Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
Но люди на самом деле не меняются ― ни в своей сути, ни в своих проявлениях. Эллисон все еще Эллисон, а я все еще Эверли. То, что связывало нас когда-то, никуда не делось. Наш опыт и шрамы оставили на нас свой след, определили нас так, что мы не можем этого отменить… но, возможно, это уже не имеет значения.
Мое лицо морщится, когда до меня доходит правда, более ясная, чем когда-либо.
Я сокращаю разрыв.
Ее руки распахиваются в тот момент, когда я начинаю двигаться к ней, и я прижимаюсь к ее груди, заключая в крепкие объятия.
– Мне так жаль, что я ушла. ― Я крепко прижимаю ее к себе, и слезы текут не останавливаясь. ― Мне жаль, что я не смогла простить тебя достаточно быстро. Если бы я поступила по-другому, возможно, он все еще был бы…
– Нет. ― Эллисон отстраняется и берет мое лицо в ладони. ― Это не твоя вина. Ты ни в чем не виновата.
Мое горе выливается судорожными, мучительными рыданиями.
– Он так старался найти тебя… спасти.
И я смотрела, как он умирает, я видела, как он истекает кровью на моих глазах. Еще один фрагмент моего прошлого, унесенный ветром.
Я чувствую себя виноватой. Я чувствую себя раздавленной.
Эллисон сжимает мои бицепсы, ее руки дрожат, а тушь стекает по лицу.
– Эверли, ― бормочет она. ― Он делал то же самое для тебя.
Горе ― такая сложная штука.
Оно может обрушиться на нас, как сильный прилив, утягивая на дно, а затем отпустить с резким, жестоким вздохом. Иногда оно тихое ― невысказанная тяжесть, которая остается, незаметная, но постоянная. Оно может кричать, а может шептать, напоминая нам о том, что мы потеряли и чего никогда не сможем вернуть. Оно не исцеляет.
Оно учит.
И вслед за этим наступает неожиданный покой ― тот, который приходит с болезненным пониманием того, что некоторым нашим частям суждено оставаться сломанными.
Я смотрю на Эллисон, ее залитое слезами лицо все еще является отражением той девушки, которую я когда-то называла своей лучшей подругой, и понимаю, что мы обе сломлены.
– Как ты думаешь, для нас уже слишком поздно? ― Это вопрос для нее, для вселенной, для меня. Мне нужно знать, есть ли еще шанс все восстановить, взять зазубренные кусочки того, что у нас было, и создать что-то целое ― или хотя бы что-то, что не будет ранить так глубоко.
Она крепче сжимает мои руки, словно пытаясь удержать нас обеих в настоящем моменте.
– Никогда не бывает слишком поздно, ― говорит она. ― Пока мы еще здесь и хотим попробовать.
Ее слова ― спасательный круг, проблеск надежды. Я киваю, боль в груди невыносима, но почему-то мне не так одиноко.
– Я хочу попробовать.
Ее губы складываются в грустную, горько-сладкую улыбку.
– Тогда начнем сейчас.
Это не решение, но это начало.
И впервые за долгое время мне кажется, что этого достаточно.
Мы пьем чай на ее кухонном острове, сидя бок о бок на двух барных стульях. Наши слезы высыхают, голоса звучат увереннее, а истории, которыми мы делимся, становятся чуть менее тяжелыми. Она спрашивает меня об Айзеке, и на этот раз правда звучит менее виновато, когда я рассказываю ей о том, что я называю нашей… эволюцией.
Это не идеальный роман. То, что связывало нас в самом начале, останется навсегда. Наши призраки не исчезнут, а прошлое не растворится только потому, что мы этого хотим.
Но, возможно, смысл в том, чтобы научиться жить с ними. Айзек ― не мое спасение, а я ― не его. Мы стали более спокойными, более уравновешенными – две разбитые души, которые учатся быть единым целым рядом друг с другом, даже если трещины никуда не делись.
– Звучит сложно, ― говорит Эллисон, проводя пальцами по ободку своей кружки. ― Но в то же время в некотором роде идеально.
– Да. ― Я улыбаюсь. ― Мы просто каким-то странным образом подходим друг другу. И что-то подсказывает мне, что мы будем вместе долгое время, как бы это ни выглядело.
– Брак? Дети? ― Она вздергивает брови, ее глаза становятся ярче. Как будто мое маленькое счастье каким-то образом заражает ее.
Мои щеки теплеют от этой мысли.
– Мы никуда не торопимся, но… ― Я тереблю край блузки, пальцами поглаживая низ живота. ― Я бы не отказалась когда-нибудь завести семью.
Возможно, я бы остановилась на доме с третьей спальней, идеально подходящей для детской, а возможно, и нет.
Эллисон улыбается, и на ее щеках появляются ямочки.
– Миру нужно больше любителей пауков. Купите им лупу и один из этих наборов для ловли насекомых, как только они научатся ползать.
Я смеюсь, и наши слова обрываются, пока мы потягиваем чай и погружаемся в тишину, которая больше похожа на дружеские объятия, чем на пропасть. А когда утро сменяется днем, Эллисон ставит наши кружки в раковину и смотрит на меня с другой стороны острова.
Появляется намек на улыбку.
Она наклоняется к умной колонке и говорит:
– Алекса, включи «The Scientist» группы Coldplay.
На один резкий удар сердца у меня перехватывает дыхание, грудь сжимается. Я закрываю глаза, погружаясь в давние, мрачные воспоминания. Но когда звучат первые ноты, и моя подруга встречает меня на краю кухни, меня охватывает знакомое тепло. Что-то более сладостное по своей сути.
В глазах Эллисон блестят слезы.
– Потанцуешь со мной?
Я встаю, и пространство между нами сокращается в молчаливом, понимающем притяжении. Когда она шагает в мои объятия, я переношусь в тот момент, когда нам было по шестнадцать.
Гостиная превращается в декорацию тематического парка.
Целую жизнь назад.
Невинность и жизнь.
Люди подпевают нам, танцуют, смеются под палящим солнцем, а мы цепляемся друг за друга, раскачиваемся и создаем музыку, которая проникает глубже, чем любая нота или мелодия.
Гостиная гудит в мягком ритме нашего заливистого смеха, отдаваясь эхом той же легкости, которая наполняла те беззаботные дни. Наша любимая песня витает в воздухе, словно нить, связывающая нас с тем моментом ― тогда и сейчас, ― напоминая мне, что даже самая тяжелая борьба может привести к чему-то прекрасному.
Не все стены нерушимы.
Не все стены вечны.
Некоторым просто нужно немного времени, чтобы стать менее прочными, и немного надежды, чтобы их разрушить.
ГЛАВА 53
― …а потом Ариэль в середине своего выступления выхватила телефон у новичка, сделала селфи и отправила его маме с подписью ― отлично проводим время, спасибо за деньги на день рождения, Джанет!
Я нюхаю кофе.
– О, Боже. Я чувствую себя такой оторванной от реальности.
Мама смеется рядом со мной и качает головой, слушая рассказы Куини о стрип-клубе.
– Вот почему у тебя есть я, ангелочек. Я всегда поделюсь свежими новостями, независимо от того, работаешь ты у меня или нет. ― Куини откидывается на спинку садового кресла во внутреннем дворике и отхлебывает полуденную мимозу. ― Но я не могу сказать, что мы не скучаем по тебе. Лен хандрит уже несколько недель.
– Я скучаю по Лену, ― размышляю я. ― Я по всем скучаю.
– Не нужно избегать нас. Мы всего в часе езды от твоего нового дома.
Моя мама вытаскивает помидоры из своего сэндвича15, как что-то уродливое.
– Эверли, может, ты устроишь вечеринку по случаю новоселья, когда устроишься. Только скажи, и я приеду. Ты же знаешь, у меня есть несколько растений, которым нужен новый дом.
Я знаю, она прислала мне панорамную фотографию своей гостиной, которая одновременно служит оранжереей. Затем я морщу нос при мысли о вечеринке по случаю новоселья.
В голове мелькает список гостей: я, Айзек, детектив полиции Лос-Анджелеса, моя травмированная лучшая подруга, горстка стриптизерш и моя мама со своей маленькой армией папоротников.
– Я привезу змеиное растение, нефрит и обязательно монстеру, ― продолжает мама. ― Это очень украсит ваше пространство.
– Я ценю это, но мы все еще находимся на стадии ремонта.
Как раз то, что мне нужно, ― растения, которые, возможно, переживут апокалипсис, в то время как я все еще пытаюсь вспомнить, принимала ли я душ сегодня. Я помешиваю свой кофе со льдом пластиковой соломинкой и слушаю, как позвякивают кубики льда.
– Мы еще даже не выбрали цвет краски.
– Вам нужна мебель? Декор, настенная живопись, кухонная утварь?
– Думаю, мы уже со всем определились.
– А что нравится Айзеку?
Я воздерживаюсь от того, чтобы сказать «моя вагина».
– Мы оба придерживаемся минимализма. Чем меньше, тем лучше.
Куини одобрительно хмыкает.
– Как тебе повезло. Мой второй муж был скопидомом.
– Андре, верно? ― спрашивает мама, ее глаза вспыхивают от старых воспоминаний. ― У него была памятная реликвия в виде пакета с кетчупом.
– Он не мог выбросить ни одной упаковки с 1987 по 2003 год. ― Рассмеявшись, Куини допивает мимозу. ― Но все равно на голову выше Даррелла и его манекена для эмоциональной поддержки.
Они обе хохочут, выкрикивая в унисон:
– Маргарет!
Пока эти две женщины предаются воспоминаниям, я проверяю время на своем телефоне. Айзек высадил меня у кафе час назад, а сам уехал по делам в город.
По делам.
Это слово звучит слишком обыденно. В реальности он, наверное, прочесывает «7-Eleven» и смотрит на продавца таким взглядом, который заставляет людей признаваться в преступлениях, которых они не совершали.
Я откусываю круассан, наблюдая за пешеходами, проходящими мимо кафе в Сан-Франциско, пока солнце льется вниз, словно золотой прожектор. Улыбка появляется на моих губах, и я закрываю глаза, наслаждаясь теплом. Было время, когда я скучала по солнцу больше всего на свете. Потом наступило время, когда я возненавидела его ― из-за этого сияния все казалось слишком ярким, слишком идеальным, как счастье, которое невозможно удержать.
Теперь я позволяю ему омывать меня без всяких ожиданий, принимаю все, что оно предлагает. Мир продолжает двигаться, и я научилась двигаться вместе с ним, даже когда свет меркнет.
– Чем ты сейчас занимаешься, милая? ― спрашивает меня Куини, промокая губы салфеткой и оставляя на ней рубиновый поцелуй.
Затянув хвост, я выпрямляюсь в кресле и улыбаюсь.
– Я устроилась на неполный рабочий день в местный заповедник дикой природы.
– Пауки? ― удивляется мама, настороженно глядя на меня.
– Один. Гигантский волосатый тарантул, намного больше Фестуса. ― Я улыбаюсь, когда она морщится, затем опускаю взгляд на стол. ― А еще… я только что записалась на курс криминалистики в местном колледже.
Мама роняет свой сэндвич и изумленно смотрит на меня.
– Что? Ты мне не говорила.
– Я подписала документы вчера. Я прикусываю губу, не в силах подавить охватившее меня волнение. ― Я подумала, что никогда не поздно начать сначала.
Она моргает полдюжины раз, переваривая сказанное.
– Криминалистика? После всего, через что ты прошла?
– Да. Если я и смогла извлечь что-то хорошее из своего опыта, так это то, что я осознала, как мельчайшие детали могут иметь огромное значение. Так много всего может быть скрыто на виду – одна-единственная улика может раскрыть целую историю. – Мои глаза затуманиваются, в груди бурлит адреналин. ― Я потратила годы, анализируя каждую мелочь, которая могла бы помочь мне выпутаться из ситуации. Теперь я хочу использовать это внимание для чего-то более… продуктивного. Я хочу помочь другим найти ответы.
Куини и мама обмениваются взглядами, их лица смягчаются, прежде чем они обе переводят взгляд на меня. Глаза моей мамы наполняются слезами. Она кивает, берет мою руку и нежно сжимает.
Кольцо со стрекозой все еще сверкает на ее пальце под лучами калифорнийского солнца ― стойкость и перемены, сказала она мне.
Куини вздыхает и прищелкивает языком.
– Всегда знала, что ты создана для больших дел. Ты живешь так же, как и рассказываешь свои истории ― непримиримо.
Я складываю руки на коленях, переключая внимание между двумя самыми сильными женщинами в моей жизни. Обе они по-своему матери, обе ― путеводные звезды.
– Так меня воспитали.
Рядом с нами раздается знакомый рев двигателя, и я бросаю взгляд налево, замечая джип ржавого цвета. В моей груди взрываются фейерверки. Прошло шесть месяцев, а моя физическая реакция на встречу с Айзеком Портером во плоти не ослабевает ни на йоту.
Щеки теплеют, пульс учащается, и я наблюдаю, как он выпрыгивает из машины, закрывает дверь, обходит машину сзади и находит мой взгляд с другой стороны тротуара. Едва заметная ухмылка появляется на его губах, когда он прижимается бедром к багажнику джипа и складывает руки на груди, наблюдая за мной с расстояния в несколько ярдов.
Я знаю этот взгляд.
В багажнике лежат подвесные тросы.
Мама прочищает горло, вырывая меня из невидимого потока, который течет между мной и Айзеком на центральной улице города. Куини присвистывает.
Возбудившись, я тянусь за кофе со льдом и отпиваю половину.
– Что? ― говорю я, глотая воздух.
– Кинг-Конг смотрит на тебя так, будто только что нашел свой новый любимый небоскреб, ― подмигивая, бормочет Куини.
Мамины губы сжимаются в тонкую линию, но в глазах светится веселье.
– Надеюсь, ты предупредила его, что не ангелочек.
Я хихикаю.
– Уверена, он понял это, когда я заставила его поднять мои продукты по трем лестничным пролетам.
– Хороший парень.
Я машу Айзеку, приглашая его во внутренний дворик кафе. Он нехотя оглядывается по сторонам, словно ищет ближайший путь к отступлению.
Мало что изменилось.
И я бы не хотела, чтобы было иначе.
Айзек входит, проводит пальцами по волосам и останавливается в нескольких шагах от стола. Он кивает моей матери и Куини, а затем засовывает руки в карманы и переминается с ноги на ногу.
Широко улыбаясь, я достаю из сумочки пару банкнот и бросаю их на стол.
– Ну что ж, ― говорю я, вставая со стула. ― Я так рада, что мы смогли встретиться сегодня. Мне это было очень нужно.
Мама вскакивает на ноги и заключает меня в крепкие материнские объятия. Ее ожерелья и браслеты звенят, когда она прижимает меня к себе, гладя рукой по волосам.
– Люблю тебя, милая. Я так горжусь тобой.
Я закрываю глаза и наслаждаюсь моментом.
– Я тоже тебя люблю.
– На выходные я останусь у Куини. Эллисон присмотрит за животными.
– Обними ее за меня как можно крепче, когда вернешься.
– Ты знаешь, что обниму, ― говорит она, отстраняясь. ― Дай нам знать, если тебе понадобится помощь с переездом.
Я киваю.
– Не слишком веселитесь без меня.
Женщины обмениваются озорными взглядами.
– С таким количеством текилы в меню мы мало что запомним.
Смеясь, я ухожу, посылая воздушный поцелуй Куини, когда она поднимает в мою сторону свой пустой бокал. Айзек хватает меня за руку, как только я оказываюсь достаточно близко, и переплетает наши пальцы. Его шершавая мозолистая ладонь обнимает мою, и я погружаюсь в тепло и неоспоримую связь.
Я смотрю на него, легкий ветерок заставляет мой хвост развеваться.
– Привет. Я скучала по тебе.
Мы неторопливо выходим на тротуар и проходим мимо его джипа, направляясь к центру города, кишащему семьями и покупателями. Айзек поднимает взгляд к небу, щурясь от солнца.
– Я знаю. ― Затем он смотрит на меня, его черты смягчаются, когда он изучает мое лицо, мое мечтательное выражение глаз, то, как я облизываю губы.
– От тебя одни неприятности, ты знаешь об этом?
Я ухмыляюсь, наклоняя голову.
– О, да? Что за неприятности?
Он наклоняется ближе, его голос становится тихим.
– Такие, от которых я, кажется, не могу держаться подальше.
– Хорошо. Похоже, мой план работает.
Его губы подрагивают в этой почти улыбке, от которой я каждый раз таю.
Эти маленькие моменты ― все для нас: ветер в моих волосах, смех детей, пение птиц на верхушках деревьев, соленый бриз на моей коже.
Его рука в моей.
Я больше ничего не принимаю как должное. Я знаю, как никто другой, что эти драгоценные секунды ― то, что сшивает полотно жизни. Крошечные, хрупкие кусочки, которые по отдельности могут показаться маленькими, незначительными, но вместе ― они делают нас целыми.
Остановившись на тротуаре, я вырываю свою руку из его и указываю на вывеску здания справа. Наверное, это судьба.
– О! Пит-стоп.
Он хмурится, его взгляд следует за моим пальцем.
– Правда?
– Я же обещала, верно?
Его глаза на мгновение тускнеют от нахлынувших воспоминаний, а потом снова вспыхивают. Он машет, чтобы я шла, и кивает.
Я возвращаюсь через десять минут и нахожу его там же, где и оставила, прислонившимся спиной к кирпичной стене. Бросив ему пачку сигарет из соседнего магазина, я протягиваю ему свое второе сокровище и вздергиваю брови.
– Готов попробовать?
– А мне обязательно?
– Это наша фишка. Ты приносишь чай с пузырьками, а я ― сигареты. ― Я пожимаю плечами. ― Я сэкономила тебе время и захватила и то, и другое.
Ворча, Айзек выхватывает у меня из рук розовый напиток и делает глоток. Его лицо сразу же морщится, когда он проглатывает клубничный чай с молоком.
– Отвратительно, как и предсказывалось. ― Он возвращает мне огромный пластиковый стакан. ― Наслаждайся своей мутью.
Усмехнувшись, я смотрю, как он несколько раз открывает коробку с сигаретами, достает одну, а затем засовывает ее обратно.
– Чем ты занимался, пока я обедала? ― спрашиваю я, прихлебывая из соломинки.
Айзек мурлычет что-то себе под нос.
– Если я скажу, то испорчу свои очень конкретные планы на будущее. ― Он оглядывается на свой джип и убирает пачку сигарет в карман. ― Может, я тебе тоже кое-что купил. У тебя скоро день рождения.
Мои глаза округляются, я задыхаюсь.
– Я знала, что в твоем багажнике есть подвесные тросы.
– Вместе с кляпами и стяжками.
Я прикусываю губу и улыбаюсь, делая шаг к нему. Сглотнув, я обхватываю его лицо обеими руками, нахожу его глаза и наблюдаю, как золотые искорки мерцают на коричневом фоне.
– Странный способ сказать, что ты меня любишь.
Его глаза светятся нежностью и теплом, когда он обнимает меня, притягивая ближе. Затем он упирается подбородком в мою макушку и глубоко вдыхает, прижимаясь поцелуем к моим волосам.
– Я терплю тебя.
– Да, ― шепчу я в ответ, погружаясь в тепло его рук и понимая, что наконец-то нашла свое место. Свой дом. Это больше, чем четыре стены, больше, чем коробка на земле или крыша над головой. Это ровное биение его сердца напротив моего. Это безопасность и хаос, комфорт и огонь.
Это он. Это мы.
– Я тоже терплю тебя, Айзек.
ГЛАВА 54
― Извини, я опоздала. ― Эверли врывается в дверь с большим пластиковым стаканом в одной руке и пакетом с продуктами в другой. ― Мне пришлось спасать таран… ― Она замолкает на полуслове, когда я подхожу сзади и набрасываю шарф ей на глаза.
– Ш-ш-ш… ― Обхватив ее руками, я покусываю ее мочку уха, давая понять, что она в безопасности. ― У меня для тебя сюрприз.
Хотя я бы с удовольствием поиграл с выбросом адреналина, я не хочу играть с посттравматическим стрессовым расстройством.
Ее тело расслабленно прижимается к моему, теплое и податливое. Не думаю, что когда-нибудь смогу насытиться тем, как легко она отдает себя в мои руки. Она достаточно сильна, чтобы справляться самостоятельно, ― да она, наверное, и гребаный Армагеддон переживет, ― но, когда я прошу ее довериться мне, она не колеблется.
Что бы я не предложил.
Я планирую исследовать это с помощью кое-чего, что я купил в городе на днях, пока она обедала со своей матерью и женщиной, владеющей стрип-клубом. Но об этом позже.
Присев ровно настолько, чтобы опустить покупки на пол, она держит стакан перед собой.
– Ты можешь поставить это в безопасное место?
– Здесь паук, не так ли? ― Я беру у нее стакан, с трудом различая сквозь пластик большой коричневый комок. ― Разве они не должны впадать в спячку?
Из-за повязки на глазах она не двигается с места и слегка кивает.
– Сотрудник магазина, в который я зашла, обнаружил ее прячущейся на складе. Я отвезу ее в заповедник и выпущу на волю к брачному сезону в конце года.
Вскоре после того, как мы решили уехать из города, нам подвернулась выгодная сделка по приобретению участка земли в сельской местности у подножия горы Диабло, известной также как место обитания тарантулов в осенний период. Нет нужды говорить, что Эверли не может дождаться сентября.
Я опускаю паука на кухонный стол ― потому что мы действительно странная пара ― и возвращаюсь к девушке, которая ждет с завязанными глазами, полностью доверившись мне. Взяв ее руки в свои, я веду ее к стене, разделяющей гостиную и столовую в столетнем доме, который мы купили две недели назад. Толстая штукатурка и около пятидесяти слоев краски разделяют комнаты, и, убедившись, что она не является несущей, я решил, что она нам не нужна. Там же лежит кувалда, поскольку я занимался ремонтом, пока ее не было.
Я хотел подождать, чтобы сделать это с ней.
– Я должна быть голой? ― спрашивает она, когда я подвожу ее к нужному месту.
Это почти заставляет меня рассмеяться вслух ― она слишком хорошо меня знает. И сейчас мысль о ней, голой, искушает меня отказаться от своих планов. Но…
– Я немного ненавижу себя за то, что говорю это, но не сейчас. Наверное, это будет не очень безопасно.
– Ладно… ― Она растягивает слово, прикусив нижнюю губу. ― Мне стоит беспокоиться?
Встав у нее за спиной, я обнимаю ее одной рукой, другой беру кувалду и кусаю ее за плечо.
– А ты как думаешь? ― Когда она ухмыляется, я целую след укуса. ― У меня есть кое-что для тебя. Оно тяжелое, так что будь готова.
Она двусмысленно хмыкает.
– Ты еще хуже, чем я. ― Я ослабляю хватку на ее талии настолько, чтобы шлепнуть ее по заднице. Затем вкладываю рукоятку в ее руки и снимаю повязку с глаз.
Она бросает взгляд на кувалду, затем поворачивает голову и смотрит на меня, вопрос отражается в ее глазах.
– Думаю, нам нужна более открытая планировка. Хочешь заняться сносом?
Ее лицо загорается, и она возвращается к инструменту.
– О, черт возьми, да.
– Это моя девочка. ― Я отхожу на несколько футов в сторону, давая ей возможность размахнуться. ― Вперед.
Подняв ее так высоко, как только может, она замирает, моргает, а затем наносит мощный удар по стене.
Один раз.
Два.
Снова.
И снова.
Стена принимает ее ярость, покрываясь трещинами, сколами и вмятинами, каждый взмах сопровождается милым тихим рычанием. Я не сразу понимаю свою ошибку ― Эверли чертовски целеустремленная, но при росте в пять футов два дюйма и весе чуть больше ста фунтов она явно не создана для того, чтобы пробивать укрепленную стену. Дом сопротивляется, и у нее на лбу выступают капельки пота.
Она не останавливается. В выражении ее лица ― буря силы, гнева и отчаяния ― неумолимое слияние, которое заставляет ее продолжать размахиваться, даже когда ее руки устают, а на глаза наворачиваются слезы. Она слишком упряма, чтобы сдаться, и именно поэтому я встаю за ней, касаясь грудью ее спины. Я накрываю ее руки своими, усиливая ее хватку.
– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? ― шепчу я ей на ухо.
Тяжело дыша, она слегка кивает, а пальцы крепче сжимают рукоятку.
У меня свои проблемы со стенами.
Вместе мы бьем, бьем и бьем по ней, превращая вмятины в дыры, а затем в щели, достаточно большие, чтобы можно было разглядеть столовую за ними. Воздух прохладный, но по моей спине течет пот. Эверли тяжело дышит, заряженная чем-то, что выходит за рамки обычных усилий.
Это освобождение.
Это то, на что я надеялся. Потому что, хотя я и не умею выражать свои мысли словами, я умею читать людей ― и в первую очередь ее. Я видел, как ее пальцы скользят по белым стенам этого места, как ее ладонь задерживается там, словно она наполовину ожидает ответа с другой стороны. Как будто поверхность ― это одновременно и враг, и друг.
Когда стена начинает поддаваться, я отступаю и предоставляю ей решать, хочет ли она продолжать без меня. Она уже набрала обороты, и я минуту наблюдаю за тем, как она фыркает и рычит, обретая второе дыхание, которое заставляет ее бить сильнее.
Черт, как же это сексуально.
В столовой на ящике стоит коробка с бутылками воды, и я иду за ними, чтобы взять по одной для каждого из нас.
Пока я там, у нее происходит прорыв.
В буквальном смысле.
Кувалда пробивает стену, после чего огромный кусок штукатурки падает на пол возле моих ног, разбиваясь на куски. Теперь там щель размером с ребенка.
Почти готово.
Она продолжает. Дыра растет, пока не становится достаточно широкой, чтобы в нее пролезть. Звуки трескающегося дерева, ломающейся штукатурки и ее рычание, вызванное прилагаемыми усилиями, эхом разносятся по пространству. В любую минуту я ожидаю увидеть, как грива волос, покрытых белой штукатуркой, триумфально выходит из отверстия и присоединяется ко мне на другой стороне.
Но ее рычание превращается в нечто большее. Что-то более тяжелое.
Ее удары замедляются, дыхание сбивается. Кувалда выскальзывает из ее пальцев и с тяжелым стуком падает на пол. Пыль повисает в воздухе, как облако, и я смотрю в отверстие в стене как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ломается.
Черт.
Я хмурюсь, заглядывая в неровную щель.
– Пчелка?
Ее глаза наполняются слезами, которые проливаются и смачивают кончики ее волос. Она стоит там, ее плечи дрожат, руки прижаты к коленям, и она смотрит на меня так, будто никогда раньше меня не видела.
– Привет, ― шепчу я с другой стороны.
Она качает головой. Прикрывает рот рукой.
У нее вырывается всхлипывание.
Я, не раздумывая, шагаю через проем, сокращая расстояние между нами.
Когда ее колени подгибаются, я ловлю ее, она прижимается и рыдает у меня на груди. Я заключаю ее у крепкие объятия, одной рукой поддерживая за плечи, другой прижимая к себе ее голову, и она, наконец, выплескивает все это. Я чувствую, как ее грудь поднимается и опускается резкими толчками, когда эмоции вырываются наружу, словно прорвав стену, груз которой она несла в течение нескольких лет.
Мне больно смотреть на это, но я знаю, что она выстоит.
Она освободится.
Эверли поднимает глаза, пока я обнимаю ее, и сквозь слезы прорываются сдавленные слова.
– Я не думала, что это будет так.
– Как? ― спрашиваю я, убирая с ее лица прядь волос, покрытых штукатуркой.
– Как будто я снова могу дышать. ― Ее голос дрожит, но в нем что-то есть ― надежда просачивается сквозь трещины. Слова льются потоком, годы молчания и заточения срываются с ее губ. ― Я сидела там, ― задыхается она, указывая на стену. ― Смотрела на нее и мечтала о том, что находится по ту сторону. Хотела просто пройти сквозь нее. Но я не могла. Не могла.
Я притягиваю ее ближе, прижимаю к своей груди. Она не столько ломается, сколько отпускает все, растворяясь во мне, словно наконец-то почувствовала себя в безопасности.
Ее голос дрожит.
– И когда ты был там, когда я знала, что ты в соседней камере… ― Она издает прерывистый смешок, дрожащий и болезненный. ― Мне хотелось кричать. Я хотела разнести все это проклятое место на части. Но я этого не делала. Я просто… сидела там. Я позволяла ему побеждать, день за днем, год за годом.
– Нет, ― резко говорю я, хватая ее за лицо и заставляя встретиться со мной взглядом. ― Ты выживала. Ты боролась так, как он не мог видеть. Ты пережила его, Эверли. Ты здесь сейчас, потому что ты сильнее, чем он когда-либо был.
Отчаянно кивая, она вцепляется в мою рубашку, и с ее губ срывается еще больше смеха. Улыбка вырывается на свободу, как с трудом одержанная победа.
– Я так долго сдерживалась.
– А теперь ты даешь волю чувствам, ― бормочу я ей в волосы. ― Все кончено.
Ее слезы пропитывают мою рубашку, но я чувствую ее ровное дыхание, чувствую, как уходит напряжение из ее тела. Руки крепко обнимают меня, и она шепчет в ответ, словно обещает.
– Все кончено.
Когда она наконец отстраняется, ее лицо залито слезами и покрыто пылью, но глаза… Они живые, мерцают чем-то свирепым и неукротимым. Она вытирает щеки и оглядывается на зияющую дыру в стене.
– Я думала, что разрушить ее ― это уже достижение, ― говорит она, ее голос мягкий, ровный. ― Но это больше. Намного.
Я прижимаюсь лбом к ее лбу и улыбаюсь.
– Да, черт возьми, это так.
Она наклоняется и целует меня ― глубоко, крепко и безжалостно. А когда она отстраняется, ее взгляд задерживается на обломках позади нас. Она смотрит на них так, словно стена не просто сломана ― она исчезла.
А на ее месте появилась дверь.
― Что ты думаешь о дне карьеры? ― Сара появляется рядом со мной, одетая во фланелевую рубашку и кеды Converse в радужную полоску. На концах ее косичек завязаны бантики, такого же цвета, как эта дурацкая игрушечная гитара, которую она повсюду таскает с собой.
― Ничего. ― Выхватив из ее рук смятую брошюру, я опускаюсь на бордюр с комиксом, который только что подобрал ― Бэтмен и Капитан Америка.
Мама посмеялась надо мной, когда увидела листовку, которую я принес из школы.
― Она ошибается, знаешь ли. Никто не может предсказать, кем ты станешь в будущем. Ты можешь делать все, что захочешь.
Я шаркаю ногами по тротуару.
― Ты бы так не говорила, если бы знала, откуда я взялся.
― Я знаю. ― Ее пальцы наигрывают фальшивый аккорд на пластиковых струнах инструмента. ― Она мне сказала.
― Она сказала тебе? ― Нет… она бы не сказала. ― Тебе девять.
― Она сказала, что ты не совсем мой брат.
Я выпускаю воздух из легких.
― Это потому, что я не брат.
― Тогда вы оба ошибаетесь.
Я возвращаюсь к чтению, пока Сара делает вид, что играет на гитаре, но не могу сосредоточиться, и через несколько минут поднимаю брошюру и просматриваю ее.
― В этом списке нет ничего, чем я хотел бы заниматься. С таким же успехом можно забыть об этом.
― Ты знаешь, что я думаю. ― Она кивает на комикс, разложенный на моих коленях.
― Супергерой ― это не настоящая работа. ― Я закатываю глаза.
― А как насчет полицейского? Ты все еще сможешь ловить плохих парней.
У меня вырывается невеселый смешок.
― Копы бы меня возненавидели.
― Почему?
― Потому что мой отец в тюрьме. Наверняка проводится какая-то проверка.
― О. ― Она дергает одну струну на гитаре, снова и снова, пока она наконец не лопается, ударив ее по лицу. ― Черт.
Ее глаза расширяются, и она в ужасе смотрит на меня. Мы разражаемся хохотом.
Энергия меняется, когда перед нами проезжает вереница велосипедов ― группа детей, которых она знает по школе, зовет ее на игровую площадку. Она машет рукой, вставая, чтобы пойти за ними.
Но в последнюю секунду она замирает. Поворачивается.
― Частный детектив! Вот кем ты должен быть. Ты мог бы раскрывать тайны. Это не потребует проверки. ― Затем она усмехается. ― Но, если тебе когда-нибудь понадобится помощник, ты знаешь, где меня найти.
В ветвях осины перед домом царит оживление. Меня послали сюда, чтобы убедиться, что мистер Бинкерс не беспокоит птиц, которые, по словам Эверли, строят там гнездо.
Возможно, еще и потому, что я не мог оторваться от нее, пока она готовила.
Неподалеку на ветру колышутся полевые цветы. Я подхожу и дергаю один ― единственный длинный стебель, увенчанный гроздью фиолетовых цветов, таких тяжелых, что они опускают головки. Эверли они наверняка понравятся.
Стоп… Что, черт возьми, со мной происходит?
Я роняю цветок.
Потом вспоминаю ее улыбку и поднимаю его обратно, вместе с еще пятью.
Сверху доносится еще один шквал щебета. Черный кот, которого мы привезли с собой, определенно вызвал переполох среди местной живности, но его внимание приковано к чему-то гораздо большему ― нескольким лошадям с соседнего ранчо, которые непринужденно пасутся у нас во дворе, словно им наплевать на понятие границ.
