Текст книги "Сказание о страннике"

Автор книги: Дэвид Билсборо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Две пинты эля и шкварки, – проорал шаман, пытаясь перекричать пьяный гомон.

– У тебя есть деньги? – спросил Болдх лесного колдуна, едва скрывая удивление.

– Я же не скот лечу, – ответил Лесовик, кидая серебряный злат за эль и закуску. – Хватает для утоления скромных запросов... Выпьем! Крепкого здоровья тебе и отвратного им.

Болдх едва устоял, чтобы не взглянуть украдкой на ноги шамана – такие ли они волосатые, как говорят. Столь же тщательно он избегал смотреть на костяные амулеты, болтающиеся на поясе колдуна; сам «прорицатель», странник узнал их и не желал быть втянутым в разговор на эту тему.

Он предпочёл изучать лицо шамана, пока тот с блаженством поглощал пиво. Лесовик в упоении прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом тёплого хмельного напитка, будто такого изысканного напитка за всю жизнь не пивал.

Выпив кружку до дна, колдун со стуком поставил её на жирную поверхность стола, почти содрогаясь от удовольствия. Лишь через несколько мгновений, во время которых он, казалось бы, забыл обо всём на свете, следя, как поднимается пьянящий жар внутри, колдун обернулся к Болдху.

– Мы не всё время проводим в лесах. Есть множество удовольствий, которые я готов отведать даже в этой прокуренной дыре, пока они мне доступны.

Болдх пожал плечами и сделал глоток пива. Он немного подержал его во рту, чтобы распробовать вкус, но тёмно-коричневая жидкость оставила лишь неприятное жирное послевкусие.

– Все другие... э-э, лесные колдуны, которых я встречал, предпочитают уединение, – объяснил странник.

Лесовик презрительно фыркнул.

– Значит, они не очень хорошие колдуны. Мы, торка, – не отшельники. Ни на что себя не тратить – так же опасно для всего мира, как и для тебя. Возьмём, к примеру, вот эту шкварку: если срежешь кусок сала с живой свиньи, то он вскоре протухнет... а уж самой свинюхе-то будет как плохо. Все мы – неотъемлемая часть мира.

Болдх ошеломленно моргал. Лесовик присоединился к нему всего минуту назад и уже пытается просвещать его.

– Спасибо, учитель, – ответил странник, не вполне владея всеми тонкостями чужого языка, – но подобный бред я обычно проповедую сам, да ещё получаю за это деньги.

Лесовик рассмеялся, нисколько не разозлившись на прямолинейность Болдха.

– Ладно, за этот урок я с тебя денег не возьму. Как и за все остальные в ближайшие несколько недель.

– Жду, не дождусь, – вздохнул странник, в который раз усомнившись в правильности принятого решения.

Вскоре для Болдха Лесовик превратился в один безудержно болтающий рот.

– Колдуны видений, настоящие колдуны, – объяснял колдун своему собеседнику с остекленевшим взглядом, – не бегут от реальности. Они погружаются в видения, чтобы изменить мир. Там, в наших «снах», мы способны мыслить шире, выпуская на волю воображение. Так происходит созидание.

– Точно.

– Иные жрецы-чародеи не способны «видеть» верно, потому что их разум ограничен. Они цепляются за догмы, как тонущая крыса цепляется за лист кувшинки. Если бы только они позволили себе почувствовать!.. Так нет, они предпочитают застоявшуюся вонь прокуренных залов воздуху и солнцу, и тем самым отрезают себя от Жизни.

– Разве?

– Только открывшись миру, смогут они сломать оковы непонимания и позволить душе развиваться. Нет веры и неверия. Не закрывайся от мира! Жизнь – это череда вопросов, и нет ничего определённого.

– Точно, нет. О, взгляни, сюда идёт Нибулус. Нибулус, заходи! Быстрей! – закричал Болдх в открытое окно.

Большинство посетителей «Погони» узнали о приближении сына военачальника ещё до того, как тот вошёл в кабак, ведь вокруг него уже собралась большая толпа. Немое удивление сменялось возгласами ликования, пока Нибулус, облачённый в великолепные доспехи, вместе с Мафусаилом важно вышагивал по улице Водокачки. Мужчины хлопали, женщины падали в обморок, и даже собаки, казалось, улыбались при виде пеладана.

– Болдх! – закричал в ответ Нибулус, величественно взмахнув рукой и даря улыбки всем вокруг. Он получал неимоверное удовольствие от подобного приёма.

– Мы направляемся к улочке Нев посмотреть представление. Хочешь пойти с нами? – предложил пеладан.

В иной раз Болдх отклонил бы такое предложение, но сейчас он пошёл бы с Нибулусом даже в больницу к прокажённым, – все лучше, чем оставаться в компании монотонно проповедующего шамана.

– С радостью, – восторженно заверил пеладана странник.

– Я тоже пойду, – добавил Лесовик.

Уже через несколько минут все четверо залезли в пару двуколок. Два извозчика безудержно болтали, взволнованно повторяя, куда ехать, и вскоре с громкими криками помчались по переполненной прохожими улице, давя всех на своём пути. Извозчики любили так ездить.

Пока три пассажира радостно улюлюкали, Болдх, глядя на жмущихся к степам прохожих, размышлял о необъяснимом однообразии некоторых вещей. Линдормин огромен; в нём столько удалённых друг от друга мест, делающих каждый город или деревню совершенно особенными и уникальными. Но посмотрите на извозчиков – они везде одинаковые: с огромными зубами, грязные, невежественные, общаются только с себе подобными, играют в карты, курят что-то непонятное и стараются перебить друг у друга ездоков.

Они ехали под дребезжание расшатавшихся колёс, щелчки хлыста и безудержную болтовню извозчиков. Двуколки мчались одна за другой по чрезвычайно узким улочкам, подобно Дикой Охоте. Мужчины, женщины, дети, животные, – извозчики никого не щадили. Собаки заливались яростным лаем. Погонщики скота и торговцы раздражённо вопили, но их раскормленные лица тотчас освещала улыбка при виде того, кто сидел в первой двуколке. Другому бы подобной езды не спустили, однако Нордвоз был известен рвением, с которым беднейшие жители раболепствовали перед богатыми и знатными.

Вскоре улицы стали такими узкими, что Нибулус мог дотронуться до стен домов, вытянув руки. И вот уже послышался бой литавров. Двуколки доехали до площади, где пересекались улочка Нев, Выгребная улица и проход Уено, и ворвались в свистопляску театра Леванси.

В этот чудесный солнечный день сюда пришла, должно быть, половина жителей Нордвоза. От бедняков и до вельмож, от чужеземцев из самых дальних стран и до коренных жителей, от несмышленых младенцев и до столетних стариков, – все собрались здесь. Казалось, даже крысы вылезли на подоконники больницы для бедных, чтобы поболтать друг с другом, презрительно осыпая крошками кукурузных зёрен и визгливыми ругательствами людей, с волнением ожидающих внизу начала представления.

Импровизированная сцена была сделана из двух телег, прикреплённых к стоящему в центре водяному жёлобу. Над сценой висел золотисто-бордовый стяг с вышитыми на нём словами: «Театр Леванси представляет: великолепный Паулус Фатуус и его Извивающиеся Чертенята!».

На сцене виднелся мужчина в огромной накидке грязно-коричневого цвета с множеством карманов, которая свободными складками свисала с его обнажённого, покрытого татуировками торса. Помимо накидки на нём были облегающие кальсоны в оранжевую, белую и зелёную полоску и шляпа, похожая на перевернутое сито. Лицо покрывал толстый слой тёмно-синего грима, чтобы сделать мужчину похожим на какого-то демона. Актёр то и дело появлялся на сцене в самых разных ролях, какие только можно вообразить.

На самой высокой трубе восседал несчастный боггарт – конечно, на цепи – и играл на трёхструнном комузе[55
  Комуз – струнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]] с неожиданным для представителя этой расы искусством. Тем временем среди толпы раздавались вопли хойгеров непонятного пола, бьющих в грубо сделанные, но ярко украшенные литавры. Эти звуки вводили окружающих в состояние пьяного, довольно безобидного веселья.

Двуколки ворвались прямо в толпу на площади, после чего все четверо пассажиров вышли и огляделись по сторонам. Тотчас возле них собралась группка ребятни с протянутыми ладошками. Лицо Болдха омрачилось. Он прогнал детвору, предварительно вложив в чумазые кулачки несколько медных монет. Попутчики неодобрительно посмотрели на него; они только весело улыбались ребятне, не давая денег.

Все четверо купили вязкий мятный чай в медных кубках у бледного торговца с длинными чёрными усами и были поспешно усажены на удобные и несколько удалённые от толпы места, чтобы наслаждаться представлением.

Синелицый менестрель скакал по сцене как сумасшедший, пел, кувыркался и дурачился, играл на разных незнакомых инструментах и рассказывал шутки, едва понятные окружающим. Они были непонятны не из-за сильного акцента, а потому что говорилось одно, а подразумевалось совершенно другое – подобная изысканность вызывала добродушное замешательство у простых жителей Норд воза.

Тем временем менестрель по какой-то необъяснимой причине крутанулся, скинул накидку, сорвал штаны и довольно похоже пропукал военный гимн Винтусов. Толпа вокруг захохотала, а находящиеся ближе всего к Нибулусу и его приятелям зеваки немного отступили назад.

Мафусаил и Болдх взглянули на пеладана. К их облегчению, напряжённая улыбка последнего несколько смягчилась. Нибулус пожал плечами:

– Вышло получше, чем у трубадуров.

Бродячие менестрели – грубые и дерзкие чужестранцы – презирались знатью, но хорошо принимались обычными людьми. Они не несли ни перед кем обязательств и были преданы только самим себе. Свободно странствуя, музыканты развлекали любого, готового слушать.

– Болдх, друг мой, – Нибулус неожиданно обернулся к страннику, – Эппа сказал мне, что ты на самом деле – пеладан.

– Был, давным-давно, – поправил его Болдх.

– Я думаю, что и сейчас, – настаивал Винтус с лёгкой улыбкой. – Значит, ты знаком с «Хрониками Гвилча».

– Слышал о них, – ответил Болдх, встревожено глядя на акробатку, которая, казалось, полностью вывернула назад ноги и голову. Теперь странник не мог понять, где у неё перед, а где спина.

– У тебя появится шанс наверстать упущенное во время путешествия, – продолжил Нибулус, – потому что я беру «Хроники» с собой. Это самая волнующая история и к тому же – наш единственный письменный проводник в грядущем походе. Старина Гвилч был не только воином, но и образованным человеком; он подробно описывал всю дорогу на север, когда вёл армию из Нордвоза к месту встречи с флотом Артуруса Кровавый Нос. Должно быть, сама судьба подтолкнула Гвилча на написание «Хроник». Иначе нам пришлось бы туго.

Болдх встревожился.

– Эта книга – твой единственный проводник? – спросил он. – И нет людей, которые бы знали те земли? Только дневник, написанный век... пятьсот лет тому назад?

– Не простой дневник. «Хроники Гвилча!» – с вызовом ответил Нибулус.

Болдх в изумлении глядел на него, но Нибулус уже не замечал странника. Его внимание привлекла акробатка, которая теперь бесстыдно раздевалась.

Болдх не стал продолжать тему. От возмутительного же зрелища на сцене он, как и большинство зрителей, предпочёл отвернуться. Однако пеладан был полностью поглощён развернувшейся картиной. Не нагота привлекла его – лицо акробатки напоминало морду морского льва, да и тело было под стать. – Нибулуса поразил бесстыдный взгляд, буравящий его, в котором не читалось ни малейшего намёка на раболепство и даже почтение. Нибулус не привык к подобному отношению.

Тут Мафусаил заметил Паулуса. Наховианец стоял шагах в двадцати от них, враждебно оглядывая всех вокруг, а его пальцы сжимали рукоять меча.

– Почему он не присоединяется к нам? – спросил Мафусаил удивлённо.

– Разве он похож на человека, нуждающегося в компании? – ответил Лесовик, оценивающе рассматривая наховианца, внимание которого теперь привлекла акробатка.

– Тогда почему бы ему просто не убраться? – огрызнулся Нибулус, уже изрядно уставший от шумной толпы. – Если он так ненавидит общество, зачем было сюда приходить?

– Теперь мы будем на него любоваться. – Мафусаил нахмурился. – Наверное, нам стоило бы предложить ему работу в театре Леванси. Он не пошел бы с нами в поход и чувствовал бы себя легко и непринуждённо в этом представлении уродцев...

– На него действительно обращают внимание, – заметил Болдх не без сочувствия.

– Так его даже зовут, как и менестреля! – засмеялся Нибулус.

– Вашего наёмника тоже зовут Паулус Фатуус? – с сомнением переспросил странник.

– Просто Паулус.

В этот самый миг, словно по сигналу, синелицый музыкант опустил задницу в жёлоб, и поверхность воды забурила, словно в кипящем котле. Зрители восхищённо замерли, а потом одобрительно завопили.

– Паулус Пукулус подойдёт ему гораздо больше, – пошутил Нибулус.

Так родилось новое прозвище. Суровый и гордый наёмник из лесов Рег-Наховии, который насмерть сражался за пеладанов, теперь всегда будет связан с именем Паулус Пукулус.

В любом случае лучше, чем Одф Аглекорт.

* * *

Наконец столь долгожданный день отъезда наступил.

Бледное солнце вырвалось из цепких объятий тумана; его слабые лучи едва прогревали свежий и влажный от росы предрассветный воздух. Повсюду заливались птицы, пением заглушая иные звуки: раздражающий скрип ставен, хлопанье двери и отрывистый кашель старика, чуть свет выбравшегося из дома.

Щуря глаза, Гэп выглянул в единственное чердачное окно. Люди вставали, день начинался. Как здорово ощущать себя живым! Юноша сделал глубокий вдох, чтобы в сонной голове немного прояснилось. Утренний воздух, наполненный бодрящими запахами покрытой росой травы, свежеиспечённого хлеба... и свежего поросячьего дерьма, принёс неимоверное облегчение после духоты, царящей на чердаке. От прилива сил Гэп перескочил через свернувшихся калачиком братьев, добрался до своих пожитков и начал быстро одеваться.

Сердце возбужденно колотилось. Непослушными пальцами Гэп кое-как зашнуровал толстую зелёную рубаху и натянул кожаные штаны, потом всунул ноги в сапоги из мягкой серой кожи, которые мать специально купила накануне.

«Не могу дождаться! Не могу дождаться!» – как заведённый повторял он про себя, а всё тело покалывало от волнения.

– Я тебе устрою... – раздался голос из-за спины.

Гэп замер. Похоже на голос Оттара – старшего из семи братьев.

– Убери это от меня... – снова пробормотал тот же голос, теперь тише, зато со злостью. Да, точно Оттар.

Гэп обернулся и посмотрел на закутанные в одеяла фигуры, лежащие в ряд у одной из стен чердака. Встревоживший его голос шёл от одной из них.

«Говорит во сне!» – Гэп с облегчением вздохнул. В наступившей тишине он подхватил свой узкий белый пояс, откинул дверь в полу и выскользнул из душной спальни на нижний этаж.

Добравшись до первого этажа дома, юноша опоясался и проверил, все ли его вещи на месте: простенькая праща со снарядами, четыре небольших метательных ножа, маленький кожаный кисет с самшитовой дудочкой и самое важное – ножны с коротким мечом, в центре рукояти которого красовался герб Винтусов. На миг замерев, чтобы последним взглядом со смесью радости и горечи окинуть лачугу, которая пятнадцать лет была его домом, Гэп вышел наружу. Прикрыв бесшумно дверь, юноша бросился прочь.

«Наконец!» Душа Гэпа пела, пока он стремительно несся к Винтус-холлу. Его абсолютно не заботило, увидит ли он родной дом и его обитателей снова – чёрствость, свойственная юности.

Правда, быть самым младшим из семи отпрысков совсем не просто. Всю свою жизнь он был жертвой, терпел издевательства безжалостных братьев и сносил равнодушие собственных родителей. Небольшой земельный надел едва позволял прокормить семью из девяти человек. Родителей расстраивало то, что они не смогут получить приданого, которое принесла бы в дом дочь; а Гэпу – последней попытке завести девочку – доставалось больше всего.

«Огарок», – называли они его и давали самую чёрную работу. Для Гэпа настоящим облегчением стал тот миг, когда благородный пеладан выбрал его оруженосцем, да ещё сам господин Нибулус Винтус.

Нет, уважения от семьи юноша не получил. Родители по-прежнему считали его глупым маленьким мальчишкой, а в глазах братьев он так и остался полным идиотом.

«Вы ещё увидите!» – бормотал юноша в ответ на их безразличие к его новому положению. Недавно он сказал им, что примет участие в походе Финвольда. «Вы ещё увидите!»

Но они не так и не увидели. Гэп ушёл, даже не попрощавшись.

* * *

Юноша первым явился на место сбора в конюшни Винтус-холла. Прочих участников похода все ещё пытались поднять с кроватей слуги. Прощальный пир, куда были приглашены все, кроме Гэпа, оказался столь обильным, что теперь соус с потолка не отмыть несколько недель. Юноша с усердием помогал конюхам готовить лошадей: начал с собственной лошадки, наречённой Пугалом, потом занялся великолепным боевым конём хозяина Молотобоем.

Перед отбытием предстояло ещё много дел, и вскоре конюшня превратилась в пчелиный улей. Гэп работал до седьмого пота и, когда ему принесли тарелку с хлебом и козьим сыром, с восторгом принялся за еду, радуясь возможности присесть и отдохнуть.

Только теперь юноша заметил странные взгляды, которые бросали на него слуги. Обычно с ним обращались точно так же, как и со всеми. Этим же утром оруженосец ощутил, что их глаза на нем задерживаются. Подобное внимание было для него в новинку, и Гэп рискнул взглянуть в ответ. Смесь сочувствия, зависти и жалости.

Через некоторое время к нему зашли приятели. Они тоже не знали, как себя вести в свете небывалых событий. Этим утром всем подмастерьям в городе разрешили не выходить на работу, чтобы присутствовать на торжественном отъезде; а те радостно предвкушали, как потратят по крайне мере два часа на пускание блинов по воде, прежде чем вернутся к работе. Друзья Гэпа, не найдя нужных слов, поспешно ретировались.

Хлеб и сыр неожиданно показались горькими, и Гэп с трудом проглотил ставшую комом в горле еду. До сих пор юноша чувствовал только волнение при мысли о первом приключении, первом шаге в реальную жизнь. Но теперь, после прощальных слов, нежданная печаль нахлынула на него и сосущим комочком свернулась в желудке.

Глаза юноши увлажнились. Он сделал глубокий вдох, выпрямился и попытался улыбнуться.

«Дурак!» – обругал себя Гэп и вернулся к работе.

* * *

Тем временем Эппа тащился по сельской дороге, ведя свою корову Марлу к дому собрата Томмаса. В правой реке он держал недоуздок, а в левой – веточки ее любимого растения, вебы, целый букет. Старый жрец с трудом сдерживал слёзы.

С овцами он расстался легко, но Марла... Она будто чувствовала, что им больше не свидеться.

Ох, каким горьким стало расставание...

* * *

Наконец, после двух мучительно-медленных часов бессмысленного ожидания, команда отправилась в поход к Утробе Вагенфьорда. Пронзительная песнь горна послужила сигналом к отъезду и предупредила всех, кто мог оказаться на пути крошечной армии.

С громким рыком полностью экипированный Нибулус взмахнул рукой, облачённой в перчатку, словно давая отмашку на скачках. Наверное, для него так оно и было, потому что пеладан тотчас пустил своего боевого коня бешеным галопом, разогнав испугавшуюся, но всё же радостную толпу; люди заметались, как крысы в бочке.

Следом скакал Мафусаил, чьё яркое красно-белое с золотом одеяние могло соперничать своим великолепием разве что с Белуном, его величественным конём. Золотые колокольчики на удилах радостно звенели.

За этими двумя воинами чёрно-серой тенью скакал Паулус. Он ехал верхом на гнедой кобыле, купленной тремя днями ранее. Болдх, как обычно, оседлал свою верную лошадку, подвесив сбоку боевой топор. Финвольд сидел на чёрной Квинтессе; её грива была под стать длинным чёрным волосам седока, развевающимся из-под шляпы.

В хвосте плелись Гэп на Пугале и Эппа на пони, которого смогли выделить для него собратья по вере.

Как ни удивительно, Лесовика нигде не было видно.

Они направились вперёд, сопровождаемые радостными возгласами. Нелепая заминка вышла недалеко от главных ворот, когда очень миловидная женщина решительно выступила прямо перед пеладаном и заставила того остановиться. Нибулус выругался и стал рыться в седельных сумках, откуда вскоре вытащил небольшую связку соболей и поспешно сунул их в протянутые руки. Неловко кивнув женщине напоследок, пеладан продолжил парадное шествие к воротам города.

Они промчались сквозь ворота, обдав грязью последних провожающих. Маленькая армия скакала всё дальше, по ветвящейся меж огороженных загонов дороге, пока всадники не превратились в маленькие точки на фоне дальних гор. До радостной толпы донёсся вопль пеладана, полный восторга, и величественная семёрка растаяла, поглощённая севером.

Глава 4
Синие Горы

Гэпа сотрясала дрожь, и он сильнее завернулся в плащ, чтобы защититься от дождя и ветра. Промокший насквозь и заляпанный грязью, плащ хоть как-то защищал от непогоды юношу, укрывшегося под нависающим выступом скалы. Ледяные капли стекали с прилипших ко лбу прядей волос по бровям прямо в покрасневшие глаза, под стёкла запотевших очков, и по шее, устремляясь за ворот рубахи в тепло, подобно армии холодных насекомых, которые ищут укрытие в сухом месте. Гэп был мокрым и несчастным, вся одежда пропахла сыростью.

Страдал не он один – даже горделивый зелёный уллинх его господина обречённо обвис на доспехах. Все семеро спутников скрючились под выступом возле тропы – жалкие, молчаливые и одинаково пропахшие сыростью.

Взглянув на затянутую туманом долину, что едва прорисовывалась за уныло ожидающими под дождём лошадьми, Гэп задумался: сколько же миль теперь отделяло их от Нордвоза? Они выступили из города ровно две недели назад, и за это время им попалось всего с полдюжины деревушек. В каждом селении путники закупали еду, расплачиваясь медными или серебряными монетами, железными вещицами, снадобьями и приправами, – подобные товары считались здесь предметами роскоши. Бывало, им приходилось проводить ночи на заброшенных почтовых станциях. Раньше, когда Нордвоз процветал, находясь возле важных торговых путей, такие временные почтовые станции были построены через определённые расстояния, чтобы дать приют посланникам короля или торговцам. С тех пор домики пришли в запустение, но всё же в их затхлых комнатушках усталый путник мог отдохнуть.

– Добро пожаловать в Сумрачные земли, юноша, – обратился Нибулус к оруженосцу, когда они покинули первую убогую деревушку. – Чувствуешь себя как дома, верно? – Пеладан хохотнул.

– Не такие уж сумрачные, – ответил Гэп, не понимая, к чему клонит его господин.

Нибулус опять засмеялся.

– Теперь мы находимся за пределами наших владений, здесь живут похожие на тебя люди, эскельцы. Поэтому – добро пожаловать домой, в Сумрачные земли.

По правде говоря, тогда путники чувствовали себя довольно хорошо. Их встречали дружелюбно и с должным почтением, испытывая сильное любопытство. В каждом селении им предлагали огромные глиняные чаши с пьянящим напитком из забродивших ягод, да корзины со свежим чёрным хлебом в дорогу.

Всё это время Лесовика не было видно. Казалось, что он больше и не появится, но никто не спешил бросаться на его поиски. Да только перед последним поселением, к которому вела изрытая колеями дорога, петляющая меж деревьев, колдун неожиданно спрыгнул с дерева прямо перед путниками. Он не сказал ни слова, лишь внимательно посмотрел на них и жестом позвал следовать за собой.

Нибулус догадывался о причинах такого внезапного появления. Поселение, в которое они собирались войти, находилось слишком далеко на севере даже для эскельцев. Крошечное прибежище для жалких созданий на самом краю цивилизации, здесь жили торки – раса Лесовика.

– Будь начеку, – предостерёг пеладана Паулус, не обращая внимания на идущего рядом шамана. – Эти люди – хульдры, волшебный народец. Им нельзя доверять.

– Волшебный народец? – Нибулус пренебрежительно фыркнул.

– Да, – повторил Паулус. – Но они не будут подходить близко, пока у нас в руках железо. Они его боятся.

Все посмотрели на Лесовика.

– Это правда, – подтвердил торка. – Если вы нападёте на нас с оружием, мы можем погибнуть.

Нибулус рассмеялся вместе со всеми.

– Чья была идея взять его с собой?

«С торками всегда так, – думал пеладан. – Они не уважают даже своих шаманов». Нибулуса, как и остальных, удивляла и одновременно раздражала неспособность этой расы кого-либо почитать и перед кем-либо преклоняться.

Внешний вид жителей поселения вызвал оживление среди путников с юга.

– У них действительно зелёная кожа? – спрашивал Нибулус, даже не пытаясь скрыть отвращения.

Мужчины, встречающие у дороги чужеземцев, были одеты в поношенные килты, а их плечи обёрнуты шерстяной тканью. На шеях красовались грубые массивные украшения, сделанные исключительно из меди, а на килтах – пёстрые ленты с раскрашенными морскими раковинами. Нездоровый зелёный оттенок кожи так поражал и притягивал к себе взгляд, что, только подъехав совсем близко, путники сообразили: тела жителей покрывали татуировки рун, которые спиралями закручивались вокруг торса, рук и ног.

Проезжая мимо, Нибулус наклонился, чтобы рассмотреть поближе одного старика, тоже беззастенчиво рассматривавшего пеладана.

– Это имена его подружек? – усмехнулся воин. – Старый развратный козёл!

– Я бы следил за словами, – предостерёг Лесовик. – Это – имена убитых им врагов.

Нибулус удивился ещё больше.

Для торка сейчас была жаркая пора: они собирали первый урожай семян орибы. Хрипло напевая заклинания, жители орудовали бронзовыми серпами, а их шаманы стряхивали со своих длинных пальцев священную воду на срезанные колосья. Ночью поселение ожило – началась молотьба. Торки верили, что семена, вымолотые под серебряным светом убывающей луны, будут благословенны духами.

Худо-бедно, но в поселении даже имелся постоялый двор «Серый пёс». Здесь компания и расположилась на ночь, с охотой осушив старенький бочонок ринсаки – другого эля не нашлось. По настоянию Лесовика на ночь они заперлись в предоставленной наверху комнате, а сам шаман присоединился к своим празднующим соплеменникам, которые творили таинственные языческие ритуалы.

Уже лёжа, путники стали внимательно прислушиваться к непонятным звукам: снаружи началась последняя стадия сбора – отвеивание. Теперь урожай был предоставлен заботам Эрсы. Его разложили прямо на траве на тростниковые циновки; пока в соседних лесах дикобразы завывали, как мандрагоры, и танцевали, как тролли, по селению пронёсся лёгкий вихрь и унёс мякину. Тотчас в священном шалаше под кедром были зажжены свечи в знак благодарности, и началось настоящее празднование.

По словам Лесовика, путешественникам повезло оказаться здесь во время жатвы, когда враждебность забыта. Единственным проявлением неистовства стали варварские пляски жителей, да дикие крики дикобразов, ну и конечно принесение в жертву двух пойманных воров, – тех растянули между стволами деревьев и проткнули насквозь заточенными ореховыми прутьями. Прутья втыкали так, чтобы не задеть жизненно важные органы.

– Искусный шаман может всадить один за другим до пятидесяти прутьев, прежде чем жертва умрёт, – рассказывал им Лесовик. – Или воткнуть одну длинную лозу так, что жертва будет похожа на насаженную на вертел тушу. В былые времена, в Сеттерских горах, наши предки съедали жертву живой прямо с жертвенного кола!.. А теперь наслаждайтесь отдыхом.

Кровавая, дикая и жуткая ночь никак не кончалась, и свернувшимся в кроватях «Серого пса» путникам чудилось, будто они забрели в иное время и даже иной мир.

Но всё это было неделю назад. Спустя четыре дня путники достигли Синих гор. Пейзаж стал совершенно другим: поля и пастбища сменились дикими скалами, через которые и ползла единственная полузаброшенная дорога.

Миновав поселения торка, они не видели больше никаких следов пребывания человека, разве что этот старый каменистый путь. Кто его проложил и зачем, Гэп и вообразить не мог. Здесь, казалось, не было ни души. Действительно ли они идут, как уверял Нибулус, той же дорогой, что и пеладаны Гвилча много лет назад? Если и так, то за прошедшие столетия ею больше никто не пользовался. В окрестностях обитали лишь неуловимые горные козлы, что смотрели вниз с неприступных высот или покали где-то по каменистым склонам.

Гэп никогда не был в более одиноком и пустынном месте. Не так он представлял себе грядущий поход. Синие горы виделись юноше нехожеными высоченными скалами и покрытыми снегами пиками; там искатели приключений, стоя на вершине, салютуют мечом восходящему солнцу; там колдуны совершенствуют своё искусство в неприступных башнях; там грифоны выскакивают из зияющих пещер, чтобы поймать и сожрать девственницу.

Теперь, сидя скрючившись и уже не надеясь найти в ближайшие недели сухого и надёжного убежища от непогоды, Гэп Реднар осознал, что очарование этих мест для него исчезло. Всё тело покрывали ссадины, он насквозь промок и дрожал от холода. Его уже тошнило от однообразия пресной еды, от непрерывного дождя, бьющего в лицо, куда бы ты ни шёл; он изнемог, и короткие привалы не приносили облегчения. Юноша начал понимать, как сильно любил свой бедный дом, родителей и даже братьев. Он жаждал тепла, сухой одежды, мягкого одеяла и горячей еды. Раньше он воображал себя храбрым искателем приключений, теперь же все мысли и желания были до жалкого простыми.

Много раз Гэп хотел посетовать на судьбу, но угрюмое настроение его молчаливых спутников всегда подавляло такой порыв. Болдх и Лесовик – не те люди, перед которыми можно проявить слабость. Но даже его господин и Финвольд, которых он хорошо знал, теперь переменились. Гэп увидел, как трудности лишают людей их обычной теплоты, превращая в угрюмых и вспыльчивых типов. Это стало для юноши самым сильным разочарованием. Всю жизнь с ним обращались так, как диктует его имя.[66
  Гэп, по произношению похоже на английское gap – пропасть, брешь, пустое место.


[Закрыть]] Если кому-то нужно было пролезть вперёд в очереди или толпе, отпихивали всегда его, даже если рядом был кто-то меньше и моложе. Словно у него на лбу написано – пустое место. Вот его вечная роль: пропущенная ступенька на лестнице жизни. Но он ведь отправился в поход, который должен был всё изменить. Разве не так?

Увы, с ним продолжали обращаться не лучше, чем с бездомной собакой. Даже хуже. Ведь на собаку хотя бы поостерегутся наступать.

Паулус, угрюмый наёмник, никогда не улыбался, не насвистывал, говорил только по необходимости, всегда шёл один. В движении он постоянно напрягал мускулы, сгибал и разгибал пальцы, словно машина убийства, подпитывающая сама себя.

Единственной отрадой стала лошадь Болдха, выносливая и энергичная кобылка, отзывающаяся на имя Женг. Эскельцы называли таких шелудивыми. Небольшие и двужильные, родом с Молельных равнин, эти лошади обитали в открытых степях, среди изъеденных оврагами холмов, скудно поросших травой, где зимы всегда суровы. Небогатая пища заставила животное обзавестись плотным слоем жира, а холода одели её в почти меховую шкуру, тем самым подарив очень забавный облик. Тем не менее лошадь действительно оказалась очень выносливой, с лёгким, едва не философским отношением к трудностям. Кочевники равнин называли эту породу ад'тманской, что значило «лошадь-друг». И верно, из всей команды только Женг, казалось, сохранила хорошее настроение. Чувствуя себя в горах как дома, она не замечала постоянного дождя и всеобщей угрюмости, игриво бодала в круп идущую впереди лошадь или пыталась её обогнать по внешнему краю тропы, нисколько не волнуясь, что всего в нескольких дюймах начинается крутой обрыв.