Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
Держась за бок, я осторожно перекатываюсь, пока моя спина не касается холодной плитки. Мое физическое восстановление идет медленно.
– Это дерьмо собачье, ― стону я. ― Такими темпами у меня никогда не хватит сил выбраться отсюда.
По ту сторону стены слышен шум воды ― знак того, что Эверли принимает душ с любезно предоставленной ей мочалкой и куском мыла. Не то чтобы я их винил. Если бы я приблизился к этому людоеду с куском мыла, я бы засунул его так глубоко ему в глотку, что он бы пускал пузыри из задницы каждый раз, когда пукал.
Но, скорее всего, сначала он умрет.
– У меня такие слабые руки, что не удержат планку и секунду, ― говорит она, перекрикивая шум воды. ― Ты должен отдать себе должное.
– Да ладно, ты же позировала в бикини. Наверняка тебе приходилось время от времени заниматься спортом, чтобы сохранить свою стройную фигуру.
Рассказы Эверли о модельном бизнесе оказались интереснее, чем я мог предположить. Как бы мне ни нравилось ворчать по поводу ее постоянной болтовни, я благодарен за то, что она с удовольствием проводит время, рассказывая мне подробности своей жизни. Благодаря полицейским архивам я уже знаю больше, чем простой незнакомец. Но здесь я Ник Форд, какой-то парень с улицы, а не детектив Айзек Портер ― то есть бывший детектив. Я постоянно напоминаю себе, что не должен ляпнуть ничего из того, что она не рассказала мне сама.
– Я много занималась йогой. Но если говорить о кардио, то я лучше останусь дома и пересчитаю волоски на лапках своего тарантула.
– В этом есть какой-то скрытый смысл?
– Думаю, ты сам догадаешься. ― Я практически вижу, как она закатывает глаза. ― Хотя у меня есть тарантул… Или, по крайней мере, был два года назад. Он был совсем маленьким, когда я его купила.
– Как долго живут домашние тарантулы?
– Это зависит от вида, но некоторые самцы могут жить до десяти лет или около того. Самки могут дожить до тридцати.
Тридцатилетние пауки, черт возьми.
– В таком случае, логика подсказывает, что у тебя, скорее всего, все еще есть тарантул.
– Я ценю эту теорию, спасибо. ― В ее голосе звучит благодарность. ― А теперь, если ты не против, я отлучусь на пару минут. Вода включается на полную мощность.
Интересно, она голая?
Хватит ли у нее смелости раздеться, когда на нее круглосуточно направлена камера, или человек под постоянным наблюдением в конце концов просто теряет свою скромность и ему становится все равно? Если подумать, то я могу представить, какие идеи возникли бы у этих мужчин с сомнительной моралью, если бы она разгуливала без одежды.
Да. Определенно не голая.
В любом случае, я притворюсь, что она голая, просто чтобы скоротать время.
Я закрываю глаза и на несколько минут погружаюсь в свои мысли. Вода выключается, и на смену ей приходят несколько шуршащих звуков.
– Все в порядке?
Ответа нет.
Затем, как по команде, из соседней комнаты доносится тихий стон, и я чуть не прыскаю со смеху. Я понимаю, что это, скорее всего, не то, что рисует мое мужское воображение, но я далек желания прерывать приятные фантазии, находясь в плену ночного кошмара.
По очереди я вытягиваю ноги перед собой, не обращая внимания на сильную боль, возникающую при тренировке заживающих мышц. Если бы я был другим парнем ― милым, уважительным, ― я бы беспокоился, что поставлю ее в неловкое положение. Но я не такой, и мне интересно…
Если я заставлю ее покраснеть, как далеко распространится ее румянец?
Окрасит ли он верхнюю часть ее груди…
До моих ушей доносится еще один стон.
– Что ты там делаешь, Би?
– Собаку мордой вниз.
Подожди, что?
Мои глаза прищуриваются, я ухмыляюсь.
– Это дети так называют в наши дни?
Наступает пауза, затем раздается характерный скрип, когда она опускается на свою кровать.
– Что?
– Я слышал разные названия… потереть фасолинку, погладить киску, подрочить. Но «собака мордой вниз» ― это…
Раздается глухой стук.
– …креативно. ― Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться при этом слове. ― Ты уверена, что делаешь все правильно?
– Ты издеваешься? ― Это самая громкая фраза, которую я слышал от нее с тех пор, как мы стали вынужденными соседями.
– Осторожно, Роджер может услышать и застукать тебя со спущенными штанами.
Стук. Потом еще один.
– Это асана из йоги. Я пытаюсь избежать атрофии, а не… ― Она хмыкает. ― Ты просто невероятен.
– Слушай, я мужчина, а по ту сторону стены ― голая женщина. И что ты в меня кидаешь?
– Я не голая. ― Она явно раздражена, а я явно превращаюсь в двенадцатилетнего подростка.
Иисус.
– Это был «Похотливый дровосек».
Она бросает в меня свое женское порно. Я не могу перестать смеяться.
– Я насчитал три удара. Что там было еще?
– «Ласки в лунном свете» и «Двенадцать рыцарей страсти». Надеюсь, ты доволен собой. Я могла повредить их, а они даже не задели твою крепкую голову.
Я притворно вздыхаю.
– Только не «Двенадцать рыцарей страсти»!
– Чедвик и Алессандра ― мои любимые.
– Ты должна убедиться, что с ними все в порядке. Жизнь в шестнадцатом веке и без того достаточно трудна, чтобы их швыряли в стену.
Я понимаю, что стою перед камерой с нелепой ухмылкой на лице. Роджеру, должно быть, интересно, что я обсуждаю с его любимой девушкой. Я подумываю подмигнуть ему и сделать непристойный жест, но останавливаю себя.
– Посмотрим… ― Эверли хмыкает, перелистывая страницы, а я представляю ее стоящей по ту сторону стены без штанов. ― Ну вот… ― С громким вздохом, который служит драматическим вступлением, она превращается в персонажа из другого времени и другого места:
― Чедвик… ― Облизнув губы кончиком языка, Алессандра опустила взгляд к его губам. Внутри у нее все сжалось от желания. ― Тебя когда-нибудь целовали?
С любопытством ожидая, к чему это приведет, я откидываюсь назад и позволяю интонациям ее голоса увлечь меня за собой.
― Его кадык дернулся, он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, его рука двинулась вверх по ее руке, мимо плеча и запуталась в каштановых кудрях. Сжав их в кулак, он коснулся ее лба и прошептал, ― в своих мечтах я целовал тебя бесконечное количество раз.
– Пожалуйста, скажи мне, что женщины ищут в мужчинах не это, ― стону я.
Мой рассказчик шикает на меня.
― Алессандра потянулась вперед и прижалась к его губам, отчаянно желая воплотить его мечты в жизнь. Она никогда раньше не поступала так смело, но, когда дело касалось любви, трусости не было места. Сдержаться было невозможно.
– Не сдерживайся, Алессандра.
Эверли прочищает горло.
― Застонав с дикой самозабвенностью, Чедвик мгновенно приоткрыл губы, его язык был жадным и голодным. Требовательным. Алессандра забралась к нему на колени, обхватила руками за шею, и их губы занялись прекрасной любовью. Она целовала его со страстью и нежностью, обхватив его щеки ладонями и лелея его, как он того заслуживал. Его возбуждение, твердое, как стальная труба, дразнило место между ее бедрами, заставляя стонать от желания.
– Ты действительно только что сравнила его член со стальной трубой?
– Не перебивай. Я хочу убедиться, что с ними все в порядке. ― В ее голосе звучит едва сдерживаемое веселье. ― И это были слова Алессандры, а не мои.
― Алессандра, ― с вожделением прошептал он, отстраняясь, чтобы перевести дух. ― Мы поступаем глупо. Это погубит нас.
Она поцеловала его нижнюю губу один раз, затем второй.
― Если бы мне пришлось выбирать между этим или чем-то еще в мире, я бы предпочла быть влюбленной дурой.
Я прерываю этот слащавый диалог несколькими медленными хлопками.
– Кажется, у них все в порядке. Мы должны оставить их наедине.
Ладно, слушать ее довольно увлекательно, и я, возможно, не против, чтобы она продолжала, хотя и не признаюсь в этом. Точно так же, как я никогда не скажу, что ее смех напоминает мне нежный перезвон ветряных колокольчиков в весенний день.
Я закрываю глаза.
Прижавшись ухом к стене, я едва улавливаю серию звуковых сигналов, предшествующих тихому щелчку моей двери. Она открывается, и прежде чем я успеваю сориентироваться, в мое пространство стремительно вторгается воплощение сатаны, облаченное в пурпурный атлас, с серебристыми волосами и чистым садистским злом на лице.
Из комнаты исчезает весь воздух.
Я мгновенно переключаюсь в защитный режим и прищуриваюсь на человека, который держит нас в плену.
– Ну, похоже, ты уже освоился. ― Его голос оставляет маслянистую пленку везде, к чему прикасается. Угольный глаз буравит меня, словно черная дыра, бесчувственная пустота, а его ледяная противоположность хранит секреты, над которыми я не хочу долго размышлять.
– Мне жаль. ― Я сосредоточен, каждый мускул напряжен. ― Часы посещения закончились. Боюсь, мне придется попросить тебя уйти.
В том, как он наблюдает за мной, есть какая-то отстраненность. Не похоже на то самодовольное ликование, которое он демонстрировал во время нашего первого разговора. Как будто я чем-то его разозлил.
Может, он просто не любит утро.
– О, да ладно, сейчас время завтрака. ― Улыбка на его лице обещает смерть, пока он вертит в руке висящие на поясе песочные часы.
Я повторяю его выражение лица.
– Мы закрыты.
– Я не задержусь надолго, просто принес тебе небольшой подарок. Твоя новая подруга сможет объяснить его значение. ― Он небрежно указывает на стену, затем тянется в нагрудный карман пиджака и достает…
Вот черт.
Еще одни маленькие песочные часы лежат у него на ладони, словно приз. Они всего несколько дюймов в высоту, но я не забыл разговор с Эверли о бывших обитателях этой комнаты.
Когда их время истекает, они получают песочные часы.
Мое сердце колотится от прилива адреналина. Я целыми днями строю планы грандиозного побега, но иногда забываю, что моя жизнь так же хрупка, как и любая другая.
Я изображаю на лице скуку, будь я проклят, если позволю ему увидеть, как я ломаюсь.
– Это мило.
– Тебя трудно вывести из себя, не так ли? ― Его губы растягиваются в мрачной улыбке. ― А может, ты просто хорошо обучен?
Мои мысли замирают. Хорошо обучен?
Улыбка становится зловещей.
– Увы, хотя мне больше всего на свете хочется начать обратный отсчет, твой покупатель задерживается.
Вздыхая с притворным разочарованием, я делаю вид, что размышляю над его дилеммой.
– Что ж, полагаю, ты можешь считать это неявкой и просто отпустишь меня. Я никому не скажу, конечно. И уж точно не вернусь и не убью тебя тупым предметом. Или острым. ― Я поднимаю ногу и, не обращая внимания на боль, покачиваю ею так, что цепь бьется об пол. ― А теперь, если ты не против, сними с меня цепь, и я пойду.
– Ты и вправду решил стать занозой в моей безупречно одетой заднице, да? ― Его губы оскаливаются, обнажая зубы, и я не совсем понимаю, улыбается он или готовится откусить мне голову. ― Честно говоря, я бы предпочел покончить с этим и избавиться от тебя прямо сейчас. Я даже взял на себя труд подобрать для моего клиента альтернативных кандидатов. Но, как выяснилось, он в восторге от твоего резюме и не согласен на замену.
– Ну разве я не должен чувствовать себя особенным?
– Не сомневаюсь. ― Держа песочные часы двумя пальцами, он с вожделением смотрит на них. ― К сожалению, как бы ты ни был мне неприятен, мне предложили слишком заманчивую цену, чтобы я отказался.
Переступив невидимую черту, которая удерживает его вне досягаемости, он вытягивает руку, как фокусник, исполняющий трюк с исчезновением. Песочные часы падают на плитку и катятся.
Мои мышцы напрягаются, готовясь броситься, схватить, разобрать и использовать их в своих целях.
Но они недостаточно близко. Не совсем.
Его нога резко опускается, разбивая песочные часы вдребезги. У меня возникает четкое ощущение, что он представляет, как сделает то же самое с моей головой.
– Сообщение получено, хуесос. ― Мой тон остается спокойным. ― Я знаю, на что ты способен.
Его плечи выпрямляются.
– В том-то и дело, друг мой… Ты даже не представляешь. ― С высокомерием человека, который не любит, когда его недооценивают, он делает шаг вперед.
Мое тело напрягается.
– Я уверен, потому что если бы ты знал… ― Под подошвой его ботинка хрустит битое стекло, его гнев достигает точки кипения.
Ну же… еще чуть ближе.
Его лицо искажается.
– У тебя хватило бы ума продемонстрировать…
Хруст.
– Немного…
Хруст.
– УВАЖЕНИЯ.
Это слово вырывается из него, эхом разносясь по комнате. Я почти уверен, что в любой момент меня настигнет адское пламя.
Я ткнул змею, но, возможно, разбудил нечто гораздо худшее.
Если бы он был ближе, я мог бы дернуть его за невидимую черту и свернуть ему шею. Но он знает. Каждое его движение просчитано до дюйма.
– Вот видишь, мой дорогой, беспомощный человек. ― Его тон отчасти напоминает воспитателя детского сада, и в то же время легкомысленный. ― У тебя нет здесь никакой власти.
Я опускаю глаза на плитку, где на свету поблескивают осколки стекла, дразня меня. Крошечные, хрупкие на вид осколки. Сколько сего я мог бы сделать всего с одним из них…
Сцепив пальцы, он медленно двигается по невидимой границе.
– Я знаю, ты считаешь себя умнее, думаешь, что можешь изображать беспечное отношение и подначивать меня, пока я не совершу ошибку.
Смотри на меня, засранец.
Он усмехается.
– Но в этом плане есть изъян.
Приподняв брови, я жду, когда он просветит меня.
– Я не совершаю ошибок.
– Впечатляет, ― холодно отвечаю я.
– Видишь ли, мне кажется, ты недооцениваешь масштабы моих возможностей. ― Поворачивая ногу, он растирает стекло в порошок подошвой своих дорогих туфель. ― Я могу, например, выкрасть влиятельного адвоката из его пентхауса просто потому, что его редкая группа крови совпадает с группой крови стареющего миллиардера, которому нужны его органы.
Вспоминая дела о пропавших людях, я понимаю, кого именно он имеет в виду. Я сжимаю челюсти.
Я так и знал.
– Или я могу заполучить сногсшибательную будущую звезду и использовать ее для создания прекрасных детей тех, кто готов заплатить за правильную генетику.
Из-за стены не доносится ни звука ― конечно, не доносится, ― но она там, слушает.
– Она должна быть благодарна, знаешь ли. ― Он злобно ухмыляется в сторону стены, как будто смотрит прямо на нее. ― Я мог бы использовать ее как племенную кобылу и отправлять мужчин прямо в ее комнату.
Во мне неожиданно поднимается желание защитить ее.
– Хватит.
В его взгляде появляется коварный блеск, и я понимаю, что мне не понравится то, что будет дальше.
– Я могу даже прихватить с тротуара симпатичную маленькую музыкантшу, пока она ждет, пока ее подвезет мужчина, который слишком одержим своей работой, чтобы приехать вовремя.
Воздух покидает мои легкие.
– Что ты сказал?
– Она меня разочаровала… оказалась совершенно бесполезной для меня.
Мое зрение становится туннельным, и я снова вижу ту ночь.
На следующей неделе исполнится два года.
Сара перекидывает гитару через плечо, ее любимое голубое платье развевается за спиной, когда она проносится мимо.
― Ты должен прийти посмотреть, как я играю. Прошла целая вечность.
Я отправляю сообщение Таннеру, договариваясь, чтобы он помог мне с допросом свидетелей, поскольку никто не хочет, чтобы это делал я.
― Не смогу вырваться сегодня. Ты же знаешь, как обстоят дела в последнее время.
Общественность была в панике после недавнего громкого взлома, закончившегося стрельбой и похищением известного человека. СМИ набросились на меня, как стервятники. Я не мог позволить себе выделить время на концерт, даже если выступал мой любимый музыкант.
― Я знаю, что ты нужен этим пропавшим людям, но я беспокоюсь, что ты доведешь себя до нервного срыва. Однажды тебе понадобится выходной. Нормальные люди называют это выходными.
― Я никогда не был нормальным. Работа ― это все, что у меня есть.
― Нет, Айзек. ― Ее лицо становится серьезным. ― Это не так.
― Позвони мне, и я заеду за тобой. Мне все равно, что это несколько кварталов, ты не пойдешь домой пешком после наступления темноты.
Она смеется.
― Ты снова становишься чрезвычайно опекающим братом.
― Это лучше, чем попасть в статистику. Обещай мне.
― Хорошо. Обещаю. ― Подтянув гитару повыше, она берется за ручку двери. ― Люблю тебя.
Я бросаю ей сырную лепешку, от которого она ловко уворачивается. Это максимально близко к проявлению чувств, но все в порядке, она меня понимает.
Прежде чем дверь закрывается, она просовывает голову обратно и бросает на меня взгляд, который, как я тогда и не предполагал, станет последним.
― Если успеешь к десяти, я придержу для тебя «Wild Horses».
Время пролетело незаметно, я забыл про телефон. К тому времени, когда владелец заведения позвонил в департамент, обеспокоенный тем, что они нашли ее чехол с гитарой брошенным на улице, у меня было четыре сообщения о том, что она все еще ждет меня.
Когда я приехал, ее не было.
Ее нигде не было.
― С другой стороны, я полагаю, что она оказалась не такой уж бесполезной, в конце концов. ― Усмешка мужчины вырывает меня из воспоминаний и возвращает в камеру, в которой мы оба оказались. ― Она привела тебя ко мне, не так ли? В конце концов. И оказалось, что ты стоишь гораздо больше.
Я смотрю на него.
– Что ты с ней сделал? ― спрашиваю я хриплым шепотом.
– Я же говорил тебе, мой дорогой Айзек. ― Он наблюдает за каждой эмоцией, отражающейся на моем лице, по мере того, как до меня доходит осознание. ― Здесь у меня есть власть. Я контролирую происходящее, я определяю твою судьбу. Если мне будет угодно, я положу конец твоей бессмысленной жизни прямо здесь, где ты стоишь.
На меня наваливается тяжесть. Десять тонн реальности, которую, как мне казалось, я скрывал за поддельным удостоверением и напускной бравадой.
Он назвал мое имя.
Не Николас. Не Ник. Он сказал…
– Айзек? ― повторяет Эверли. Так тихо, что я едва слышу.
Но психопат слышит, и его глаза медленно поднимаются, фокусируясь прямо над моей головой.
– А может быть… ― Его улыбка превращается в нечто такое, что я видел только в фильмах ужасов. Он задумчиво проводит языком по нижней губе. ― Может, я возьму ее.
Я открываю рот, но впервые за все время теряю дар речи. Слишком много всего нужно переварить. Слишком много откровений обрушивается на меня в считанные секунды.
Прежде чем реальность настигает меня, он разворачивается. Проталкивается мимо Роджера, который стоит в дверях с совком и метлой в руках, словно готовился к уборке после истерики своего босса.
Время замедляется, словно я под водой. Как будто черная дыра его левого глаза втянула меня в себя и выплюнула в космос.
Я не могу дышать.
Человек, которого Эверли называет Хранителем времени, резко сворачивает направо, направляясь к ее комнате.
Я должен предупредить ее, но не могу подобрать слова.
Звякает стекло, когда Роджер сметает осколки песочных часов в совок для мусора. Я сижу в оцепенении, когда открывается дверь в соседнюю комнату.
Она видит, что он приближается.
Кричит.
Это заставляет меня вернуться в свое тело и вскочить на ноги.
– Эй! ― Мой кулак ударяется о стену, и снова, когда она кричит, чтобы он держался подальше. Меня трясет от ее предупреждения.
Я бью еще три раза.
– Эй, ты, гребаный трус! Вернись и разберись со мной!
Теперь она кричит. Пытается бороться с ним. Неужели так все закончилось для Сары? Неужели Эверли стояла там, как свидетель последних криков моей сестры, а этот кровожадный ублюдок играл роль безумного Бога, решая, кому жить, а кому умереть?
Что-то внутри меня обрывается.
Звук искажается.
Мир окрашивается в алый.
Я даже не осознаю, какие слова вылетают из моего рта и как долго я колочу по этой проклятой стене, но, когда я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, мои руки в синяках, горло горит, и я всерьез подумываю о том, чтобы оторвать себе ногу, чтобы освободиться от этого манжета.
И тут я понимаю, что я не один.
Возле открытой двери стоит огромная тень и сердито смотрит на меня, все еще держа в руке метлу.
Поскольку я до сих пор не услышал от людоеда ни слова, не говоря уже об эмоциях, его взгляд застает меня врасплох.
– Хочешь что-то сказать, Родж? ― Мой голос похож на скрежет.
У него дергается челюсть, глаза презрительно прищуриваются.
– Не думал, что ты настолько тупой.
Он уходит, оставляя меня переживать свой провал.
ГЛАВА 11
Айзек?
Я отхожу от стены, нахмурившись.
Я правильно расслышала?
Айзек.
Использование псевдонима влечет за собой целый ряд новых вопросов. Кто он такой? Зачем ему лгать о своем имени? Работает ли он под прикрытием? Почему он на самом деле здесь?
Он замешан во всем этом?
Нет.
Это невозможно. Он в ловушке, в цепях, такой же пленник, как и я. Как и все мы.
Я замолкаю, ожидая услышать это имя снова, но Хранитель времени произносит его только один раз.
Может, я ослышалась?
Мои мысли все еще лихорадочно мечутся, когда я замираю, и мое внимание переключается вправо.
3, 2, 4…8.
Кажется, последняя цифра ― восемь.
Четыре пинга, а затем…
– Нет… ― Я отшатываюсь назад и вскрикиваю, когда дверь с грохотом распахивается. Неустойчивые ноги несут меня к дальней стене, пока я не упираюсь в нее спиной. Глупо. Мне некуда идти, кроме как туда, куда он меня поведет, а он это сделает. ― Не трогай меня!
– Сегодня я не в духе. ― Хранитель Времени приближается ко мне, одновременно теребя запонку своего костюма, сшитого на заказ и отделанного атласом королевского пурпурного цвета. Он разодет в пух и прах, одет скорее для эксцентричного светского мероприятия, чем для казни. ― Еще слишком рано для домогательств. Я еще не пил кофе.
Я пытаюсь увернуться от него.
Неудачно.
Он хватает меня за бицепс, отрывает от стены и тащит к открытой двери. Сердце колотится между ребер, как тяжелый басовый барабан. Я делаю все возможное, чтобы освободиться от его хватки, отчаянно пытаюсь вырваться.
– Нет! ― Он сжимает меня все сильнее и сильнее, оставляя синяки. ― Убери от меня свои руки!
Ник ― Айзек? ― стучит по стене рядом со мной.
– Ты чертов трус! ― Он взбешен, в ярости, совсем не похож на обычно спокойного и выдержанного мужчину, которого я узнала. ― Жалкий ублюдок! Нападаешь на кого-то беспомощного, потому что сам слабак. Тебе нужен я, ты, гребаный импотент!
Хранитель времени ничего не отвечает и продолжает тащить меня к дверному проему, а я спотыкаюсь о разбросанные книги.
Я упираюсь пятками в плитку, кожа горит. Тело извивается. Конечности молотят по воздуху.
Бесполезно.
Сегодня я умру.
Второй рукой он хватает меня за волосы, чтобы было удобнее.
У меня сжимаются легкие, кожу головы жжет, а желудок падает на стерильный пол. Я кричу.
– Ник! ― Ник ничем не может мне помочь. Инстинкт самосохранения берет верх над логикой и здравым смыслом. ― Нет, остановись, пожалуйста! Ник!
Протест Ника заканчивается последним сильным ударом по стене.
– Отлично! Забирай ее. Мне все равно. Это, блядь, не имеет значения.
Что-то внутри меня замирает. Увядает.
Какого черта?
– В бунтарстве нет ничего привлекательного, ― растягивая слова, произносит мой похититель, демонстрируя удовлетворение, когда без труда перетаскивает меня через порог. Его голос повышается на октаву, и его слова доносятся до Ника через стену. ― Пусть это будет тебе уроком хорошего поведения, друг мой.
Дверь захлопывается, и я оказываюсь в коридоре.
Моя способность думать возвращается, и я отбрасываю ужас в сторону, верчу головой по сторонам, запоминая обстановку и звуки. У меня есть только пару секунд, мгновения. Если мне удастся вырваться, я смогу описать место и привести помощь остальным.
Сохраняй спокойствие, Эверли.
Я никогда раньше не выходила за пределы своей комнаты. До этого меня накачивали наркотиками и уносили как сломанную куклу, словно я ― пакет с мусором в день уборки.
Мои щеки покрыты потом и слезами. Я расслабляю мышцы, изображая покорность, пока похититель без каких-либо усилий тащит меня по длинному коридору. Он чистый, хорошо освещенный. Запах лимонного чистящего средства наполняет мой нос, пока я смотрю на голые стены: две двери, большой промежуток между ними, еще две двери. Несколько голосов скорбно причитают, словно одинокие призраки, которые не могут переступить порог. Звенит цепь. По коже бегут мурашки, а в душе поселяется ужас.
Жертвы.
Люди.
Люди с историями и мечтами, подвергшиеся этой ужасной участи. Я молчу и вскрикиваю только тогда, когда мои ноги спотыкаются и я чуть не падаю лицом вниз. Хранитель времени едва заметно вздрагивает, поднимая меня на шаткие ноги, пока я пытаюсь сохранить равновесие.
– Куда вы меня ведете? ― спрашиваю я, хотя знаю, что он мне не скажет. Ему нравится мой страх.
– Это испортит все удовольствие, не так ли?
– Ты назвал его Айзеком?
Не обращая внимания, он продолжает идти, увлекая меня вперед.
– Разве? Ты многого не знаешь о своем новом приятеле, ― говорит он. ― Может, узнаешь… а может, и нет.
– Какие у тебя планы на его счет? ― Я ворчу и сопротивляюсь, мои босые ноги разъезжаются. ― Почему он здесь?
– Ты интересная. ― Он прищелкивает языком, когда мы сворачиваем за угол, в коридор, являющийся точной копией того, в котором мы только что были. ― Твоя забота такая трогательная. Правда.
Мы доходим до конца коридора, заканчивающегося стальной дверью. Внутри у меня все сжимается от дурного предчувствия. Страха.
– Пожалуйста, тебе не нужно этого делать.
– Самонадеянно с твоей стороны полагать, что ты понимаешь мои потребности. ― Он открывает дверь ключ-картой, затем грубо вталкивает меня внутрь. ― Я бы сказал, что нам нужно взять тайм-аут.
Лестница.
Темнота.
Я спотыкаюсь на первой ступеньке, одновременно пытаясь вывернуться из его хватки. Одним плавным движением он подхватывает меня, словно мешок с мукой, и закидывает себе на плечо.
Я вспоминаю ту ночь.
Я подпрыгиваю на спине психа, который выносит меня из моего прекрасного дома.
Наркотики струятся по моей крови.
Джаспер лежит посреди нашего фойе в луже собственной крови.
Я начинаю бороться. Царапаюсь, дергаю ногами, оскаливаюсь.
– Ты ублюдок! Чудовище! Отпусти меня! Отпусти меня!
Он игнорирует меня с той же легкостью, с какой тащит через темноту, мои волосы падают на лицо, закрывая обзор. Я ничего не вижу, пока царапаю ногтями по его спине, едва проникая сквозь роскошную атласную ткань. Здесь пахнет сыростью, затхлостью и старостью. Подвал, в котором наверняка кишат голодные крысы и тараканы. Слезы текут из моих глаз потоками ужаса, а крики перерастают в панические вопли.
– Нет, нет, пожалуйста… ― Это вопль, мольба о пощаде. ― Не убивайте меня. Я не готова умирать. Пожалуйста… пожалуйста.
Он со скукой вздыхает, когда мы поворачиваем за угол, и звук его блестящих туфель, шаркающих по цементу, эхом отдается во мне.
– Так драматично. Меня это раздражает.
Интересно, как меня убьют.
Я представляю себе разные сценарии ― от ужасных до быстрых и безболезненных. Нож по яремной вене. Игла с ядом. Пуля в лоб.
Голодная смерть.
Заживо съеденная кровожадными грызунами.
Меня могут утопить. Сжечь.
Разбить сердце.
Мои ноздри раздуваются, грудь вздымается от прерывистого дыхания.
Нет.
Я не могу умереть вот так, не сейчас, не после двух лет жизни в этой тюрьме. Я отказываюсь.
– Ты еще не закончил со мной, ― шиплю я сквозь стиснутые зубы. ― Я знаю, что нет. Я только что начала новый цикл.
– Как ты наблюдательна.
– Я все еще нужна тебе.
– Опять ты пытаешься угадать, в чем я нуждаюсь. Это неразумно. ― Сняв меня со своего плеча, он поворачивает меня, затем берет за шею и подталкивает вперед.
– Я попрошу Роджера принести тебе стакан воды и кусок хлеба. Многозернового. Это меньшее, что я могу сделать.
Я падаю на колени и ползу по грязному холодному полу, мелкие камешки оставляют царапины на голенях и коленных чашечках. Я вскакиваю на ноги и, пошатываясь, пробираюсь сквозь темноту, как раз в тот момент, когда дверь со стальной решеткой захлопывается перед моим носом и запирается на ключ.
– Нет! ― Я сжимаю железные прутья обеими руками и безрезультатно трясу их. ― Не оставляй меня здесь. Пожалуйста. Я буду вести себя хорошо. Я…
Он начинает насвистывать, его тень удаляется от моей новой камеры.
– Это будет полезно для тебя, Эверли. Ты слишком удобно устроилась здесь, слишком избалована. Надеюсь, этот опыт поможет оценить предоставленную тебе роскошь. ― Хранитель времени бросает несколько последних слов через плечо, а затем исчезает в темноте, как хищник, которого поглотила ночь. ― Не всем так повезло.
Я кричу так громко, что горло сжимается от мучительной боли. Вопя, ревя, визжа, как банши, я колочу слабыми кулаками по железным решеткам, тяну, дергаю, ничего не добиваясь и только изматывая себя. Бесполезно. Я в ловушке, изолированная и напуганная.
Я опускаюсь на задницу и подтягиваю колени к груди.
Тени движутся и бродят по камере.
Существа затаились.
Животное? Человек?
Я бы в любой день предпочла призраков и монстров этим бесчеловечным людям. Пусть лучше крысы обглодают мои кости, чем я позволю Хранителю времени оборвать мою жизнь. Он не заслуживает такой привилегии.
Минуты тянутся за минутами, темнота поглощает мои всхлипывания и крики.
Мои глаза обманывают меня.
Сколько времени прошло?
Я забыла считать секунды.
Когда я слышу шаги наверху, я резко поднимаю голову, но не вижу даже потолка. Это черное небо бесконечной неопределенности. Угнетающее. Ледяной страх пронизывает меня, и я начинаю дрожать, раскачиваясь взад-вперед на неровном цементе. Моя ночная рубашка вряд ли может служить достойной заменой матрасу, поскольку не обеспечивает ни мягкости, ни тепла.
Что-то ползет по моим пальцам.
Любой другой человек мог бы стряхнуть это нечто, растоптать, но я наслаждаюсь прикосновением. Скорее всего, паук. Еще одна форма жизни, составляющая мне компанию. Я не одинока.
Я отступаю назад, пока моя спина не упирается в каменную стену. Мои конечности дрожат, жаждут тепла, и я делаю все возможное, чтобы отключить свой разум. Я погружаюсь в пустоту, как в первые несколько недель моего пребывания здесь. Это моя единственная сила.
Роджер находит меня некоторое время спустя – минуты, часы? – и я с трудом поднимаюсь на ноги, спотыкаясь, направляюсь к обитой железом двери и обхватываю ладонями прутья.
– Роджер.
Ничего.
Его огромная тень нависает надо мной, когда он протягивает руку между прутьями с пластиковым стаканчиком воды комнатной температуры. Часть меня хочет отшвырнуть его, но я только наврежу себе.
Я беру его и пью.
Он бросает в камеру кусок черствого хлеба.
Выронив стаканчик, я бросаюсь вперед и хватаю его за руку, прежде чем он успевает отдернуть ее.
– Роджер, пожалуйста. ― Мой голос мягкий, мелодичный, изображающий искренность. ― Помоги мне.
Я не вижу его лица.
Улыбается ли он?
Мои слова трогают его?
Мои прикосновения остаются нежными, пальцы легко касаются его массивного предплечья. Жесткие волоски щекочут меня, когда я провожу подушечкой большого пальца по его коже.
Но я вздрагиваю, когда он с яростным рычанием вырывает руку из моей хватки, отчего я отшатываюсь назад.
