Текст книги "Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)"

Автор книги: Дитмар Нойтатц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 53 страниц)

II

Для организации строительства летом 1931 г. создали предприятие Метрострои, руководителем которого назначили инженера П. П. Ротерта. У Ротерта был опыт сооружения крупных объектов (Дом промышленности в Харькове, плотина Днепрогэса), но о метрополитене у него было поверхностное представление. С большим трудом ему удалось подобрать подходящий технический и руководящий персонал. Ядро составили бывшие разработчики планов метрополитена из МГЖД, освобожденные из заключения. К ним добавились инженеры-строители, которых Ротерт привез с собой с Днепрогэса, а также специалисты в горном деле. Лишь у немногих был практический опыт строительства метрополитена. Всем прочим пришлось черпать сведения из специальной литературы. В 1932 г. для экспертизы технического проекта привлекли, наконец, и иностранных специалистов. Первоначально задуманная форма постоянного сотрудничества с зарубежной фирмой-консультантом не осуществилась. Тем не менее иностранное «ноу-хау» поступало вместе с заграничными инженерами, большей частью американцами и немцами, которые предлагали русским свои услуги, поскольку из-за мирового экономического кризиса остались без работы, к тому же их прельщала такая сложная техническая задача.

С самого начала строительство велось лихорадочно. У Метростроя не было времени на подготовку, под давлением сверху пришлось излишне поторопиться с началом строительства, хотя одновременно только приступили к проектным работам. Подготовленный МГЖД в 1920-х гг. технический проект пришлось отставить в сторону, поскольку он исходил из недостаточных данных геологоразведки и ориентировался на минимизацию затрат. Запланированная тогда экономная версия самого дешевого метрополитена с уменьшенными станциями теперь больше не отвечала политической установке. Метро, которое ныне вознамерились построить, должно было стать лучшим и красивейшим в мире.

В качестве исходного пункта своего плана руководство Метростроя взяло технический проект фирмы «Сименс-Бауунион», разработанный в 1926 г. по заказу Моссовета. Этот проект предусматривал открытый способ строительства по берлинскому образцу. Весной 1932 г. в руководстве Метростроя по этому вопросу возникли расхождения. Партийное руководство поддерживало молодого инженера Маковского, который выступал за закрытый способ строительства на большой глубине. На основе проведенных экспертиз (трех – с участием иностранных специалистов и одной – советских) Политбюро в марте 1933 г. приняло окончательное решение, на каком участке будет применен тот или иной способ. Этой дискуссией плановые и строительные работы были отброшены на несколько месяцев назад. Шахты для глубокой проходки, которые тем временем заложили, пришлось снова засыпать, так как произошел прорыв грунтовых вод, и на ряде участков в течение 1932 г. по нескольку раз меняли глубину залегания тоннелей.

Политическое руководство в лице Московского комитета партии и Политбюро помимо проблемы способа строительства приняло в 1933 г. и ряд решений, наметивших путь к преодолению кризиса: реорганизована была структура Метростроя; срок завершения строительства передвинут с 1 января на 1 декабря 1934 г.; заместителем Ротерта по распоряжению Политбюро был назначен Е. Т. Абакумов, который хотя и мало разбирался в вопросах сооружения метро, зато с большой энергией отстаивал в Метрострое интересы партии; несколькими потоками на стройку пришли тысячи «мобилизованных» комсомольцев и коммунистов, которые образовали твердое ядро трудового коллектива и взяли в свои руки контроль и воспитание остальных рабочих.

С апреля по октябрь 1934 г. громадный масштаб строительных работ был достигнут за счет напряжения всех сил и массового увеличения численности рабочей силы. За эти месяцы Метрострой наверстал все упущенное за предыдущие два года. Ввиду низкого качества работ, ставшего следствием этой «штурмовщины», Сталин распорядился перенести срок окончания строительства на февраль 1935 г. Тем не менее сроки оставались напряженными, и строительные работы в тоннелях велись хаотически, поскольку проектирование отставало и постоянно возникала надобность в переделках.

В начале февраля 1935 г. первый поезд смог пройти по всей трасе метро. В последующие месяцы пришлось внести ряд улучшений, тщательно готовились к сдаче метро в эксплуатацию. Торжественное открытие Московского метрополитена состоялось 15 мая 1935 г. Движение поездов было открыто на линиях первой очереди от Сокольников до Крымской пл. (Парк культуры) и от Библиотеки Ленина до Смоленской пл. общей протяженностью 11,4 км.

Решение о прокладке части трассы на большой глубине, избавившее жителей ряда кварталов от неудобств и обеспечившее создание бомбоубежищ, которыми воспользовались во время Второй мировой войны, тем не менее удорожило и затянуло строительство и повлекло за собой сооружение для пассажиров эскалаторов и длинных пешеходных переходов. В техническом плане новинкой международного опыта строительства метро стало сооружение станций на большой глубине способом горной проходки.

Расходы на строительство к моменту сдачи метро в эксплуатацию составили 830 млн. руб. и тем самым намного превзошли сметные предположения 1933-1934 гг. Финансирование велось непосредственно из бюджетных ассигнований. Внутренних или внешних займов для нужд строительства метро не выпускали.

Хотя уже осенью 1931 г. правительство объявило Метрострой «ударной стройкой», переведя его в высшую категорию, постоянно сталкивались с перебоями в снабжении крайне необходимыми стройматериалами и оборудованием. Кроме того, у Метростроя отсутствовала общая концепция механизации работ, которые преимущественно велись ремесленным способом. Большая часть оборудования поступила на Метрострой не нормальным путем распределения, а с помощью разнообразных форм «организации», т. е. заимствований на других стройках.

Из-за границы ввезли строительные машины, а также один английский проходческий щит, с помощью которого осуществили проходку тоннеля на особо сложном в геологическом отношении участке под Театральной пл. По английскому образцу на советских предприятиях был собран собственный советский щит, хорошо проявивший себя в работе. Подобным же образом по иностранному образцу на советских заводах изготовили эскалаторы, импорт которых из-за границы обошелся бы слишком дорого. Во время искусственно затянутых переговоров с фирмами «Отис» и «Флор» русским удалось заполучить сведения о важнейших конструктивных деталях. По масштабам готового изделия они смогли превзойти западный оригинал, так как эскалатор на станции «Кировская» длиной 60 м являлся тогда самым длинным в мире.

III

С самого начала на Метрострое была ощутима значительная нехватка рабочей силы. Вербовка рабочих в колхозах шла с перебоями, поскольку вербовщикам Метростроя приходилось сталкивать с конкурентами других предприятий, и потому в 1932 г. число принятых рабочих далеко не покрывало потребности. Особенно трудно было подыскать рабочих с необходимой квалификацией для тоннельных работ. Единственная успешная вербовочная акция, проведенная весной 1933 г., привлекла на Метрострой 2,5 тыс. марийцев и татар из Башкирской АССР.

Иным способом рекрутировались рабочие, которые шли на стройку по собственному желанию, причем отделы кадров шахт и дистанций до апреля 1934 г. не придавали значения происхождению рабочих и наличию у них паспортов. Множество бежавших из ссылки кулаков использовали эту возможность, чтобы скрыться на стройке от преследования. Только в 1934 г., когда Каганович направил на Метрострой сотрудника ОГПУ в качестве уполномоченного по кадровым вопросам, трудовой коллектив подвергли проверке и очистили от нежелательных элементов. Вступивший в силу в конце 1932 г. закон о паспортах лишь временно ужесточил режим при приеме на работу.

Дефицит рабочей силы, жилищный кризис и низкая производительность труда рабочих побудили партию в 1933 г. провести мобилизацию на Метрострой комсомольцев с московских заводов и фабрик. В течение 1933 г. на Метрострой следовало направить 13 тыс. комсомольцев. Акция отчасти была встречена с воодушевлением, отчасти столкнулась с сопротивлением, не в последнюю очередь со стороны руководства фабрик и заводов, так что в конце концов к работе на Метрострое приступило немногим более половины, а именно 7443 комсомольца. В начале 1934 г. комсомол и профсоюзы направили на Метрострой еще 19-20 тыс. московских рабочих, лишь меньшинство из которых являлись членами комсомола или партии.

К маю 1934 г. количество рабочих на строительстве метро достигло своего пика – 76 тыс. чел. Текучесть рабочей силы была высока, но в течение 1932-1934 гг. этот показатель сумели снизить с 43% до 8%. В 1933 г. показатель текучести (25%) соответствовал среднему уровню в московской строительной промышленности. Смена места работы являлась в первую очередь реакцией рабочих на плохие условия труда и быта.

Обеспечение рабочих жильем в первые годы являлось серьезной проблемой. В предместьях города и вдоль строящейся трассы Метрострой воздвиг барачные поселки, которые в 1932-1933 г. находились в плачевном состоянии. Инспекции профсоюзов и контрольных органов регулярно вскрывали ужасающие условия проживания, но не предпринимали реальных шагов по их улучшению. Только в 1934 г. жилищные условия рабочих удалось сделать более-менее сносными.

Снабжение продовольствием осуществлялось через систему закрытых рабочих кооперативов, которых среди прочего обеспечивали собственные сельскохозяйственные предприятия, а также через столовые на рабочих местах. Продовольственный рацион в 1932—1933 гг. оставался скудным и впервые достиг удовлетворительного уровня в 1934 г. Состояние столовых и качество пищи являлись пред метом постоянных жалоб и обвинений со стороны рабочих вплоть до конца 1934 г., хотя летом этого года положение существенно улучши лось. Директоров столовых периодически снимали со своих постов как «вредителей».

Заработок рабочих и жалованье служащих весьма разнились в соответствии с введенной в 1931 г. системой дифференциации заработной платы и в целом заметно превышали средний уровень в строительной отрасли. Принятое в августе 1932 г. решение о введении системы сдельной (аккордной) оплаты труда вступило в силу более чем через год, так что в 1933 г. большинство рабочих не имело норм труда, на основе которых можно было рационально рассчитать объем сдельной оплаты. Прогрессивно-премиальная оплата труда, которую в июле 1933 г. распорядился ввести Каганович, стала реальностью только через полгода, и из-за отсутствия твердых норм породила перерасход фонда заработной платы, которой не соответствовала фактическая производительность.

Условия труда на Метрострое были чрезвычайно тяжелы и у многих метростроевцев вызывали расстройство здоровья, к тому же до 1934 г. неудовлетворительным было снабжение рабочей спецодеждой. Произошло множество несчастных случаев и пожаров, от которых пострадало несколько тысяч человек, однако смертельных случаев на стройке было немного. Несмотря на удивительно низкое число несчастных случаев со смертельным исходом, износ рабочей силы, и прежде всего молодежи, вследствие экстремальных условий и безудержной погони за темпами был “громаден, иными словами -типично сталинский.

IV

В связи с проблемой вербовки рабочей силы, ее текучести, а также повседневных условий труда на стройке обнаруженные в ходе исследования Метростроя данные подтверждают результаты новейших исследований истории Советского Союза 1930-х гг. Вопросом, на который литература о сталинизме до сих пор не дала удовлетворительного ответа, является вопрос о недостающем звене (Missing link) механизма взаимодействия между реальной повседневностью и поведением населения.

Мы по-прежнему имеем дело с тем феноменом, что режиму удалось привлечь советских граждан к промышленному строительству и переустройству общества, в ходе которых условия их жизни катастрофически ухудшились, миллионы людей были депортированы или погибли от голода, и при этом не сложилось массовое движение сопротивления. Напротив, крупные социальные группы даже приняли активное участие в реализации этой программы, а широкие слои населения по меньшей мере терпеливо переносили все тяготы и своей готовностью к приспособлению позволили власти укрепиться и в конце-концов переродиться в террористический режим.

Попытки исследования, предпринимавшиеся до сих пор в этом направлении, ограничивались в той или иной мере монокаузальным объяснением поведения населения и потому могут иметь лишь ограниченную сферу применения. Страх перед репрессивным аппаратом, раздробление рабочего класса вследствие притока в города миллионов вчерашних крестьян, поддержка системы определенными группами, которые были обязаны режиму своим подъемом или ожидали от него такого подъема, успешная аккультурация и ассимиляция рабочих предприятием как «организатором сообщества» («community organizer»), восприятие большевистской лексики («дискурса»), приспособление к сталинской «цивилизации», содействие системе из внутренних побуждений – все эти объяснения, предложенные в литературе последних лет, имеют сами по себе право на существование, но не годятся, несмотря на явно или скрыто заявленные претензии, на роль универсального объяснения. Некоторые из предложенных толкований, как, например, тезис Стефена Коткина, что восприятие сталинского «дискурса» постепенно привело у укоренению идеологии в сознании людей, или противоположный тезис Йохена Хелльбека о том, что крупные группы населения дали подписку в лояльности большевистской системе не из соображений целеполагания, а по ценностно-рациональным мотивам, до сих пор основывались к тому же лишь на точечных источниках.

На примере Метростроя впервые предпринята попытка на более широком источниковом материале исследовать, как различные социальные группы субъективно воспринимали их условия жизни и повседневное существование, и какие последствия имели тогдашние представления о жизни для социального поведения и мотивации людей.

Воздействие наступившего в 1929-1934 гг. ухудшения условий жизни и труда советских граждан на их поведение и внутренние установки хотя и не может быть количественно выражено, но все же его не следует недооценивать в плане становления сталинского общества. Проживание в стесненном пространстве с примитивными условиями санитарии и гигиены, хронически плохое снабжение, ежедневно наблюдаемые недостатки, усложняющие жизнь, – всего этого было достаточно для появления агрессивных настроений, роста радикализации общества и направления недовольства людей против «козлов отпущения», в отношении которых оправданно применение насилия.

Если затем людям, как то и было в сталинское время, предъявляли в качестве виновных за нужду и неудачи «кулаков», прокравшихся на предприятие, «саботажников» и прочих «врагов народа», то не удивительно, что агрессия массы направлялась в этом направлении, и многие добровольно участвовали в разоблачении «враждебных элементов».

События вокруг выдачи паспортов в 1933 г. свидетельствуют, кроме того, что имелась часть населения, которая уже тогда готова была осознанно и преднамеренно донести на своих родственников, соседей или коллег, чтобы извлечь для себя материальную выгоду, например претендуя на жилье «разоблаченного».

Реальность Метростроя каждая из представленных здесь групп переживала совершенно по-разному. С одной стороны, имелось твердое ядро коммунистов и комсомольцев, направленных на сооружение метро с московских строек и заводов, с другой стороны, большинство рабочих представляло собой недавних выходцев из деревни, которых партия классифицировала как «отсталых».

Важнейшей опорой режима на Метрострое являлись комсомольцы. Их модели поведения и мотивации служат ключом для понимания эффективности системы воздействия власти на остальных рабочих.

В количественном отношении «твердое ядро» было относительно невелико. Из мобилизованных в 1933-1934 гг. 20 тыс. комсомольцев к июню 1934 г. на стройке продолжали работать около 9 тыс., из них только 7,9 тыс. – непосредственно на стройплощадках. В процентном отношении комсомольцы составляли около 18% всего трудового коллектива шахт и дистанций. Тысячи молодых людей отказались отправляться на Метрострой по комсомольской мобилизации или сбежали со стройки через несколько дней или недель. Оставшиеся были высоко мотивированы, обладали прочным групповым сознанием и претендовали в качестве «руки партии» на то, чтобы воспитывать прочих рабочих и стимулировать их к более высоким достижениям.

Мотивы, которыми они руководствовались, многообразны. Поведение комсомольцев нельзя свести к одному движущему фактору, речь здесь шла о целом наборе мотивов, которые проявлялись у каждого в разных комбинациях. Недостаточны поэтому монокаузальные толкования, объясняющие поведение комсомольцев только расчетом на социальный подъем или энтузиазмом советского строительства.

Большинство комсомольцев выросло в деревне, они приехали в Москву в 1929-1933 гг. и к моменту поступления на Метрострой были в возрасте 16-22 лет. Почти все в той или иной форме получили советское школьное образование, многие даже обучались в специальных учебных заведениях и вузах и благодаря повышению уровня образования делали быструю карьеру. Почти половина, обладая минимальным образованием и низкой квалификацией, совершила заметный социальный подъем благодаря работе в комсомоле и профсоюзе. Много среди них было сирот и бывших беспризорников, нашедших в комсомоле замену семье и прочную систему ценностей. Лояльность на основе социального подъема была все же лишь одним из движущих факторов.

Некоторые добровольно подавали заявления о желании работать на Метрострое, поскольку здесь было живое дело или потому, что хотели своими руками помочь построению социализма. Для других работа на стройке становилась испытанием в борьбе, военным переживанием в качестве компенсации за не выпавшее на их долю участие в революции и гражданской войне. У многих же не было ясного представления, куда их посылали, и они отправлялись на стройку не по внутреннему убеждению, а по обязательству или из чувства долга. Комсомольская дисциплина и привитое молодежи сознание долга перед страной играли при этом столь же заметную роль, как и угроза исключения из комсомольской организации.

Членство в комсомоле и связанная с этим общественная работа вносили в жизнь комсомольцев не только разнообразие, но и чувство ответственности, предоставляли возможность для реализации власти и придавали молодежи ощущение своей важной роли в происходящем. Большинство молодых коммунистов Метростроя впервые в жизни оказались назначены на ответственные посты, как бригадиры они получили власть над рабочими, а как инспекторы по качеству – даже над инженерами.

Не следует недооценивать и личные связи, динамические процессы в группах молодежи и честолюбивое стремление не отстать от других. Многие так или иначе старались, чтобы над ними не смеялись как над лодырями и слабаками и чтобы не разлучиться с друзьями по бригаде. Были и комсомольцы, которые изъявляли желание пойти на Метрострой из-за скуки повседневной жизни, или потому, что конфликтовали на прошлом месте работы, или жаждали приключений. Для многих поступление сюда на работу становилось рубежом взросления или признаком возмужалости. Иных же привлекала высокая зарплата и перспектива награждения орденом.

Твердое ядро комсомольцев в самое короткое время приобрело необходимую квалификацию и стало авангардом строительства. Эти комсомольцы задали высокий темп работы в бригадах, организовали «социалистическое соревнование», следили за производительностью и поведением других рабочих, увлекали их своим примером и всячески заботились о том, чтобы те не отставали в работе. Их быстрее и чаще, чем других, назначали бригадирами и десятниками, в качестве подчиненных они также проявляли высокий уровень инициативы, что порой приводило к конфликтам, недисциплинированности и подрыву авторитета начальников. Комсомольцев, не проявлявших желательной модели поведения, публично «разбирали» на собраниях и исключали из организации.

У членов партии, доля которых составляла всего около 5% трудового коллектива шахт и дистанций, главные вехи биографии в основном совпадали с комсомольцами. Удельный вес тех, кому с помощью партии удалось с самых низов подняться на ведущие позиции, среди них был еще выше. Многие из них заняли такие ключевые посты, как партийные секретари, парторги, коменданты бараков, директора столовых или бригадиры. Даже если они являлись рядовыми рабочими, на них возлагалась ответственность за достижения своей бригады или смены. Задачи коммунистов, их модели поведения и восприятие реальности в целом совпадали с комсомольцами.

К опорам режима не стройке помимо комсомольцев и коммунистов следует отнести также инженеров и техников, поскольку они содействовали власти уже одним тем, что предоставляли в ее распоряжение свои знания и квалификацию. На Метрострое работали как «буржуазные» специалисты, так и молодые «советские» инженеры и «практики» без формального образования. Из числа «буржуазных» спецов лишь немногие вступили в партию, среди же «советских» -большинство.

«Советские» инженеры занимали должности после получения образования в вузах, куда их посылали после того, как они отработали свое рабочими или партийными функционерами. Некоторые из «буржуазных» специалистов, напротив, не имели повода быть признательными режиму, но тем не менее с полной отдачей работали на Метрострое, даже если, как инженеры МГЖД, пережили в 1930 г. тюремное заключение по обвинению во «вредительстве». Работа в качестве инженера составляла главное содержание их жизни, а строительство метро представляло собой такую цель, которая сама по себе обеспечивала высокую мотивацию. Политическая система, в рамках которой они работали, играла подчиненную роль в их стремлении к высоким достижениям.

Отношение инженеров к партии носило амбивалентный характер. Даже о Ротерте, который хоть и не был членом партии, но чья верность режиму не подлежит сомнению, известно, что в близком кругу он позволял себе отрицательно и в грубой форме отзываться о вмешательстве Хрущева. Открыто инженеры не осмеливались выступать с критикой партийных распоряжений. Под давлением Московского комитета партии начальники строительных участков одобрили экстремально сжатые сроки завершения тоннелей и поневоле признали их реалистичными. Но втайне многие исходили из того, что этот план невыполним.

Масса рядовых рабочих стремилась снизить жесткие трудовые требования с помощью своевольной модели поведения (прогулы, медленная работа, перекуры, разговоры, чтение газет, уборка станков и др.). Тем самым они, как это уже известно из исследований по другим предприятиям, компенсировали на индивидуальном уровне отсутствие возможности действовать всем коллективом, выражать недовольство и отстаивать свои интересы с помощью организованных стачек и других форм классовой борьбы. Они сами открывали клапан для снижения внешнего давления.

Эта модель поведения, часто критикуемая партийными бонзами и управленцами, но в то же время молчаливо сносимая, невольно действовала как стабилизирующий фактор и способствовала интеграции недовольных рабочих, поскольку направляла протестный потенциал в безвредное для режима русло. Рабочие, которые временами прогуливали и пытались снизить трудовые нормы с помощью медленной работы, в принципе не отвергали систему, а в гораздо большей степени участвовали в ее построении – хотя бы как попутчики и в полсилы.

С дисциплиной и производительностью труда на строительстве метро в 1932-1933 гг. дело обстояло плохо. Значительные потери рабочего времени происходили из-за простоев, опозданий, ухода с рабочего места, прогулов и сна во время ночной смены. Даже в 1934 г. около 20 тыс. рабочих, или более половины среднегодовой численности рабочей силы, были уволены из-за нарушений трудовой дисциплины или же сами покинули стройку.

Несмотря на эти красноречивые данные о неповиновении, нельзя не отметить, что в целом рабочие приспосабливались, интегрировались и предоставляли свою рабочую силу в распоряжение власти. Некоторых увлек пример «энтузиастов», у других преобладал страх перед репрессиями, они бежали из деревни в город от голода и были рады получить крышу над головой, третьи использовали прогрессивную оплату труда для увеличения заработка или не хотели, чтобы в многотиражках и на собраниях их клеймили позором как худших работников. Даже самовольно покинувшие стройку не отвергали ее в принципе, а лишь искали большего заработка и лучших условий труда и жизни.

В то время как летом 1932 и 1933 гг. сезонные рабочие толпами отправлялись в свои деревни для помощи в уборке урожая, в 1934 г. многих из них склонили к тому, чтобы остаться на стройке. Традиционная крестьянская модель поведения исчезала под влиянием нового окружения и уступала место ассимиляции в составе городского пролетариата. Бригады постепенно заменили прежние артели. Приспособление ни в коем случае не протекало бесконфликтно, но в конечном итоге завершилось успешно. В целом источники свидетельствуют о том, что рабочие шли на сотрудничество с властью не потому, что внутренне усвоили большевистский «дискурс», но по той причине, что различными способами были мотивированы или принуждены к этому.

Одним из недооцененных в прежней литературе факторов интеграции недовольных рабочих являлась возможность легальной критики недостатков и жалоб на начальство. Режиму удалось направить эту критику в такое русло, чтобы она – несмотря на имманентно присущие системе недостатки – действовала в качестве стабилизирующего власть клапана. В принципе каждый простой рабочий мог призвать к ответу своего начальника или даже партийного функционера, если выступал с критикой в пределах дозволенного. Институционализированная «критика и самокритика» помогла режиму направить недовольство рабочих на отдельные личности и тем самым удачно завуалировать структурные слабости. Критика снизу, помимо того, способствовала улучшению работы функционеров и управленцев низшего уровня, побуждая их идти на уступки. Каждый обязан был считаться с возможностью, что его могут уволить, исключить из партии или приговорить к заключению в лагере. Напротив, критика функционеров более высокого уровня, системно обусловленных неполадок, а также «генеральной линии партии» оставалась табу.

В ряде областей, непосредственно касавшихся условий жизни и труда, рабочим удавалось добиться существенного улучшения своего положения путем направления жалоб в контрольные органы. Такие жалобы звучали на всякого рода собраниях, их подавали в профсоюзные и комсомольские комитеты, комиссию по тарифным конфликтам, специальное бюро жалоб Рабоче-крестьянской инспекции и в производственные многотиражки. Последние при необходимости направляли общий поток жалоб в правильное русло, объявляя конкретных «козлов отпущения», виновных в неполадках, которых к тому же регулярно разоблачали якобы как «кулаков» и «саботажников» социалистического строительства.

На строительстве метро возник и особый фактор мотивации и интегрирования, а именно многократно отмеченная ранее групповая самоидентификация участников строительства как «метростроевцев», которая у комсомольцев и ударников определенно не ограничивалась уровнем дискурса. Нельзя утверждать с определенностью, в какой мере она была свойственна рядовым рабочим. Строители метро явно не были тем сплоченным, единодушным коллективом, о котором не уставала повторять советская пропаганда, но и простые рабочие могли идентифицировать себя со стройкой и мириться со многими вещами, которые на другом объекте побудили бы их уволиться. Ведь они работали не просто на какой-то стройке, а на совершенно особом Метрострое, о котором каждый день писали в газетах и который был у всех на устах. Появлению общего группового сознания способствовала относительно единая, молодежная возрастная структура рабочих. Интегративной составной частью этого группового сознания являлся очевидный акционизм: не просто работали, но трудились «с полной выкладкой». Партийные вожди целенаправленно укрепляли это сознание собственной манерой поведения.

Акционизм находился в тесной связи с одним фактором, который далеко выходил за пределы Метростроя и в то же время недооценивался исследователями сталинизма: вся страна, и стройка метро в особенности, находились в искусственно созданной обстановке «военной угрозы». Политическое руководство в годы коллективизации и индустриализации сознательно прибегло к менталитету гражданской войны и режиму чрезвычайного положения, на что особенно горячо откликнулся комсомол. Множество молодых людей, заставших революцию и гражданскую войну детьми, мечтали о своих героических подвигах, которые они могли совершить лишь на «фронте индустриализации». Не следует недооценивать распространение этого милитаристского менталитета в плане радикализма и готовности к насилию сталинской системы господства, среди ее носителей и попутчиков. Представление о том, что страна находится на военном положении, меняло структуру ценностей и манеру действий участников системы, снижая их сопротивляемость методам борьбы с «врагами».

Влияние гражданской войны прослеживается и в биографиях деятелей того времени. Большинство партийных функционеров Метростроя своим возвышением было обязано гражданской войне, в годы которой они приобрели военный опыт и заняли ключевые посты. Когда в 1930-х гг. ввиду недостаточного образования их признавали непригодными для назначения на средние и высшие должности, у них часто не находилось на это другого ответа, кроме как разоблачить происки «врагов» и одолеть их.

Строительство метро с его экстремальными условиями особенно удачно подошло на роль заменителя войны, и многими именно так и воспринималось. С учетом искусственно нагнетаемой обстановки военного времени можно лучше понять типичные модели поведения комсомольцев-метростроевцев. Психология войны позволила в короткий срок высвободить огромную человеческую энергию и потребовать от людей таких жертв, которые были бы немыслимы в нормальных условиях. Как и на войне, такое усилие все же могло быть направлено только на цель, достижимую в короткий срок, поскольку это напряжение нельзя было выдерживать длительное время.

Формы прямого сопротивления, такие как отказ от работы, забастовки и саботаж, на строительстве метро встречались нечасто. Метрострой тем самым вписывается в общую картину, известную по прежней литературе. Последние относительно крупные волнения и стачки рабочих в Советском Союзе имели место в 1932-1933 гг. в связи с сокращением продовольственного пайка. После этого происходили только мелкие разрозненные забастовки. Из-за отказа приступить к работе на Метрострое в 1934 г. было уволено 1247 рабочих (3,4% средней численности), но лишь четверо рабочих – по обвинению в саботаже. За 1932-1933 гг. зафиксировано несколько случаев классического саботажа, не имевших политической подоплеки, а лишь нацеленных на то, чтобы поломкой машин и инструмента притормозить темп работ.