355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дэвид Билсборо » Сказание о страннике » Текст книги (страница 28)
Сказание о страннике
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 04:48

Текст книги "Сказание о страннике"


Автор книги: Дэвид Билсборо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Люди у костра, обескураженные внезапным воплем Паулуса, инстинктивно отшатнулись и прикрыли лица руками. Затем Паулус опустил меч.

– Идиоты! – ругался прибывший, затаптывая угли. – Ваш костер за многие мили видно!

Это был Катти, и впервые с тех пор, как они познакомились, он рвал и метал от гнева.

Эппа что-то пробубнил, натянув одеяло на голову. Нибулус расхохотался, в то время как остальные просто молча смотрели.

Глаза Катти сверкнули.

– Пока вы тут валяетесь да языками чешете, посечь вас не сложнее, чем хлеб нарезать! Здесь вам не увеселительная прогулка!

Нибулус продолжал хихикать.

– Знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы нарезать хлеб? – спросил он.

Остальные принялись укладываться. Катти окинул их полным ядовитого презрения взглядом.

«Смейтесь, смейтесь, южане, – мысленно произнес он, – пока можете. Посмотрим, как вы запоете завтра...»

* * *

Когда волнение улеглось, отряд смог немного поспать. Только у Лесовика сна не было ни в одном глазу. Чувства накатывали на него бесконечными волнами; и впервые с тех пор, как он оказался в Великандии, его бросало в дрожь. Шаман никак не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Словно к холму приближался целый легион злобных, мерзких тварей. Отовсюду доносилась какофония странных звуков: уханье, шипение, кваканье, сопение и незнакомые крики целой армии неведомых существ. Лесовик ощущал их неприязнь, их настороженность. Даже ветер здесь дул все холоднее; ведуну казалось, что на этом пригорке он как на ладони.

Тревожило и что-то еще. Колдун чуял: сегодня ночью в этот край проникла новая зараза – куда более пагубная, чем та, что представляли собой они.

Что-то ещё вломилось в Великандию и отравляло даже сам воздух вокруг. Там, где оно проходило, вяли цветы, листья сохли, лесные ягоды тускнели, гнили и осыпались. При его приближении земные твари зарывались поглубже, птицы улетали с пронзительным криком, словно ужаленные змеей, а насекомые скукоживались и падали наземь. От чужой поступи трава чернела и дымилась, лианы расступались, а кристально чистая родниковая вода мутнела.

Лесовик вздрогнул и огляделся. И тут же встретил взгляд Катти. Солдат удачи, как всегда, был начеку, а его странный головной убор поджал свои жгутики. Обменявшись кивками, оба продолжили всматриваться в ночь.

* * *

На следующий день они встретили воров.

Проснувшись, путники бодрым шагом отправились дальше, навстречу очередному славному дню в Великандии. Наутро встреченные накануне незнакомцы уже казались очередной шуткой волшебной страны, ещё одним миражом. Нибулус тоже решил пошутить и расхаживал теперь нагишом, величественно водрузив на голову шлем. Паулус как всегда высматривал злосчастных хульдров. Лесовик, как ни странно, снова решил присоединиться к их веселой компании.

Все утро путники шли на север – ведомые, а скорее подбадриваемые Катти, Лесовиком и Эппой. Денек выдался пригожим, как и любой другой в этом краю, и Болдх, как и большинство его товарищей, снова позволил себе поддаться одурманивающим чарам Великандии. Когда они вышли из туннеля, он сбросил с души тяжелый груз, а теперь, после плотного завтрака, стоило облегчить и нутро.

– Я вас догоню! – крикнул он товарищам и нырнул в кусты.

Его поглотили зеленый полумрак и таинственное спокойствие деревьев. На вересковых полях гулял легкий ветерок: мелодично посвистывал и доносил чуть кисловатый аромат цветущей бузины и радостное пение птичьего хора. Здесь же царила тишина. Лишь наверху, в кронах, едва слышно постанывал ветер.

Не чувствуя опасности, странник шумно ломился через подле– : сок и вскоре вышел к чудесной полянке с высокой, мягкой травой по колено. Невидимый ручеек журчал неподалеку. Тут и там открывали свои огромные зонты красные мухоморы и росли совсем уж великандские бледные поганки. Болдх вдохнул запах молодых листочков прячущейся в тени пролески и прислушался к щебету одинокого дрозда, который внимательно разглядывал его с невысокой ветки.

– Отлично, – прошептал Болдх и спустил штаны. Мягкие травинки игриво и ласково щекотали попу. Болдх расслабился.

Он сидел, вслушиваясь в тихие, приглушенные лесные шорохи. Наверняка среди других звуков прятались и голоса: пару раз ему казалось, что из чащи доносится жутковатое, и в то же время чарующее пение. Странник поднял взгляд и увидел, что черный дрозд по-прежнему смотрит на него, но почему-то замолк. В наступившей тишине отчетливо послышалось тихое хихиканье.

«Пора закругляться, – подумал Болдх, выдирая щедрый клок травы. – Не хотелось бы, чтобы меня застали хульдры...»

И тут Болдх почувствовал холодное острие лезвия у горла.

Безмятежность последних дней куда-то улетучилась, и его бросило в жар.

Мыслей о смерти, правда, пока не было; Болдха и прежде не раз подстерегали и грабили. Главное – делать все, что он, или она, или они скажут...

– Фойириго бинайнсну оймемаефф энансмапама, – раздался голос откуда-то спереди, совсем близко, и тут же отовсюду дружно грянул хриплый хохот.

Взгляд Болдха затравленно метался по сторонам: никого не было видно.

«Хвитакрист! – запаниковал странник. – Тихо они подобрались! Но как?..»

Из кустов выступили несколько фигур.

Если прежде тот факт, что напавшие говорили на его языке, служил хоть каким-то утешением, при первом же взгляде на них надежда улетучилась. Болдха теперь по-настоящему ожгло страхом, и мысли о смерти вдруг стали весьма актуальными.

Напавших было пятеро – нет, шестеро, если считать того, что стоял сзади и держал нож у горла. За все годы странствий Болдх ещё ни разу не встречал столь пестрого сборища кровожадных, мерзких и развязных отморозков, как те, что стояли сейчас перед ним. Людей двое, остальные – сборная солянка из представителей прочих рас со всех уголков Линдормина. Болдх пробежался взглядом по ряду ног перед собой и насчитал двух людей, хогера, боггарта и (шутки кончились!) грелла. Позади них монолитной глыбой возвышался фута на три, не меньше, облаченный в доспехи тасс.

Закоренелые, вооруженные до зубов убийцы; и все клинки нацелены прямо на Болдха.

– День добрый, – хриплым голосом поприветствовал он.

Губы одного из людей скривились в неком подобии ухмылки, а клыкастая пасть грелла разинулась в оскале, от улыбки весьма далеком, сопроводив его почти кошачьим шипением, и даже сквозь запах собственных экскрементов Болдх почувствовал зловонное дыхание.

«Хрен-Адан, ненавижу греллов!» – только и подумал Болдх, с отвращением глядя на черно-синюю шкуру и длинные ядовито-зеленые, торчащие во все стороны волосы.

Как всякий уважающий себя человек, Болдх предпочитал не связываться с другими племенами, обращаясь к ним лишь в случае крайней необходимости. Но греллов он обходил за много миль, пусть даже приходилось потратить лишний день пути. Болдх знал, что многие специально их разыскивают для собственных сомнительных целей, но в его глазах люди, которые якшались с этой гнусью, были ничем не лучше греллов: сутенеры, вымогатели, контрабандисты, наёмники, и – да, куда же без них? – ольхориане. Последние набирали здесь храмовую стражу, похитителей тел или даже палачей – ибо греллы славились своей жестокостью. А также распутством, которое многим приходилось особенно по душе. Самки вызывали отвращение даже у самых отчаянных, зато продажные самцы последнее время пользовались большим спросом у обеспеченных дам, которым некуда было девать время и деньги.

У стоявшего перед ним на поясе висели три топорика – излюбленное оружие морских волков Багрового моря для метания по живым мишеням. Но этот грел не походил на пирата; судя по сети и цепу с тремя шипастыми шарами, он, вероятно, недавно работал вышибалой в каком-нибудь доме терпимости.

Внезапно Болдх почувствовал, что лезвие плотнее прижалось к бьющейся яремной вене, и замер. Сильные тонкие пальцы ухватили его за волосы и больно запрокинули голову. Глухо вскрикнув, он совершенно застыл. Резкий удар в спину отозвался вспышкой боли по всему телу. Чуть не свалившись, все ещё в полуприседе со спущенными штанами, Болдх подчинился безжалостным рукам.

И услышал, как бандиты приближаются.

– Жанену, ичва бебана, пеккучи нанапена? – с вызовом спросил один из людей.

Это был язык родины Болдха, Пендониума, хотя такого диалекта Болдх никогда не слышал. «Жанену» значило «где», а «пеккучи нанапена» можно было перевести как «твои дорогие» или «твои любимые». Также это могло означать «Где твои деньги?» или «Где твои друзья?» Выражение «ичва бебана» обозначало кишечное расстройство у собак, питающихся в отхожем месте (Болдх решил пропустить его мимо ушей).

– Кинасема оефф-лает доерст! – отчаянно затараторил он, изо всех сил стараясь передать пендонийский говор и надеясь на лучшее. Не важно, знают они о его товарищах или нет. Он любой ценой должен внушить бандитам, что путешествует не один и за него есть кому заступиться.

Болдх дрожал от страха и чувствовал себя ужасно уязвимым. К тому же приходилось все время смотреть наверх.

Над ним со всех сторон нависли лица, заслоняя солнце. Одно из них особенно пристально его разглядывало. Суровое, безжалостное лицо, какое вполне могло принадлежать закоренелому преступнику – лицо, созданное, чтобы пугать. Заросшую щетиной зверскую морду с бледной, липкой от пота кожей обрамляли черные космы, длинные, но жидкие, сосульками свисавшие на шею и плечи. Губы напоминали двух жирных слизней, а глаза – маленькие, как у свиньи, и черные, как у акулы – были пусты и бездушны. По одежде этого ходячего ужаса ползали вши и какие-то личинки.

– Значит, – сказал бандит по-пепдонийски, – ты пеладан. Так-так, интересно. Надо будет познакомить тебя с Эглдавком, ему это понравится. – Почувствовав, как руки в перчатках проходятся по его коленным чашечкам, Болдх заскулил. – А он, я уверен, будет рад познакомить свой боевой молот с этими местечками!

– Я не пеладан! – выпалил Болдх, тоже на пендонийском. – Я из Хрефны!

Хрефна была обширной лесистой областью на северо-востоке Пендониума. Дальше прочих удаленная от столицы Имла-Элигиада (не по расстоянию, по влиянию), Хрефна считалась глухим и неуправляемым краем, и вообще-то пеладаны там не селились. Уже много лет эта местность служила прибежищем отщепенцам, ворам, разочаровавшимся бывшим пеладанам, мирившимся с опасной близостью дракусов из соседнего Божгода. Для верховного правителя Имла-Элигиада Годвина Морокара Хрефна была чем-то вроде выгребной ямы, которая к тому же служила самоуправляемой буферной зоной между столицей и Божгодом. Другими словами, чем меньше придется иметь с ней дело, тем лучше.

Но если Болдх и лелеял надежду смягчить сердца разбойников, назвавшись хрефнийцем, вскоре он понял, что затея провалилась. Его мучитель выкрикнул: «Врешь!» – и ударил пленника.

Слепящая боль заволокла сознание, ноги подогнулись. На несколько секунд мир поблек. Вскоре зрение вернулось, однако перед глазами все плыло: странника выворачивало, он с трудом ловил ртом воздух. Сквозь пелену Болдх увидел собственные пальцы – и заметил, как сильно они дрожат. Губы горели, левая половина лица онемела. Потом что-то тихонько зашкворчало, и в нос ударил запах горелой кожи.

«О боги! – подумал Болдх, борясь с головокружением и тошнотой. – Это ещё что за мерзость?!»

Поднеся губы к самому уху жертвы, мучитель проворковал:

– Я пока легонько. – Осклабившись, он потряс оружие перед носом у Болдха, и тот понял, что ему не лгут. Это был тяжелый чугунный митр, похожий на булаву с шипастым шаром на конце – но старинный, филигранной работы. Подобно посоху волшебника, митр излучал опасность и силу.

Разбойник продолжил:

– Соври ещё раз, и я ударю посильнее, так что кожа до кости сварится. Не из леса ты: говоришь как человек с запада или южанин из Артурана. Вот познакомишься с Эглдавком – узнаешь, как звучит хрефнийский акцент.

Он жестом велел, чтобы Болдха отпустили, и тот рухнул на землю. Прижатый наставленными на него колющими, режущими и рубящими предметами, странник уткнулся горящим лицом в прохладную, мягкую траву, ощутил ее свежесть, ее живительную силу, с упоением вдохнул этот терпкий запах и зарылся поглубже.

Затем его резко дернули вверх и поставили на ноги. Болдх осмотрелся. Следующие несколько секунд он оценивал свои шансы.

Истязатель с митром наверняка был тут главным. Бывалый мерзавец. От него так и веяло смертью. Она глядела из его глазниц, читалась в морщинах и шрамах на грубом лице и даже в развязных манерах. Казалось, он голыми руками насмерть порвал немало молящих о пощаде жертв – так, забавы ради.

Но ещё большие опасения внушали одеяние и надменная манера держаться этого изверга: в них явственно читалось что-то ритуальное, почти религиозное. Возможно, тому виной был кхис, который – теперь Болдх видел – висел в ножнах на поясе садиста; ольхорианский жертвенный кинжал с его волнистым лезвием ни с чем не спутаешь. А вдруг эти головорезы поклоняются Ольхору? От одной этой мысли Болдха чуть не стошнило. Если так, его ожидает жуткая смерть.

Он рассматривал одежду разбойника в поисках какого-нибудь знака или символа Владыки Зла. На плечах бандит носил темно-синий плащ, а под ним – кожаный пурпурный дублет с блестящими металлическими чешуйками. Ни знака, ни эмблемы Ольхора. Но когда бандит повернулся, чтобы что-то сказать тассу, Болдх заметил три символа, вышитых сзади на плаще. Он пригляделся и с изумлением обнаружил, что это не оккультные знаки ольхориан, а руны торок!

Мёртвая голова Ольхора, руна Эрсы и Факел Куны. Вместе.

Что бы это значило?

И что этот большой человек делает среди нелюдей? Почему выбрал такую звериную, дикую компанию? Извращение какое-то.

Делая вид, что потупил взгляд, как бы в знак почтения, Болдх сумел бегло осмотреть разбойников, тайком изучив каждого из них. Он так дрожал, что едва мог стоять, от ужаса все внутренности взбунтовались и подкатывали к горлу. Но Болдх прекрасно понимал, что у него не будет ни единого шанса спастись, пока он не узнает (или хотя бы не оценит) своего врага. Он заставил себя собраться.

Тасс был по крайней мере на фут выше, чем кузнец из Мист-Хэкеля – и намного крупнее. Огромные доспехи едва вмещали тело великана, а на маленькой голове крепко сидел шлем, похожий на чашу для медовухи. В одной руке тасс держал бхудж, внушительных размеров мясницкий топор из зазубренного, почерневшего железа, в другой – сжимал булаву пяти футов длиной, которую человеку не под силу было бы поднять и двумя руками. По правде говоря, выглядел тасс непобедимым и смахивал на джатула – огненного великана, кузнеца из преисподней. Он недвижимо стоял и смотрел на Болдха; его лицо, не обремененное мыслью, ничего не выражало.

В сжимавшей бхудж руке тасс держал поводок, на другом конце которого был привязан боггарт. Мелкий и косматый, как все боггарты, этот был ухожен – в отличие от своих братьев, которые обычно копошились в мусоре где-нибудь на задворках цивилизации, как последние дворняги. Выступающие над нижней челюстью клыки были украшены золотыми коронками, а на руках боггарт носил багхнагхи – что-то вроде шипастых кастетов. Смерив Болдха мрачным взглядом, он облизнулся.

– Не дергайся, пеладан, – предупредил разбойник с митром. – Самцы их вида не любят, когда им смотрят в глаза. Полегче, а то чего доброго наш Гринни решит погадать на твоих кишках.

Гринни. Да, это имя красовалось на ошейнике. Болдх быстро отвел глаза. Боггарты славились своими шаманскими ритуалами: вспарывали жертвам животы, чтобы предсказать будущее по их внутренностям.

А потом жертву съедали.

Нахохлившегося Гринни вернули хозяину – державшему нож у горла Болдха.

Странник не удивился, увидев полга. Мелкий поганец неторопливо принял поводок, наградив пленника своей самой устрашающей ухмылкой. Болдха всегда поражало, как полгам удается запросто смотреть сверху вниз на любого, кто по крайней мере на фут выше их самих. То ли тренируются, гадал он, то ли и впрямь эти мелкие гады уже рождаются самыми заносчивыми ублюдками во всем Линдормине?

Кичливый, как худшие из его сородичей, полг нарядился в темно-красные, зеленые и коричневые тона и был весь обвешан серебром и золотом, а висячие усы могли бы служить подтяжками для штанов. За спиной у полга висело на ремнях метательное копье с широким наконечником, а за поясом торчал халади. И то, и другое – типичное охотничье оружие полгекой элиты. Особенно впечатлял кинжал. Не будь Болдх загнан в угол, он бы оценил его по достоинству: два длинных, изящно изогнутых клинка, разделенных рукоятью. Судя по ауре, которую Болдх ощущал, когда кинжал был прижат к его артерии, это было магическое оружие, возможно из тех, что возвращаются наподобие бумеранга.

Шайка была вооружена куда лучше, чем обычные воры; они скорее походили на боевой отряд, чем на бродячих разбойников. Болдх подумал о своих друзьях: где-то они сейчас? Впрочем, ждать от них спасения все равно не приходилось. Что они могут против таких противников?

По команде вожака второй человек подошел к Болдху. Хотя его волосы были светлые, завязанные в длинный, сальный хвост, эти двое походили друг на друга как братья: оба крупные и мускулистые, с поросячьими глазками на грубых лицах. Однако в отличие от брата, одетого как на похоронах, второй предпочитал выставлять свое тело напоказ. Он снял куртку и повязал на талию, обнажив мускулистый торс.

Приблизившись, он вдруг резко махнул вулжем в сторону Болдха. Тяжелое остроконечное лезвие просвистело у самого лица, едва не задев нос. Болдх отпрянул и упал на спину, а воры расхохотались.

Блондин широко улыбался, как идиот, и Болдх, превозмогая страх, выдавил похожую улыбку, хотя к глазам уже подступали слезы.

– Ещё дюйм, и ты бы сдох. – Владелец вулжа окинул безумным взглядом свою добычу и воткнул длинное древко в землю. Болдх во все глаза смотрел на лезвие, намазанное чем-то вонючим. Отравленное?

Но не успел он присмотреться, как мускулистая рука разбойника легла на рукоять Сполоха и отобрала меч.

Небо тут же померкло, солнце скрылось за тучами; с жутким визгом, сгибая деревья, налетел порыв ветра. Все, включая Болдха, тревожно заозирались.

Вскоре небо прояснилось, и ветер стих.

Вор пожал плечами и вернулся к мечу.

– Сойдет для начала, – дал оценку он и кинул меч брату, который все ещё не мог отвести взгляд от деревьев. Тот поймал пламенник за рукоять и с беспокойством принялся его разглядывать. Пока он задумчиво крутил меч так и эдак, второй продолжил обыскивать Болдха в поисках ценностей.

Вор быстро прикарманил ожерелье из зубов акулы с прекрасной жемчужиной, а остальные предметы раздал подельникам: брошь в форме ятагана; кожаный пояс, украшенный гранатами; тяжелые браслеты из нефрита; даже любимый бурдючок Болдха из кожи ящерицы – все эти дорогие сердцу сувениры из дальних стран, в которых он побывал, мест, таких далеких, что никто, кроме него самого, и представить не мог, где их искать! Болдх был в ярости: у него отнимали самое дорогое.

Но о Сполохе он не жалел: даже лучше, что они забрали эту жуткую штуку.

Вожак наконец оторвал взгляд от пламенника и посмотрел на брата.

– Ну что, мы готовы, Катвулф?.. Отлично, тогда возвращаемся к остальным; они уже должны были закончить. Флекки, свяжи дядю. Поведешь его.

Хогерка, одетая почти как монахиня – в плащ с капюшоном – вразвалочку направилась к Болдху, распуская длинный моток ржавой проволоки. Пока грелл держал руки пленника за спиной, Флекки больно связала его запястья. Платье красноречиво говорило, что она из речных хогеров. От одежды шел затхлый запах, слегка отдававший тиной; даже набор медных орудий на поясе позеленел от сырости. Закручивая врезавшуюся в запястья Болдху проволоку, Флекки не спускала глаз с пленника. Лицо хогерки, серое, с резкими чертами, расчетливое – типичное для ее расы – было вороватым и наглым, как у остальных бандитов.

 
Руки свяжем мы прутком.
Ослепим глаза огнем.
Поколотим, изобьем.
Кожу заживо сдерем.
 

Так она пела за работой. Закончив, хогерка взяла в руку пату и стала подгонять Болдха уколами острия.

Уже на выходе с поляны главарь на секунду остановился и обернулся к Болдху.

– И, друг, – выкрикнул он, – подтяни-ка штаны... Вот молодец!

* * *

Вряд ли Великандия успела сильно измениться с момента пленения Болдха, но в его глазах страна вдруг утратила всю свою красоту и очарование. Она стала холодной, суровой и безжизненной, как каменистая пустошь, пепельно-серой; и теперь эту бесцветность суждено оживить лишь алой пролитой крови.

Боль от ожога на лице острыми иглами стреляла в голову, вызывая приступы тошноты. Ко всему прочему Болдх обливался потом, и причиной тому был не только страх. Сам воздух изменился, стал липким, как в джунглях, и душным, как в поздний вечер на свежескошенном поле.

Едва заметный ветерок донес голоса откуда-то спереди: звенящие от ярости, гневно клокочущие. Особенно один. Когда они подошли поближе, Болдх различил голос Нибулуса; тот изрыгал неистощимый поток высокохудожественной, лихо закрученной брани, и Болдх не осмеливался даже подумать, кому эта брань предназначена, и почему.

А затем странник увидел своих товарищей, и его сердце облилось кровью. Они стояли на склоне поросшего колокольчиками луга, спускающегося от вековой рощи с раскидистыми дубами. Обступив Женг. Плечом к плечу. С оружием в руках.

Окруженные остальными ворами.

Болдх разочарованно осмотрел вторую часть банды. Их также было семеро: четыре мужчины, одна женщина, ещё один хогер и – такое он видел впервые в жизни – дракус. От этих воров, как и от схвативших Болдха, веяло какой-то разнузданной кровожадной удалью.

До драки дело пока не дошло, зато хватало смачных ругательств, которые, извергаясь, словно лава, накаляли атмосферу Насколько Болдх мог разобрать с такого расстояния, обличительная речь Нибулуса предназначалась не стоящим перед ним налетчикам, а двум жрецам: оба явно отказывались выполнить его приказ и «заняться делом». Нибулус был без доспехов (оказавшись в Великандии, он больше их не надевал), однако, судя по решимости с которой пеладан сжимал Анферт, ни о каком повиновении и речи не шло.

– Да что с вами обоими? Ещё и не из таких переделок выходили! Деритесь же!

Но драться было некому. Лесовик лежал на земле, пытаясь подняться и зажимая глубокую рану на лбу. Паулус, очевидно, ждал, когда вернется Болдх и перевес сил чуточку изменится, и потому стоял наготове, не двигаясь с места. Обнажив полуторный меч, наёмник бесстрастно смотрел на стоявшего перед ним разбойника в маске, который пытался запугать его своим обширным набором жутких орудий.

А Катти... плута уже и след простыл.

Болдха грубо подтолкнули, и ещё раз – сильнее, так что он споткнулся и едва устоял. В конце концов странник получил такой тычок в спину, что потерял равновесие и грохнулся на землю. Хотя в последний миг ему удалось повернуть голову, чтобы не удариться обожжённой щекой, он все равно громко закричал, когда острые травинки впились в обгоревшую кожу.

Сильные руки поставили Болдха на ноги и снова подтолкнули вперед.

Две группы с радостным гиканьем воссоединились, и в сторону окруженных путников был дан залп из грубых выкриков, сопровождавшихся непристойными жестами.

Нибулус, который тоже рассчитывал на возвращение Болдха, наконец его увидел. А ещё он увидел, кого тот с собой привел, и связанные руки, и хогерскую пату у шеи. У пеладана отвисла челюсть.

– Болдх, дурная твоя голова! Ты что делаешь? – Он так разозлился, что сам не понимал, что несет.

– Вас спасать пришел, – едва отдышавшись, выкрикнул Болдх. – Разве не ясно?

Когда они приблизились, разбойник из второй группы что-то крикнул на незнакомом языке главарю схватившей Болдха шайки. Это был невысокий коренастый мужчина лет под сорок, который как раз благодаря своей обычности выделялся их этой странной компании. Короткой стрижкой, полным краснощеким лицом и ничем не примечательной одеждой он скорее походил на каменщика, чем на вора.

Однако на поясе у него висела здоровенная «утренняя звезда», и вдобавок он держал в руках мушкетон, направленный прямо на Нибулуса.

После воссоединения разбойников расклад стал четырнадцать против четырех, если не считать обездвиженных Болдха и Лесовика. По мнению Болдха, им оставалось лишь сдаться; попытки договориться стали бы пустой тратой времени, а сопротивление – самоубийством.

Так почему же, ради всего святого, Нибулус стоит и размахивает мечом? У Болдха снова прихватило живот, сердце стиснула черная тоска, и он явственно расслышал тиканье часов, отсчитывающих последние секунды его жизни.

Неясно, что сказал человек с ружьем главарю шайки, которая захватила Болдха, но в ответ главарь замотал головой, ткнул большим пальцем руки в сторону пленника и отозвался на том же языке. Последовал явно весьма резкий ответ коротышки, и, как ни странно, разбойник с митром отступил. Злобно оскалившись, он повернулся к Болдху и снова обратился к нему:

– Скажи своим, чтоб сдавались. Пусть отдают ценности, оружие, лошадь – и валят отсюда!

Теперь все взгляды были обращены на Болдха. Он прочистил пересохшее горло и перевел услышанное. Поняв, что общение стало возможным, эскельцы заметно оживились. Кое у кого в глазах даже мелькнуло восхищение их неудавшимся спасителем, но Болдху было не до гордости.

– Болдх, ты их понимаешь? – с надеждой в голосе спросил Нибулус. И добавил: – Что у тебя с лицом?

– Порезался, когда брился, – отозвался Болдх. – Да, я их понимаю: это вроде как мой родной язык. И я настоятельно прошу тебя их слушаться.

– Не секретничать! – предупредил тип с поросячьими глазками, поднеся острие ножа к глазному яблоку Болдха.

В этот момент внутри круга защищавшихся что-то зашевелилось и все увидели, как Лесовик поднимается на ноги. Причем, несмотря на рану, он не шатался, а стоял уверенно и твердо, крепко сжимая в руке посох. Словно он специально оставался лежать, черпая силы из самой земли, готовясь к смертной битве. И теперь, горделивый и статный, он с холодной решимостью смотрел в глаза врагов – воплощение праведного гнева. Правда, впечатление слегка портил капюшон: волчья голова съехала на бок и сейчас скорее походила на драную кошку.

– Вот это я понимаю! – с улыбкой выдохнул Нибулус.

Болдх же просто прикидывал в уме шансы пятерых против четырнадцати.

– Делай, что они говорят, – гаркнул он Нибулусу. – Ладно?

Болдх ждал ответа пеладана, и по бровям его струился пот. Нибулус не спускал глаз с человека с мушкетоном. Пеладан впервые видел подобное оружие, но был опытным воином и знал, что когда в лицо тебе смотрит огромный раструб, нацеленный красноглазым маньяком с кабаньим рылом, – добра не жди.

Прошла секунда, другая, и какое-то неуловимое движение губ пеладана подсказало Болдху, что тот принял решение.

– Когда я ударю, врежь гаду локтем под дых – ровным голосом произнес Нибулус.

У Болдха глаза полезли на лоб.

– Прости, – с искренним сожалением в голосе добавил пеладан. – Как только мы сдадимся, нас перережут.

– Нет! – зашипел Эппа и вцепился в уллинх пеладана.

Воры тем временем крепче сжали оружие.

Да, – вмешался Финвольд. – Нас все равно убьют. Ты что, не понял? Они же из Тивенборга.

Обычно желтоватое лицо Эппы вмиг стало пепельно-серым.

Тивенборг. С незапамятных времен злодейская крепость на Воровской горе была как гнойный нарыв, который то и дело прорывался, опустошая окрестности. Расположенная глубоко в диких горах на самом востоке Пендониума, крепость долгие годы привлекала подонков, слетавшихся туда как навозные мухи.

Язык, с которого переводил Болдх (хотя сам странник лишь сейчас это понял) был тивенским наречием – исковерканной, упрощенной версией пендонийского, смешанного с языками соседних племен. А учитывая присутствие здесь обитателей Хрефны и Божгода – все вставало на свои места. Лишь Тивенборгская клоака могла породить подобное сборище отщепенцев.

Последователи разбойничьего барона Мордра-Калвера не питали нежных чувств к людям, имевшим хоть какое-то отношение к военачальнику Годвину Морокару, их заклятому врагу.

Человек с мушкетоном – судя по всему, главарь – пристально смотрел на Нибулуса. Ни разу ещё не встречал он настолько отчаянного сопротивления при таком численном перевесе. Главарь с грустью заглянул в глаза пеладана; он догадывался о том, что сейчас произойдет, и явно колебался.

– Долен! – прокричал он дракессе. – Тдап-дхна хвикь ойчнидз?

Дракесса чудно повела головой, заломила свою «легионерку», и ее прежде затуманенные глаза ярко сверкнули, присматриваясь к пеладану. Нибулус дрогнул, отчего-то пасуя перед этими черными как смоль глазами, горевшими на лице, слишком белом для живого существа и слишком совершенном для нежити.

Синие губы с шипением разомкнулись:

– Никвех лавкоу койу надх х'див!

Воры приготовились к атаке. Болдх зажмурился, в тщетной надежде защититься от кхиса. Один из воров, человек в цветастых шелках, не спускавший глаз с их вещей – а особенно, с привязанных к лошади доспехов Нибулуса, – попытался схватить под уздцы Женг – и был без лишних церемоний отброшен на несколько ярдов мощным ударом копыт. Когда поднялся шум, Болдх приготовил локоть, чтобы ткнуть посильнее.

– ДОСТАТОЧНО! – внезапно прогрохотал голос, и все замерли.

Главарь опустил мушкетон и обратился к Болдху на тивенском наречии:

– Может, мы и вас и убьем, если сложите оружие, а может, и нет; не упускайте свой шанс. А не подчинитесь – вам не жить...

Не дожидаясь ответа, он положил ружье, а за ним и «утреннюю звезду» на траву. Болдх поспешно перевел, надеясь, что если он очень постарается, бойню удастся отложить.

– Разуйте глаза, – сказал главарь. – Мы воры. Мы крадем. Мы не убиваем без нужды.

Вроде бы сработало. На какой-то миг.

Оставив оружие лежать там, где он его положил, предводитель представил свою шайку.

– Меня зовут Иорсенвольд, и приказы здесь отдаю я. А это, – сказал он, положив руку на плечо разбойника с митром, – брат Освиу Гарротика, монах-убийца из Ордена кардинала Салота. И мне тоже брат – брат номер один, так сказать. Вижу по твоему лицу, что ты уже испытал, на что способен его митр, да и клинок, что смотрит тебе в глаз, недооценивать не стоит. Он высасывает душу: весьма полезный инструмент для служителя культа.

«Разве у глаза есть душа?» – не понял Болдх.

– Брат номер два, – Иорсенвольд указал на хвостатого блондина с алебардой, – однажды посетил пещеры Аггедона и вот этим самым бердышом рассек фоссегрима. Ты ведь с тех пор так и не смыл яд, верно, Катвулф?

Кровь морского аггедонского вирма считалась самым страшным ядом – сильнее любого, изготовленного человеком.

– Моя сестра, Элдрика, – продолжил главарь, не распространяясь об умениях сестры. Элдрика была приземистой и невзрачной, как сам главарь, и выглядела вполне мирно, если не считать двуручной глефы, которую она сжимала в дрожащих руках.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю