Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
― Я буду твоим помощником, ― объявила она, повиснув на коленях на перекладине. ― У меня даже может быть прозвище. Какое, как ты думаешь?
― Мне не нужен помощник. Ты, наверное, описаешься при первом же взгляде на Джокера.
― Нет, не описаюсь. Я могу быть храброй, как ты. О, я знаю! ― Она указала на гнездо, устроенное в ветвях осины. ― Я могу быть синей птицей.
― Никто не боится синей птицы. ― Я потянула за одну из косичек, свисающих вниз. ― Кроме того, это имя уже занято.
Я проводил свои выходные, сидя на полу в местном магазине комиксов и читая. Я знал об этом.
― Почему? Если никто их не боится?
― Потому что… ты заноза в заднице. Вот почему.
На следующий день, когда она пошла в школу, она попросила свою учительницу в первом классе помочь ей придумать имя, вдохновленное птицами, и когда она вернулась, то объявила себя Голубой жемчужиной.
Конечно, мне это показалось смешным.
– После этого она несколько лет ходила за мной по пятам. Боялась, что упустит возможность помочь мне совершить что-то героическое. ― Объективно говоря, мои кулаки имели склонность встревать в неприятности, но в воображении Сары я боролся за справедливость. Защищал беззащитных.
– Это самая милая вещь, которую я когда-либо слышала.
– В то время я так не думал.
– Звучит как типичные отношения старшего брата и младшей сестры.
Это было не так.
По правде говоря, у меня были очень сложные чувства к младшей сестре. Когда мы росли, к ней относились как к принцессе, как будто она была единственной, кто излучал весь свет и надежду в мире, в то время как я родился с тенью, окружавшей меня. От которой я никогда не мог избавиться.
Я хотел возненавидеть Сару за то, что она собой представляла.
И я пытался.
Но в конце концов в ней действительно было все то, что видели в ней родители, и, прислонившись спиной к спине, устремив взгляд на кровать, где она спала какое-то время, я позволил ее сущности ожить в моих словах.
Я возвращал ее к жизни, хотя бы в воспоминаниях.
– Когда я заканчивал школу и размышлял, какую карьеру выбрать, моя мать посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что мне не стоит беспокоиться, потому что я все равно закончу свою жизнь в тюрьме.
– Как она могла сказать такое собственному ребенку?
– У нее были свои причины. ― Моя мать была сложным человеком. Она была сломлена.
Думаю, когда-то она была полна надежд, но, когда жизнь подвела ее, она ожесточилась. К сожалению, я символизировал начало этого.
– Как бы то ни было, именно Сара нашла меня и сказала, что, по ее мнению, у меня другая судьба. Что я должен спасать людей.
Она верила в меня так сильно, что это стало казаться… возможным.
Ее мечты дарили мне проблеск света в конце туннеля ― достаточно, чтобы не сдаваться. Я поступил в полицейскую академию благодаря сестре и ее дерзким мечтам, но это тайна, которую я храню по нескольким причинам.
На самом деле, теперь это неважно. Это была другая жизнь.
Теперь я пленник, как Эверли. Как Сара.
Наши жизни, сплетенные воедино двумя камерами. Лишенные света. Обреченные на один и тот же конец.
– Хорошо. ― В голосе Эверли звучит та же твердая убежденность, что и у моей сестры. ― Потому что ты чего-то стоишь. Ты стоишь гораздо большего, чем думаешь.
– Да. ― Я улыбаюсь. ― Вы двое во многом похожи.
Она размышляет над этим несколько минут, а ее неизбежный вопрос таится в тени.
– Почему твоя мать была так жестока с тобой? Какое у нее могло быть оправдание?
– Это из-за того, каким образом я появился на свет, ― говорю я ей, поскольку больше нет причин скрывать. ― Я был постоянным, непреходящим символом всего, что шло не так.
– Это как-то связано с твоим отцом?
– Это имело к нему самое непосредственное отношение. ― Валун продолжает катиться. Набирает скорость. Срывается с обрыва.
– Он был плохим человеком?
– Он был насильником, Эверли.
Тишина.
Секунды за секундами пустого воздуха.
И наконец:
– Айзек… Я не знаю, что…
– Что есть, то есть, Пчелка. Ты не должна ничего говорить. ― Что можно сказать о человеке, который посвятил свою жизнь насилию? Который получал от этого удовольствие.
– Ты знал его?
– Только по имени. Судебные отчеты. Обвинительные приговоры. Он покончил с собой в тюрьме, отбывая наказание по тридцати пунктам обвинения в сексуальном насилии. Несомненно, жертв было больше, но это все, что они смогли доказать. ― Я не говорю ей, что он был так печально известен, что, если бы я назвал его имя, она бы, скорее всего, его вспомнила. Я отказываюсь наделять властью это имя.
Я всегда представлял себе, что он отбывает вечное наказание, поедаемый личинками в адских ямах.
Его наследие должно уйти вместе с ним.
Когда я смотрю на цепь, приковывающую меня к полу, от меня не ускользает сходство с моими чувствами к человеку, который заставил меня прийти в этот мир. С той стороны стены нет ответа, да я его и не жду.
Я бы предпочел, чтобы его не было.
Мои ладони мокрые, затылок липкий. Но плитка холодная, даже сквозь джинсы. В этом месте всегда чертовски холодно, так что я не думаю, что дело в температуре воздуха. Скорее…
Черт, мне бы не помешала сигарета.
Впервые я произнес все это вслух. Таннер выяснил это, покопавшись, как это делают детективы, но, кроме краткого подтверждения, что ублюдок мертв, он оставил эту тему в покое.
Кроме него, были моя мать, отчим ― который относился ко мне равнодушно, пока я не создавал проблем для семьи, ― и Сара.
Теперь, когда я рассказал об этом, я чувствую… пустоту. Такую же, как в этой комнате.
– Поначалу я даже не знал, кто он такой, пока мама не сочла нужным объяснить, что со мной не так.
– Это ужасно. Ни один ребенок не должен проходить через это.
– Не должен. Но такова жизнь. Это игра в кости, и некоторым людям выпадают дерьмовые карты.
День, когда до меня наконец дошло, запечатлелся в моей памяти так, будто это случилось вчера. Меня впервые отстранили от занятий в школе за драку, и моя мать была в ярости. В отместку она дала мне понять, как сильно я разрушил ее жизнь. Какой ошибкой я был.
Раньше, когда я спрашивал о своем отце, она уклонялась от ответа.
Но не в тот день.
В тот день она привела меня в свою комнату, открыла самый нижний ящик комода, где были спрятаны улики, и разложила их на кровати. Судебные отчеты. Показания женщин, которые выступали в суде, когда он наконец предстал перед судом.
Фотографии…
Я слишком похож на него, чтобы она могла забыть об этом.
Когда я спросил ее, почему она вообще меня оставила, она объяснила, что была молода и наивна и думала, что так и должно быть. Ее семья была религиозной, они воспитывали ее в вере в святость жизни и говорили ей, что все происходит не просто так. В то время она была на грани срыва, пытаясь найти хоть что-то, во что можно было бы поверить, поэтому она убедила себя в том, что зачатие ребенка ― новая жизнь, чистый лист ― является символом искупления.
Она назвала меня Айзеком.
Затем ее семья решила, что иногда плохие вещи случаются из-за скрытого греха, и они отвергли ее.
А я остался.
Мы застряли друг с другом.
В довершение всего, меня было нелегко растить, и я никогда не оправдывал ее ожиданий. Со временем я стал символом события, которое разрушило ее жизнь. Плохое решение, из-за которого она оказалась не в том месте и не в то время.
Грех.
Она была океаном посттравматического стрессового расстройства и разрушенных мечтаний, а мое присутствие ― токсичным нефтяным пятном. Мы не сочетались, и в детстве у меня не было ни единого шанса.
– Ну… ― Я снова закрываю глаза и нажимаю пальцами на болевые точки прямо над бровями. ― Теперь, когда я сбросил все свои…
– Это не передается генетически. Такое зло. Я в это не верю.
Меня не должно удивлять, что она так легко вскрыла страх, который преследовал меня всю жизнь, у меня такое чувство, словно она порылась в давно заархивированных файлах моего мозга.
– Хорошо.
– Я просто хотела убедиться, что ты знаешь.
Верю ли я в это ― совсем другая история. Зависит от дня.
– Спасибо.
К счастью, она оставляет тему моего происхождения, потому что я уже превысил свою норму разговоров об этом дерьме. У меня такое чувство, будто на мою голову свалился пресловутый валун.
– Сара зарабатывала на жизнь музыкой?
– Вообще-то она работала бариста, но потому, что это позволяло ей быть поближе к соседнему кафе, где она любила играть.
– Я могу себе это представить. Она сидит на маленькой сцене в углу под прожектором. Все замолкают на полуслове, завороженные, когда она играет свою любимую песню, а потом бежит обратно за стойку, чтобы сделать кому-нибудь обезжиренный мокко со льдом и капелькой карамели без сахара.
– В точку.
– А эта история с придурком, из-за которого она на время перестала играть?
– Уверен, ты будешь шокирована, узнав, что это был я. ― Конечно, я сказал это только для того, чтобы заставить ее отступить. Я впал в одну из стадий отвращения к себе, и ее невинный позитив только глубже вонзал нож в меня. Я переехал и должен был оставить свой детский багаж позади. ― Но все закончилось хорошо. Она снова нашла меня, как только стала самостоятельной. Ворвалась в мою жизнь с прежним энтузиазмом и преследовала меня до тех пор, пока я не пришел посмотреть ее выступление.
– Приготовила тебе куриный пирог в горшочке.
– Это было настоящее дерьмо. ― Вот теперь у меня во рту действительно собралась слюна. И, как ни странно, я чувствую себя легче, чем в тот день, когда она приготовила мне последний куриный пирог, вышла за дверь и больше не вернулась.
Даже когда я сижу здесь, прикованный к полу.
Спасибо и за это, Эверли.
– Айзек?
Я хмыкаю в ответ, не в силах справиться с комком, застрявшим в горле. Все эти воспоминания… Я не доверяю своему голосу сейчас.
– Спасибо, что поделился ею со мной. ― Голос Эверли становится мягче, ближе, словно она вошла в какой-то священный храм. ― Я знала, что она мне нравится. Мне просто хотелось бы узнать ее получше.
– Я рад, что ты была рядом и составила ей компанию… в конце.
Мне нужно отдохнуть. Побыть с моими призраками и подготовиться с боем выбраться отсюда. Потому что независимо от того, верю я или нет, что у меня есть шанс выбраться целым и невредимым, я все равно в долгу перед этим ублюдком за то, что он забрал мою сестру из этого мира раньше ее времени.
И еще Эверли…
Не знаю, почему я чувствую себя обязанным задать этот вопрос, когда уже знаю ответ. ― Тот медиатор для гитары. Он голубой, да? Блестящий?
– Да.
Я представляю, как Эверли держит его в руках, словно это что-то бесценное. Ее любимый сувенир. Я сам купил его много лет назад. Он был особенным. Сара даже дала ему имя.
Джуэл10.
– Это ее.
Моей помощницы.
– Я знаю.
– Позаботься о нем ради нее, хорошо?
Ее ответ звучит не громче шепота.
– Всегда.
ГЛАВА 19
Шесть дней.
Шесть дней неудача за неудачей.
Роджер приносил мне еду ― утром, днем и вечером, ― а я делала все, что было в моих силах, чтобы засунуть куда-то этот браслет. Хлопала ресницами, застенчиво улыбалась, кокетничала. Притворялась, что жажду общения и его компании.
Ничего не действовало.
Моим единственным шансом выбраться отсюда была стена, более непробиваемая, чем те четыре стены, что окружали меня.
Клянусь, они сжимаются.
А может, это просто надежда.
Живот прорезает резкая боль, когда я лежу на матрасе, свернувшись в дрожащий клубок. За последние несколько дней мое состояние ухудшилось. Я не знаю, что происходит, но сегодня утром я проснулась с температурой, которая ощущается как раскаленная лава, бурлящая под кожей.
Натянув одеяло до самого подбородка, я стону, когда на меня накатывает очередная волна жгучей боли.
Голос Айзека раздается рядом со мной, как неразборчивый шум.
– …и тогда его голова окажется на моей тарелке для завтрака.
Я медленно моргаю.
– Что?
– Людоед. Обезглавливание неизбежно.
– Звучит… мило. ― Мои веки закрываются, как занавески, задергивая сцену моих затуманенных глаз. ― Я не хочу завтракать. Я не голодна.
Он делает паузу.
– У тебя там все в порядке?
– Блинчики вкусные.
– И что теперь?
Когда я снова открываю глаза, над моей головой танцуют блинчики со счастливыми лицами, политые сиропом и растопленным маслом. Теплая жижа капает мне в глаза.
К счастью, у меня достаточно здравого смысла, чтобы понять, что у меня лихорадка.
Я вытираю лицо, это всего лишь пот.
– Айзек… я заболела. ― Меня пробирает ледяной озноб, контрастирующий с горящей кожей. Матрас подо мной ходит ходуном, когда я безостановочно дрожу, подтянув колени к груди.
Повисает еще одна долгая пауза, прежде чем его голос звучит ближе.
– Заболела? Похоже на грипп?
– Мне кажется, хуже, ― хриплю я. ― Моя процедура… что-то не так.
Удар в стену.
– Черт.
Я не могу понять, беспокоится ли он о моем здоровье или о нашем плане побега. Я едва могу двигаться, не говоря уже о том, чтобы приставать к Роджеру. Я уже потерпела неудачу, и теперь мое состояние ухудшается с каждой минутой.
– Я… замерзаю, ― говорю я ему, щелкая зубами. ― Высокая температура. И живот… болит. Тупая боль и тошнота. Кажется, меня сейчас стошнит.
– Черт побери. ― Проклятие вырывается хриплым шепотом сквозь стиснутые зубы.
Я хочу верить, что ему не все равно.
Что он беспокоится обо мне.
В голове крутятся бесплодные фантазии и грезы наяву. Если бы мы сбежали, поддерживали бы мы связь? Стали бы мы ежемесячно встречаться за чашкой кофе или пересекаться за обедом в милых кафе?
О чем бы мы говорили?
Нас объединяет только стена, безумец и куча общих травм ― совсем не тот фундамент, на котором вырастают длительные дружеские отношения.
И тогда я задаюсь вопросом, сможем ли мы когда-нибудь стать… кем-то большим.
На мгновение меня охватывает чувство вины, слезы застилают глаза, физическое и эмоциональное потрясение разрушает меня изнутри.
Я никогда не представляла себе жизни без него.
Без Джаспера.
Айзек врывается в мои мысли.
– Как ты обычно чувствуешь себя после процедуры?
Его голос звучит откуда-то издалека, как далекое эхо, доносимое ветром.
– Немного болит. Небольшие спазмы, не сильнее менструальных. Но сейчас… ― Я пытаюсь отдышаться, как будто воздуха недостаточно, и ветер уносит и его. ― Боль намного сильнее. Я не могу перестать дрожать. Такое ощущение, что… я умираю. ― Я беспомощно всхлипываю. ― Ты можешь себе представить? Все эти годы я выживала в лапах извращенных серийных убийц, и меня прикончит какая-то дурацкая инфекция.
– Нет. ― Он бьет по стене, причем, похоже, обеими руками. ― К черту это. Этого не будет.
– Ты бы скучал по мне?
Глупый вопрос, совершенно бессмысленный. И все же глупая улыбка появляется на моих губах, когда я смотрю на потолок, наблюдая, как он расплывается и движется, превращаясь в усеянную звездами галактику. Мне кажется, я слышу смех. Детей. Моя мама рядом со мной, убирает мои слипшиеся от пота волосы, кормит меня супом с ложечки.
Скучает ли мама по мне?
Эллисон? Коллеги?
Безликие поклонники и фанаты?
Я представляю, сколько людей отписались от моих аккаунтов в социальных сетях, потому что я больше не актуальна. Меня больше нет. Не знаю, почему, но эта мысль мучительна. Отдается болью в сердце.
Всю свою жизнь я думала, что самое страшное чувство ― это когда тебя ненавидят, осуждают, презирают ― просто за то, что ты существуешь. Но теперь я знаю, что предпочла бы все это.
Худшее, что есть на свете, ― это быть забытым.
Я сворачиваюсь калачиком и поворачиваюсь лицом к стене, ожидая ответа Айзека. Он молчит, и боль только усиливается.
– Тебе не обязательно что-то говорить, ― бормочу я, не уверенная, что он вообще меня слышит. ― Не думаю, что от твоего ответа мне станет легче. В ушах у меня раздается тихий гул. Океанские волны. ― Никто меня не ищет. И я не ожидаю, что тебе будет не все равно.
– М-м-м, ― бормочет он. ― Звучит так, будто ты сдаешься.
– А почему бы и нет? Мир считает меня мертвой. Я больше не имею значения.
– Да кого, черт возьми, волнует, что думает мир? Они не имеют никакого отношения к тебе. Просто посторонние, ― говорит он. ― Твоя ценность не определяется внешней оценкой. Это чушь собачья.
– Ты не должен…
Он бьет ладонью по стене между нами. Сильно.
– Ты все еще имеешь значение.
У меня перехватывает дыхание. Я сжимаю переднюю часть ночной рубашки и закрываю глаза.
– Я просто думаю… я чувствую, что…
– Нет. К черту все, что ты собираешься сказать. ― Еще два удара. ― Ты. Имеешь. Значение.
– Айзек…
– Тебя зовут Эверли Кросс, и ты, черт возьми, имеешь значение. Поверь в это. Признай это. И начни бороться, как ты умеешь это делать.
Мне хочется плакать.
Его тон суров, но от его слов у меня внутри становится мягко и тепло. Возможно, дело в лихорадке, но я думаю, что в нем.
Все мои силы уходят на то, чтобы поднять руку и прижать ладонь к стене.
– Я не считала тебя человеком… способным подбодрить.
Он ворчит.
– По-моему, я достаточно умен, чтобы понимать, что мои шансы на выживание зависят от хмурой соседки.
Вялая улыбка появляется на моих губах.
– Странный способ сказать, что я тебе нравлюсь.
Его тон смягчается, опровергая его слова.
– Я терплю тебя.
– Да… ― Мои глаза снова закрываются, инфекция забирает меня. ― Я тоже терплю тебя, Айзек.
Прежде чем я полностью погружаюсь в лихорадочный сон, дверь в мою комнату открывается. Я с трудом открываю глаза и смотрю на огромную фигуру, стоящую передо мной. Две фигуры? Нет… только одна. Мое зрение подводит меня, в глазах двоится.
Я сглатываю наждачную бумагу в горле.
– Роджер?
Он ворчит.
– Завтрак.
– Я… я больна. Ты можешь… ― Я зачем-то тянусь к нему, но все, что я делаю, это соскальзываю с матраса. Голова раскалывается, тело болит. Когда я приподнимаюсь, моя рука скользит под подушку в поисках опоры.
И вот тогда я нащупываю его. Я вспоминаю.
Я должна это сделать.
Прямо сейчас.
Роджер идет ко мне с расплывающейся тарелкой, и звук его шагов по плитке смешивается с ощущением проволоки, обвитой пряжей, скользящей в моей ладони. Я обхватываю ее рукой, приподнимаюсь и падаю на кровать.
– Роджер… пожалуйста. ― Я сжимаю браслет, сердце колотится под ребрами. ― Мне нужно лекарство.
Еще одно ворчание пещерного человека.
– Ты выживешь.
– Нет. Это серьезно. Что-то пошло не так… с моей процедурой.
Сомневаясь, Роджер смотрит на меня глазами-бусинками, его лысая голова превращается в две головы, затем снова в одну. Я не могу его прочитать. Его лицо ничего не выражает, но он все еще здесь.
Я поднимаю ослабевшую руку, наш драгоценный план побега зажат в кулаке.
– Ты можешь… помочь мне сесть? ― Он видит, что я не притворяюсь. Мне действительно плохо ― я потею, дрожу и обессилена. Моя кожа горячая и покрасневшая, и я могу только представить, как сейчас выгляжу.
– Пожалуйста. Ты мне… нужен.
Невыносимо произносить эти слова, но гнить в этой камере еще хуже.
Айзек молчит.
Он слушает, ждет, безмолвно умоляет как-то передать этот браслет.
Мое сердце колотится от избытка адреналина, напоминая о том, что я все еще жива.
Я все еще здесь.
Я все еще имею значение.
– Роджер… ― Потянувшись к нему, я пытаюсь двигаться самостоятельно, но падаю назад с тихим стоном.
– Я не могу. Я хочу есть.
Наконец, к моему огромному облегчению, Роджер подходит. Я замечаю, как он оглядывается через плечо на камеру, прежде чем снова посмотреть на меня. Он ничего не говорит, наклоняется и обхватывает мой торс своими мощными руками, поднимая меня вверх, на колени.
Я цепляюсь за него.
Я крепко обнимаю его, прижимаясь горячей щекой к его груди.
– Спасибо.
Его большое тело застывает в моих объятиях, пока я обнимаю его, изображая радость и комфорт. От него пахнет отбеливателем и сигаретным дымом, смертью и разложением. Но когда мои руки медленно спускаются по его талии, я осторожно засовываю браслет в задний карман и сжимаю его ягодицу.
Роджер напрягается с тихим стоном. Притягивает меня ближе, прижимает к себе.
– М-м-м, ― стонет он, издавая непристойный, гротескный звук, который скручивает мои внутренности, как болезнь похуже, чем эта инфекция. Огромная лапа обхватывает мою задницу, ощупывая меня через тонкую рубашку.
Боже мой.
Что, если он пойдет дальше?
Что, если он…?
– Эй! ― Внезапно рядом со мной раздается шум. Айзек начинает колотить по стене, греметь цепью, устраивать сцену.
Отвлекающий маневр.
Мое дыхание становится быстрым и поверхностным, когда я пытаюсь высвободиться из хватки Роджера. Его пальцы крепко сжимают мою задницу, почти до синяков, пока он смотрит на стену.
– Заткнись, блядь, там.
Айзек продолжает.
Шум, крики, ругань.
– Ты бесхребетный гребаный придурок. Иди сюда и разберись со мной, ничтожная мразь с маленьким членом. ― Он бьет цепью по стене с такой силой, что едва не пробивает ее. ― Иди, блядь, сюда, чтобы я мог вмазать кулаком по твоей уродливой морде.
Роджер отпускает меня, и я падаю назад, прижимаясь к стене.
Комната кружится.
Я наблюдаю, как он бросается к двери, двигаясь быстрее, чем я когда-либо видела.
Все вокруг как в тумане.
Хаос.
Я заваливаюсь набок, приземляясь на кровать, тело сотрясает дрожь, пульс учащается, а разум смутно осознает хаос, творящийся рядом со мной. Я слышу, как отпирается дверь Айзека. Звякает цепь. Его голос становится громче, оскорбления вылетают из его рта, как змеиный яд.
Кулаки. Удары. Грохот железа. Ворчание и стоны.
Я смотрю в камеру, гадая, наблюдает ли кто-нибудь. Слышит ли то, что слышу я.
Айзек одолел его? Роджер убил его?
Свернувшись в клубок, я пытаюсь не отключиться. Я цепляюсь за реальность, в то время как мое тело грозит погрузиться во тьму.
Нет… не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.
Я шепчу сквозь стучащие зубы:
– Задний карман.
Раздается последний хрустящий звук, а затем все стихает.
Я жду шагов. Тревоги. Голоса Хранителя времени, сообщающего, что наше время истекло.
Но ничего не происходит.
Мои глаза закрываются, кошмары набрасываются на меня, чтобы унести прочь. Но прежде чем потерять сознание, я слышу голос Айзека по ту сторону стены.
– Оставайся со мной.
ГЛАВА 20
У меня нет времени беспокоиться о ней. Переживать из-за того, насколько она больна, или думать о том, что она лежит там без сознания… умирает.
– Оставайся со мной. Уже почти все.
Закинув закованную лодыжку на противоположное колено, я засовываю проволоку в замок и поворачиваю под нужным углом. К несчастью для меня, мои похитители не полные идиоты, они использовали наручники с двойной системой блокировки ― такие, какие выдают в полиции.
К несчастью для них, я знаю, как их открыть.
Если мне удастся заставить эту чертову проволоку сотрудничать.
Давай… давай…
Я чувствую, когда она зацепляется за нужное место, и при небольшом натяжении и твердой руке первый фиксатор сдвигается в сторону.
Один готов.
Выдохнув, я приступаю ко второму.
Мои глаза то и дело устремляются к камере, как будто я могу увидеть, что кто-то вот-вот ворвется в дверь. В нескольких ярдах от меня грудь Роджера поднимается и опускается. Я бросил его в одну из слепых зон камеры, надеясь, что никто не видел потасовки. Если мне повезет, Роджер окажется тем парнем, который следит за мониторами, но я не могу на это рассчитывать.
– Мне было бы намного легче, если бы ты ответила мне, Эверли.
Я никак не мог понять, удалось ли ей засунуть ему браслет, но я слышал их разговор ― знал, что она слаба, а он прикасается к ней, ― и решил рискнуть.
То, как он ворвался сюда, весь взбешенный, словно я что-то прервал, ― это взорвало во мне ярость, как ядерную бомбу. Мои насмешки сделали его беспечным, и как только он пересек невидимую черту, я бросился на него.
Каким бы большим он ни был, как только ему перекрыли воздух, он упал на землю, как и все остальные.
Я почувствовал облегчение, когда нашел браслет ― я мог все испортить, если вмешался раньше, чем у нее появился шанс. Но она чертовски хорошо справилась, и вот он, в заднем кармане, сплетенный вокруг толстой проволоки, как она и сказала.
Пока я занимался этим, я забрал его ключ-карту, потому что одному Богу известно, что я найду за пределами этой комнаты. Я также снял с него ботинки и надел их на свои ноги. Они не совсем подходят, но я не собираюсь выбегать отсюда босиком, как придурок.
Если, конечно, у меня что-нибудь получится…
– Да, черт возьми! ― С помощью крючка и поворота второй замок открывается, и я срываю с себя эту чертову штуку, позволяя ей с лязгом упасть на пол. Я свободен, но праздновать некогда.
Я должен идти.
– Дождись меня. Я вытащу нас отсюда. ― Но я задерживаюсь на секунду дольше, чем следовало бы, и в последний раз кладу руку на стену. ― Скоро увидимся.
Может быть, какая-то ее часть слышит меня.
Отвернувшись, я отталкиваюсь от проклятой стены и бросаюсь к двери, практически перепрыгивая через обмякшее тело людоеда на пути к выходу.
В коридоре тихо, и дверь Эверли совсем рядом, но я знаю, что смерть подстерегает меня за каждым углом. Останавливаться сейчас было бы глупо, а я не для того зашел так далеко, чтобы все испортить.
Впервые увидев комнату снаружи, я теряюсь. Простой, стерильно выглядящий коридор кажется продолжением комнаты, в которой я был заперт, с тем же плиточным полом и белыми стенами. Значит, это здание промышленного типа. Посмотрев направо, затем налево, я отворачиваюсь от двери Эверли и направляюсь к указателю лестницы в противоположном конце.
Я спускаюсь на нижний уровень, двигаясь как можно быстрее, стараясь не привлекать лишнего внимания, когда раздается сигнал тревоги.
Черт. Кто-то нашел Роджера.
ГЛАВА 21
Ледяная вода хлещет мне в лицо.
Задыхаясь, я резко вскакиваю, когда холод стекает по моему лицу и шее, пропитывая ночную рубашку. Я дезориентирована. Я промерзла до костей. Я моргаю, вытирая ледяные капли с глаз, поднимаю взгляд, и размытое лицо медленно обретает четкость.
Оранжевое пластиковое ведро болтается в веснушчатых пальцах мужчины, возвышающегося надо мной.
Я все еще задыхаюсь, захлебываясь водой и словами.
– Ч-что…?
В этот момент мои чувства включаются одно за другим.
Во рту пересохло. Запах пота и тела. Стучащие зубы и покрытая мурашками кожа. Сигналы тревоги, сирены, шаги. Мужчины выкрикивают приказы в коридоре.
Рыжеволосый мужчина.
Дольф.
Инстинкты срабатывают, и я вскакиваю на ноги, поскальзываюсь на луже и резко падаю на задницу. Боль пронзает весь позвоночник, копчик пульсирует.
Дольф молниеносно хватает меня за мокрый халат и рывком поднимает на ноги. Я сопротивляюсь, и мои глаза широко раскрываются, когда я замечаю пистолет, зажатый в его правой руке.
– Нет, пожалуйста, нет…
Он толкает меня на матрас.
Меня все еще лихорадит, я чувствую себя слабой и оцепеневшей, глядя на стену.
Айзек.
Сигналы тревоги, и мое сердце вздрагивает с каждым воем сирены.
Он сбежал? Он на свободе?
Убьют ли они меня до того, как он приведет помощь?
Я сползаю с матраса и направляюсь к открытой двери, когда Дольф начинает негромко смеяться. Его нога вырывается вперед, и тяжелый ботинок врезается мне в бок. Боль проносится по телу, как раскаленное железо, и я переворачиваюсь на спину, а его нога опускается мне на грудь. Извиваясь и корчась, я хватаюсь обеими руками за его лодыжку, пытаясь оттолкнуть от себя. Я не могу дышать. Ребра горят от давления, а я беспомощно скольжу по скользкой плитке.
В дверной проем врывается еще одна фигура.
Две фигуры.
Я поворачиваю голову, и мой взгляд падает на Хранителя времени.
И Роджера.
– Роджер! ― кричу я, все еще корчась под грязным черным ботинком Дольфа. ― Роджер, пожалуйста…
Спотыкающегося Роджера вталкивают в комнату. Дольф убирает ногу, хватает меня за волосы и поднимает на ноги. Кожа на голове горит, я пытаюсь вырваться, но его хватка слишком крепкая.
Хранителя времени цокает языком с порога.
– Меня многое раздражает, Эверли, ― растягивая слова, произносит он и поправляет воротник своего костюма в розово-синюю клетку. ― Придурки, говорящие по громкой связи в общественных местах. Хронические опоздания. Плачущие дети. Неправильное употребление слова «видел». ― Небольшая пауза. ― А хочешь узнать, что возглавляет этот список?
Я пинаю Дольфа ногой по голени, но безрезультатно.
Усмехнувшись, Хранитель времени смотрит на меня.
– Неудобства.
– Пожалуйста, ты не должен…
– Хватит! ― Его голос звучит достаточно громко, чтобы я вздрогнула. ― Я настоятельно рекомендую тебе держать рот на замке, пока я не вспорол тебя от пизды до подбородка.
Моя кровь становится холоднее воды у моих ног, когда он достает из переднего кармана перочинный нож и щелкает им. Лезвие сверкает под лампами.
Я перестаю извиваться, горло горит, когда я сглатываю подступившую кислоту.
– Так-то лучше. ― Его тон понижается, становится более спокойным, вены на шее сдуваются.
– Ты считаешь себя умной, не так ли? Красавица и умница.
Я стискиваю зубы.
– Ты психопат.
– Да, в наше время для всего есть свое название. ― Легкая улыбка появляется на его губах, когда он проводит двумя пальцами по подбородку. ― Поверишь ли ты, что есть некто, называемый «наперсточником»? Тот, кто перебрасывает горошину между тремя наперстками, а затем делает ставку на то, под каким из них она оказалась. ― Он хихикает с притворным весельем. ― Действительно нелепо.
– Тебе не сойдет это с рук.
– Это вряд ли имеет значение, если тебе не удастся сбежать. А ты не сможешь. Два разных глаза вспыхивают угрозой. ― Ты принадлежишь мне, Эверли, так же как и твой новый друг, которого схватили, пока мы разговариваем. ― Он снова щелкает перочинным ножом. Раз, другой. ― Боже мой… как мне не терпится услышать звуки, которые он будет издавать, когда я буду потрошить его, как рыбак свой улов.
Мои глаза жгут слезы, острые как бритва.
Айзек…
Я мотаю головой из стороны в сторону.
– Он убьет тебя. Болезненно, ― говорю я, шипя сквозь зубы. ― Это я тебе обещаю.
Хранитель Времени моргает и возвращает нож в карман. Поколебавшись для пущего эффекта, он достает знакомую тонкую проволоку.
Согнутую и использованную.
У меня перехватывает дыхание.
– Думаешь, я не знаю, что ты сделала? ― Сделав шаг вперед, он переключает свое внимание на Роджера и поднимает проволоку, болтая ею туда-сюда. ― Что вы оба сделали.
Переводя взгляд с одного мужчины на другого, я впиваюсь ногтями в мускулистое предплечье Дольфа, оставляя на нем следы. Его хватка только усиливается. Я не могу вырваться.
– У меня много талантов, но снисходительность не входит в их число. ― Он вздыхает, останавливаясь в шаге от Роджера. ― Я не терплю некомпетентных сотрудников.
Роджер застывает, молча наблюдая за разворачивающейся сценой.
– Я не…
Блестящий пистолет появляется из-за пояса Хранителя времени.
Раздается выстрел.
Я не успеваю что-либо осмыслить, как голова Роджера взрывается.
Кровь бьет как гейзер, мозги разлетаются во все стороны.
Все как в тумане, в дымке ужаса.
Я кричу.
Звук похож на далекий вой, заглушаемый звоном в ушах. Запах пороха душит меня. Мозговое вещество попадает на мою кожу и рубашку. Я оседаю на пол, удерживаемая за волосы, когда тело Роджера дергается и падает на залитую кровью плитку.
