытаетесь у нее что–нибудь выведать. Ее интересы представляет фирма “Сомерсет и Квилл” – очень солидная фирма, кстати. Вот к ним–то она вас и отошлет. А те вообще ничего не скажут. С другой стороны, если дело нечисто, если она, например, скрывает, что получила письмо от доктора Эстепа, то я уверен, что и адвокатской фирме ничего не известно.

– Могу я поговорить с миссис Эстеп?

– В данный момент, к сожалению, нет. Может быть, дня через два–три. Сейчас она в весьма плачевном состоянии. Миссис Эстеп всегда была натурой впечатлительной и нервной. Так что смерть мужа и арест слишком сильно подействовали на нее. В настоящее время она находится в тюремной больнице, и ее не выпускают даже под залог. Я пытался добиться перевода в тюремное отделение городской больницы, но мне и в этом было отказано. Полиция считает, что с ее стороны это всего лишь уловка. А я очень тревожусь. Она действительно в критическом состоянии.

Адвокат снова разволновался. Заметив это, я поднялся, взял шляпу и, сказав, что немедленно примусь за работу, ушел.

Я не люблю многословных людей, даже если они говорят по существу. Самое главное – получить факты, а выводы я буду делать сам. От детектива требуется только это.

Последующие полтора часа я потратил на расспросы слуг в доме доктора Эстепа, но ничего существенного узнать не удалось – ни один из них не находился в служебной части дома, когда прозвучал роковой выстрел, и не видел миссис Эстеп непосредственно перед смертью доктора.

Потратив несколько часов на поиски, я нашел наконец _й Люси Кой, помощницу доктора Эстепа. Это была маленькая серьезная женщина лет тридцати. Она повторила мне только то, что я уже слышал от Вэиса Ричмонда. Вот и все об Эстепах.

И я отправился в отель “Монтгомери” в надежде, что; все–таки удастся узнать что–либо о письме, отправленном доктором накануне смерти. Судя по всему, письмо было адресовано его первой жене – Говорят, что чудес не бывает, но я привык проверять решительно все.

У администрации отеля я был на хорошем счету. Настолько хорошем, что мог попросить обо всем, что не очень далеко выходило за дозволенные законом границы. Поэтому, приехав туда, я сразу же отыскал Стейси, одного из заместителей главного администратора.

– Что вы можете рассказать о некоей миссис Эстеп, недавно поселившейся у вас? – спросил я.

– Сам я ничего не могу рассказать, – ответил Стейси. – Но вот если вы посидите тут пару минут, я постараюсь разузнать о ней все, что можно.

Стейси пропадал минут десять.

– Странно, но никто ничего толком не знает, – произнес он, вернувшись. – Я расспросил телефонисток, мальчиков–лифтеров, горничных, портье, отельного детектива – никто не мог о ней сказать ничего определенного. Она появилась у нас в отеле второго числа и в регистрационной книге постоянным местом жительства указала Луисвилл. Раньше она у нас никогда не останавливалась. Похоже, плохо знает город. Наш сортировщик почты не помнит, чтобы она получала письма, а телефонистка, просмотрев журнал, заявила, что никаких разговоров эта женщина ни с кем не вела. Дни она проводит обычно так: в десять – чуть раньше или чуть позже – уходит из отеля и возвращается лишь к полуночи. Судя по всему, друзей у нее здесь нет, поскольку к ней никто не заходит.

– Сможете проследить за ее почтой?

– Конечно, смогу!

– И распорядитесь, чтобы девушки из администрации и телефонистки держали ушки на макушке, если она с кем–нибудь будет говорить.

– Договорились!

– Она сейчас у себя?

– Нет, недавно ушла.

– Отлично! Мне очень хотелось бы заглянуть на минутку в ее номер и посмотреть, как она там устроилась.

Стейси хмуро взглянул на меня и, кашлянув, спросил:

– А что, это действительно так необходимо? Вы знаете, что я всегда иду вам навстречу, однако есть вещи, которые…

– Это очень важно, Стейси, – уверил я. – От этого зависит жизнь и благополучие еще одной женщины. И если мне удастся что–нибудь разнюхать…

– Ну, хорошо, – согласился он. – Только мне нужно предупредить портье, чтобы он дал знать, если вдруг она надумает вернуться.

В ее номере я обнаружил два небольших чемоданчика и один большой. Они не были заперты и не содержали ничего интересного – ни писем, ни каких–либо записей, ни других подозрительных предметов. Следовательно, она была уверена, что рано или поздно ее вещами заинтересуются.

Спустившись в холл отеля, я устроился в удобном кресле, откуда была видна доска с ключами, и стал ждать возвращения миссис Эстеп.

Она вернулась в четверть двенадцатого. Высокая, лет сорока пяти–пятидесяти, хорошо одетая. Волевые губы и подбородок ее отнюдь не уродовали. У нее был вид твердой и уверенной в себе женщины, которая умеет добиваться своего.

На следующее утро я вновь появился в отеле “Монтгомери”, на этот раз ровно в восемь, и снова уселся в кресло, откуда виден лифт.

Миссис Эстеп вышла из отеля в половине одиннадцатого, и я на почтительном расстоянии последовал за ней. Поскольку она отрицала, что получила письмо от доктора Эстепа, а это никак не укладывалось в моей голове, я решил, что будет совсем неплохо последить за ней. У детективов есть такая привычка: во всех сомнительных случаях следить за подозреваемыми объектами.

Позавтракав в ресторанчике на Фаррел–стрит, миссис Эстеп направилась в деловой квартал города. Там она бесконечно долго кружила по улицам, заходя то в один, то в другой магазин, где было народу погуще, и выбирая самые оживленные улицы. Я на своих коротеньких ножках семенил за ней, как супруг, жена которого делает покупки, а он вынужден таскаться за ней и скучать. Дородные дамы толкали меня, тощих я толкал сам, а все остальные почему–то постоянно наступали мне на ноги.

Наконец, после того, как я, наверное, сбросил фунта два веса, миссис Эстеп покинула деловой квартал, так ничего и не купив, и не спеша, словно наслаждаясь свежим воздухом и хорошей погодой, пошла на Юнион–стрит.

Пройдя какое–то расстояние, она вдруг остановилась и неожиданно пошла назад, внимательно вглядываясь во встречных. Я в этот момент уже сидел на скамейке и читал оставленную кем–то газету.

Миссис Эстеп прошла по Пост–стрит до Кейни–стрит. Причем она останавливалась у витрин, рассматривая, – или делая вид, что рассматривает, – выставленные товары, а я фланировал неподалеку: то впереди, то сзади, а то совсем рядом.

Все было ясно. Она пыталась определить, следит ли кто–нибудь за ней или нет, но в этой части города, где жизнь бьет ключом, а на улицах много народу, меня это мало беспокоило. На менее оживленных улицах я, конечно, мог бы попасть в ее поле зрения, да и то совсем не обязательно.

При слежке за человеком существуют четыре основных правила: всегда держаться по возможности ближе к объекту слежки, никогда не пытаться спрятаться от него, вести себя совершенно естественно, что бы ни происходило, и никогда не смотреть ему в глаза. Если соблюдать все эти правила, то слежка – за исключением чрезвычайных случаев – самая легкая работа, которая выпадает на долю детектива.

Когда миссис Эстеп уверилась, что за ней никто не следит, она быстро вернулась на Пауэлл–стрит и на стоянке Сан—Френсис села в такси. Я отыскал невзрачную машину, сел и приказал ехать следом.

Мы приехали на Лагуна–стрит. Там такси остановилось, она вылезла и быстро поднялась по ступенькам одного из домов. Мое такси остановилось на противоположной стороне, у ближайшего перекрестка.

Когда такси, привезшее миссис Эстеп, исчезло за углом, она вышла из дома и направилась вверх по Лагуна–стрит.

– Обгоните эту женщину, – сказал я.

Наша машина начала приближаться к шедшей по тротуару миссис Эстеп. Как раз в тот момент, когда мы проезжали мимо, она подошла к другому дому и на этот раз нажала звонок.

Это был четырехквартирный дом с отдельным входом в каждую квартиру. Она позвонила в ту, что на правой стороне второго этажа.

Осторожно поглядывая сквозь занавески такси, я не спускал глаз с дома, а шофер тем временем подыскивал подходящее место для стоянки.

В семнадцать пятнадцать миссис Эстеп вышла из дома, направилась к остановке на Саттер–стрит, вернулась в отель “Монтгомери” и исчезла в своем номере.

Я позвонил Старику, главе Континентального детективного агентства, и попросил выделить помощника. Надо выяснить, кто живет в доме на Лагуна–стрит, в который заходила миссис Эстеп.

Вечером моя подопечная ужинала в ресторане отеля, совершенно не интересуясь, наблюдают ли за ней. В начале одиннадцатого она вернулась в свой номер, и я решил, что на сегодня моя работа окончена.

На следующее утро я передал свою даму на попечение Дику Фоли и вернулся в агентство, чтобы поговорить с Бобом Филом, детективом, которому было поручено выяснить все о владельце квартиры на Лагуна–стрит. Боб появился в агентстве в одиннадцатом часу.

– В этой квартире окопался такой себе Джекоб Лендвич, – сказал он мне, – судя по всему, блатной, только не знаю, какого профиля. Водится с Хили—Макаронником – значит, наверняка, блатной. Раньше крутил по мелочам, а теперь шпарит с игровыми. Правда, и Пенни Грауту не очень–то можно верить: если он почует, что можно наварить на “стуке”, то не постесняется и епископа выдать за взломщика…