Текст книги "Книга Жизни"
Автор книги: Дебора Харкнесс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)
– Сгодится и обычная, – сказала я, довольная реакцией Сары; ткнув в моток ее ножом, я отрезала кусок длиной около девяти дюймов. – У каждого узла разное число перекрестий. Ты в своих заклинаниях используешь два вида узлов: скользящий и двойной скользящий. Эти узлы прядильщиков знает любая ведьма. А вот когда мы доходим до третьего узла, все усложняется.
Но сумею ли я на обычной кухонной бечевке показать то, что собиралась? Узлы, которые я связывала из нитей, были трехмерными. Сейчас я решила ограничиться плоскостью стола. Придерживая левый конец веревки, я сделала петлю на правом, пропустила веревку под одним краем петли, затем через другой край и соединила концы. В результате получился узел-трилистник, напоминающий треугольник.
– Ну вот, три перекрестья, – сказала я. – Теперь попробуй ты.
Стоило мне убрать руки от веревки, она сложилась в знакомую пирамиду, а концы аккуратно сплавились в неразрываемый узел. Сара шумно выдохнула.
– Шикарно, – резюмировала я. – Оказывается, для заклинаний годится даже простецкая веревка.
– Ты говоришь совсем как твой отец. – Сара потрогала узел. – И что, такие узлы скрыты в любом заклинании?
– Один обязательно. Сложные заклинания могут иметь два или три узла. Все узлы завязываются нитями, которые ты вчера видела в гостиной. Они связывают мой мир, – добавила я и улыбнулась. – Мне кажется, грамарий – это своеобразное маскировочное заклинание. Он скрывает внутреннее действие магии.
– А когда ты произносишь слова, тайное становится явным, – задумчиво произнесла Сара. – Давай-ка попробуем твое.
Раньше, чем я успела ее предостеречь, Сара прочла слова моего заклинания вслух. Бумага в ее руках вспыхнула и загорелась. Тетка швырнула пылающий лист на стол, где я затушила огонь струей ведьминой воды.
– Я думала, это простое заклинание для зажигания свечей. Так и дом спалить недолго! – воскликнула Сара, глядя на мокрые комья пепла.
– Извини, не успела тебя предупредить. Заклинание совсем еще свеженькое и дикое. Постепенно оно обуздается. Грамарий не может бесконечно поддерживать силу заклинания. Со временем его магия ослабевает. Потому заклинания и перестают действовать, – объяснила я.
– Ты серьезно? Тогда ты сможешь определить и относительный возраст заклинаний.
У Сары вспыхнули глаза. Она горячо верила в традиции, и чем древнее было заклинание, тем больше тетка его ценила.
– Возможно, – ответила я, сомневаясь в успехе затеи. – Но есть и другие причины, почему заклинания теряют силу. Прежде всего, способности прядильщиков неодинаковы. А если ведьмы, переписывая заклинание, пропустили или изменили какие-то слова, это тоже ослабляет магию заклинаний.
Но Сара уже листала свой гримуар.
– Взгляни-ка на это, – сказала она, подзывая меня. – Я всегда подозревала, что оно самое старое в гримуаре Бишопов.
– «Необычайно сильное заклинание, привлекающее свежий воздух в любое помещение», – прочла я вслух. – Узнано от старой Мод Бишоп и проверено мной, Чарити Бишоп, в год тысяча семьсот пятый».
На полях потомки Чарити оставили свои пометки, включая и мою бабушку, которая затем усовершенствовала заклинание. Были там и едкие слова, написанные рукой Сары: «Совершенно бесполезное».
– Что скажешь? – спросила Сара.
– Здесь незачем определять возраст. Оно датировано тысяча семьсот пятым.
– Но наша родословная началась гораздо раньше. Эм так и не удалось установить, кем же была Мод Бишоп. Возможно, английской родственницей Бриджит.
Говоря о незаконченном генеалогическом исследовании, Сара впервые упомянула имя Эм без печального вздоха. Я убедилась в правоте слов Вивьен. Мы с Сарой нуждались в обществе друг друга, и не где-нибудь, а в ее кладовой, занимаясь общим делом.
– Может, и родственница, – сказала я, стараясь не давать тетке пустых надежд.
– Читай заклинание не глазами, а пальцами, как читала этикетки на банках, – сказала Сара, пододвигая мне конторку.
Я слегка провела пальцами над заклинанием. Кожу закололо. Пальцы узнавали составные части заклинания. Вокруг безымянного пальца ощущалось движение воздуха, под ногтем среднего словно журчала вода, а к мизинцу цеплялась гроздь запахов.
– Иссоп, майоран и много соли, – сказала я, продолжая раздумывать.
Все из того, что встретишь в доме и огороде любой ведьмы.
– Тогда почему заклинание не действует? – Сара смотрела на мою поднятую руку, словно та была оракулом.
– Ничего определенного сказать не могу, – призналась я. – Знаю только, что могла бы повторить его хоть тысячу раз и не получить никакого результата.
Пусть Сара и ее подруги по шабашу сами докапываются, почему заклинание Мод Бишоп не действует. Или покупают баллончики с освежителем воздуха.
– Может, у тебя получится скрепить слова заклинания, или соткать заплатку, или… что там еще делают ведьмы вроде тебя.
«Ведьмы вроде тебя». Сара вовсе не ждала от меня подобных манипуляций, но после ее слов мне стало одиноко. Легкость общения сменилась дискомфортом. Я смотрела на страницу гримуара и думала о прядильщиках. Они не умели творить магию по приказу. Не потому ли их ненавидели и преследовали?
– Моя магия действует не так.
Я сложила руки на открытой странице и плотно сжала губы, отступив, словно краб, внутрь защитного панциря.
– Ты говорила, что у тебя все начинается с вопроса. Так спроси заклинание, почему оно не действует, – предложила Сара.
Лучше бы мне вообще не видеть «освежающего» заклинания Мод Бишоп. А еще лучше, если бы оно не попалось Саре на глаза.
– Что ты делаешь? – ужаснулась Сара, указывая на гримуар.
Под моими руками аккуратные завитушки почерка Чарити Бишоп превращались в чернильные капли, пачкая белый лист. За считаные секунды заклинание Мод исчезло. Вместо него на странице появился плотный сине-желтый узел. Я как зачарованная смотрела на него и вдруг почувствовала сильное желание…
– Не трогай! – закричала Сара.
Теткин крик разбудил Корру. Я отскочила от гримуара. Сара прижала узел тяжелой каменной банкой.
Мы обе пялились на НМО – неизвестный магический объект.
– И что нам теперь делать?
Заклинания всегда казались мне живыми существами, которым надо дышать. Им явно не нравилось столь жестокое обращение.
– Едва ли мы теперь что-то можем сделать.
Сара взяла мою левую руку и перевернула кисть. Большой палец был запачкан чернилами.
– Чернила перешли на палец, – сказала я.
– Это не чернила, – покачала головой Сара. – Это цвет смерти. Ты убила заклинание.
– Что значит «убила»? – Я выдернула руку и спрятала за спиной, как ребенок, пойманный за опустошением банки с печеньем.
– Не паникуй, – сказала Сара. – Ребекка научилась это контролировать. Ты тоже научишься.
– Значит, мама… – Я вспомнила, как вчера Сара и Вивьен долго смотрели друг на друга. – И ты знала, что такое может произойти.
– Не раньше, чем увидела твою левую руку. На ней собраны все цвета высшей магии. Это цвета экзорцизма и предсказаний. А твоя правая рука содержит цвета ведьминого ремесла… И цвета черной магии тоже.
– Хорошо, что я правша.
Попытка обратить случившееся в шутку не удалась. Меня выдавал дрожащий голос.
– Ты не правша. Ты одинаково владеешь обеими руками. А правшой привыкла себя считать лишь потому, что одна жуткая училка в первом классе объявила левшей дьявольским отродьем.
Сара дала той истории официальный ход. Отпраздновав в Мэдисоне свой первый Хеллоуин, мисс Сомертон поспешила уволиться.
Я хотела сказать Саре, что высшая магия меня тоже не интересует, но не смогла выговорить ни слова.
– Диана, ты не сумеешь соврать другой ведьме. – Сара с грустью посмотрела на меня. – И вдобавок так нагло.
– Не желаю иметь дело с черной магией.
Достаточно того, что черная магия стоила жизни Эмили. Она пыталась вызвать и связать духа; вероятнее всего, духа моей матери. Питер Нокс тоже интересовался черной магией. Черная магия была вплетена и в «Ашмол-782», не говоря уже о количестве смертей, вызванных ею.
– Черная магия отнюдь не означает зло, – сказала Сара. – Разве новолуние – это зло?
Я покачала головой:
– Темный лик луны – время для новых начинаний.
– Тогда что тебя пугает? Совы? Пауки? Летучие мыши? Драконы? – В голосе Сары опять появились учительские интонации.
– Нет, – ответила я.
– Конечно нет. Люди напридумали историй о луне и ночных существах, поскольку боятся неведомого. Но эти же существа символизируют мудрость, что не является простым совпадением. Нет ничего могущественнее знаний. Потому мы с предельной осторожностью учим черной магии. – Сара взяла мою руку. – Черный – цвет богини в ее ипостаси старухи. Он же считается цветом скрытности, дурных знамений и смерти.
– А что ты скажешь про эти цвета? – спросила я, пошевелив тремя другими пальцами.
– Этот цвет символизирует богиню в ипостаси девы и охотницы, – ответила тетка, дотрагиваясь до моего серебристого среднего пальца.
Теперь понятно, почему голос богини я слышала таким.
– А это цвет мирской власти. – Тетка согнула мой золотистый безымянный палец. – Белый цвет твоего мизинца – цвет гадания и пророчества. С его помощью разрушают проклятия и отгоняют докучливых духов.
– За исключением смерти, остальное выглядит не таким уж страшным.
– Повторяю: «темное» не обязательно значит «злое». Взять ту же мирскую власть. В благородных руках она становится силой добра. Но если кто-то злоупотребляет властью ради личной выгоды или притеснения других, она становится невероятно разрушительной. Какова ведьма, такова и тьма, к которой она обращается.
– Ты говорила, что Эмили не особо преуспела в высшей магии. А мама?
– Ребекка была необычайно одаренной. От простеньких упражнений с колокольчиком, книгой и свечкой она перешла прямо к ритуалам луны, – с грустью поведала мне Сара.
Часть воспоминаний о маме, казавшихся странными, начинали обретать смысл. Мне вспомнились призраки, которых она сотворяла из воды в миске. Теперь я лучше понимала, почему Питера Нокса так неудержимо тянуло к ней.
– Встретив твоего отца, Ребекка потеряла интерес к высшей магии. Ее увлечениями стали антропология и Стивен. И ты, конечно же, – сказала Сара. – После твоего рождения она вряд ли занималась высшей магией.
«Занималась, но это дано видеть лишь папе и мне», – подумала я и тут же спросила тетку:
– Почему ты мне не говорила об этом?
– А помнишь, как ты открещивалась от всего, что связано с магией? – Светло-карие глаза Сары пристально глядели на меня. – Я сохранила кое-что из вещей Ребекки на случай, если у тебя проявятся способности. Остальное забрал дом.
Сара шепотом произнесла заклинание. Судя по ярко вспыхнувшим красным, желтым и зеленым нитям, это было открывающее заклинание. Слева от старинного очага появился шкаф с выдвижными ящиками. Он был в нише и казался встроенным в кирпичную кладку – ровесницу очага. В помещении запахло ландышами. К этому запаху примешивался другой: тяжелый и очень странный. Он пробудил во мне не самые приятные чувства пустоты и тоски. Запах был отчасти мне знаком и почему-то пугал. Открыв ящик, Сара достала оттуда нечто вроде куска красной смолы.
– Кровь дракона. Этот запах сразу напоминает мне о Ребекке, – сказала Сара, втягивая ноздрями экзотический запах. – Нынешняя кровь дракона гораздо хуже этой. Такой кусок стоит громадных денег. В девяносто третьем году снежный ураган повредил нам крышу. Я хотела продать это сокровище и пустить деньги на ремонт, но Эм не позволила.
– Зачем маме была нужна красная смола? – спросила я, чувствуя комок в горле.
– Ребекка делала из нее чернила. Когда этими чернилами она записывала заклинание, его сила могла оставить половину города без электричества. В подростковые годы твоей матери Мэдисон частенько оставался без света, – усмехнулась Сара. – Где-то в ящиках должна лежать и ее книга заклинаний, если только дом окончательно не поглотил Ребеккин гримуар, пока меня не было. Книга скажет тебе больше.
– Книга заклинаний? – Об этом я слышала впервые. – Почему мама не записывала их в гримуар Бишопов?
– Большинство ведьм, занимающихся высшей магией… в особенности черной… имеют свои гримуары. Это традиция. – Сара порылась в шкафу, но маминого гримуара не нашла. – Как сквозь землю провалился.
Тетка была раздосадована, зато я почувствовала облегчение. В моей жизни уже был один таинственный манускрипт. Второго не требовалось, даже если это могло пролить свет на причину, заставившую Эмили вызывать дух моей матери.
– Только не это! – вскрикнула Сара, в ужасе отпрянув от шкафа.
– Никак крыса? – спросила я.
По опыту жизни в елизаветинском Лондоне я знала: эти твари способны таиться в любом пыльном углу. Я заглянула в недра шкафа и увидела лишь несколько грязных банок с травами и кореньями, а также старые электронные радиочасы. Их коричневый провод свешивался с полки, покачиваясь на ветру совсем как хвост Корры. В ноздри попала пыль, и я чихнула.
Казалось, шкаф только этого и ждал. Послышался странный металлический щелчок, и внутри стен что-то завертелось. Так вели себя музыкальные автоматы в старых фильмах, когда в них бросали монету. Вскоре откуда-то послышались первые аккорды. Ощущение было такое, будто включился старый проигрыватель, но пластинка-сорокапятка воспроизводилась не на своей скорости, а на 33 оборотах в минуту. Звучавшая песня была мне знакома.
– Неужели… «Флитвуд Мак»?
– Нет! Не хочу снова это слышать! – заорала Сара.
Вид у тетки был такой, словно ей явился призрак. Я повертела головой по сторонам. Никаких призраков. Только незримое присутствие певицы Стиви Никс и валлийской ведьмы по имени Рианнон. В семидесятые годы прошлого века сотни ведьм и колдунов считали эту песню своим гимном.
– Наверное, дом пробуждается, – сказала я.
Но Саре явно не нравилось такое пробуждение дома. Она подбежала к двери и попыталась ее закрыть, но дверь заклинило. Тогда она постучала по деревянным панелям, отчего музыка стала еще громче.
– У меня эта песня Стиви Никс тоже не числится в любимых, – сказала я, пытаясь успокоить тетку. – Она же не будет звучать вечно. Возможно, следующая песня понравится тебе больше.
– После нее будет «Over My Head». Я наизусть знаю весь этот чертов альбом. Ребекка слушала его, когда была беременна тобой. Без передышки. Кошмар, длящийся месяцами. И только Ребекка начала отходить от своего пагубного пристрастия, «Флитвуд Мак» выпустили новый альбом. Это был какой-то ад. – Сара вцепилась себе в волосы.
Меня всегда живо интересовали подробности жизни родителей.
– А ты не путаешь? – спросила я тетку. – Мне кажется, «Флитвуд Мак» были больше по вкусу моему отцу. Он любил такие группы.
– Надо заткнуть глотку этой музыке!
Сара подошла к окну. Шпингалет на раме тоже не желал двигаться, и Сара в отчаянии забарабанила кулаками по раме.
– Давай я попробую.
Чем сильнее я давила на шпингалет, тем громче становилась музыка. Наконец Стиви Никс прекратила воспевать Рианнон. Прошло несколько секунд благословенной тишины, и Кристина Макви принялась рассказывать, как здорово летать над нашими головами. Окно оставалось закрытым.
– Это какой-то кошмар! – не выдержала Сара.
Она заткнула уши, затем вновь бросилась к столу и принялась листать гримуар.
– Заклинание Пруденс Уиллард от собачьих укусов. Способ Пейшенс Северанс, как подсластить кислое молоко… – Она перелистала еще несколько страниц. – Заклинание Клары Бишоп для усиления тяги. Пожалуй, это нам подойдет.
– Но мы имеем дело с музыкой, а не с дымом, – сказала я, заглядывая через плечо Сары.
– То и другое переносится по воздуху. – Сара засучила рукава. – Если не поможет это заклинание, попробуем еще что-нибудь. Например, гром. Я с ним в ладах. Гром способен перекрыть поток энергии и выгнать отсюда все звуки.
Я непроизвольно стала подпевать мелодии. Что-то притягивало меня в этой песне, появившейся еще до моего рождения.
– Умоляю, не начинай. – Глаза Сары диковато блестели; она вновь склонилась над заклинанием. – Дай мне щепотку очанки. И включи кофеварку.
Я послушно сунула вилку кофеварки в древнюю колодку удлинителя, выбрав гнезда понадежнее. Оттуда вырвался сноп голубых и оранжевых электрических искр, заставив меня отскочить.
– Срочно обзаведись новым удлинителем. Желательно с защитой от перепадов напряжения. Иначе однажды ты просто спалишь дом, – сказала я Саре.
Продолжая бормотать, Сара развернула бумажный фильтр, поместив его в металлическую чашу с дырчатым дном. Внутрь фильтра она насыпала внушительный травяной сбор.
Раз уж мы были заперты внутри кладовой и Сара не нуждалась в моей помощи, я вернулась к составлению грамария с заклинанием против детских кошмаров. В мамином шкафу я нашла черные чернила, гусиное перо и клочок бумаги.
В окно постучал Мэтью:
– У вас там ничего не горит? Я почуял запах.
– Мелкая неполадка с электричеством! – крикнула я в ответ, взмахнув пером.
Потом я вспомнила, что вампирский слух позволял Мэтью прекрасно слышать сквозь камень, кирпич, древесину и, разумеется, одиночную раму.
– Можешь не волноваться, – уже тише добавила я.
Издав прощальные скрипучие аккорды, песня «Over My Head» смолкла. Ее сменила другая – «You Make Loving Fun». «Прекрасный выбор», – подумала я, улыбаясь Мэтью. И зачем нужен диджей, когда у вас есть магическое радио?
– Боже милостивый! Дом взялся за второй альбом, – простонала Сара. – Я просто ненавижу «Rumours»!
– Откуда исходит эта музыка? – спросил Мэтью, морща лоб.
– Из старых маминых радиочасов. – Я указала на шкаф. – Ей нравились «Флитвуд Мак», чего не скажешь о Саре.
Зажав уши, тетка старательно повторяла слова заклинания Клары Бишоп.
– Вот оно что. – Мои слова успокоили Мэтью. – Тогда не стану вам мешать.
Он приложил руку к стеклу, собираясь уйти.
У меня возликовало сердце. Моя жизнь состояла не только из любви к Мэтью, но он был единственным мужчиной, которого я любила. Мне захотелось, чтобы стекло исчезло и я смогла бы взять Мэтью за руку, сказав ему эти слова.
Стекло – всего лишь смесь песка и огня… Через мгновение на подоконнике высилась горка песка. Я протянула руку наружу, сжав руку Мэтью:
– Спасибо, что решил проведать нас. День сегодня выдался на редкость интересным. Мне нужно многое тебе рассказать. – (Мэтью изумленно смотрел на наши руки.) – Ты доставляешь мне столько счастливых мгновений, – продолжала я.
– Стараюсь, – лукаво улыбаясь, ответил Мэтью.
– И тебе удается. Как ты думаешь, Фернандо может спасти Сару? – Я понизила голос. – Дом накрепко закрыл обе двери кладовой. Окна тоже не открываются. Еще немного – и Сара не выдержит. Когда она отсюда выберется, ей понадобится сигарета и глоток чего-нибудь покрепче.
– Фернандо давно уже не спасал женщин, попавших в беду, но он наверняка не забыл прежних навыков. А дом его впустит?
– Пусть обождет минут пять. Или дождется конца альбома. Я не знаю, сколько там еще песен.
Я мягко высвободила руку и послала Мэтью воздушный поцелуй, содержавший больше огня и воды, чем обычно. Благодаря избытку воздуха поцелуй шумно и смачно запечатлелся на щеке мужа.
Я вернулась к столу. Мамины чернила пахли черникой и грецкими орехами. Я окунула в них перо. Елизаветинская эпоха научила меня обращаться с ним, и потому я без единой помарки написала грамарий для сонных подушечек Сары.
Mirror
Shimmers
Monster shake
Banish Nightmares
Until We
Wake[18]
Я осторожно подула на бумагу, чтобы чернила быстрее высохли. Этот грамарий понравился мне самой. Он был гораздо лучше заклинания, вызывающего огонь, и легко запоминался детьми. Когда стручки подсохнут и с них можно будет снять пушистую кожицу, я мелкими буковками напишу на серебристой поверхности эти стихи.
Мне не терпелось показать свою работу Саре. Я слезла с табуретки и… Выражение теткиного лица подсказывало: грамарий подождет, пока Сара не глотнет виски и не подымит сигаретой. Она столько лет надеялась, что у меня пробудится интерес к магии. Я тем более могу подождать каких-нибудь двадцать минут. Мои отметки за курс снотворных заклинаний никуда не денутся.
Я ощутила легкое покалывание в спине. Через мгновение моих плеч коснулись призрачные руки.
«Отличная работа, крошка, – прошептал знакомый голос. – И превосходный выбор музыки».
Я обернулась и не увидела ничего, кроме тусклого зеленого пятна. Но я и так ощущала отцовское присутствие.
– Спасибо, папа, – шепнула я.
Глава 11
То, что моя мама занималась высшей магией, не особо удивило Мэтью. Его реакция на новость была спокойнее, чем я ожидала. Он давно подозревал о существовании некоего мостика между скромной магией обычных ведьм и яркими вспышками магии стихий. Ничуть не удивило его и то, что я – наглядное доказательство упомянутого мостика – могла заниматься такой же магией. Мэтью потрясло другое: этот талант передался мне через материнскую кровь.
– Нужно будет еще раз внимательно просмотреть все данные по твоей митохондриальной ДНК, – сказал он, принюхиваясь к одному из пузырьков с мамиными чернилами.
– Приятно слышать.
Мэтью впервые выразил желание вернуться к генетическим исследованиям. Мы жили так, словно и не существовало Оксфорда, Болдуина, Книги Жизни или бешенства крови. Уж не забыл ли Мэтью о генетической информации, содержавшейся в «Ашмоле-782»? Если и забыл, я хорошо помнила. Едва манускрипт снова окажется в наших руках, нам остро понадобятся научные познания Мэтью и его опыт исследователя.
– Ты права. В чернилах явно содержится кровь. Туда же добавлена смола и сок акации.
Мэтью покачал пузырек, разглядывая чернила на свет. Не далее как утром я узнала, что сок акации давал гуммиарабик – вещество, уменьшавшее текучесть чернил.
– Вот и я так думаю. В чернила, которыми написан «Ашмол-782», тоже добавлена кровь. Должно быть, чернила с кровью делали чаще, чем мне казалось ранее, – сказала я.
– В эти чернила добавлен еще и ладан, – добавил Мэтью, пропустив мимо ушей мои слова о манускрипте.
– Теперь понятно, откуда столь экзотический запах.
Я осмотрела другие пузырьки, рассчитывая найти еще что-нибудь любопытное с точки зрения биохимика.
– Да. Ладан и, конечно же, кровь, – сухо констатировал Мэтью.
– Если в чернила добавлена мамина кровь, это могло бы внести бо́льшую ясность в анализ моей ДНК, – заметила я. – И в мои способности к высшей магии.
Мэтью что-то пробормотал.
– А что ты скажешь про состав этих чернил?
Я открыла пробку бутылочки с сине-зеленой жидкостью, и в воздухе запахло летним садом.
– Они сделаны из ирисов, – сказал Мэтью. – Помнишь, как в Лондоне ты искала зеленые чернила?
– Значит, ужасно дорогие чернила мастера Платта выглядели так, как эти? – спросила я и засмеялась.
– Их делали из корней ириса, а те везли из Флоренции. Во всяком случае, так он утверждал.
Мэтью обвел глазами стол, уставленный пузырьками, бутылочками и флакончиками с жидкостями синего, красного, черного, зеленого, пурпурного и фиолетового цвета.
– Тут столько чернил, что на некоторое время тебе хватит.
Он был прав: я знала, чем займусь в ближайшие недели. Разумеется, в той мере, в какой мне этого хочется, даже если левый мизинец и подрагивал в предвкушении будущего.
– Добавь к этому поручения Сары. Да, скучать мне не придется.
Под каждой открытой банкой лежал клочок бумаги, где размашистым Сариным почерком было указано задание. «Укусы комаров». Или даже «Улучшение мобильной связи». При таком обилии поручений я чувствовала себя официанткой в ресторане быстрого питания.
– Спасибо за помощь, – сказала я Мэтью.
– Всегда готов помочь, – ответил он.
Поцеловав меня, он пошел заниматься своими делами.
Чем дальше, тем сильнее повседневные дела привязывали нас к дому Бишопов и друг к другу. Это ощущалось даже без стабилизирующего присутствия Эм, которая всегда была центром притяжения.
Фернандо оказался домашним тираном, переплюнув даже Эм. Перемены, внесенные им в пищевые привычки Сары, а также физические упражнения, которыми она никогда не занималась, были радикальными и осуществлялись неукоснительно. Он подписал тетку на программу здорового питания, и теперь каждую неделю Саре привозили увесистую коробку с овощами вроде капусты кале и мангольда. Едва Сара пыталась тайком выкурить сигарету, Фернандо тащил ее на прогулку вокруг участка. Он готовил, прибирал в доме и даже взбивал подушки. Все это наводило меня на размышления о его совместной жизни с Хью.
– Нам часто приходилось жить без слуг, и тогда домашними делами занимался я, – рассказывал Фернандо, одновременно развешивая белье. – Если бы я ждал, когда Хью захочется взять в руки метлу, наше жилище превратилось бы в логово. Хью не заботила проза жизни вроде чистых простыней или своевременного пополнения запасов вина. Он либо сочинял стихи, либо обдумывал трехмесячную осаду. На домашние дела у него просто не находилось времени.
– А Галлоглас? – спросила я, подавая ему бельевую прищепку.
– Галлоглас еще хуже. Тому все равно, есть в доме мебель или нет. Как-то мы вернулись ночью. Видим – дом разграблен. Остался один стол. На нем и спал Галлоглас. Зачем воину-викингу стулья и кровати? Проснулся, глаза протер – и в море. – Фернандо покачал головой. – А я люблю домашнюю работу. Содержать дом в порядке – все равно что готовить оружие к бою. Повторяющееся занятие, но очень успокаивает.
Это признание сняло с меня часть вины за то, что мы перестали готовить, перепоручив Фернандо кухонные заботы.
Еще одним полем его деятельности был сарай, где хранились инструменты. Безнадежно сломанные он выбросил, оставшиеся вычистил и наточил, а недостающие (вроде косы) прикупил. Лезвия секаторов для срезания роз теперь имели остроту кухонных ножей – хоть помидоры нарезай тонкими ломтиками. Мне вспомнились описания крестьянских бунтов и войн, когда сражались орудиями труда и предметами обихода. Уж не к сражению ли исподволь готовил нас Фернандо?
Сара, конечно же, ворчала на новый режим, но продолжала ему подчиняться. Ей это стоило частых вспышек раздражения, и тогда она отыгрывалась на доме. Дом еще не полностью проснулся, однако все чаще давал знать, что его добровольная спячка близится к концу. Основная часть энергии родового гнезда Бишопов была направлена на Сару. Как-то утром мы проснулись и обнаружили: все спиртное, что имелось в доме, было вылито в раковину, а с кухонного светильника свешивалась замысловатая конструкция из пустых бутылок, вилок, ложек и ножей. Мы с Мэтью лишь посмеялись, однако Сара восприняла это как объявление войны. Отныне тетка и дом на всех фронтах сражались за превосходство.
Дом побеждал, поскольку обладал главным оружием – музыкой группы «Флитвуд Мак». Через пару дней, когда старые мамины радиочасы принялись беспрерывно играть песню «The Chain», Сара разбила их на мелкие кусочки. Дом ответил изъятием всех запасов туалетной бумаги, заменив их разными электронными штучками, способными воспроизводить музыку. Он превратился в громадный будильник.
Ничто не могло помешать дому проигрывать отрывки из первых двух альбомов упомянутой группы. Сара вышвырнула из окна три проигрывателя, магнитофон с восемью дорожками и архаичный диктофон. Дом сделал акустической системой очаг в кладовой. Он даже провел разделение по частотам: низкие воспроизводили водопроводные и канализационные трубы, а высокие – решетки воздушного отопления.
Поскольку весь Сарин гнев был направлен на дом, ко мне она относилась терпеливо и даже нежно. В поисках маминого гримуара мы перевернули вверх дном всю кладовую. Сара решилась даже вытащить все ящики из шкафа и вынуть все полки. Один ящик оказался с двойным дном, где мы нашли удивительно красочные любовные письма, датированные 1820-ми годами. Задняя стенка шкафа тоже была с секретом: она сдвигалась в сторону. Однако в нише нас ждала довольно жуткая находка: аккуратные ряды крысиных черепов. Книги заклинаний мы так и не нашли. Дом подбросит ее не раньше, чем сочтет нужным.
Когда нам становилось невыносимо от музыки и воспоминаний об Эмили и моих родителях, мы с Сарой сбегали в сад или лес. Сегодня тетка решила показать мне, где искать ядовитые растения. Луны вечером не будет по причине новолуния. Начинался новый цикл роста. Это время считалось благоприятным для сбора растений и трав, применяемых в высшей магии. Мы шли мимо овощных грядок, привычно огибая учебный уголок. Мэтью следовал за нами как тень. Мы достигли ведьминого огорода. Сара пошла дальше не останавливаясь. Границей между огородом и лесом служили обширные заросли ползучего луноцвета. Он покрывал все пространство, заслоняя изгородь и ворота.
– Сара, позволь мне, – подал голос Мэтью.
Он вышел вперед и отодвинул засов. До сих пор Мэтью шел сзади и, казалось, с интересом разглядывал цветы. Но я понимала: он оберегает нас с тыла. Теперь он первым прошел через ворота, убедился, что впереди нет ничего опасного, и раздвинул заросли луноцвета, пропуская нас с Сарой в другой мир.
В обширной усадьбе Бишопов было много магических мест: дубовые рощи, посвященные богине, длинные аллеи между рядами тиса. Когда-то эти аллеи служили дорогами, и на них еще сохранились глубокие колеи от телег, груженных древесиной и товарами для городского рынка. К магическим местам относилось и старое семейное кладбище. Но больше всего я любила эту небольшую рощу между садом и лесом.
Солнечные лучи проникали сквозь кроны кипарисов, и в центре рощи было светло. В старину рощу наверняка назвали бы ведьминым кольцом, поскольку земля густо поросла грибами, включая и поганки. В детстве мне строго-настрого запрещалось собирать здесь что-либо. Сейчас я понимала смысл запрета: каждое растение в этой роще либо было ядовитым, либо применялось в высшей магии. Середину рощи пересекали две тропы.
– Перекресток, – прошептала я и застыла.
– Перекрестки в этих краях появились раньше домов. Говорят, здесь пересекались тропы индейцев-онейда. Это была их земля, пока сюда не проникли англичане. – Сара подозвала меня к себе. – Взгляни-ка сюда. Как по-твоему, это белладонна или черный паслён?
Я не слушала тетку. Меня заворожил перекресток в центре рощи.
Я ощущала его магическую силу. Ощущала знания. Мной овладело знакомое состояние: желание влекло вперед, страх толкал назад. Я увидела рощу глазами тех, кто когда-то ходил по этим тропам.
– Что-то случилось? – спросил Мэтью.
Вампирская интуиция работала безупречно. Да, случилось, но что – я и сама не понимала.
Вскоре я услышала другие голоса. Они звучали совсем тихо, однако сразу же привлекли мое внимание. То были голоса мамы и Эмили, голоса отца, бабушки и другие, совершенно мне незнакомые. «Аконит, – шептали голоса. – Шлемник. Сивец луговой. Ужовник. Ведьмина метла». Названия растений перемежались с предостережениями и предложениями. Я слышала слова заклинаний. Растения, упоминавшиеся там, я знала по сказкам.
