Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
В буквальном смысле.
Он трещит, когда я отправляю информацию контактному лицу из местного агентства, помогающего жертвам торговли людьми. Я уже сообщил полиции местонахождение дока, где ожидает транспортировки последняя «партия» Винсента. Они уже должны быть в пути.
Пламя переползает на крышу как раз в тот момент, когда отдаленный вой сирен подсказывает, что пора двигаться дальше. Я бросаю последний взгляд и плотнее натягиваю капюшон толстовки на голову, оставляя пожар позади.
Пламя ревет все громче, пожирая все на своем пути. С огнем за спиной и воем сирен в воздухе я ухожу, сливаясь с тенью. Пусть они копаются здесь, я уже охочусь за следующим объектом.
Это еще не конец.
Пока не сгорит и он.
ГЛАВА 36
Пятьдесят тысяч растений, вольер, две кошки и куропатка на грушевом дереве встречают меня, когда я вхожу в парадную дверь маминого дома с пакетом наполнителя для кошачьего туалета. Макарони, нервный попугай ара, пронзительно кричит, когда я опускаю пакет в прихожей, а две полосатые кошечки, Жожо и Жужу, вьются вокруг моих лодыжек.
– Мама? ― Я оглядываю небольшое бунгало, упиваясь яркими принтами и эксцентричными безделушками, а под носом у меня витает запах шалфея и благовоний.
– На заднем дворе!
Я опускаю свою спортивную сумку, иду к задней части дома и выхожу во двор через кухонную дверь. Моя мама расположилась в шезлонге на лужайке, попивая чай со льдом.
– Привет. Выглядишь уютно. ― Я улыбаюсь ей, перекидывая волосы через плечо.
Она улыбается в ответ сквозь ярко-красные солнцезащитные очки и поднимает голову к небу.
– Знаешь, что недооценивают?
– Кинетический песок?
Она хмурится, поворачиваясь ко мне.
– Хорошая идея. Но я собиралась сказать ― зрелость.
Я неторопливо подхожу ней и опускаюсь на соседний шезлонг, где меня ждет запотевший стакан чая. Теребя соломинку, я слежу за ней, пока она смотрит на затянутое облаками небо.
– Да, ― бормочу я, прежде чем сделать глоток. ― Я с этим согласна.
– Есть что-то такое освобождающее в том, чтобы больше не придавать этому значения, понимаешь? ― Она закидывает обе руки за голову, и солнечный свет заливает ее золотистым сиянием. ― Я набрала двадцать килограммов, перестала красить волосы и обновила все свои фотографии в социальных сетях на селфи, которое я сделала на прошлой неделе, наконец-то заменив фотографию из школьного альбома. Это прекрасно.
Моя мама прекрасна.
До самой души.
Мама снимает солнцезащитные очки и смотрит в мою сторону, ее глаза светятся улыбкой.
– Как добралась?
Я откидываюсь в шезлонге и закидываю ногу на ногу.
– Это было долго. Я слушала подкаст о том, как пауки функционируют в качестве индикаторных видов для мест обитания и экосистем.
– Моя девочка. ― Она издает тихий смешок, сопровождаемый позвякиванием кубиков льда в ее бокале. ― Я уверена, что Фестус живет свою лучшую жизнь.
Фестус МакГаррити IV ― мой домашний тарантул.
В тот день, когда я собрала свои скудные пожитки в машину и отправилась из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, чтобы начать все сначала, я думала о том, чтобы оставить арахнида. В конце концов, моя мать хорошо заботилась о нем во время моего отсутствия, а я чувствовала себе неспособной беспокоиться о ком-то, у кого бьется сердце, в том числе и о себе. В конце концов я побежала обратно в дом и забрала гигантский террариум с питомцем, по которому очень скучала.
Я не могла оставить позади еще кого-то, кто был мне дорог.
– Так и есть. ― Я помешиваю чай соломинкой. ― Я скучаю по тебе.
Настроение наполняется меланхолией, пока мы обе смотрим на колышущиеся верхушки деревьев.
– Я рада тебя видеть в любое время, Эверли. Меня убивает, что ты так далеко. Я понимаю, но…
– Я знаю.
Прошедший год опутал меня ледяными щупальцами.
После пребывания в больнице я на четыре месяца переехала к маме, пока черная туча депрессии, слишком большое количество болезненных напоминаний и сонм ретивых репортеров, одержимых желанием следить за каждым моим шагом, не стали невыносимыми. Я собрала вещи и отправилась в путь, приземлившись в районе залива Сан-Франциско. Там меня никто не знает. Я могу стать невидимкой, слиться с толпой.
Это не та жизнь, о которой я мечтала, когда была заперта в четырех стенах, и только мое имя связывало меня с моей личностью, но это то, что мне было нужно. Переходный период помог мне сохранить рассудок, работоспособность и жизнь.
Развод завершился два месяца назад.
Теперь я официально Эверли Мэйфилд ― бывшая модель и бывшая жена известного агента по поиску талантов Джаспера Кросса. Развод был настолько полюбовный, насколько это вообще возможно, учитывая обстоятельства и мое разорванное, уничтоженное сердце. Я никогда не думала, что это произойдет. И я думаю, что именно в такие моменты ты узнаешь, кто ты на самом деле. Из чего ты сделан и что ты способен преодолеть. Трудности держат нас в тонусе, напоминая о нашей стойкости.
Джаспер все еще пишет мне.
Эллисон все еще звонит.
Я не отвечаю ни одному из них.
Мамин вздох доносится до меня, создавая печальный фон для моих мыслей.
– Эллисон оставалась на несколько дней, чтобы позаботиться о животных, пока я была в Пуэрто-Рико. Она спрашивала о тебе.
– Уверена, что спрашивала. ― Мои губы сжимаются в тонкую линию. Часть меня возмущает тот факт, что Эллисон по-прежнему занимает важное место в жизни моей матери. Моя мама ― моя, и моя лучшая подруга уже так много украла у меня. Я не хочу, чтобы у нее была и моя мама. И все же другая часть меня жаждет понимания и прощения. Это ядовитый клубок эмоций, который часто берет надо мной верх.
– Я не разговаривала с ней с того дня в больнице.
– Может, тебе стоит. Может, это поможет тебе исцелиться.
– Я исцеляюсь по-своему.
– Что очень похоже на избегание.
Я сжимаю зубы так сильно, что у меня болит челюсть. Мама всегда была честной, иногда слишком. Мне не нужна ее честность. Я делаю то, что мне нужно, чтобы выжить, а выживание может быть безжалостным. Никто не знает, какая это тяжелая битва, пока не окажется в ее гуще.
– Ты должна быть на моей стороне, ― говорю я ей дрожащим голосом. ― Я твоя дочь.
– Милая, я на твоей стороне. Всегда. Но я вижу обе стороны. Я лишь предлагаю другую точку зрения.
– А я живу на той стороне, на которой никто не хотел бы оказаться. Меня держали в плену несколько лет, пока мой муж и лучшая подруга объявили меня мертвой, а потом начали трахаться друг с другом за моей спиной. Это предательство, с которым я не могу смириться, и боль, которая никогда не пройдет.
В глазах моей матери блестят слезы, ее лицо вытягивается, светлые брови печально хмурятся.
– Они сблизились, когда потеряли тебя. Это было тяжело для всех. Они привязались друг к другу из-за тебя, а не назло тебе. Это не было запланировано, это не было рассчитанной стрелой в твое сердце. Это было просто… общей темой. Формой утешения.
– Я не могу больше это слушать. ― Я встаю, и чай выплескивается через край стакана. ― Я собираюсь принять душ.
– Эверли.
– Пожалуйста. Я не могу. ― Я замираю, повернувшись к матери спиной. ― Может, мне стоит перестать приезжать каждый месяц. Это слишком… тяжело. Эти напоминания и лекции.
Она выпрямляется в шезлонге.
– Не говори так. Эти визиты значат для меня все.
– Тогда, может быть, тебе стоит перестать портить их своим неуместным мнением.
– Я лишь пытаюсь помочь, ― возражает она, ее голос срывается.
– Помочь кому? Двум людям, которые разорвали меня в клочья? Которые вырвали мое будущее у меня из-под ног, как старый грязный ковер?
– Тебе. Всегда тебе.
– Мне так не кажется.
Мама встает и подходит ко мне, ее босые ноги стучат по доскам террасы.
– Я знаю тебя, милая. Я знаю твое сердце, твою душу. Я знаю, что это убивает тебя, и это убивает меня. ― Она тянется ко мне, ее унизанные кольцами пальцы обхватывают мои запястья. ― Ты умеешь прощать. Ты эмпат. Ты всегда превращала свою боль в умиротворение, и я знаю, что в глубине души ты не можешь найти покой. Твой свет погас.
Я смотрю на нее, обдумывая ее слова и пытаясь понять их. Но ничего из сказанного не имеет смысла. Я потеряла все: мужа, лучшую подругу, карьеру, дом. Даже Айзека, единственного человека, который понимал, через что я прошла. В этом нет покоя. Есть только мрачная пропасть ошибок и безвыходных ситуаций.
– Мой свет не исчез, ― бормочу я, высвобождая руки из ее хватки. ― Он просто померк.
Ее глаза закрываются, когда я отстраняюсь и отворачиваюсь, чтобы войти в дом. Кошки следуют за мной в прихожую, где я поднимаю свою сумку, а затем плетусь по коридору в свободную спальню. Я принимаю душ, пытаясь смыть с себя последние десять минут. Я возвращаюсь в спальню, завернувшись в банное полотенце, роюсь в сумке и достаю несколько ночных рубашек. Солнце начинает садиться, и я раскладываю каждую из них на кровати, разглаживая складки.
Все цвета слоновой кости.
Все из шелка и кружев.
Ни одна из них не подходит. Я долго искала идеальную, но все они не подходят.
Час спустя мама стучит в дверь и заходит в комнату с тарелкой курицы и риса.
– Я принесла тебе ужин.
Я поднимаю взгляд от книги, которую читаю.
– Спасибо.
Поколебавшись немного, она входит в комнату и ставит тарелку с узором из роз на тумбочку. Она садится рядом со мной, а я приподнимаюсь у изголовья кровати и опускаю книгу на матрас.
Я пристально смотрю на нее. На ее щеках потеки туши, глаза опухшие и красные. Мое сердце замирает от этого вида.
– Мне жаль. ― Протянув руку, я переплетаю наши пальцы. ― Я стараюсь.
– Я знаю, что стараешься. Я тоже стараюсь.
– Я не ожидала, что это будет так трудно… жить вне моего места заключения.
Она понимающе кивает.
– Ожидания ― это похититель радости, они мешают жить. Нужно принимать каждый момент таким, какой он есть, зная, что одни будут трудными, а другие ― прекрасными. Мы справляемся только тогда, когда живем настоящим.
Я провожу большим пальцем по ее загорелым костяшкам.
– На следующей неделе я выхожу на новую работу. Я немного нервничаю.
– Правда? ― Намек на улыбку. ― Я думала, ты хочешь отдохнуть.
– Мне стало скучно. Нужно чем-то занять себя.
– Понятно. Ты возвращаешься в модельный бизнес?
Я качаю головой.
– Нет. Я не уверена, что это правильный путь для меня, да и был ли вообще. ― Слишком много камер, яркого света. Сплетни и неискренние улыбки. Хотя в то время работа казалась веселой и захватывающей, она никогда не заставляла мою душу петь. ― Я хочу снова быть на виду. Уединение в своей квартире в течение последних нескольких месяцев не дало того терапевтического эффекта, на который я рассчитывала.
Я скучаю по людям.
Связи.
Я не хочу, чтобы кто-то знал, кто я… Я просто хочу, чтобы они знали, что я все еще здесь.
Я все еще важна.
– Расскажи мне о новой работе, ― просит мама, усаживаясь поудобнее на кровать. ― Мне нужны подробности.
Мой пульс учащается, я прикусываю губу, моя рука дрожит в ее руке. Я нервничаю. Испытываю нерешительность.
– Позволь мне посмотреть, как пройдет первый вечер. ― Прочистив горло, я отвожу взгляд, гадая, не станет ли это новое занятие очередной ошибкой. ― Тогда я все тебе расскажу.
ГЛАВА 37
Грифельно-серое здание с мигающей вывеской вырастает передо мной, когда я сворачиваю за угол, сжимая ремешок сумочки мертвой хваткой. Отдаленный аромат готовящейся уличной еды создает видимость нормальности, смешиваясь с металлическим запахом из авторемонтной мастерской на другой стороне улицы.
Я оглядываюсь по сторонам, и тревога комком неуверенности застревает в горле.
Боже, что я делаю?
Остановившись перед стальной дверью, ведущей к моему новому рабочему месту, я поднимаю подбородок и впитываю яркие цвета вывески ― пурпурный и королевский синий. Не понимаю, почему я не могла устроиться в ресторан или в офис. Наушники давили бы на меня гораздо меньше, чем эта блестящая повязка на голову. Я сжимаю ремешок сумочки, ярко-желтые ногти оставляют на моей ладони отпечатки полумесяцев.
Ты можешь это сделать. Глубокий вдох. Назад дороги нет.
Резко выдохнув, я распахиваю тяжелую дверь, и на меня тут же обрушиваются ароматы ландыша, жасмина и теплой амбры. Это успокаивающий бальзам для моих расшатанных нервов.
Рыжеволосый мужчина с веснушками кивает мне, когда я оказываюсь в тускло освещенном коридоре. Скорее всего, я выгляжу такой же потерянной, какой чувствую себя.
– Привет. ― Я останавливаюсь перед ним, заметно волнуясь. ― Я пытаюсь вспомнить, где находится гримерка?
Мужчина окидывает меня взглядом с головы до ног.
– Ты новая девушка?
– Да. ― Я тяжело сглатываю. ― Я Пчелка.
Он крепко сжимает протянутую мной руку.
– Тебе подходит, ― говорит он, все еще рассматривая меня. ― Куини только что спрашивала о тебе. Ей не терпится увидеть, на что ты способна.
– Она сказала, чтобы я пришла на час раньше. Надеюсь, я вовремя.
– Да. В конце коридора поверни налево, первая дверь справа. Ты не пропустишь.
– Спасибо.
– Меня зовут Лен, ― добавляет он, прежде чем я проношусь мимо. ― Если тебе что-нибудь понадобится, я к твоим услугам.
Мужчина огромный и пугающий, но взгляд у него теплый и безопасный.
– Принято к сведению.
Я грызу ноготь большого пальца, нервно улыбаюсь, и продолжаю свой путь по темному коридору. Слышны голоса, смех. Вдалеке гремит музыка, достаточно громкая, чтобы заглушить стук моего сердца.
Незнакомая женщина встречает меня так, будто мы дружим уже много лет, и останавливает перед самым входом в гримерку. Волосы цвета вороного крыла собраны в высокий хвост, блестящие локоны падают на одно плечо.
– Привет! Пчелка, верно? ― Она окидывает меня взглядом, сверкая белоснежными зубами. ― Девочка, там большая толпа. Не хочу тебя пугать, но выходные на Хэллоуин у нас самые загруженные после Суперкубка. Твои чаевые будут просто сумасшедшими.
Она одета как какая-то королева пауков, блестящие кружева, похожие на паутину, переливаются на ее смуглой коже.
– Никакого давления. ― Я натянуто смеюсь, улавливая аромат духов с запахом жимолости. ― Где Куини?
– В гримерке, спрашивает о тебе каждые две минуты. ― Она вздергивает брови. ― Она полна надежд. Говорит, что ты произведешь фурор.
Я сжимаю руки в кулаки. ― Единственное, что я испытываю сейчас, ― это тошнота. ― Что ж, спасибо за теплый прием. Ты выглядишь великолепно.
– О, спасибо. ― Она перекидывает свой конский хвост через плечо и достает розовую жевательную резинку. ― Мы здесь одна семья. Никакой конкуренции. Мы поддерживаем друг друга, как сестринство.
– Мне это нравится.
Шлепнув меня по заднице, она подмигивает мне.
– Я Ариэль, местная хранительница обуви. Если тебе когда-нибудь понадобится запасная пара каблуков, мой шкафчик забит до отказа. Обращайся.
Я улыбаюсь ей вслед, а затем поворачиваюсь к двери, украшенной серебряной табличкой с надписью: «Гримерная».
Ну вот…
Я вхожу в помещение, тут же замечая Куини возле стойки с косметикой. Одна из девушек помогает ей выбрать парик. Ее золотисто-карие глаза следят за мной, когда я бросаю сумочку в один из пустых шкафчиков и закрываю его, а затем смотрю на соседний шкафчик, на котором имя Ариэль зачеркнуто и заменено на «Туфли, туфли и еще раз туфли».
– Ты пришла, ― говорит Куини, затягиваясь сигаретой с величественным, хладнокровным видом. ― Я сомневалась.
Подойдя к ней, я провожу потными ладонями по своему костюму.
– Правду?
– Всегда.
– Я тоже сомневалась.
Она улыбается мне и закидывает ногу на ногу, ее темно-коричневая кожа сияет от косметического масла.
– Я знаю. ― Затем она машет рукой девушке, поправляющей ее парик, встает с кресла на колесиках и приближается ко мне, как грациозная газель.
– Ты очень похожа на свою маму.
У меня по коже бегут мурашки от этих слов.
– У нее не такие пышные волосы.
– Нет, но сердце у нее такое же. ― Она с нежностью смотрит на меня. ― У меня есть два правила, так что слушай, ангелочек.
Я переступаю с ноги на ногу.
– Хорошо.
– Первое ― всегда носить с собой перцовый баллончик.
Я морщу нос. У меня нет перцового баллончика.
Если вселенная решила сохранить мне жизнь после похищения, долгих лет плена и последующих ужасов, из-за которых мое заключение стало похоже на спа-терапию, то вряд ли я стану жертвой какого-то бандита, притаившегося за мусорным баком в переулке.
Но я все равно киваю, вежливо улыбаясь.
– Второе… ― Она окидывает меня взглядом. ― Прими это.
– Принять?
– Да. Все это. Взлеты и падения. Хорошие и плохие дни. Не позволяй стыду проникнуть в тебя. Не думай слишком много, ― говорит она мне. ― Речь идет о расширении границ. Освобождении. Почувствуй музыку, толпу, движение. Позволь им направлять тебя, питать тебя.
Трепетное чувство расцветает в моей груди. Сглотнув, я вздергиваю подбородок, изучая ее, и вижу любовь, светящуюся в ее глазах. Приятно чувствовать, что обо мне заботятся.
Как будто я все еще имею значение.
Сжав мою руку, Куини возвращается в свое кресло, пока женщина рядом с ней меняет парик, поправляя длинные локоны огненно-рыжих волос.
– Ты нервничаешь. ― Она улыбается, белые зубы сверкают на фоне ее темной кожи. ― Прими и это. Волнение придаст тебе сил.
Кивнув, я подаюсь вперед, перебрасывая волосы через плечо.
– Я никогда раньше не делала ничего подобного. Но встреча с тобой в кафе показалась мне… знаком судьбы или чем-то в этом роде. Я не знаю.
– Может быть, ― говорит она, затушив сигарету. ― А может, дело в тебе, наконец решившей взять жизнь в свои руки и проложить себе новый путь.
– Почему бы мне не начать с работы официанткой? ― Я усмехаюсь. ― Знаешь, что-то более привычное. Нормальное.
– Нормальное тебе не подходит, ангелочек. Ты ― Мэйфилд. ― Ее глаза блестят в ярком освещении. ― Кроме того, тебе надоело прятаться. Ты хочешь, чтобы тебя снова увидели.
Я пропускаю ее слова через себя, сажусь в соседнее кресло и смотрю на свое отражение в зеркале с лампочками.
Куини в курсе моей истории.
Несколько десятилетий назад она работала с моей матерью и часто присматривала за мной, когда мама была занята. Я обожала ее. От нее всегда исходила такая успокаивающая аура, словно она была теплым объятием в человеческом обличье. Когда мама нашла другую работу, и мы переехали в Лос-Анджелес, чтобы начать все сначала, я никогда не забывала о ней. Время от времени она навещала меня, приносила сладости из пекарни в Сан-Франциско, а я рассказывала ей истории.
Куини любила мои истории.
Она старше меня, ей далеко за сорок, но выглядит она молодой и утонченной. Ее черные волосы коротко подстрижены, почти наголо, и она одна из тех красавиц с идеальным телосложением, которым идет смелый образ.
Ее полные алые губы задумчиво поджимаются, пока она рассматривает меня, сидя в белом кресле рядом со мной.
– Раньше ты боялась темноты, ― говорит она, и между нами вспыхивают воспоминания. ― Я укладывала тебя спать, а ты плакала в своего плюшевого паука.
Я смеюсь, подкатываясь к стойке с косметикой и оценивая коллекцию косметики.
– Мистер Паутина.
– Именно так. ― Она поворачивает свой стул вправо-влево, глядя на меня с нежностью. ― Помнишь, что мы делали всякий раз, когда накатывал страх?
– Ты говорила, что я должна рассказать тебе историю.
Это отвлекало меня. Воображение уносило меня в солнечные дали, пока страх не утихал, а мирные сны не вытесняли мысли о монстрах и призраках, крадущихся на цыпочках в тени.
– Ты сейчас напугана, ― продолжает она. ― У тебя дрожат руки.
Я сжимаю дрожащие пальцы в кулаки.
– Да.
– Тогда расскажи мне историю.
Я позволяю улыбке расплыться по лицу от этого знакомого предложения, выпрямляю спину и тянусь за кисточками для макияжа.
– Хорошо.
Вдохнув полной грудью, я начинаю рассказывать историю, которая переносит нас в шумный городской пейзаж под покровом ночи. Я наношу тональный крем на свою кожу, описывая сцену. Город оживает в моих словах, его переулки кишат мрачными фигурами и тайнами. Я рассказываю о загадочном человеке, ведомом призрачным прошлым, чьи жесткие карие глаза пронзают тьму, словно маяк правосудия.
Он сильный, смелый.
У него острые грани, но ранимое сердце.
С каждым взмахом подводки я раскрываю паутину, опутывающую подбрюшье города. Напряжение нарастает по мере того, как мой главный герой счищает слои коррупции. Когда я наношу помаду темно-малинового оттенка, мужчина сталкивается с главным вдохновителем всего этого ― хитрым, эксцентричным манипулятором, чьи мотивы остаются скрытыми до самого финала. В комнате царит атмосфера напряженности, когда мой угрюмый герой оказывается перед выбором, который определит судьбу города и его собственное искупление.
В этот момент наша дружба расцветает. Мое сердце оживает, наполняясь остатками девушки, которую я когда-то знала. Девушки, по которой я отчаянно скучаю.
Наблюдая за тем, как преображается Куини, я понимаю, что наша связь ― нечто большее, чем просто помада и воображение. Она ― мой якорь, позволяющий мне хоть на несколько минут поверить, что у меня есть захватывающие и интересные вещи, которыми можно поделиться.
И я полагаю, что горе ― это интересно.
Разбитое сердце полно захватывающих хитросплетений.
Но я стараюсь отбросить свой реальный багаж в сторону, когда перевоплощаюсь в свое альтер эго по имени Пчелка и притворяюсь кем-то другим.
Я надеюсь, что это продлится долго.
Чувство вины, которое я ношу в себе, мощное и всепоглощающее. Иногда оно похоже на смертельную инфекцию, от которой нет лекарства, и с каждым днем становится все более неизлечимым.
Это начинается с мучительной боли в груди, что-то вроде предупредительного спазма. Затем она распространяется по кровеносной системе и поражает жизненно важные органы. Не успею я оглянуться, как оно доберется до моего сердца, а как только достигнет его, мне конец. Это будет лишь вопрос времени, когда я окажусь на холодной земле, а некогда живое, цветущее сердце ― мертвым и безжизненным.
Я закрываю глаза и сглатываю это чувство.
Я не могу этого допустить.
– Мне понравилась эта история. ― Куини облачилась в каштановый парик со спиральными локонами и медовыми бликами. ― Думаю, теперь это моя любимая.
На моих губах расцветает искренняя улыбка, которая исчезает, как только я встаю с кресла и бросаю взгляд на настенные часы.
Время шоу.
И это самое ужасное в чувстве вины. Оно заражает все, что находится в пределах досягаемости, все, во что может вонзить свои зубы. Даже крошечную, невинную улыбку.
Даже историю.
Раньше октябрь был моим любимым месяцем, но теперь это только мертвые листья, серое небо и пончики с яблочным сидром, которые на вкус как грязь. Это то время года, когда мои призраки выходят поиграть, танцуют на кладбище скорби, а я вою на луну.
Я хочу заползти обратно в свой гроб до ноября.
Но я боюсь, что это будет просто еще один октябрь.
Софиты горят так ярко, что заставляют мою кожу покрываться испариной, когда я смотрю на толпу. Мое сердце бьется как отбойный молоток, безжалостно отдаваясь в груди.
Это ошибка.
Я не подхожу для этого.
Начинает звучать музыка, и я, как олень в свете фар, застываю на сцене, обхватив рукой шест. Зрители кричат, размахивая кулаками, стробоскопы ослепляют меня и вызывают головокружение.
Я не могу дышать.
Меня сейчас стошнит.
Долларовые купюры летят к моим ногам. Целые кучи. Я заставляю себя робко улыбнуться мужчине средних лет с подкрученными усами, который только что бросил мне стодолларовую купюру.
Они видят, как я дрожу?
Замечают ужас в моих глазах?
Я привыкла к тому, что мужчины таращатся и пускают слюни, наблюдая за тем, как я позирую и хлопаю ресницами, но это совсем другое. Это новый уровень, к которому я, несомненно, не готова. Я пытаюсь вспомнить свои тренировки, хотя они мало помогли мне успокоить волнение.
Сглотнув, я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Играет песня Хэлси ― переработанная версия «Bells in Sante Fe». От этой музыки у меня внутри все гудит, она придает мне смелости, что позволяет мне отвлечься и начать двигаться.
Оранжевые и фиолетовые огни окутывают меня разноцветным теплом, когда я выскальзываю из бюстгальтера и позволяю сверкающему куску ткани упасть на сцену. Толпа сходит с ума. Под аплодисменты я опускаюсь на четвереньки, выгибаю спину, качаю головой, в то время как моя густая грива искусственных светлых волос разлетается вокруг меня, а дополнительные блестящие нити заставляют парик мерцать в свете стробоскопов.
В этом клубе для джентльменов выступают только топлес, поэтому мои черные кружевные стринги остается на месте. Закрыв глаза, я откидываю голову назад, опускаюсь на колени и обхватываю грудь руками. Снова крики, свист и одобрительные возгласы. Я плавно поднимаюсь на ноги и выхожу на переднюю часть сцены, танцуя и покачиваясь, запуская пальцы в синтетические волосы и оглядывая толпу.
Когда я вглядываюсь в море огней и неясных лиц…
Я замечаю мужчину.
Я замечаю много мужчин, но один выделяется.
Я не знаю, почему он привлек мое внимание, ведь он стоит в стороне и смотрит, как я танцую. Он скрестил руки на груди, прислонившись бедром к стене в нескольких футах от меня. Длинные ноги обтянуты темной джинсовой тканью, а темно-серая хенли словно приклеена к нему. Мышцы выпирают из-под тонкой ткани и подрагивают вместе с его заросшей щетиной челюстью. Мужчина излучает силу. Что-то пьянящее и почти… тревожное.
Я не могу разглядеть цвет его глаз из-за стробоскопов и облака дыма, но я чувствую, как они впиваются в меня, словно топор для абордажа.
Мое дыхание сбивается.
Наши взгляды встречаются, и я сжимаю грудь и провожу по ней кончиками пальцев, затем по ключицам и волосам, чувственно скользя вверх. Я прикусываю губу, глядя на него.
Он смотрит в ответ, не отрываясь. Не мигая.
Я не могу его прочитать.
Девушки вкратце рассказали мне о типах мужчин, которые смотрят, как мы танцуем, – они разделили их по типам. Ариэль перечислила их мне, пока мы сидели вместе за сценой и ждали своего выхода.
Крутые парни. Они считают себя слишком красивыми и респектабельными, чтобы платить нам. Самые горячие и меньше всего платят.
Мужчины в возрасте. Обычно они слишком уважают нас, чтобы пригласить на приватный танец, но дают хорошие чаевые, когда мы выходим на сцену.
Новички. Они никогда раньше не были в стриптиз-клубе. Новички обычно самые веселые и делают работу намного приятнее.
Типичные женатики. В большинстве случаев они больше разговаривают с нами, чем интересуются нашей грудью, потому что считают нас более привлекательными, чем их жены.
У нас также бывает множество холостяцких вечеринок, парней из студенческих братств и мальчишников, которые излучают нечто среднее между нервозностью и нетерпением.
Но этот парень…
Не поддается классификации.
Его взгляд пожирает меня, и я готова поклясться, что в нем кипит что-то еще, кроме вожделения.
Похоже на…
Гнев.
По всей видимости, крутой парень с затаенной обидой.
Я разворачиваюсь и двигаюсь к шесту, обхватывая его икрами и выполняя множественные вращения, волосы развеваются следом за движениями моего тела. Толпа хлопает, когда музыка стихает, я заканчиваю свой номер с мегаваттной улыбкой и машу в сторону мигающих огней.
На мгновение я снова оказываюсь на подиуме.
Эверли Кросс ― следующая восходящая звезда.
Фотографы снуют вокруг меня, пытаясь сделать идеальный снимок. Модели смотрят на меня с завистью. Крупные представители индустрии с интересом наблюдают за тем, как я демонстрирую последние тенденции моды.
Мой муж улыбается мне с гордостью и обожанием.
Меня любят.
Я сдерживаю слезы, когда ухожу со сцены и принимаю новую жизнь, которую я строю для себя.
Я сделала это.
И я уверена, что у меня все получилось.
Адреналин захлестывает меня, заставляя улыбаться, когда Куини приветствует меня за сценой в крошечной задней комнате. Запыхавшись, я бегу к ней, возвращая бюстгальтер на место.
– Черт возьми!
– Действительно, черт возьми. ― Она упирается плечом в стену и ухмыляется. ― Я впечатлена. Редко кто из новых танцоров исполняет свою программу так безупречно в свой первый вечер.
Мне всегда нравилось танцевать. Обычно это происходило перед зеркалом в полный рост, пока из моего плейлиста лилась музыка Coldplay, а мой тарантул молча осуждал меня из своего террариума, но это всегда было частью меня. С каждым днем я становлюсь все больше похожей на свою мать.
Ариэль делает жест «дай пять», а Латте, еще одна танцовщица, поднимает ладони, изображая «джазовые руки». Я уже чувствую родство. Новая семья.
– Это было страшно, ― выдыхаю я, чувствуя себя ошеломленной и возбужденной. ― Но в каком-то смысле освобождающе. Я снова почувствовала себя… человеком.
– Ты выглядела такой уверенной в себе. ― Ариэль затягивает хвост, готовясь к собственному выступлению. ― Абсолютная профи. Ты скоро затмишь всех нас.
Я сглатываю и киваю в знак благодарности.
– Удачи. У тебя все получится.
– Да, я справлюсь. ― Диджей объявляет ее, и она убегает, проносясь мимо меня.
Куини берет меня за руку и ведет обратно в гримерку.
– Давай-ка переоденемся. Сегодня у тебя запланирован только один танец. Когда ты сможешь повторить?
– Я свободна всю неделю.
– Потрясающе. Я поработаю над твоим расписанием. Сможешь прийти завтра?
– Конечно.
Следующие двадцать минут я трачу на переодевание в спортивные шорты и майку, стираю макияж с лица и прислушиваясь к реву толпы, доносящемуся из коридора.
Куини подходит, когда я достаю из шкафчика свою сумочку.
– Тебя подвезти домой, ангелочек?
– Нет, я в порядке. Я прогуляюсь. ― Я крепко обнимаю ее, прежде чем повернуться. ― Увидимся завтра.
– До встречи.
Октябрьский ночной воздух теплый и насыщенный, когда я выхожу через боковую дверь. Мои туфли стучат по металлическим ступенькам в такт моему пульсу. Я все еще ощущаю подъем, уверенность в себе. Это предвестник новых начинаний.
Когда я поворачиваю за угол, мой взгляд утыкается в мужчину, он стоит, прислонившись к обветренному кирпичу, и курит сигарету.
Я замираю.
Наши глаза встречаются в свете уличного фонаря.
Замедляя шаг, я сжимаю ремешок сумочки и оглядываю все еще оживленную улицу, по которой проносятся машины и люди собираются небольшими группами.
Мое внимание снова возвращается к мужчине.
Тот самый мужчина, которого я заметила в клубе.
Он опускает сигарету и выпускает облако дыма в небо, а затем устремляет на меня свои темные глаза. Он молчит.
– Привет. Я видела тебя в клубе. ― Я нахожусь в нескольких футах от него, но чувствую исходящее от него тепло. Что-то интенсивное.
Я жду его ответа, звука его голоса, но он молчит. Сжав челюсти, он просто смотрит на меня, не говоря ни слова. Мышцы на его щеке подрагивают, когда он окидывает меня взглядом.
Он невероятно привлекательный.
Даже сногсшибательный.
Моя кожа покрывается мурашками. Интересно, услышал ли он меня за тяжелыми басами, доносящимися через главную дверь? Прикусив губу, я осторожно делаю шаг вперед.
