Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Полагаю, он не так уж и отличается, в конце концов.
Он ломается.
Как и все до него.
ГЛАВА 6
Возможно, была Сара…
Эти слова врезаются в мой мозг и все расплывается, я больше ничего не слышу из того, что говорит девушка. Она должна радоваться, что между ней и насилием, кипящим в моих жилах, есть стена. Это еще одно подтверждение фразы, которую я слишком часто слышал в детстве ― яблоко от яблони недалеко падает.
В конце концов, я ― дьявольское отродье. Мне не позволяли забывать об этом.
Мои заплывшие глаза поднимаются к маленькой красной лампочке в углу потолка. Она мигает, насмехаясь надо мной и напоминая, что у меня есть аудитория, словно я занимательная букашка в банке с крышкой.
Она была здесь.
А теперь ее нет.
С этой мыслью контроль, за который я изо всех сил держался своими окровавленными кулаками, ускользает, и я взрываюсь.
– Вы, гребаные ублюдки, мать вашу! Да пошли вы! ИДИТЕ НА ХУЙ! ― Я бью цепью по плитке, по кровати, по стене, мой голос ревет у меня в ушах, разносясь по комнате. Даже когда мои голосовые связки готовы сдаться, а все мое сломанное тело протестует, я не останавливаюсь.
Эта ярость направлена не только на моего похитителя, она адресована каждому, кто пренебрег моими инстинктами.
Она касается и меня.
– Сукин сын. Ты, гребаный… ― Я уже почти не слышу себя, мои чувства заглушает стук сердца. Моя голова. Мой гнев.
Если бы я мог извергать огонь, я бы сжег это проклятое место дотла, стоя в его центре, и одному богу известно, что от меня осталось бы после этого. Может, я бы превратился в кучку пепла и рассыпался в прах. Может, мне бы чертовски повезло.
Я кричу до тех пор, пока мне не становится сложно дышать. Пока мои конечности не становятся такими же полезными, как холодная лапша рамен, отягощенная железными цепями, а грудь не сжимается под тяжестью неудачи.
После долгих лет борьбы за справедливость я вынужден сидеть в камере и выкрикивать бессмысленные угрозы, пока безумный бизнесмен играет с бесчисленным количеством жизней. Потому что все шестьсот семьдесят дней, что я отслеживал эти исчезновения, моя интуиция подсказывала мне, что все они связаны между собой.
Оказывается, я был прав.
– Черт! ― Повернувшись к стене, я снова и снова бью по ней ладонями. Они горят так, будто я разорил пчелиный улей, а от напряжения в плече у меня перед глазами все расплывается, но это ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить ей.
Если бы я мог спасти ее, я бы с радостью поменялся с ней местами. Возьмите каждую частичку боли и страха и умножьте их на сотню. Утопите меня в них навечно. Я заслужил это.
Я рожден для этого.
Но Сара…
Я почти уверен, что она была ангелом, посланным на эту землю, чтобы уравновесить тьму, из которой я был создан. Она вторглась в мой холодный мир, привнеся в него свет, сострадание и музыку. Достаточно, чтобы заполнить пустоту, существующую внутри меня, ― или, по крайней мере, залатать ее настолько, чтобы я впервые смог дышать. Если бы она не вмешалась, я бы покончил с собой много лет назад.
А потом ее забрали, и это моя вина.
Опираясь руками о стену, я перевожу дыхание и замечаю, в каком состоянии она находится ― на ней сколы и вмятины, некогда белая краска поцарапана и потеряла свой цвет. Сколько людей царапали эту стену, бились о нее и бормотали свои последние признания?
Повернувшись спиной, я сползаю вниз, пока не падаю на пол, позволяя тяжелой цепи звякнуть о плитку. Руки трясутся от желания закурить. Я откидываю голову назад.
Если быть честным с самим собой, то на самом деле мне хочется чего-то покрепче.
Казалось бы, безопасно признаться в этом сейчас, когда я заперт здесь и не могу получить доступ к своему любимому яду. Но это все равно похоже на кощунство.
Словно я плюю на ее безымянную могилу… где бы она ни находилась.
Я с шипением выдыхаю сквозь зубы. Я так долго был пуст внутри, что потеря этой искры надежды ранит сильнее, чем пустая реальность, с которой я смирился давным-давно.
На самом деле я знал, что она мертва. Я не какой-нибудь витающий в облаках родственник, питающий иллюзорную надежду, что мой любимый человек будет найден живым и невредимым спустя годы. Работа детектива рано подавляет наивный оптимизм, а я с самого начала не был склонен его испытывать. Речь всегда шла о том, чтобы найти виновного и восстановить справедливость.
До того момента, пока девушка по ту сторону стены не назвала мне свое имя.
Тук, тук, тук.
– Ник?
И вот она снова.
Стоя перед этой чертовой камерой наблюдения, я осознаю, что за каждым срывом, разговором и вспышкой эмоций наблюдает социопат, который, не колеблясь, использует это против меня. Мне нужно держать под уздой вспышки гнева, пока я не привлек к себе слишком много внимания и не раскрыл свое прикрытие. Это единственное, что у меня есть на данный момент, как бы смешно это ни было. Ник Форд ― это лицо, за которым я могу спрятаться, пока нахожусь здесь.
Пока я разрабатываю план.
– На этих камерах есть звук? ― спрашиваю я, понимая, что это глупый вопрос. Она не может знать. Не могу представить, чтобы ее похитителям было дело до того, что она просит воды или молит о пощаде.
Она колеблется.
– Я так не думаю… Первые несколько дней я кричала в камеру, пока не пришел Роджер и не сказал мне, чтобы я не тратила силы. Никакого звука. Он сказал, что, когда они захотят услышать, как я кричу, я узнаю об этом.
– Лучше предполагать, что он лжет.
– У него недостаточно мозгов, чтобы врать.
Ну, в этом она может быть права.
И я полагаю, что если эти ублюдки такие высокомерные, как я думаю, то им не нужен звук.
– Расскажи мне еще что-нибудь, Беверли. ― Мой голос срывается на хрип.
– Эверли, ― поправляет она.
– Конечно. ― Держу пари, она слышит это всю жизнь. Не моя вина, что ее мать дала ей одно из тех креативных имен, которые кричат о том, что она пыталась проявить оригинальность.
Она вздыхает достаточно громко, чтобы я услышал это через стену. Возможно, это плод моего воображения, но я могу себе ее представить. Крошечное создание, увенчанное дикими вьющимися кудрями, которых хватит на четверых. Как львиная грива, переходящая границы модной нелепости.
Ладно, хорошо, есть причина, по которой она привлекает внимание. Эта женщина, несомненно, сногсшибательная. Не то чтобы это имело значение здесь. Я уверен, что ее красоте пришел конец, как и ее прежней жизни.
Именно это и стало решающим доводом, не так ли? То, что заставило меня сомневаться и перевернуло все мои предположения с ног на голову. Эверли Кросс, девушка, которую похитили на целых два месяца раньше Сары и которая, по логике вещей, должна быть давно мертва, все еще жива.
Что должно вселять в меня надежду.
И все же…
– Эй. ― Два удара отдаются эхом в моей больной голове. ― Ник?
Я не могу избавиться от мысли, что, если бы она была жива, я бы это чувствовал. Мои инстинкты лучше, чем у большинства; хотелось бы думать, что что-то в глубине души подсказало бы мне, что есть основания надеяться. Но даже сейчас, с этими новыми доказательствами, с этим открытым полем возможностей, я чувствую…
Пустоту.
– Что ты хотел узнать?
О. Ну да.
– Верно. Давай представим, что ты гений и смогла выбраться отсюда спустя два года. Как бы ты это сделала?
Молчание.
Затем, наконец, тихий голос, полный раздражения.
– Я не уверена, что оскорбление единственного человека в твоей команде ― лучший способ найти выход отсюда. Которого, кстати, нет. Множество людей пытались.
Мои губы непроизвольно дергаются.
– О, теперь у нас есть команда. Я не знал.
– Да. ― Она произносит это нарочито жизнерадостно. ― Мне нравится называть ее «Не умирай здесь», и, могу предположить, как последний оставшийся в живых участник, ты, возможно, захочешь, чтобы я была на твоей стороне.
Я сдерживаю смех. У нее есть характер. Возможно, это помогло ей выжить.
– Прости. ― Ее тон немного смягчается, убирая ветер из ее парусов.
– О, не останавливайся. Я уже большой мальчик, я справлюсь.
– И все же.
Может, пора сменить тактику?
Постарайся не конфликтовать все время, ― напоминаю я себе голосом Таннера.
– Ладно, принято. Расскажи мне, как тебя похитили.
Конечно, я знаю больше, чем говорю. Исчезновение Эверли Кросс ― лишь одна из многих деталей, которые в конечном итоге привели меня сюда, и, в отличие от большинства жертв, у меня было множество фотографий, запечатлевших ее действия за несколько часов до этого. После того как похитили Сару, я тщательно изучил их все, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы связать все воедино.
В конце концов, это оказалось неважным. Все были убеждены, что я ошибаюсь. Даже несмотря на то, что я закрывал дела, которые никто не мог раскрыть, этого было недостаточно. Как только жертвой оказался близкий мне человек, все, что я говорил, стало подвергаться сомнению из-за возможной эмоциональной предвзятости. Мои инстинкты превратились в выдаваемое желаемого за действительное и придумывание несуществующих связей.
Что ж, все до единого могут отправляться в ад. После того как я ликвидирую эту группу, одного за другим, я с радостью присоединюсь к ублюдкам и заставлю их страдать вечно.
Но это занятие для следующего дня.
– Мы с мужем только что вернулись домой с вечеринки. ― Эверли пересказывает подробности, о которых я просил. ― Кто-то вломился в наш дом.
– И, очевидно, похитил тебя.
– Ну, я точно не была добровольцем. Так что да, меня похитили.
Я бы улыбнулся, если бы не был так занят изучением металлического манжета, соединяющего мою лодыжку с тяжелой цепью. Полицейская модель, с двойной храповой системой замка.
– Продолжай. ― Замок несложно открыть, если знать, как, но мне нужен какой-то инструмент. Полагаю, я вряд ли найду случайную шпильку, валяющуюся на полу. Черт, сейчас я готов на все ― даже кусок клейкой ленты подошел бы в крайнем случае, но, к сожалению, мои похитители, похоже, не идиоты. ― Тебе не казалось, что за тобой следят в тот день или в любой другой?
– Да.
Интересно. Я не помню, чтобы это было подтверждено документально.
– Правда? Расскажи мне поподробнее. ― Я перехожу от манжеты к цепи. Я уже много раз дергал за нее, но теперь изучаю каждое место соединения на прочность.
– Ну, я работала моделью, и реклама, в которой я снималась, стала вирусной. Так что технически миллионы людей смотрели…
Цепь со звоном падает на пол. Я не могу понять, язвит она или строит из себя дурочку.
– Я имел в виду, расскажи мне что-нибудь важное. Например, может быть тебя кто-то преследовал. Что-то конкретное.
– Хорошо, но твой вопрос был не очень конкретным.
– Туше. ― Из-за придурка, который притащил меня сюда, и необходимости общаться с Беверли без буквы Б, мне приходится говорить слишком много. Это выматывает. Я прижимаю два пальца к межбровному пространству и пытаюсь помассировать, чтобы боль стала более терпимой. ― Боже, у меня это плохо получается.
– Честно говоря, людей похищают не каждый день. Это кого угодно может вывести из равновесия.
Из моего горла вырывается звук, похожий на усмешку.
– Я прекрасно справляюсь с давлением, но терпение ― не моя сильная сторона.
– А-а. Тогда нет, ничего такого не было. Время от времени я получала странные сообщения в социальных сетях, но ничего, что могло бы показаться особенно угрожающим. Обычно этим занимался кто-то еще и сообщал нам, если считал, что ситуация требует нашего внимания.
Конечно, департамент просмотрел все электронные письма, сообщения и контакты в поисках зацепок, и все они были проверены. Но меня интересует, знает ли она что-то такое, чего не знали мы.
Прислонившись спиной к стене, я нахожусь достаточно близко, чтобы расслышать хруст в паузах. Она там перекусывает? Что у нее там за условия?
Когда она снова начинает говорить, слова звучат немного приглушенно.
– Наверное, неплохо иметь в качестве соседа человека, способного справляться с давлением.
– Ты что-то жуешь?
– Прости. ― Ее голос теперь звучит дальше, сопровождаемый звуками перекладываемых предметов. ― У меня остались морковные палочки.
Морковные палочки. Не черствый хлеб и каша, которые ожидаешь увидеть, оказавшись в плену. Надо будет попозже расспросить о ее жизни здесь. Моя обстановка скудная, но, возможно, у нее другие условия.
– Что ты знаешь о тех, кто вломился в твой дом? Ты когда-нибудь видела их здесь?
– Трудно сказать. ― Ее голос звучит ближе, как будто она устроилась прямо за мной. ― Они были в черной одежде и масках, и все произошло очень быстро. Но у того, кто меня схватил, были рыжие волосы.
– Дай угадаю ― большой парень, но чуть меньше, чем людоед в коридоре. Как если бы у викинга и тролля родился ребенок?
– Тогда я его толком не рассмотрела, но есть один парень, который бывает здесь и подходит под это описание.
– Долбаный Дольф. ― Этот ублюдок был связан с этим с самого начала. ― Черт, как ты следишь за днями? Я уже запутался.
– Как бы банально это ни звучало, я отмечаю их на стене. Уверена, что пропустила несколько.
– Чем отмечаешь? ― Если бы у меня была ручка, я мог бы проявить изобретательность и использовать пружину, чтобы снять наручник.
– Губной помадой.
– Зачем тебе губная… ― Я резко замолкаю. Меня опять занесло не туда. ― Неважно. Что случилось после того, как тебя утащил тролль-викинг?
– Я очнулась здесь.
– Ну, это ничем не поможет.
Она фыркает, но это больше похоже на смех, чем на раздражение.
– Меня, как и тебя, накачали наркотиками ― как и всех, кто попадает сюда. Они не хотят портить товар, если могут этого избежать. Похоже, что тебе все-таки досталось.
– Не знаю, о чем ты говоришь. Я никогда не чувствовал себя лучше. ― В самый неподходящий момент я вытягиваю ноги перед собой, в результате чего наручник трется об открытую рану на лодыжке, что ощущается очень неприятно. От непроизвольного вздрагивания, пронзающего болью грудную клетку, перехватывает дыхание. Я скрежещу зубами. ― Черт побери.
Она избавляет меня от слов «я же тебе говорила». На самом деле она молчит несколько минут, пока я дышу через нос как можно спокойнее, прислонившись головой к стене. Мои веки такие тяжелые, что я перестаю пытаться держать их открытыми.
– Почти никто не помнит о моем исчезновении. Это было так давно…
Мой подбородок падает на грудь, и, когда я резко просыпаюсь, в голове снова начинает пульсировать. Я заставляю себя открыть глаза. Мне нужно сделать так много всего прямо сейчас. Мне нужно оценить, смогу ли я обнаружить слепые зоны для камеры, осмотреть раковину и унитаз на предмет деталей, которые я мог бы демонтировать и использовать. Придумать конкретный план.
После того как я всю свою взрослую жизнь страдал бессонницей, есть какая-то ирония в том, что мое тело решает отключиться именно здесь.
– Как будто мир движется дальше, ― бормочет она, ее голос затихает по мере того, как я удаляюсь. ― Но для меня… время остановилось, когда я вошла в эту комнату.
ГЛАВА 7
Ослепительные лампы дневного света, как всегда, будят меня. Сегодня им помогают крики женщины из камеры напротив.
– Не трогай меня! ― кричит голос. ― Не прикасайся ко мне, черт возьми!
Мое сердце замирает.
Остатки сна улетучиваются, когда я вскакиваю на ноги и бросаюсь к огромной металлической двери, прижимаясь к ней ладонями и лбом. Серая и холодная. Стерильная.
Я сгибаю пальцы, ногти царапают поверхность.
– Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня… остановитесь! Боже, прекратите!
– Какого хрена? ― раздается голос Ника, за которым следует удар кулаком. ― Кто это?
Я сглатываю.
– Я не знаю.
– Что?
– Я не знаю, ― повторяю я громче. ― Сиди тихо.
Он так и делает.
Мои веки опускаются, когда я прижимаюсь ближе, желая дотянуться до нее. Тошнота захлестывает меня и оседает в желудке, пока я слушаю, как она умоляет сохранить ей жизнь. Я не уверена, кто там с ней, поскольку видела лишь несколько человек, которые входили и выходили из этой комнаты.
Хранитель времени. Роджер. Медсестры. Рыжеволосый парень ― Ник сказал, что его зовут Дольф.
Однажды я видела доктора, который навис надо мной, когда я лежала после наркоза, вытянувшись на холодном стальном столе, с закрепленными в фиксаторах ногами. Редкие пряди совершенно белых волос украшали его голову по бокам, оставляя макушку лысой, а уши торчали из головы, как паруса, ловящие ветер на потрепанном корабле. Он был мерзким и похожим на крысу, но в тот момент я чувствовала себя крысой. Научным экспериментом. Ничем иным, как уязвимым существом, находящимся во власти его пристального взгляда, и лишенным всяческого достоинства.
Мое ухо по-прежнему прижато к двери. Крики таинственной женщины переходят в душераздирающее рыдания, и до меня доносится низкий, незнакомый голос.
– Она идеальна.
– Фантастика. ― Хранитель времени. ― Я так и думал, зная ваш тип.
Другой мужчина издает сдавленный смешок.
– Как быстро мы сможем это сделать?
– Я подготовлю ее через десять минут. Сначала мы позаботимся об окончательном расчете.
В сердце молнией ударяет ужас.
Десять минут.
Почему у меня есть годы, а у этой женщины ― всего десять минут?
Я гадаю, сколько осталось Нику, когда меня настигает какофония ужаса и шума.
Панический визг женщины. Далекие удары и мучительные крики, доносящиеся из других камер. Мое бешеное сердцебиение душит меня.
– Боже мой, пожалуйста! Нет, пожалуйста, нет!
Шаги. Бормотание. Тошнотворный смех.
– Какого черта! Какого ч…
Ее голос обрывается, а затем раздается громкий удар.
Я представляю, как ее тело падает на землю.
Я отхожу от двери и провожу руками по своим отросшим волосам, цепляясь ногтями за спутанные пряди. Стук и грохот стихают, и жуткая тишина сменяет саундтрек из фильма ужасов.
Ник молчит, что меня удивляет.
Я привыкла к крикам, стенаниям и бессмысленным угрозам ― особенно со стороны пленников-мужчин. Они никогда не задерживаются надолго. И чем громче они кричат, тем меньше у них времени. Учитывая сдержанный нрав Ника и его склонность к неуместному сарказму, часть меня задается вопросом, не проходил ли он через нечто худшее.
Это невозможно.
Я подхожу ближе к разделяющей нас стене, мой нос в дюйме от нее.
– Ты послушался меня, ― говорю я ему. ― Ты вел себя тихо.
Долгая пауза.
– Какая, черт возьми, польза от крика?
– Я не знаю. Какая польза была вчера?
Он ничего не отвечает, и я гадаю, ухмыляется он или хмурится.
– Ты когда-нибудь пробовала взломать эту штуку? ― наконец спрашивает он.
– Конечно. Мы все пробовали. ― Я постукиваю ногтем по белой перегородке и тру свои потрескавшиеся губы. ― Не трать силы, ты только навредишь себе. Она чем-то укреплена.
– Понятно.
– Как спалось?
Цепь Ника коротко звякает, и я представляю, как он сидит на своем матрасе, пытаясь устроиться поудобнее в самом неуютном месте на земле.
– Дерьмово. Ты разговариваешь во сне.
Я моргаю, глядя на стену, и хмурю брови.
– Нет.
– Мм.
– Нет. ― Я подхожу к своей кровати, опускаюсь на колени и медленно двигаюсь вперед. ― Затем прочищаю горло и добавляю: ― Что я говорила?
– Поскольку это не имело отношения к тому, как выбраться отсюда, я не стал делать заметок. Почему у тебя нет цепи?
Он наблюдательный, хоть и неприятный.
– Причина в том, что я здесь уже два года.
– И ты не пыталась сбежать? Почему? У тебя должно быть подобие мозга, раз продержалась так долго. Неужели здесь настолько вкусная еда?
Откидывая с лица спутанные пряди волос, я поворачиваюсь и прижимаюсь спиной к стене.
– У меня не было возможности.
– Тебе отрезали ноги?
– Я покладистая. Вот почему я еще жива.
– Бездействие никогда не приводило к победе в войне.
Я натягиваю сорочку на колени и прислоняюсь головой к стене.
– Я пыталась, в самом начале. Но во мне пять футов два дюйма5 и сто пятнадцать фунтов6. Сейчас, наверное, меньше. Борьба привела лишь к тому, что меня заковали в цепи и морили голодом, так что мне ничего не оставалось, как играть в долгую, используя как инструмент свой разум, а не силу. У меня нет ни единого шанса против этих людей.
Я понимаю, что подчинение ни к чему не приведет, но оно позволяет мне дышать, а дыхание ― единственная сила, которая осталась у меня в этом безжалостном аду. Пока я дышу, остается хоть капля надежды, что однажды я увижу другую сторону этих стен.
Если бы только Джаспер ждал меня.
Боже, я не могу об этом думать.
О нем.
В самом начале я требовала от Хранителя времени правды. Я бросалась на него, выкрикивала угрозы, сыпала проклятиями, рыдала, пока у меня не пропал голос. Я был неумолима в своей боли. Но все, что я получила, ― это цепь на лодыжке и никаких ответов.
Я все равно не могла ему доверять.
Поэтому я цеплялась за надежду ― надежду на то, что Джаспер все еще жив, все еще ищет меня.
А потом появилась Мэри ― детская медсестра, сидевшая по другую сторону нашей общей стены. К тому времени я провела здесь уже пару месяцев, расспрашивая других жертв. Но все они, как мужчины, так и женщины, замыкались в своем молчании. Я не могла винить их за то, что им не было дела до какой-то незнакомки, когда они оказались в ловушке того же кошмара. Некоторые даже не были местными жителями, их похищали из других штатов, и они не знали о моем случае.
Но Мэри знала.
И ее слова до сих пор преследуют меня, отдаваясь эхом, как мрачная панихида.
– Джаспер Кросс, верно? Он был твоим мужем? ― спросила она, ее голос был тихим и осторожным, как будто правда могла сломить меня. ― Ты та модель, которая пропала?
Был.
Это слово взорвалось в моей груди.
– Да, да… С ним все в порядке? О нем говорили в новостях? ― Я бросилась к стене, колотя кулаками, слезы застилали мне глаза. ― Он выжил?
Ее молчание затягивалось, становилось удушающим, пока не рухнуло под тяжестью моего отчаяния. Когда она заговорила снова, ее слова высекли в камне мой самый большой страх.
– Ну, его показывали в новостях, но… он не выжил. Его нашли мертвым на месте преступления. Мне очень жаль.
Земля ушла из-под ног. Мой мир не просто сгорел ― он распался, оставив после себя лишь пепел жизни, которую я никогда не смогу вернуть.
Тогда я действительно смирилась. Стала покорной, покладистой и нетребовательной.
Но время прорвало пузырь отчаяния, и я знаю, что мне еще есть за что держаться ― Эллисон, моя мать, друзья, любимые люди и бесконечное множество возможностей, которые ждут момента, когда я вплету их в свое светлое будущее.
– Если я увижу реальный выход, я им воспользуюсь, ― наконец говорю я, сжимая колени вместе. ― У меня есть только один шанс, чтобы все исправить. И нужно правильно выбрать время.
Ник ворчит.
– Самое подходящее время ― сейчас, потому что вчерашний день уже закончился. И позавчерашний. И…
– Кто такая Сара?
В ответ я слышу только молчание. Нику нравится задавать вопросы так же, как и уклоняться от них. Мне интересно, как он жил за пределами этого места. Кем он работал? Были ли у него близкие друзья, семья, мечты? Каждому есть что терять, что оставлять позади.
И именно это делает ситуацию такой трагичной.
Я обдумываю свои следующие слова, когда клавиатура на моей двери оживает. Мои глаза расширяются, и я вжимаюсь в стену за спиной, касаясь ее губами, когда поворачиваю голову в сторону.
– Не шуми. ― Это шепот, но достаточно четкий, чтобы он услышал. ― Я разберусь с этим.
Роджер входит с тарелкой завтрака, одетый в свой обычный наряд ― темно-синюю обтягивающую рубашку, брюки, ремень, тяжелые ботинки. Глаза чернее безлунной ночи.
Я вскакиваю на ноги и накручиваю прядь волос на палец, изображая жгучую радость.
– Доброе утро, Роджер.
Он хмыкает в ответ.
Мое приветствие звучит бодро, я выпрямляю спину, выставляю грудь и складываю руки перед собой. Его взгляд медленно скользит по моим изгибам, задерживаясь на темных ареолах, виднеющихся сквозь тонкую ткань сорочки. Верхний свет отражается от его лысой головы, и от него пахнет, как всегда, ― табаком и отбеливателем.
– Похоже, утро было интересным, ― продолжаю я, изобразив приятную улыбку.
На его губах мелькает ухмылка, а его взгляд наконец-то поднимается к моему лицу. Он почти никогда не говорит, но я уверена, что он неравнодушен ко мне. Он приносит мне разные вещи: безделушки, бижутерию, угощения. Когда-нибудь я планирую использовать это в своих интересах.
Но только когда придет время.
Роджер закрывает за собой дверь, и мои плечи расслабляются. Я жду дня, когда он оставит ее открытой на достаточное время, чтобы я успела проскочить под его массивной рукой и сбежать.
Наклонившись, он опускает тарелку с едой рядом с моим матрасом. Аккуратно нарезанные ломтики яблока и кусочки ананаса.
Сейчас осень.
Где-то там, снаружи, листья становятся красными и золотыми, а я заперта внутри этого монохромного пузыря.
– Спасибо. Выглядит очень аппетитно. ― Я снова улыбаюсь ему, почти флиртуя. Две недели назад он тайком принес плитку шоколада. Это не было свободой, но на вкус было похоже. ― А Ник тоже будет есть?
Он не отвечает, но я и не ожидала.
Его глаза-бусинки смотрят на меня с жалостью и вожделением. Потянувшись в передний карман брюк, он достает маленький браслет дружбы, сплетенный из бирюзовой и лавандовой пряжи. Три бусины перекатываются между его толстыми пальцами, и я смотрю на буквы, предполагая, что это чьи-то инициалы.
У меня сводит желудок, но я не хочу этого показывать.
В углу моей комнаты хранится целая куча сувениров. Разноцветные украшения, заколки и даже сверкающий голубой гитарный медиатор. Это то, что осталось от жертв.
Болезненные, омерзительные подарки.
Бросив последний похотливый взгляд на мою грудь, Роджер швыряет мне браслет и, повернувшись, направляется к двери, чтобы провести ключ-картой по считывающему устройству.
Бип.
Пластиковая карта используется для выхода, а четырехзначный PIN-код позволяет войти.
Четыре цифры. Я пытаюсь их запомнить.
3, 2, 4…8.
Последняя цифра все еще ускользает от меня. По эту сторону двери это знание не принесет мне никакой пользы, но это не значит, что никогда не потребуется. Все, что у меня есть, ― это время, чтобы наблюдать и запоминать.
Как только дверь закрывается, я бросаюсь к стене, отделяющей меня от Ника. Я прижимаюсь к ней ладонями, растопырив пальцы, и с любопытством прикладываю ухо к поверхности.
Я жду, мой пульс скачет, пока я делаю неглубокие вдохи.
Затем я слышу звук.
Дверь Ника открывается.
Завтрак.
Мои глаза вспыхивают от радости, когда я понимаю, что Ник будет рядом еще какое-то время. Для меня это не должно иметь значения, учитывая, что он был грубым, бессердечным и жестоким… но он ― человек. Такой же, как и я, и я не пожелала бы его дальнейшей участи даже своему злейшему врагу.
Звук пластиковой тарелки, звякающей о кафель, звучит для меня как музыка. Двое мужчин не произносят ни слова, я слышу только шарканье ног и шуршание.
И в тот момент, когда дверь закрывается, я слышу, как тарелка ударяется о стену. Конечно, они не стали бы давать ему что-то бьющееся, что можно использовать в качестве оружия.
Я вздрагиваю.
– Тебе стоит поесть.
– Странно, но я не голоден.
– Это хороший знак. Это значит, что ты пока остаешься здесь.
– Ура.
Вздохнув, я прислоняюсь лбом к стене.
– Некоторых не кормят, а значит, их время ограничено часами. Днями, если повезет.
– Повезет, ― передразнивает он ядовитым тоном. ― Та так думаешь обо мне?
– Тебе повезло больше, чем той женщине из камеры напротив сегодня утром.
– Ты ее знала? Кто она?
– Я никого здесь не знаю. Только тебя и тех, кто был в этой комнате до тебя.
Цепь Ника волочится по полу, как ржавый якорь, каждое звено наливается тяжестью от пугающего, неизвестного будущего. Я представляю, как он собирает с белой плитки остатки яичницы.
– Этот парень прикасался к тебе?
Я качаю головой, хотя он этого не видит.
– Нет.
– Он тебя не насиловал?
– Никогда.
– Почему?
– Ты задаешь много вопросов. ― Я опускаюсь на свою кровать и тянусь к тарелке, засасывая в рот кусочек ананаса. ― Ты адвокат?
Он усмехается.
– Нет, у меня есть душа.
– Хорошо. Я в этом сомневалась.
– Ты не первая.
Я не могу сдержать легкой ухмылки. Искренняя и добровольная ― такая редкость. Засунув в рот кусочек фрукта, я прислоняюсь спиной к стене и скрещиваю ноги в лодыжках.
– Я никогда не подвергалась сексуальному насилию, ― говорю я. ― Как я уже сказала, я ― товар. Мое предназначение в другом. Если я забеременею, я стану бесполезной для их покупателя, и тогда эти стервятники не получат денег. Это бизнес.
Он хмыкает, как будто обдумывает мой ответ.
– Ты флиртовала с людоедом.
– Он ― потенциальный способ выбраться отсюда. У Хранителя времени нет совести, нет сердечных струн, за которые можно было бы ухватиться. Роджер проявляет слабость, и я использую это в своих интересах, когда смогу. Я ему нравлюсь.
– Хранитель времени. ― Ник произносит это имя, издавая односложный смешок. ― Звучит как имя самовлюбленного суперзлодея из далекой-далекой вселенной. Пожалуйста, скажи мне, что он сам себя так не называет.
– Нет. Я не знаю его настоящего имени. Когда я только попала сюда, он сказал мне, что он мой хранитель, и я придумала это имя. Он определяет нашу судьбу, то, сколько времени нам осталось в этом мире. ― Ананас становится кислым на моем языке и по вкусу напоминает бензин, проникая в горло. ― У него есть эти… песочные часы.
– Что, эта игрушка у него на поясе?
– У него их несколько. Он ставит песочные часы в комнате, когда время его жертв истекает, как обратный отсчет до их смерти. Это ужасно.
Глаза щиплет.
В голове проносятся преследующие меня воспоминания. Крики и мольбы, раздирающие горло. Женщине по имени Кара перенесла это тяжелее всего, она пыталась задушить себя цепью на лодыжке, прежде чем песчинки закончились. Должно быть, за ней наблюдали, потому что прошло всего несколько мгновений, прежде чем дверь с грохотом распахнулась и ее схватили, она так билась и кричала, что мои собственные легкие сжимались от ее ужаса.
Меня пробирает дрожь, и я отодвигаю тарелку с едой в сторону, аппетит пропадает.
Тон Ника немного смягчается.
– Что у тебя там есть, Беверли? Моя комната почти пустая.
Я игнорирую намеренную путаницу в именах и тянусь за браслетом, брошенным на матрас, проводя подушечкой большого пальца по аккуратно вывязанным участкам пряжи.
Кто-то потратил время, чтобы сделать его. Он был кому-то дорог.
Теперь он будет дорог мне.
– Матрас, подушка, одеяло, ― говорю я тихим шепотом, едва ли достаточно громким, чтобы было слышно через стену. ― Туалет. Раковина. В шкафу есть несколько сорочек и всякие мелочи. Два полотенца. Есть книги. Исторические романы восьмидесятых и девяностых годов.
– Захватывающие.
– Я люблю читать. Я вообще люблю истории. Это помогает скоротать время. ― Мой взгляд устремляется в угол комнаты, где неровной стопкой лежат потрепанные романы. ― Ты читаешь?
– Да. Людей.
И снова мне становится интересно, кем он работает.
