Текст книги "Девять драконов"

Автор книги: Джастин Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Джастин Скотт
ДЕВЯТЬ ДРАКОНОВ

Если не можешь заключить сделку в Гонконге, значит, ее нельзя заключить вообще.

Банкир

У каждого в Гонконге есть свой секрет.

Адвокат

Восток – красный.

Мао

Пролог
ПРИЮТ СВОБОДЫ

Декабрь 1973 года

Маленькая девочка почувствовала, как волна подняла их наверх. Подумав об огромной туше акулы, кружащей под ними, она в ужасе стала биться в руках отца. Он умолял ее:

– Тихо! Ради Бога, тихо, чтобы не было всплесков воды, – шепча, что акула не нападет на них, если они замрут.

Что-то жуткое скользнуло по ее ногам.

Была ночь жестокого года Быка. Позади остался темный берег Китая. Впереди слабыми красными переливами электрических огней обозначилась Коронная колония Британской империи – Гонконг – свободный бастион капитализма, прилепившийся на корявом суровом полуострове Коулун и нескольких островках в море. Солдаты постоянно патрулировали вдоль ограждения из колючей проволоки, которым была отрезана оконечность полуострова, – чтобы не могли проникнуть беженцы из коммунистического Китая. Залив Тай Пан был единственной лазейкой.

Ее отец подумал – акула ушла. Он поплыл медленными толчками, не тревожа резко поверхность воды и разговаривая с ней шепотом, прерывавшимся от страха. Она держалась за его пояс и плыла сбоку – как на прицепе, боязливо оглядываясь через плечо.

Он был учителем – до того как Красные Стражники избили его за то, что он был Врагом-без-ружья. Он ждал, пока раны заживут настолько, что кровь не будет сочиться в воде; и он изучал повадки акул и пришел к выводу, что пловцы, которые плещутся, поднимают шум, похожий на всплески умирающей рыбы, на которую напала акула. Сегодня ночью ему придется проверить правильность своей догадки, держа дочь на руках и продираясь сквозь темноту.

Он плыл уже много часов, отдыхая, когда чувствовал усталость, на надутом мочевом пузыре свиньи, который, как поплавок, помогал им держаться на поверхности. Наконец они миновали плавучий маяк, на который он держал курс. Теперь он ориентировался, оглядываясь назад. К их счастью, сильное течение относило на юго-запад, но мешали мощные волны. Девочка услышала, как тяжело дышит отец, и поняла, что его раны опять открылись.

Волны подбрасывали их вверх, как гигантская рука.

Чувствуя, как по всему телу пробегают мурашки, беспомощные, – высоких холмов Коулуна не было видно, – они дрейфовали по течению и ждали, когда на них нападет эта тварь. Она прошла совсем близко. Ее хвост прорезал воду сбоку от девочки. При свете маяка она увидела, как кровь потекла у отца изо рта. Инстинктивно она быстро отерла ее.

Отец поплыл опять. Течение относило их все ближе к берегу. Она уже слышала шум прибоя. И наконец они почувствовали под ногами песок.

Лаяли собаки. Лучи прожекторов блуждали по побережью. Они бросились к поросшим низким кустарником холмам и пробирались в глубь берега, пока не рассвело. Весь день они прятались в водопропускной трубе моста, слыша, как британские войска гуркхов [1]1
  Гуркхи– воинственное племя, живущее на севере полуострова Индостан; англичане охотно нанимали их в свою армию. (Здесь и далее примеч. ред.)


[Закрыть]проносятся на ревущих грузовиках у них над головами.

Почти теряя сознание от усталости, он прижимался горячим лбом к земле и благодарил Тинь Хао – богиню моря, царицу небес – за то, что она спасла их от акул.

Той же ночью они рискнули выйти на дорогу. Вспышка фар ослепила их – но это был просто деревенский грузовичок, везший уток и капусту в город. За последний камешек нефрита шофер разрешил им пристроиться в кузове, и вскоре они оказались в кишащих народом трущобах Монг Кока.

Крепко держась одной рукой за руку отца и сжав клочок бумаги с адресом тетушки Чен в другой, с широко раскрытыми от удивления глазами, она вела его через рынок, где воздух был густым и влажным, пропитанным запахом горячего масла. Девятилетняя, тощая, как спичка, она была дитя нищего Китая. Она никогда не видела столько еды и столько вещей, которые можно купить.

Сонные змеи дремали в проволочных клетках – зимний муссон, дувший с материкового Китая, сделал их кровь тягучей. Напротив, в узком проходе, визжала свинья. Она лежала в высохшей водосточной канаве – на боку, ноги крепко связаны, один глаз уставился на узкую голубую полоску неба, сжатую краями канавы. Дома словно обросли бамбуковыми жердочками, увешанными вывесками магазинов, матрацами, постельным бельем и разной другой сохнущей в тени постирушкой. Рубашки на продажу гроздьями колыхались на пожарных лестницах, и среди оставшегося в этом хаосе узкого пространства эхом отдавались звуки шаркающих шагов, выкрики на характерном кантонском диалекте и методично-назойливое уханье штамповального станка, доносившееся из окон фабрики на первом этаже.

Какой-то мужчина, сидя на корточках, связывал свежепойманных крабов с колченогими лапками стрелками травы. Вдруг он сунул одного из этих разъяренных существ ей прямо под нос. Клешни и ноги воинственно оттопырились и сучили в воздухе, но девочка уже видела кое-что и похуже, и в ответ она просто взглянула в упор на торговца. Он засмеялся и кинул ей апельсин.

Она побежала к лоточнику и предложила ему свой неожиданный подарок. Он протянул ей пирожок со свининой, завернутый в бумагу, но она прочла в его взгляде настоящую цену апельсина и потребовала четыре.

– Один.

– Два.

Они сошлись на трех.

Вкус хорошей пищи только усилил ее голод. Когда она взяла отца за руку, то почувствовала, что он дрожит. Он был похож на привидение, которое может сдуть ветром.

– Теперь уже недалеко, – сказала она, и он покорно поплелся за ней, еле переставляя ноги, словно она знала, куда идти.

Адрес на клочке бумаги начал расплываться у нее перед глазами. Она спросила, как пройти, у старушки, торговавшей соленой рыбой. Дом матери малышки где-то недалеко, у этой дороги, подумала старушка. Нет, она не знала мать девочки; она была из хакка, [2]2
  Хакка– этническая группа китайцев, живущая на юге и юго-западе Китая.


[Закрыть]что жили на джонках и появлялись на рынке только для того, чтобы продать свою рыбу.

– Сяо цзе! – закричал самый знакомый на свете голос. Маленькая дочурка. Старая женщина, тащившая плетеную сумку с овощами, подхватила ее сильными руками. Сама Тинь Хао не могла бы явиться более чудесным образом, и все ее тело содрогнулось в спазме облегчения.

– Чен гу! Тетушка Чен!

В Китае, в лучшие времена, тетушка Чен была няней малышки. Она была ама – служанкой в доме, – семья продала ее еще ребенком в семью отца девочки. Она вырастила отца и заботилась о малышке во время частых отлучек матери. Когда все верные слуги стали вызывать уже слишком сильную злобу у Красных Стражников, отец дал ей денег, чтобы она смогла бежать в Гонконг.

Неся малышку на руках и поддерживая отца, она провела их по темным ступенькам в крошечную комнатушку. Потом она привела кого-то из обслуживающего персонала полевого госпиталя, который осмотрел отца и прописал ему сходить в поликлинику. Но отец боялся решиться на это без документов, удостоверяющих личность. Тогда служащий возразил, что англичане держатся довольно мягкой политики по отношению к беженцам, позволяя остаться тем, кому все же удалось пробраться в Гонконг. Но отец покончил со всякими шальными попытками.

Тетушка Чен пообещала утром найти гомеопата. Когда отец забылся тревожным сном, девочка спросила, где ее мать.

Рот тетушки Чен напрягся в отвращении.

– Иди спать. Здесь со мной ты – дома.

– А она в Гонконге?

– Да уж, конечно, она в Гонконге. Где же еще ей быть?

Окно комнатки тетушки Чен выходило на кирпичную стену и висящий на ней электрический фонарь. При его свете она делала искусственные цветы, придумывая их из листьев, лепестков и стебельков, которые ей продавал какой-то человек, а затем покупал уже готовые букетики. Двоюродные братья и сестры отца, еще раньше бежавшие в Гонконг, быстро нашли его и принесли рис и поношенную одежду. Но отец уже достаточно окреп и мог помогать тетушке Чен делать цветы. Он уже дважды водил малышку в красивый храм Тинь Хао на Паблик-сквэр-стрит, где они зажигали душистые палочки в благодарность богине моря, спасшей их жизни. Потом появилась мать.

Она была даже красивее, чем помнила ее девочка: в пахучем ореоле цветов и сигаретного дыма, с глубокими, темными, как пещеры Шанхая, глазами – и такая же загадочная. Мать повезла ее на Стар Ферри. В этот удивительный полдень малышка увидела гигантские корабли в порту и дома-башни, сверкающие в лучах солнца, и первых в своей жизни – гуйло – призрачных людей с Запада. Они были смертельно бледными и пугающе большими – некоторые из них были вдвое выше отца, но мать не боялась их; а когда великан в белой форме заговорил с ней, она свободно защебетала в ответ на ломаном английском, без запинки выдохнув слова «маленькая сестричка» вместо «дочери».

Вскоре, к досаде и тревоге отца, мать стала сновать из дома и обратно так же часто, как и в Китае. Лежа на матраце с тетушкой Чен за задернутой занавеской, девочка просыпалась от их споров. Отец казался расстроенным, мать щедро сыпала новыми словечками.

–  Куда ты ходишь?

–  В Гонконге не обойтись без знакомства с нужными людьми, если хочешь, чтобы дела пошли на лад.

–  Кто этот друг?

–  Он потерял все. Так же как и мы, и начал с нуля. А теперь он ухватил за хвост удачу.

Девочка услышала, как у отца перехватило дыхание, и вспомнила его мужество в ту ночь, когда он оберегал ее и вел сквозь темноту. Она замерла, боясь ответа на вопрос, который не понимала.

–  Ты спишь с ним?

–  Что за чушь! Конечно, нет. Он просто поможет нам начать свое дело.

–  Но я же учитель!

–  Господи, ты что, не видишь, куда мы попали? Слава Богу, ты научил девочку английскому. Это дает ей шанс.

Однажды мать вернулась домой с будоражащими новостями, которые раз и навсегда изменили жизнь девочки. Ее друг договорился о месте для малышки в школе местной католической миссии – элитном учебном заведении, где дети китайцев изучают английский и другие дисциплины, необходимые для поступления в университет. Отец без конца занимался с ней перед вступительными экзаменами, которые она сдала успешно, и продолжал обучение до тех пор, пока не начались занятия в школе. И вот однажды теплым утром она бежала вниз по дороге в бледно-голубой юбке, которая была ей велика на полразмера, и тонкой белой блузке, неистово отстиранной и выглаженной тетушкой Чен, с ранцем, в котором она понесет домой книги.

– Счастливого пути – подальше от всего этого дерьма! – пыхтела ей вслед тетушка Чен.

Мать опять исчезла, и отцу пришлось искать работу. На том месте дороги, где земля тряслась у нее под ногами, она остановилась у раскрытого окна игрушечной фабрики и молча смотрела на отца, который согнулся у штамповального станка, выплевывавшего игрушечные грузовички из горячего металла. Его руки были такими худыми, что казались костями. Впервые она почувствовала приступ злобы к своей матери. Он работал на двух работах – на фабрике и поваром в ресторане, – потому что ее мать, которая никогда не работала в Китае, и здесь не будет работать даже на одной.

Тетушка Чен свернула с дороги и повела ее на улицы, которые становились все шире и шире, с сотнями гигантских разноцветных вывесок, сверкавших над тротуарами. Они втиснулись в очередь, ждавшую автобус. Огромный блестящий черный автомобиль остановился рядом с автобусной остановкой, и шофер в униформе распахнул дверь. Широкоплечий краснолицый гуйло вылез наружу, вслед за ним выпрыгнула маленькая девочка с белокурыми волосами, заплетенными в косички.

У гуйло были густые мохнатые бакенбарды и сверлящий взгляд, который, казалось, успел обшарить каждую пядь улицы. И хотя это жуткое видение прорычало низким голосом: «Ну-с, ваше высочество, пойдем-ка взглянем на клинику, для которой твоя мать заставляет меня выписывать чеки», бледнолицый ребенок схватил его волосатую руку с такой же радостью, с какой сама девочка-китаянка бежала к отцу.

Пораженная этой неожиданной встречей с богатыми гуйло, она уставилась на них. Женщина гуйло – гуйло, высокая, с рыжевато-коричневой кожей, – словно тигрица, шагнула из машины. Громко смеясь, она взяла девочку за другую руку, и на какой-то ослепительный миг показалось, все люди на тротуаре и даже машины замерли, и семья стояла в полном сборе – блистательное трио, победно смотрящее на свой Гонконг. Потом мать заметила затаившую дыхание, смотревшую на них во все глаза девочку.

– Дункан, дорогой. Посмотри, какой прелестный ребенок!

Буравящие голубые глаза пригвоздили девочку к тротуару.

– В ней есть шанхайская кровь. Чистокровные кантонцы никогда не бывают такими хорошенькими.

Он засмеялся:

– Вырастет – станет сердцеедкой.

Их белокурое дитя взглянуло на девочку своими спокойными голубыми – еще более голубыми, чем у отца, – глазами, словно ей тоже было любопытно, что же означает «сердцеедка».

– Виктория! Ну же, пойдем!

– Она щурится, мамочка.

– Она не щурится.Она китаянка.

– Нет, мамочка. Ей нужны очки, как Саманте из школы, верховой езды.

Мать-гуйло наклонилась, и ее огромное лицо нависло над девочкой, как луна.

– Ей-Богу, Виктория, возможно, ты права. Хорошие очки!

Она опять распрямилась во весь свой изумляющий рост и обратилась к тетушке Чен громким, отчетливым голосом:

– Послушайте, этому ребенку нужны очки. Я хочу, чтобы вы сказали это учителям. Школы составляют смету расходов на год – они заплатят.

Лицо старой ама стало неподвижным и непроницаемым, как глянцевая погребальная урна.

– Боже правый! Как будет на этом чертовом китайском «очки»?

– Нань гэн, – шепнула девочка тетушке Чен. – Леди говорит, что мне нужны очки.

– Нань гэн? Спроси у этой басурманки – может, нам купить еще и мотоцикл?

– Школа…

– Неправильно, – вмешалась золотоволосая Виктория. – Очки будет янь гин.

Девочка ее вежливо поправила:

– Янь цзин. Вы говорите на безукоризненном путунхуа. Но, к сожалению, моя бедная ама – кантонка.

Отец Виктории засмеялся:

– Как она вас поддела, ваше высочество! Хватит с тебя этих уроков китайского. Будем надеяться, что верховая езда пойдет тебе больше на пользу.

Виктория вздрогнула, когда отец засмеялся над ней. Ее розовые щеки залились пунцовой краской, и девочка почти физически ощутила обиду, сквозившую в глазах Виктории. Но уже в следующую минуту она резко выпрямилась, высоко вскинула подбородок и ошеломила девочку отрывистой гневной отповедью собственному отцу.

– Путунхуа – государственный язык Китая, папочка.

– Но мы живем не в Китае, мы живем в Гонконге.

Ее мать стрельнула в мужа укоризненным взглядом и успокоила дочь быстрой лаской по плечу.

– В Китае говорят на разных диалектах. Их очень много. В Шанхае они говорят на шанхайском, на фуцзяньском – в провинции Фуцзянь. А здесь, в Гонконге, даже нашикитайцы говорят на кантонском, потому что первоначально они были выходцами из Кантона. Но государственный язык Гонконга – английский. И был им с давних пор. И ты, – она снова наклонилась над девочкой, – говоришь по-английски. Очень хорошо.

Она порылась в своей сумочке с роскошной золотой застежкой.

– Вот она! Ты возьмешь мою визитную карточку и скажешь своему учителю, что Тай-Тай говорит – тебе нужны очки. Ты знаешь, что такое очки?

Девочка онемела. Тай-Тай! Жена тайпана. Царица могущественного британского торгового хана. [3]3
  Хан– корпорация ремесленников, торговцев в Китае.


[Закрыть]Это все равно что встретить саму Тинь Хао.

– Поняла?

– Да.

– Возьми эту карточку. Отдай ее своему учителю.

«Салли Фаркар-Макинтош, – было напечатано витиеватым шрифтом. – Пик-хаус».

– Вот и твой автобус. Давай-ка беги.

Тетушка Чен потащила ее, и гуйло-тайпан засмеялся:

– Отличное шоу, мамуля. Пойдем, Виктория. Хватит с твоей мамочки добрых дел на сегодня.

Виктория и девочка разом оглянулись. Их взгляды встретились за мгновение до того, как автобус тронулся. Виктория вскинула голову – ее золотые косички разлетелись в стороны, как солнечные лучи, показывая свои уши. От зависти у девочки перехватило дыхание. На ней были самые красивые нефритовые сережки, о каких только можно было мечтать, – пара сверкающих зеленых драконов. Потом Виктория отвернулась, даже не взглянув на нее больше, и взяла за руку мать.

В тот свой первый день в школе девочка сидела, выпрямившись и держа карандаш в одной руке, листок бумаги в другой, и ловила каждое слово, произносимое преподавателем английского языка.

Это было непросто – его акцент сильно отличался от привычного выговора отца. Очень важно быть прилежными учениками, говорил учитель. Прилежные ученики награждались чем-то, что называлось стипендией. Эти стипендии позволяли хорошим ученикам поступить в технический колледж, а может, даже, если они будут очень, очень хорошими, в университет. И тогда, когда вырастут, они смогут поступить на государственную службу к англичанам, которые правят Гонконгом. Хорошие ученики учатся в поте лица, слушаются своих учителей и молятся Богу.

А теперь, чтобы Бог и государственная служба знали, кто они такие, он присвоит каждому ученику подходящее английское имя. Он назвал ребенка, сидящего в начале первого ряда, Энтони. После Бэннетт шла Каролин. Когда добрались до Деборы, девочка поняла принцип, по которому учитель изобретал имена. Умея быстро считать, она мгновенно сообразила, что ее новое имя будет начинаться с буквы «В», и усмотрела в этом знак свыше – улыбку богини Тинь Хао. Она внутренне подготовилась и, когда учитель Подошел к ней, сделала нечто из ряда вон выходящее. Она черпала свою отвагу из доброты, которую к ней проявили на улице, и из почтения, с которым директриса отнеслась к карточке Тай-Тай, пообещав немедленный осмотр окулиста. Но львиная доля ее храбрости зиждилась на безотчетном желании, чтобы у нее была такая же мать, как у девочки с золотистыми косичками и сережками-драконами.

– Вивиан, – назвал ее учитель.

– А не могла бы я быть Викторией?

–  Прошу прощения?Что ты сказала? Встань, когда разговариваешь со мной!

Девочка подпрыгнула из-за парты. В ужасе она прошептала:

– Не могла бы я стать Викторией?

– Викт оллия, – передразнил учитель акцент ребенка. – Викт оллия– это имя великой английской королевы. А ты не королева Англии. Ты маленький китайчонок. Садись на место,Вивиан.

Она притащила домой свое имя, как грязную голову куклы, которую нашла на улице. Она была уверена, что они не позволят ей оставить его себе. Матери все еще не было. Отец молча смотрел на искусственный цветок в его руке.

– Если ты коснешься киновари, – прошипела тетушка Чен, – у тебя будут красные пальцы.

Отец Вивиан слегка шикнул на старуху. Он повторял новое имя, пробуя его на язык.

– Вивиан. Славное имя, – произнес он наконец. – Славное имя для нового дома.

Она не сказала ему про Викторию – первый секрет, который она от него утаила. Но все же он заметил, что она взволнована.

– Но у тебя по-прежнему есть твои собственные имена. А это – просто еще одно.

Она устроилась у него на коленях, зная, что скоро ему придется уйти на работу – готовить в ресторане, и открыла книжку, которую дал ей учитель. Она знала больше, чем остальные дети, – отец научил ее читать так же хорошо, как и говорить. И сейчас она прочла ему первую английскую фразу, которую они выучили в школе:

– «Гонконг – маленький рыболовецкий порт на южном побережье Китая». Как это может быть? – спросила она.

Когда мать водила ее на Стар Ферри, она своими собственными глазами видела, что Гонконг – город гигантских домов, рычащих машинами дорог и десяти тысяч кораблей. Разве они с отцом не видели его красные мерцающие огни весь путь от Китая?

Отец обернулся и посмотрел на то, что они называли библиотекой. К этому времени в углу комнатушки скопилось немало того, что можно читать и по чему можно учиться: старые книжки, принесенные родственниками, которые готовили и прибирались в домах гуйло; глянцевые журналы, оставшиеся от матери; выброшенные за ненужностью яркие буклеты, изданные Ассоциацией туризма Гонконга. Он развернул карту для туристов из отеля «Пенинсула», где старший сын его двоюродного брата работал официантом в ресторане.

Что такое Цзин Ша Цзуй? Как-то раз они шли по Натан-роуд, глазея на тамошние рестораны, клубы и дорогие магазины. Но на кантонском «Цзин Ша Цзуй» означает «длинная песчаная отмель» – название, которое выбрал бы какой-нибудь рыбак. А Шэ-О – на восточном берегу острова Гонконг, где богатые гуйло играют в гольф? Что значит «Шэ-О» на кантонском? Ведь же не «богатые тайпаны, играющие-в-гольф», нет?

– Нет, – хихикнула она. (Это значит – скалистый берег. Еще одно рыбацкое название.) – Я не понимаю.

Она понимала, но ей хотелось, чтобы он поговорил с ней еще.

Ему уже было пора идти на работу, и поэтому он закончил разговор, сказав, что за свою короткую жизнь он пришел хотя бы к одному неоспоримому выводу.

– Все это означает, Вивиан, что в Китае все меняется слишком быстро, чтобы это можно было остановить.

– Но здесь не Китай, – словно эхо, повторила она слова тайпана. – Мы живем в Гонконге.

Широкая улыбка осветила лицо отца – человека, неожиданно вставшего на твердые ноги, и в это мгновение он был не рабочий у штамповального станка, и не повар, и не нищий беженец, а учитель в Срединной империи.

– Гонконг – это Китай, – сказал он. – Твой Китай.