Текст книги "Девять драконов"

Автор книги: Джастин Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Может быть, ты впрямь думаешь, как я. Они в грот-мачте. Отличный тайник. Лучше не придумаешь. Мама никуда не плавала.

– И что я должна с ними делать?

– Доставить их Тану, не будучи убитой. Заключи сделку, чтобы защитить Макфаркаров.

– И как же я свяжусь с Таном?

– Через Вивиан.

– Вивиан, – медленно повторила она, растягивая слоги ее имени, как неприятный вкус на языке… – Папа, а при чем здесь Уолли Херст?

– Уолли Херст – «старый друг» некоторых из людей Чена, естественно, тех, кто примкнет к Тану, если Тан свалит Чена.

Викки запротестовала. Отец остановил ее ироничной улыбкой:

– Если Тан победит, он должен будет заключить мир со своими врагами. Никому не нужна гражданская война. Дело Уолли – заводить друзей на другой стороне.

– А почему ты не хотел, чтобы Уолли встречался с мистером By?

– Я не хотел, чтобы Уолли тратил свое влияние на отели. Макфаркарам нужны более крупные услуги.

Дункан смотрел, как она переваривала все это в голове. Следующий вопрос – хотя и некстати – не удивил его:

– Как ты связался с Вивиан?

– Я полюбил ее, – сказал он.

– Налаживая связи с. Таном?

– Я не посвящал в это Вивиан до того.

– До чего?

– До того, как мы стали любовниками.

– Как ты мог влюбиться в…

– В китаянку вдвое моложе?

– Дело даже не в этом. Это на тебя не похоже.

– Но это правда.

– Что же? Секс?

– Он оказался неожиданным подарком.

– Тогда что же?

– Она заставила меня почувствовать себя сильным.

– Сильным? Да ты самый сильный человек, какого я только знаю. Ты прирожденный тайпан.

– Я не был рожден для этого, дорогая. Мне приходилось бороться за это, потом бороться, чтобы удержать это. Я устал.

– От борьбы?

– От усилий соответствовать Макфаркарам. И твоей матери.

– Но тебе не нужно было бороться за маму.

– Мне приходилось бороться за твою маму каждый день, – сказал он слабо. – Я устал.

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя мама – требовательная женщина.

– Она была требовательной ко всем нам по-своему. Еще до того, как начала пить.

– Я должен был бороться, чтобы держаться на уровне. Я устал и почувствовал себя одиноким. Я не был рожден для ее жизни, и поэтому каждый день был испытанием. Попытайся меня понять.

– Ты никогда так не говорил со мной, – сказала Викки, думая о том, что отец никогда не пытался ее понять.

– Ты просто никогда не говорила со мной умирающим, – прошептал он, и Викки возненавидела эгоистичность своих мыслей.

– Ты не умирающий, – сказала Викки слишком быстро.

Отец не ответил.

Обломок грот-мачты и фок-мачта плыли в небе. Иногда, так как блокшкив, [36]36
  Блокшкив– старое, обычно несамоходное судно, лишенное механизмов и оборудования, используемое в качестве плавучего склада или жилья.


[Закрыть]в который превратилась теперь «Мандалай», дрейфовал кругами, фок-мачта закрывала солнце, бросая мимолетную, безжалостную тень на его лицо. Викки прошептала опять:

– Ты не умирающий.

Но он смотрел без всякого выражения на небо.

– Папа!

Она придвинулась ближе, упираясь в леерное устройство, ноги почти потонули, лицо намокло от слез и горело на солнце.

Казалось, ее голова сейчас взорвется, но при этом она чувствовала себя как-то странно отделенной от своего тела – только слегка любопытствовала, насколько тяжело она ранена. Она словно видела только легкий туман и вспышки памяти.

– С тобой все в порядке? – прошептал Дункан.

– В моем мозгу будто нож. И веревка вокруг шеи.

– Плохо, что нет Вив. Она делает отличный массаж. – Он сдавленно засмеялся. – У нее волшебные пальцы.

– Ты помнишь матадора, папа?

– Испания? Скажи, отличная была поездка, ваше высочество? Ой извини, старушка. Я не собирался называть тебя так.

Викки даже не заметила это. Все, что она слышала, – это голос, полный теплых любовных воспоминаний.

– Мадрид. Помнишь матадора?

Он опять ушел от ответа.

– Я помню этого бедного быка. Кажется, достаточно того, что одно несчастное животное борется с одним человеком. Так нет, этот чертов бык должен был биться против целой банды – всех этих чурбанов на лошадях, пикадоров. Конечно, ему не выстоять. Как мы, когда боремся с Китаем. Что?

Семья совершала что-то вроде грандтура за лето до того, как Викки кончила в Нью-Йорке колледж. Ей было восемнадцать лет, Питеру – пятнадцать. Хьюго служил в Северной Ирландии и приехал в Лондон, чтобы повидаться с ними, – напряженный, с невыразительными глазами, так не похожий на брата, которого она знала. Потом они поехали в Испанию, оставив Питера с его шотландскими друзьями. Они приехали в Мадрид с его корридой, и она отдала свое сердце – правда, на расстоянии – молодому матадору. Этим же вечером отец договорился со своим другом, что тот представит ее быкоборцу, так что вряд ли он мог об этом забыть.

– Разве ты не помнишь?

Память Дункана поплыла к другому дню, в восемьдесят пятый, лет двенадцать назад, когда Совместная Декларация была только ратифицирована, но многие англичане уже стали распродавать недвижимость каэнэровцам. Его главные соперники – Джардины – начали было сворачивать дела и перенесли офис на Бермуды. Цены на недвижимость резко упали. Викки возвращалась наконец домой после окончания нью-йоркской школы бизнеса, и он приехал встречать ее в старый аэропорт Кай Тэ. Когда он рассматривал поток прилетевших пассажиров, струящийся сквозь таможню, он услышал тонкий голосок где-то около локтя.

– Извините, тайпан.

Голос принадлежал хорошенькой китайской девочке, везущей багажную тележку, нагруженную дешевыми чемоданами и картонными коробками, перевязанными шпагатом, – вытащенными из недавно приземлившегося самолета из Лондона. Ей было на вид лет четырнадцать, и очки делали ее очень серьезной.

– Да? – спросил он, глядя нетерпеливо на двери, где должна была появиться Викки.

– Пожалуйста, извините меня, сэр. Мне кажется, вы – Дункан Макинтош.

– А вы кто?

– Меня зовут Вивиан Ло.

– Да?

Она говорила длинными, размеренными фразами, разделенными вводными словами, и он мог почти слышать запятые.

– Конечно, вам нет причин помнить меня, но я стипендиатка Макинтош-Фаркаров.

Одна из потока сияющих лиц над белыми рубашками и матросками, к которым он должен приколоть ленточку за хорошую учебу. Салли занималась стипендиатами, как и всем остальным, связанным с благотворительностью. Это был один из способов привлечения китайцев, и конечно, Макфаркары иногда принимали кое-кого из них к себе на работу.

– Что вы изучаете?

– Экономику в Кембридже, в Сэлвин-колледже.

– Отлично.

– И китайскую литературу.

– Ну и как идет учеба?

– У меня степень бакалавра с отличием первого класса по обоим предметам.

Дункан был удивлен. Он думал, что она только поступила, но должно быть, она старше, чем выглядит. Он никогда не мог угадать возраста этих китайцев. В любом случае, она – яркий экземпляр.

– С отличием? – переспросил он. – Что ж, тем лучше для нас. Мы всегда отмечаем лучших.

Она казалась сконфузившейся.

– Благодарю вас, сэр. Мне так неудобно, что я побеспокоила вас. Я просто хотела поблагодарить вас за то, что вы так великодушно дали мне шанс.

– Похоже, вы его заслужили. Экономика, да? Зайдите в «Макфаркар-хаус» утром. Скажите парню по кадрам, чтобы нашел для вас что-нибудь подходящее.

– Спасибо, тайпан. Но боюсь, у меня мало что пока есть предложить Гонконгской торговой компании. Я была всего лишь ученицей всю свою жизнь. Я должна набраться практического опыта, прежде чем воспользуюсь еще раз вашей добротой…

Дункан слушал вполуха, когда разыскивал взглядом Викторию. Теперь он посмотрел на девушку-китаянку. Слова Вивиан До звучали знакомо. Тридцать пять лет назад он отклонил первое предложение работы старика Фаркара, отца Салли, с почти теми же словами. Набраться практического опыта. Вивиан ответила ему взглядом снизу, и он инстинктивно почувствовал, что ее мотивы были такими же, как и его. Он правильно догадался, что придется долго и медленно карабкаться наверх, если он войдет в хан Фаркаров на таком низком уровне.

Она была очень хорошенькой девушкой, понял он наконец. Ее глаза необычно черные и, казалось, искрились умом. Лакомый кусочек, подошедший к нему и представивший себя без извинений за то, что это сделано без спроса. Совсем так же, как он познакомился с отцом Салли. Спасаясь от революции 1949 года на полутонущем яле, он уже в восемнадцать лет знал достаточно, как обставить свое появление в яхт-клубе Гонконга. Он заметил Фаркара на причале для сампанов, безошибочно определив его как тайпана, поболтал с ним, получил приглашение в клуб чего-нибудь выпить, потом домой – в его особняк Пик-хаус – на обед. Наверное, он неплохо болтал, потому что был таким же без гроша в кармане аутсайдером, как и эта студенточка с кучей перевязанного бечевкой багажа.

– А где же вы собираетесь набираться практического опыта?

– Китай, – сказала она, завершая одним словом портрет, который уже сложился в голове Дункана Макинтоша, – яркая, амбициозная и ненасытная. – Я буду работать в Китае.

– Папа!

Из дверей вышла Виктория и побежала к нему, толкая впереди тележку, набитую багажом и свертками с подарками, которые всегда в изобилии привозила домой. Рюкзачок через плечо, волосы убраны в хвост, и в своих голубых джинсах она выглядела лет на шестнадцать. Она крепко обняла его.

– Давай купим отель в Нью-Йорке.

– Виктория, это Вив…

Но китаянка уже исчезла.

– Папа, из-за этой так называемой Совместной декларации нам нужно начать вывозить капиталы из Гонконга. Нью-йоркский гостиничный рынок почти готов принять нас. Я уже присмотрела несколько старых отелей, которые мы можем превратить в отели-люкс.

– Это все твои вещи?

– Послушай меня…

– В машине. Твоя мама устраивает званый обед. Мы пригласили твоего друга Джеффа Грэя.

– Зачем?

– Его отец отходит от дел. Теперь Джефф будет управлять «Партридж энд Грэй».

– Джэфф идиот.

– Вот почему им нужна помощь Макфаркаров. Это самая крупная сеть универмагов в Азии.

– И хуже всех управляемых. Так как насчет моей идеи с отелем, папа? Я покончила с колледжем. Я хочу работать в Нью-Йорке.

– Думаю, что ты могла бы управлять нашей верфью.

– Ты хочешь, чтобы я строила джонка?

– Если тебе это еще удастся, ваше высочество.

Это были дни, когда он еще мог контролировать ее несколькими точно подобранными словами.

– Конечно, я смогу, – выпалила она, на какое-то время забыв об отелях и не зная о том, какую роль – он ожидает – она сыграет в его плане аннексии «Партридж энд Грэй» при помощи замужества.

Викки чувствовала, что «Мандалай» погружается.

– Папа! – прошептала она в тишине. – Вивиан твое первое приключение?

Яхта качалась на волнах, вызывая этим новые приступы боли в раздавленной груди Дункана. Он боролся с собой, пытаясь прийти в себя, а когда это ему немного удалось, Викки увидела новый, задумчивый свет в его глазах и подумала, что, возможно, он скажет ей правду.

– Было еще одно, до того, – прошептал он. – Очень давно. До того, как ты родилась.

Викки была немного удивлена. Она думала, что если Вивиан была не первым приключением, тогда у него их должно было быть много. Улыбка мелькнула на ее губах.

– Два за сорок лет? Это делает их серьезными.

– Да. Оба, – согласился он.

– А какой она была?

Отец улыбнулся. На какую-то секунду и острая боль, и его попытки справиться с ней исчезли с его лица, и в этот момент он казался очень молодым юношей.

– Обычная английская девушка. С которой было легче держаться на уровне, чем с твоей матерью. Мы были похожи.

– Что произошло?

Он глубоко и осторожно вздохнул; попытка справиться с болью стерла улыбку с его лица.

– Мне нужно было выбирать между ею и твоей мамой и Хьюго… Никто не любил так, как мы…

– Задолго до того, как я родилась?

– Ты была чем-то вроде ремонтных работ, ваше высочество. Твоя мама и я должны были скрепить печатью наши возобновленные «обеты».

– Мама знала? – спросила она, оцепенев от своего открытия, убитая тем, что в новом свете предстало главное сражение ее жизни. Она теперь наконец поняла «ваше высочество, Виктория». Да он ненавидел ее. Ненавидел то, что она символизировала. Он стал злопамятным и винил ее в том, что он отказался от своей любви.

– В то время я так не думал.

– Но все же?

– Господи… я попробую понять, – сказал он, – глядя назад. Разница в том, как мы обычно пили до того и как она стала пить после. Может, она знала… Может быть… Мы были в одинаковом положении – я и моя прекрасная госпожа… оба зажаты своими жизнями. Я был нетерпелив, как ты, мне, как бы это сказать, расставлял ловушки старик Фаркар. У нее было свое. Секс был грандиозным выходом. Она была такая прелестная… И ей так не хватало кого-то. Как Джеффу, Викки. Как твоему мужу. Как твоей матери. Посмотри, Викки, сколько птиц с перебитыми крыльями. Они повсюду.

– А Вивиан тоже с перебитым крылом?

Драконья Улыбка изгнала боль с его лица…

– Нет, насколько я мог заметить. Она птица высокого полета. Позаботься о ней, дорогая.

– Извини, папа. Но мне достаточно заботы о маме.

– Я имел в виду не в этом смысле, – прошептал он, закрывая глаза.

– Что ты имеешь в виду? Это предостережение?

Воздух заклокотал в его груди, и какую-то секунду он пытался подняться с палубы. Она взяла его руку и держала до тех пор, пока она не стала тяжелой.

– Папа!

Он повернул лицо к ней.

Но это просто голова наклонилась в сторону оттого, что море зашевелилось, и Викки начала плакать из самой глубины своей души от такого одиночества, которого не знала прежде. Все ответы найдены, все тайны отверзлись, но слишком поздно. Человек, который был индикатором ее жизни, источником ее амбиций и мужества, умер. Ей захотелось положить его на палубу, тогда он лежал бы с миром. Но море уже плескалось на палубе, потому что «Мандалай» тонула. Собрав все свои последние силы, она поднялась и, взяв конец леера, привязала его к яхте, построенной на его верфи, чтобы он не плавал в море совсем один.

Глава 17

До Викки стало доходить, что она серьезно ранена, потому что не в ее привычке лежать и умирать. Вокруг была опасность. Она должна что-то делать, встать, найти маленький плот, опустить его на воду и забраться на него. Жажда мучила, но у нее не осталось ни сил, ни воли…

Когда она опять открыла глаза, солнце было высоко над головой и море уже плескалось у ее груди. Яхта теперь была полностью затоплена. Даже крыша каюты, выступающей над палубой, была покрыта водой. Только верхнее леерное устройство все еще торчало, как проволочный забор вокруг двух деревьев-мачт. Викки увидела что-то оранжевое, уплывающее прочь, и с внезапным приступом страха поняла, что это ее спасательный жилет.

Тень пробежала по ее лицу. Викки подумала, что это опять мачта «Мандалая», но солнце не слепило за ней и воздух в тени был почти прохладным. Преодолев слабость, она повернула лицо к темноте.

Отец, привязанный к яхте, скользнул под воду. Обломок мачты исчез из вида. Викки почувствовала воронку воды из воздуха, тащившую ее вниз. Море сомкнулось над ее запрокинутой головой – вода была теплой, и рот наполнился соленой водой.

Вивиан Ло сидела на кровати, сердце ее билось тяжело и часто. Она видела во сне Дункана и опять закрыла глаза, сжимая их плотно-плотно, чтобы снова вернуть его образ. Он плыл на шхуне, стоя у штурвала, взгляд прикован к парусам, а не к морю, которое внезапно обрывалось на близком расстоянии от яхты.

Она смотрела на него сбоку с достаточно близкого расстояния, чтобы видеть его лицо. На него падал серый свет. Но Дункан не мог слышать ее предостережений. Там, где кончалось море, не было ничего – серый вакуум, шире, чем небеса, и глубокий, как вечность. Край его был ровным – вода удерживалась той же магической силой, которая позволила ей видеть то, что нельзя было остановить.

Она звала его по-китайски – язык, который он не понимал. Крича и плача, она пробовала все языки, на которых говорила: от шанхайского к путунхуа, от нинбоского диалекта к фуцзяньскому; но он не знал их, а она не могла вспомнить ни слова по-английски. Она все кричала и кричала на всех языках, которые знала, но он плыл вперед, безразличный, как любой гуйло, когда вслед ему несутся оскорбления уличных торговцев на китайских улицах.

Она открыла глаза, и Дункан исчез.

Вивиан встала, поспешила в душ и встала под горячую струю. Сон запал в душу. Внутри нее все похолодело от видения яхты на краю обрыва. Все еще покрытая мурашками, хотя она вытерлась насухо, Вивиан избегала смотреть на часы. Было уже почти четыре часа утра, когда она вернулась домой со скал Шэ-О. Но и тогда она лежала без сна. А сейчас осторожный взгляд через щелку в портьерах сказал ей, что было раннее утро. Слава Богу, офис закрыт. Хотя, может, было бы лучше пойти на работу, чем сидеть дома, гадая, все ли в порядке с Дунканом. Она подумала, не пойти ли ей в яхт-клуб и подождать его там. Но прием там всегда ледяной – у его жены было слишком много друзей.

А теперь, когда она будет одна – не в его свирепом присутствии, – они будут чувствовать себя свободнее, чтобы атаковать ее.

Несколько отелей смотрелись в воду «убежища от тайфунов». Хотя ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы выйти наружу, она все же решила позавтракать в отеле «Эксельсиор», откуда открывался самый лучший вид, особенно в новогоднее утро. Судя по помятым лицам за столиками вокруг, она была одной из немногих, кого не мучило сегодня похмелье.

Она сидела в одиночестве, выпивая бесчисленные чашки зеленого чая, и неотрывно смотрела на пятнышко воды в «убежище от тайфунов», где раньше стояла на якоре «Мандалай», и снова высчитывала и пересчитывала время, когда Дункан должен вернуться в Козвэй Бэй. Она поклялась себе, что не будет беспокоиться до четырех часов. Четыре часа промелькнули – ни малейших признаков его яхты. Полпятого. Пять. Темнота вползла с востока и севера, где горы Китая обрывались около моря и неба.

Как раз перед тем, как упала полная темнота и было еще достаточно светло, чтобы читать, она заметила, что морская полиция вела спасательные работы – массивный вертолет пролетел над «убежищем от тайфунов», Она высунулась из окна и увидела, что он полетел дальше к посадочной площадке у старого причала. Минутой позже стало совсем темно.

Она попросила счет и поехала домой.

Осталась последняя вещь, которую она могла сделать и которой страшилась. Ее компьютер, соединенный с «Макфаркар-хаусом», принимал помимо множества биржевых сводок и новости агентства «Рейтер». Было очень просто запросить автоматическую базу новостей за последние двенадцать часов. Она набрала «Дункан Макинтош». Текст выскочил на экран.

Гонконг (1701, 1/1/97)

Гонконгская яхта «Мандалай» затонула во время кораблекрушения в Южно-Китайском море юго-восточнее Гонконга. Дункан Макинтош, тайпан торговой компании Макинтошей-Фаркаров, утонул. О его смерти сообщила Виктория Макинтош, его дочь, подобранная рыбачьей джонкой из КНР. Виктория доставлена в тяжелом состоянии на вертолете в Гонконг и помещена в больницу Матильды.

Вивиан Ло выключила монитор. Она задернула щель в портьерах, сквозь которую бил красный свет неоновой рекламы на крыше, заперла на два замка свою охраняемую богами входную дверь и закрыла разрисованную дверь в свою жилую комнату. Она чувствовала себя такой же беспомощной, как в детстве, когда хотела, чтобы ее мать осталась дома с ее отцом. Что бы она ни сделала, ничто не изменит эту минуту.

Книга четвертая
ДОЧЬ ДРАКОНА
Февраль – май 1997 года

Глава 18

До того как Фиона вышла замуж за Хьюго, который служил в Северной Ирландии и стала женой капитана британской армии, она изучала психологию в Лондоне. Любовь отодвинула на задний план ее мечты стать врачом – к великому облегчению ее семьи. Они были сельскими жителями, из мелкопоместного дворянства. И хотя брак с юношей из богатого клана гонконгских торговцев был едва ли единственным брачным вариантом родителей для их любимой, но странной дочери, обаятельный Хьюго – воспитанник Гордонстауна и отличный шотландский капитан – уверенно побил и реальных конкурентов, и тех Бог знает кого, с которыми их дочь может связаться в больнице в Лондоне.

Когда они приехали в свой Гонконг, чтобы жить там, как современные колонисты, она содержала свое хозяйство в образцовом порядке. Будучи «Тай-Тай в перспективе» (ее собственное шутливое разъяснение своего статуса для старых друзей), она была женой, «общественной деятельницей» и матерью, и ей было некогда вспоминать о своем образовании. Какое-то время она выписывала журналы по своей профессии, пока они не стали скапливаться нераспечатанными в стопки, но она до сих пор надеялась, что сможет заняться практикой, когда Мелисса и Миллисент уедут в школу. Она помнила азы и ревностно верила в исцеляющую силу высвобождения и выговаривания. И поэтому ей было понятно то, что беспокоило главного психиатра больницы Матильды.

Престарелый китаец с пучком профессорской бородки прятал раздражение за очками с толстыми стеклами и прохладной улыбкой. Фиона ему симпатизировала. Ему казалось легче открыть устрицу ногтями, чем сорвать маску с лица Виктории Макинтош. Она была такой же закрытой книгой, как сам мертвый тайпан.

Девочки подбежали к ее кровати, прежде чем Фиона успела их остановить.

– Кун хай фэт чой! Тетя Викки!

– С Новым годом и тебя, Мелисса. Кун хай фэт чой, Миллисент.

На заставленном компьютером, телефоном и факсом ночном столике она нашла пару красных конвертов с деньгами на счастье – и дала их девочкам.

– Желаю вам процветания, племянницы Номер Один и Номер Два. Два Новых года! Знаете ли, как вам повезло? В Англии вас заставят поститься.

Фиона обменялась с психиатром понимающими взглядами.

Спустя месяц после смерти отца и две недели после того, как последствия трещины в черепе и сотрясения стали затухать, Викки вела себя так, словно «Мандалай» затонула десять лет назад.

Фиона была убеждена, что все это внешнее, и говорила врачу, что она думает, что Викки напугана, хотя они не могли понять чем. У Фионы была еще одна теория, которую она выложила Альфреду Цину, когда он в последний раз приходил: когда ее отец умер, девушка, которая всю жизнь так отчаянно боролась за его любовь, оказалась совсем одинокой на опустевшей арене.

Альфред засмеялся.

– Да нет же, Фиона. Она просто думает.

– Думает о чем?

– Каким будет ее следующий шаг.

– Но она не такая бесчувственная.

– Конечно, она ранима, – согласился Альфред. – Но у нее что-то на уме. Что – мы никогда не узнаем. Она держит это в себе. Как тайпан.

– Извините, что помешали, доктор, – сказала Фиона. – Я не знала, что вы все еще здесь.

– Он просто выходил, – пояснила Мелисса. – В холле был секретарь – он ждал писем.

– В самом деле, у нас осталось еще минут пять, Виктория. Мы поздно пришли. У вас был срочный важный звонок с Кай Тэ.

– Не напоминайте мне о нем.

– Мы будем за дверью. Мелисса, Миллисент, пошли.

– Останься, Фиона, пожалуйста. Доктор ведь не требует раскрыть никаких секретов. Ведь правда, доктор?

Фиона посмотрела на девочек, которые стали такими же неподвижными и тихими, как стулья, в надежде, что их присутствие будет незамечено.

– Вы тоже можете остаться, – заверила их Викки. – Никаких откровений сегодня утром.

Доктор бессильно покачал головой.

– Ледяная дева вряд ли скажет что-нибудь из ряда вон выходящее в следующие пять минут, – согласился он. – Почему бы вам не остаться? Ну, Викки, давайте будем серьезной хоть ненадолго.

– Хорошо. Вы говорили, что все сходятся на том, что так много травм за один раз провоцируют нервный срыв, а я говорила, что недостаток общепринятых мнений состоит в том, что они не обязательно срабатывают в применении к конкретному человеку.

Доктор вздохнул. Они уже кружились вокруг этой темы и раньше, и Викки не уступила ни на йоту.

– Послушайте, Виктория. Вы…

Она резко улыбнулась ему:

– Вы собираетесь быть строгим и неумолимым.

Доктор не улыбнулся в ответ.

Фиону беспокоило стабильное, «негибкое» выражение лица Викки. Она была умна и монументально замкнута – больше, чем когда-либо после несчастья, но язык ее тела, ее напряженная улыбка, ее руки, прижатые к груди, ее высоко и воинственно вскинутая, как у кобры, голова, прищуренные глаза создавали образ загнанного зверя или хрупкого контейнера, готового взорваться. На ней была излишне скромная ночная рубашка, подошедшая скорее бы монахине, чем хорошенькой незамужней женщине за тридцать, красивые белокурые волосы убраны в тугой узел. В любом случаем похоже, что она… да нет, она просто скоро взорвется, думала Фиона. Ее глаза встретились с глазами Фионы, и та не удивилась бы, если бы Викки внезапно разрыдалась или просто выбросилась из окна.

– Я собираюсь бытьстрогим, – сказал доктор. – Совершенно очевидно, что вы не намерены откровенничать с присутствующими, поэтому я просто перечислю то, что случилось с вами за прошедший год. А потом попрошу вас подумать, почему вы обнаруживаете меньше эмоций по поводу этих событий, чем по поводу этой охапки роз.

– Вы же знаете, что я не должна здесь торчать. Одно дело – раз в неделю просвечивать мою трещину, и совсем другое – мучить меня вопросами, на которые я не хочу отвечать.

– Нет, не должны, – согласился доктор мягко. – Но лучше поговорить сегодня, чем через месяц я увижу вас в смирительной рубашке.

– Вы действительно преувеличиваете, – запротестовала Викки. – Я вовсе не обнаруживаю меньше эмоций, чем всегда. Я такая, какая всегда. Спросите Фиону. Спросите девочек. Зачем вы задаете мне шаблонные вопросы?

– Тогда рассмешите меня.

Викки засмеялась:

– Предполагается, что это вы должны меня смешить.

– Тогда давайте смешить друг друга – пять минут, а потом я дам вам спокойно работать.

– Пять минут, – она посмотрела на свои часы.

Фиона ждала, что Викки скажет: «Поехали», а когда она не сделала этого, мысль, что Викки действительно хронометрирует речь врача, испугала ее.

Доктор взглянул на детей, потом поднял длинную тощую руку и подцепил все ее проблемы на свои почти люминесцентные желтые пальцы.

– Год Крысы был жестоким и грубым. Длительные отношения с вашим парнем порвались. Ваш бизнес в Нью-Йорке потерпел крах. Вы вернулись домой и увидели, как ваш брат погиб. Ваши родители расстались. А теперь погиб ваш отец и сами вы серьезно ранены.

Викки смотрела сквозь него.

– Я что-нибудь упустил? – спросил доктор, явно провоцируя ее реакцию.

– Да. Переворот сводит меня с ума. Пять месяцев спустя после этого дня мы с вами, может, будем продолжать этот разговор в Монголии.

– Вы верите в это?

– Чей паспорт у васна руках?

– Я надеюсь на счастливый отдых на пенсии здесь, на острове Ламма.

– Но все же, чей у вас паспорт – просто на тот случай, если кто-нибудь из китайских бюрократов объявит остров Ламма трудовой колонией?

– Канадский, – ответил он. – Просто потому, что у меня там брат, это кажется мне благоразумным…

– Тогда вы согласитесь, что я, ответственная за судьбу семейного торгового хана, не могу не сходить с ума по поводу того, как не сойти с ума от талантов вершителей переворота.

– Вы подменяете сущность и начало вопроса. Вопрос был: почему от всего случившегося вы не выплакиваете себе глаза?

– Я не плакса, – сказала Викки легко. – Мой отец не одобрял это, и мама тоже. А раз это не одобрялось, это никому не было нужно. Вот я и не плакала.

– Плач – здоровое облегчение боли.

– Но это ничего не меняет.

– Что же тогда делать?

– Идти вперед, – сказала она твердо.

– Виктория, вы беспокоите меня. Это неестественно – не реагировать на такие катастрофические события.

Викки пожала плечами:

– Что вы хотите, чтобы я делала? Сломалась? Я не могу сломаться. Каждое несчастье, о котором вы говорили, – это лишняя причина идти вперед. Кто, черт возьми, будет заниматься делами моей семьи, если не я? Мой умерший брат? Мой умерший отец? Моя пьющая мать? Вы забыли упомянуть о ее беде, между прочим. Кто? Я, больше некому!

– Ваш брат Питер.

– Питер не сможет. Это разговор не для передачи дальше, между прочим, юные леди, – добавила она, строго взглянув в сторону широко раскрывших глаза дочерей Фионы.

– Да, тетя Викки.

– Да, тетя Викки.

– Я имела в виду и вас, док.

– Конечно, – сказал он натянуго. – Я ваш врач.

– Ненадолго, – усмехнулась она. – Мой терапевтзаверил, что меня выпишут со дня на день.

– Это еще более веская причина, чтобы надавить на вас, Виктория. Вы не должны уйти отсюда в броне из льда.

– Это – моя шотландская кровь, – парировала она, ища взглядом поддержки у Фионы. Но Фиона опустила глаза.

– Спасибо, я лечил многих шотландцев, – сказал доктор. – Не морочьте мне голову этой этнической чепухой.

– Я и не пытаюсь морочить вам голову, но ваши пять минут вышли, а моя боль вернулась. И мне в самом деле нужно возвращаться к работе, прежде чем эти каэнэровские бюрократы украдут наш хан.

Доктор встал в нерешительности:

– Мы продолжим нашу беседу на будущей неделе?

Викки колебалась. Ее воспоминания были настолько яркими и мучительными, что две недели назад она думала, что боль убьет ее. Она посещала ее ежедневно, и бывали времена, когда Викки ходила туда-сюда по холлу больницы, словно хотела уйти от этой боли.

– Меня здесь не будет на будущей неделе.

– Я мог бы вам позвонить в офис, если вы заняты.

– А как насчет китайского Нового года?

– Я могу воспользоваться праздничными выходными. Я слишком стар, чтобы много есть.

– Вы зайдете в мой офис?

Фиона неожиданно подалась в сторону Викки. Мучительная нота закралась в ее голос. Это была почти мольба.

– Может быть, я напишу статью о вашем случае, когда удалюсь на остров Ламма.

Викки улыбнулась:

– Спасибо. Но как бы там ни было, мы увидимся на будущей неделе. Кун хай фэт чой!

– Счастья и богатства вам тоже, дочь тайпана.

– Не беспокойтесь так. Со мной все хорошо.

– Когда чтение завещания вашего отца?

– В следующий понедельник.

– Позвоните, если будете нуждаться во мне.

Он остановился у дверей, чтобы понюхать розы.

– Кто ваш тайный обожатель?

– Я не знаю. Может, Альфред Цин. Возьмите себе цветы, доктор. До свидания.

Каждый день появлялись три дюжины красных роз с карточкой, на которой красовался китайский иероглиф, обозначающий любовь.

– Альфред Цин? Новоиспеченный гонконгский магнат?

– Мы старые друзья.

Альфред навещал ее каждый день, как только в больнице позволили Викки принимать посетителей, шагая по ее палате, как деловой лев, когда он угощал ее новостями о своих сделках с недвижимостью или смешил, передразнивая разных международных банкиров, с которыми любезничал. Она очень дорожила его визитами, потому что его восторг и возбуждение были заразительными; он был неистощим на выдумки и забавные вещи, и его внимание и забота, которые она принимала, были трогательными. Однажды ночью во время рецидива, которого боялись врачи, она проснулась от долгого сна и увидела Альфреда, держащего ее руку, – его лицо было океаном страха.

– Со мной все в порядке, – заверила она его.

– Дай-то Бог, – прошептал он. Он помог ей сделать несколько глотков воды из стакана.