Текст книги "Необратимость (ЛП)"
Автор книги: Челли Сент-Клер
Соавторы: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
– У нее все хорошо. У нее офисная работа в Санта-Монике. Ей разрешили взять с собой болонку. ― Джаспер раскладывает салфетку на коленях, затем проводит кончиками пальцев по столешнице. ― Эверли, я хотел кое-что с тобой обсудить. Это касается твоей работы.
У меня пересыхает в горле.
Клуб джентльменов?
Не то чтобы я стыдилась или смущалась, просто у меня нет настроения подвергаться допросу.
– На данный момент моя работа меня устраивает.
Его глаза вспыхивают.
– Только не стриптиз. ― Заметив, как я вздрогнула, он выдыхает через нос. ― Эллисон рассказала мне. Твоя мама поделилась с ней. Все беспокоятся о тебе.
Спасибо, мама.
– Замечательно. Мне было интересно, как ты меня нашел.
– Но дело не в танцах. Речь идет о модельном бизнесе ― о возвращении в индустрию.
Я достаю палочки для еды ― хлипкий повод не смотреть ему в глаза.
– Я ценю это, но я завязала с модельным бизнесом. Это не для меня.
– А раздеваться перед мужчинами для тебя? ― возражает он, в его голосе звучит что-то, что я не могу определить.
По моей шее поднимается жар.
– Клуб дает мне чувство контроля… то, чего у меня не было долгое время.
Он слегка фыркает, откидываясь назад.
– Работа моделью может предложить то же самое. Только в одежде.
– В модельном бизнесе нет контроля. Люди говорят мне, что надеть, как позировать, как улыбаться… ― Я начинаю защищаться. ― Если ты притащил меня сюда, чтобы осудить, я избавлю тебя от расходов на ужин.
Джаспер вздыхает, его плечи расслабляются, как будто он смягчается, но глаза демонстрируют совсем другое.
– Нет. Я не осуждаю тебя. Я просто предлагаю другой вариант. Тебе готовы предоставить возможность, которая приведет… скажем так, к более респектабельной жизни.
– Респектабельной, ― повторяю я резким тоном.
– Тревор Скотт ― инфлюенсер из Майами, ― говорит он. ― Они с Эбнером работают над новой линией одежды, и оба считают, что ты идеально подойдешь для предстоящего подиумного показа.
Я до сих пор помню визитку Тревора, засунутую в кружево моего чулка в тот вечер. В тот вечер, когда меня похитили.
– Я же говорила, что я закончила.
– Ты в прекрасной форме.
– Я ушла по личным причинам.
– Пожалуйста. ― Он подается вперед, его глаза не отрываются от моих. ― Подумай об этом. Я могу помочь тебе начать все сначала. Мы могли бы…
– Я и начинаю, ― говорю я, мой голос становится тверже. ― И нет никаких «мы». Мы разведены. И у тебя есть девушка.
Его лицо бледнеет, как будто это напоминание причиняет боль. Он ослабляет галстук и опускает глаза на стол.
– Как я уже говорил, отношения с Эллисон сейчас натянутые.
– Из-за меня? ― спрашиваю я, наклоняя голову. ― Давай не будем переписывать историю. Я уехала, чтобы мы могли двигаться дальше, и всем от этого только лучше.
Он теребит свою запонку.
– Никому из нас не стало лучше. Мы все уничтожены, ползем на брюхе по осколкам, преодолевая последствия. ― Поймав мой пораженный взгляд, он качает головой и сглатывает. ― Эли в полном дерьме. Замкнутая, грустная и недоступная.
Слезы наворачиваются на глаза. У меня перехватывает дыхание от сочувствия.
– Если ты думаешь, что я рада это слышать, то это не так, ― задыхаюсь я. ― Мне больно.
– Я не пытаюсь причинить тебе боль, детка… ― Его глаза слегка расширяются, когда прозвище невольно срывается с языка. Он прикусывает губу и отводит взгляд. ― Прости. Черт… Я не хотел…
– Все в порядке. ― Я сжимаю палочку для еды, словно это моя единственная связь с реальностью. Что-то, что удерживает меня от безумия.
Детка.
Раньше мне нравилось, когда он называл меня так. В этом ласковом слове не было ничего уникального, но оно было моим.
Нашим.
Теперь же это прозвище впивается в меня, как заноза.
Я жажду другого голоса и другого имени ― Пчелка.
– Старая привычка, ― добавляет Джаспер, выглядя ужасно расстроенным. Он проводит обеими руками по своим зачесанным назад волосам. ― Прости. Я просто пытаюсь…
Как раз в этот момент подходит официант, и Джаспер берет инициативу в свои руки, заказывая для нас суши, роллы, стручковую фасоль и два бокала вина. Странное ощущение, будто я наблюдаю за происходящим со стороны, оцениваю маленькие любезности и жесты, которые когда-то казались мне такими знакомыми.
Когда официант уходит, Джаспер прочищает горло и делает глоток своего «Pinot noir».
– Ты спишь с этим парнем?
– Что? ― Мой пульс учащается из-за смены темы. ― Это не твое дело.
– Значит, это «да». ― Выражение его лица мрачнеет, он крепче сжимает бокал с вином. ― Он кажется… неуравновешенным. Неуправляемым.
– Повторяю, мои отношения тебя не касаются.
– Я беспокоюсь о тебе. Живешь здесь одна, раздеваешься перед незнакомцами, общаешься с такими типами. Ты заслуживаешь большего – стабильности, финансовой защищенности. А это… ― Он неопределенно машет рукой, как будто жизнь, которую я построила, едва ли заслуживает упоминания.
– Прекрати. ― Я роняю палочки с громким стуком. ― Ты меня больше не знаешь, и понятия не имеешь, чего я заслуживаю.
Он моргает, потирая рукой подбородок.
– Верно. ― Его причесанные волосы мерцают в свете ламп, что противоречит мутному взгляду его глаз. ― Просто… рассмотри это. Пожалуйста.
– Что именно рассмотреть? Твое предложение стать моделью? Или тебя?
Его челюсть сжимается.
– Я здесь не для того, чтобы вмешиваться в твою личную жизнь или сбивать тебя с толку. Я просто думаю… может быть, между нами осталось что-то незавершенное.
– Мы закончили в тот момент, когда ты начал с ней.
– Ты думаешь, мне было легко? Смотреть, как ты уходишь, после того как я два года молился, чтобы ты однажды вошла в эту дверь? Подписывать эти чертовы бумаги о разводе? ― Он прищуривается, пот выступает над верхней губой. ― Ты просто ушла. Без оглядки. Как будто наш брак не стоил того, чтобы его спасать.
Я смотрю на него с изумлением, поражаясь, как его версия этой истории может так сильно отличаться от моей.
– Нужно ли напоминать тебе, что ты отпустил меня? Еще до того, как у меня появился шанс войти в эту дверь.
Он наклоняется вперед и тычет пальцем себе в грудь.
– Я оплакивал тебя.
От его слов у меня перехватывает дыхание. Нахмурившись, я смотрю на него через стол, и глубоко спрятанная боль пронзает мои внутренности. Я качаю головой, пытаясь вдохнуть сквозь колючую проволоку, стянувшую грудь.
– Недостаточно долго.
Он замолкает, напряжение исчезает из его позы. Ссутулившись, он закрывает лицо руками и трет ладонью макушку.
Молчание затягивается.
Мне хочется вылезти из собственной кожи.
Через несколько мгновений приносят наш заказ, и я погружаюсь в искусно приготовленные суши, надеясь, что их вкус отвлечет меня от напряжения, повисшего между нами. Когда молчание затягивается, я наконец поднимаю на него взгляд.
– Ты любишь ее? ― спрашиваю я, откусывая кусочек. ― Эллисон?
Джаспер поднимает глаза, его лицо на мгновение омрачается чем-то, напоминающим чувство вины. Он опускает ролл на свою тарелку, как будто тот слишком много весит.
– Да.
Я напрягаюсь, ожидая, что боль ударит, как ржавое лезвие, пронзит оцепенение и вонзится в сердце. Но чувство не приходит. Я думала, что его признание потрясет меня, нарушит мое равновесие, но вместо этого я испытываю странное чувство спокойствия.
– Тогда зачем все это? ― Я понижаю голос, любопытство смешивается с раздражением после нашего спора. ― Почему ты здесь?
– Потому что я беспокоюсь о тебе, ― выдавливает он из себя, его тон почти умоляющий. ― И я не могу избавиться от чувства, что слишком рано отказался от тебя. Ты разрушаешь свою жизнь, и я чувствую себя ответственным за это.
Я усмехаюсь, оскорбленная.
– Я не разрушаю. Я восстанавливаю.
Он тянется через стол, его пальцы касаются моих, в прикосновении сквозит отчаяние.
– Наша совместная жизнь была…
– Закончена, ― перебиваю я.
Его брови нахмуриваются, когда он сжимает мою руку.
– Хорошей, ― мягко говорит он. ― Наша жизнь была хорошей.
Я отдергиваю руку и кладу салфетку на колени.
– Послушай, у меня теперь новая жизнь, и у тебя тоже. Ты только что сказал, что любишь ее. Зачем мне вбивать клин между вами?
– Эллисон тоже скучает по тебе. Ты не клин, Эверли, ты ― недостающая часть.
Я макаю свой ролл в соевый соус, пока он не становится несъедобным.
– Я думала, речь идет о работе.
– Так и есть, ― говорит он, в его голосе чувствуется дрожь, что-то настоящее. ― Но это не все. Речь идет о прощении. О возможности двигаться вперед.
В моей голове проносятся воспоминания о том, что было раньше.
Я размышляю, что на самом деле означает движение вперед, зная, что Джаспер больше не заполняет мои мысли. Вместо этого я представляю карие глаза и потертые джинсы ― тепло, которое так отличается от шелковых галстуков и отполированных фасадов.
Я вижу Айзека.
И не могу понять, что это ― искра надежды или смертный приговор.
Я стискиваю зубы, стараясь держать себя в руках.
– То, что ты чувствуешь, ― это сожаление о чем-то несбыточном. Но ты не должен исправлять то, чего больше нет, ты должен исправить то, что у тебя есть сейчас.
Он смотрит мне в лицо, в его глазах отражается противоречие. Едва уловимое отчаяние.
– Ты не скучаешь по работе моделью?
– Скучать и хотеть ― две разные вещи. Я могу скучать и оплакивать свое прошлое, но при этом жаждать другого будущего. Когда пытаешься сплести эти две вещи воедино, получаются лишь узлы. ― Я смягчаюсь, снова тянусь к его руке, но мои пальцы парят над его. ― Я просто хочу быть свободной, Джаспер, ― говорю я ему, мой голос дрожит. ― А ты?
Я замечаю, как что-то мимолетное проносится по его лицу ― вина, печаль, сожаление, сомнение.
Никто не мог этого предвидеть. Наша ситуация разворачивалась как автокатастрофа в замедленной съемке, неизбежная, не оставляющая ничего, кроме осколков стекла и разбитых сердец.
Единственное, что нам осталось, ― это собрать осколки.
Джаспер рассматривает эти детали в новом свете, пока его взгляд не меняется. Возможно, это принятие. Он выдыхает и снова теребит галстук.
– Тогда вычеркни меня из уравнения. Дело не во мне и не в Эллисон. Просто подумай о предложении ― я могу замолвить за тебя словечко и обеспечу новым агентом. Многие захотят побороться за возможность представлять тебя, ― объясняет он, быстро произнося слова. ― На следующей неделе состоится показ. Грандиозный. В последнюю минуту освободилось место, и Эбнер вспомнил о тебе. Я очень надеюсь, что ты рассмотришь это предложение.
В его глазах светятся надежда и настойчивость, и я понимаю, что так он пытается загладить свою вину. Он думает, что если поможет мне вернуться в модельный бизнес, это как-то загладит то, что произошло между нами.
Мое согласие станет первым шагом к тому, чтобы избавить его от чувства вины.
И теперь, без призрака наших закончившихся отношений, витающего надо мной, я действительно обдумываю это приглашение. Я вижу его таким, какое оно есть, и чем оно может стать.
Передвигая ролл по тарелке, я поднимаю взгляд.
– Когда это будет?
В его глаза вспыхивает облегчение.
– В пятницу. Я могу помочь тебе подготовиться.
Я киваю.
Мне стоит подумать о положительных моментах ― стабильное, привычное занятие, приличный доход. Я могу провести ребрендинг. Может, я больше и не Эверли Кросс, но я не исчезла. Я все еще здесь, все еще способна построить что-то новое из обломков старого.
Сделав глубокий вдох, я делаю глоток вина и встречаю его взгляд.
– Я подумаю об этом.
ГЛАВА 47
Я сижу, закинув ноги в носках на уродливую оранжевую оттоманку, и смотрю на свой мобильный телефон, зажав за щекой вишневый леденец. Телевизор мерцает на заднем плане, громкость убавлена до минимума, идет какой-то модный фильм Netflix, к которому я потеряла интерес после пяти минут просмотра.
Снаружи, сквозь приоткрытые жалюзи, доносится автомобильный гудок, и я раскусываю конфету.
Мрроу.
Мистер Бинкерс сворачивается калачиком у меня на коленях, его мягкая шерстка действует как успокоительное, когда я провожу пальцами у него между ушами. Ноябрьский дождь хлещет по оконному стеклу, стекая вниз неумолимыми косыми струями. В Сан-Франциско начинается сезон дождей.
Вздохнув, я снова смотрю на экран телефона, мои глаза останавливаются на одном имени.
Айзек добавил свой номер в мой телефон в отеле два дня назад, наказав звонить или писать ему, если я почувствую опасность. Он ничего не сказал о том, чтобы я писала ему из чувства вины, но груз моей совести стал слишком тяжелым, и я написала ему вскоре после того, как Джаспер подвез меня до моей квартиры, и рассказала о деловом ужине. Он прочел и ничего не ответил.
Теперь его имя снова светится передо мной, и я не могу избавиться от искушения. Вероятно, он не предполагал, что я буду пялиться на его имя только потому, что я запуталась в мыслях о нем ― дерзком, непредсказуемом и тем не менее, почему-то заставляющем меня чувствовать себя в большей безопасности, чем когда-либо.
Я перекладываю леденец за другую щеку, большой палец зависает над его контактом, а затем я прижимаю телефон к груди, надеясь притупить боль, которая возникает от его имени, даже когда я не смотрю.
– Что ты думаешь, мистер Бинкерс? У меня есть к нему чувства?
Это преуменьшение.
Я чувствую к нему что-то с тех пор, как он назвал меня Пчелкой и обнажил свою душу через белую стену, его голос пробился сквозь мою пустоту, как спасательный круг.
Кот довольно урчит у меня на коленях, его мягкая шерсть греет мою руку. Я сдерживаю улыбку.
– Да, ― бормочу я, поглаживая его уши. ― Наверное, ничем хорошим это не закончится.
Откинувшись назад, я открываю новое сообщение и скольжу пальцами по клавиатуре.
Я: Привет.
Он читает его почти мгновенно. Мой пульс учащается, пока я жду ответа.
Айзек: ?
Я хмурюсь.
Я: …Я не знала, что «привет» должно сопровождаться чем-то еще.
Проходит несколько секунд, пока мои зубы сжимаются вокруг конфеты.
Айзек: Ты в порядке?
Я: Да
Потом я добавляю:
Я: Думаю о тебе.
Мое сердце бьется в предвкушении.
Он не очень-то разговорчив. И не любит делиться. И, возможно, не любит переписываться.
Мы никогда не стали бы ходить на свидания за ужином или обмениваться слащавыми сообщениями с пожеланиями доброго утра. И все же что-то в этом есть… правильное. Как будто все, что у нас будет, будет чистым и настоящим, сотканным из моментов, которые никто другой не сможет понять.
Несовершенно совершенным.
Его ответ приходит через минуту.
Айзек: Я голый?
Я с хлопком вынимаю конфету изо рта и ухмыляюсь.
Я: Ты мне скажи.
Айзек: Легко выполнимо.
Я наблюдаю за тем, как его пузырьки то лопаются, то двигаются, но отправляю ответ до того, как приходит его сообщение.
Я: Ты сегодня занят? Я хочу приготовить тебе ужин.
Пузырьки замирают и исчезают. Струи дождя бьют по зданию, усиливаясь при порывах ветра. Я глубже вжимаюсь в диван, ожидая ответа и чувствуя себя более уязвимой, чем думала. Для него это может быть просто секс ― знакомое тело, согревающее постель, отношения, построенные на хрупкой связи и запутанной истории, но что-то подсказывает мне, что это нечто большее.
Это чувствовалось в том, как он обнимал меня, когда моя щека прижималась к его груди, когда я дремала в его объятиях, как он открылся и поделился со мной большим, чем я когда-либо могла себе представить. В его обещании защитить меня и собственными руками лишить жизни нашего похитителя.
Он поклялся, что убьет его… ради меня.
Его пузырьки снова оживают.
Десять секунд. Пятьдесят секунд. Две минуты.
Должно быть, он пишет диссертацию.
И тут мой телефон пикает.
Айзек: К.
Я моргаю, глядя на экран.
Согласно всем статьям об отношениях, которые когда-либо были написаны, это универсальный код для «ты ему просто не нравишься». Но в случае с Айзеком я понятия не имею, что это значит. Он может появиться у моей двери через двадцать минут, чтобы поужинать, материализоваться в моей спальне в два часа ночи для быстрого секса или никогда больше со мной не разговаривать.
Тяжело вздохнув, я бросаю телефон рядом с собой, а мистер Бинкерс спрыгивает с моих коленей и убегает на кухню. Независимо от намерений Айзека, я хочу есть и приготовлю ужин.
Я вспоминаю давний разговор в наших камерах, когда он упомянул, что скучает по куриному пирогу в горшочке, который готовила его сестра, утверждая, что это «единственный вид пирога, который стоит есть». Воспоминание смягчило его обычно сдержанный тон, и я представила, какое тепло он испытывал, просто думая об этом.
При воспоминании о том дне на моих губах появляется улыбка. Это был крошечный огонек, светлячок в темноте. По правде говоря, я думаю, что это был определяющий момент для него ― для нас обоих.
Разобравшись с конфетой и порывшись в холодильнике, я раскладываю ингредиенты на кухонном столе, пока мои ноги остывают на потертой плитке. Как раз в тот момент, когда я беру коробку с охлажденным коржом для пирога, раздается стук в дверь. Мои пальцы сжимают коробку, и я задаюсь вопросом ― это Айзек или кто-то другой?
Хранитель времени все еще где-то там, ― кричит мой разум.
Это очень в его духе ― постучать.
Но тут из-за двери доносится голос, который мгновенно успокаивает меня.
– Это я.
Облегченно вздохнув, я пересекаю квартиру и открываю дверь. Айзек стоит на пороге, его мокрые волосы прилипли ко лбу, он прижимается плечом к косяку и смотрит на меня. Я одета не так, чтобы произвести впечатление: облегающая розовая майка и мешковатые белые спортивные штаны, волосы заплетены в косу, перекинутую через плечо. Его глаза останавливаются на косе, в его взгляде мелькает что-то темное и собственническое, как будто он уже представляет, как обхватывает ее пальцами, сильно дергает и использует как своего рода причудливую петлю.
Затем он переключает свое внимание на коробку с коржом для пирога, прижатую к моей груди.
– Хороший выбор.
Мои губы растягиваются в улыбке, когда я отступаю в сторону, позволяя ему войти.
– Я не знала, придешь ли ты.
– Я сказал, что приду, ― говорит он, переступая порог и стряхивая капли дождя с волос.
– Твой ответ был неопределенным.
– Правда? ― Он фыркает, пряча руки в карманы своих влажных синих джинсов. ― Думаю, в следующий раз я отправлю тебе миллиард эмодзи.
Я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему лицом.
Какое-то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, и меня захлестывает волна уязвимости. Айзек стоит в моей квартире, ожидая, пока я приготовлю ему ужин, и это кажется… интимным. Даже более интимным, чем те компрометирующие позы, которые мы разделили две ночи назад, что кажется нелогичным. И все же с каждым взглядом, каждым прикосновением и каждым разделенным моментом эмоциональная связь между нами становится все глубже и глубже, и я не могу понять ее до конца.
Нервная энергия переполняет меня, заставляя мои слова звучать неуверенно.
– Эм… ты говорил, что скучаешь по куриному пирогу.
Он слегка хмурится, бросая взгляд на коробку с коржом, зажатую у меня подмышкой.
– Ты помнишь об этом?
Кивок.
– Сара готовила его для тебя.
При звуке ее имени он заметно напрягается и сглатывает.
Он не отвечает.
– В общем, я подумала, что мы могли бы поговорить. Ну, знаешь… пообщаться. ― Прикусив губу, я прохожу мимо него на кухню, заставленную шкафами. ― В одежде?
– Не понимаю вопроса.
Я ухмыляюсь, доставая ингредиенты из упаковок.
– Ты быстро добрался, ― говорю я. ― Я помешала твоему преследованию?
– Я был неподалеку. ― Айзек бросает взгляд на кухонный высокий стул, как будто если он сядет, это как-то усугубит момент. Придаст нашим отношениям новый вес, другой смысл. Спустя мгновение он садится, упираясь локтями в столешницу.
– Как прошло свидание?
Отводя глаза, я качаю головой и достаю нож для разделки.
– Я же говорила, что моя встреча с Джаспером ― это не свидание.
– Ты надела платье?
– Нет. Толстовка и джинсы.
– Волосы распустила?
Я удивленно смотрю на него и кладу стебель сельдерея на разделочную доску.
– Да.
– Он покойник.
У меня вырывается смешок.
– Поверь мне, я не заинтересована в возобновлении отношений. Это был чисто деловой разговор. Платонические отношения.
Он следит за тем, как нож нарезает овощи.
– Так в чем же был смысл?
– Завершение, я думаю. И он хочет, чтобы я вернулась в модельный бизнес. ― Я разворачиваю пачку масла. ― Я подумываю об этом.
Айзек складывает руки под подбородком, наблюдая за тем, как я порхаю по кухне.
– Почему?
– Не знаю. Некоторые аспекты индустрии казались удушающими и пустыми ― люди, отдающие приказы, отрепетированные позы и улыбки, ― но бывали моменты, когда я чувствовала себя частью чего-то большего. Я не был невидимкой. Люди видели меня, понимаешь?
Его брови сходятся на переносице.
– И этого достаточно, чтобы ты захотела вернуться?
– Не совсем, ― признаю я, прижимаясь к столу. ― Скорее… Я не хочу провести остаток жизни, гадая о том, как бы все повернулось, если бы я продолжила занималась этим. Что, если я смогу сделать это на своих условиях? ― Я пожимаю плечами, отводя взгляд. ― В пятницу состоится большой подиумный показ. Джаспер потянул за ниточки, чтобы я приняла в нем участие. Думаю, я хочу попробовать, а потом решить, подходит ли мне этот путь.
Его выражение лица мрачнеет.
– Ты хочешь отправиться в путешествие по дорогам памяти со своим бывшим?
Нахмурившись, я качаю головой.
– Нет, это не так. Он не будет представлять меня в профессиональном плане. И в личном плане между нами все кончено. Он с Эллисон, а я с… ― Мои слова обрываются на полуслове. Я моргаю и прочищаю горло. ― Шоу пройдет здесь. Оно будет идти только один день. И, возможно, я просто хочу доказать себе, что больше не собираюсь убегать.
– А как же жуки?
– Жуки? ― Я морщу нос.
– Да. Эверли, которую я знаю, ― ученый. Она мечтает об открытии новых видов жуков и бабочек, а не о модных тенденциях.
Я делаю паузу, обдумывая это заявление.
Это то, чего я хочу.
Но это кажется далеким воспоминанием, омраченным беспомощностью, которую я испытала в плену. В этом жестоком, темном месте, охваченная отчаянием, я жаждала свободы, чтобы исследовать, делать открытия, которые имели бы значение. Я хотела помогать людям, нести свет в мир любым доступным мне способом.
Сейчас, когда я стою здесь, груз моих несбывшихся мечтаний ощущается тяжелее, чем когда-либо. Еще одно печальное напоминание о том, кем я была раньше.
– Я действительно этого хочу, ― говорю я, восстанавливая дыхание и возвращаясь к нарезке овощей. ― Я хочу помогать людям, менять жизни. Но это выходит за рамки энтомологии. Я хочу быть голосом тех, кто не может говорить за себя. Я просто не уверена, что уже не слишком поздно для этого.
Я понимаю, что ищу совета у человека, который так же потерян, как и я.
Но Айзек, кажется, смягчается. Он изучает меня с другой стороны стола, медленно снимая с себя промокшую кожаную куртку и опуская ее на соседний табурет.
– Ты молода. Еще ничего не поздно.
Мои губы подергиваются, я продолжаю работу.
– Я думала о психологии.
– Ты любишь поговорить.
Еще одна сдержанная усмешка.
– В этом-то и дело. Я два года выступала в роли импровизированного психотерапевта, пытаясь помочь тем людям, у которых не было ни единого шанса. Обсуждала с ними их страхи, выслушивала их сожаления. Пыталась дать им хоть что-то, за что можно было бы ухватиться в месте, где не было никакой надежды. ― Я запинаюсь, нарезая морковку, чувствуя крепкую хватку тех воспоминаний и ледяной холод призраков, оставшихся позади. ― Я не смогла спасти никого из них. Ни одного.
Взгляд Айзека нехарактерно спокойный, почти нежный.
– Может быть, дело не в том, чтобы говорить или слушать, а в том, чтобы находить ответы.
Я делаю паузу, обдумывая его слова.
– Находить ответы?
– Криминалистика. ― Он облокачивается на стойку, внимательно наблюдая за мной. ― Подумай об этом. Ты любопытна, наблюдательна ― всегда копаешь глубже. Ты все равно будешь помогать людям без голоса, только иначе. Ты будешь помогать тем, кого они оставляют позади.
Идея поселяется в моей груди удивительно естественно, как будто она ждала этого момента, чтобы появиться. Не просто изучать, а раскрывать правду.
Находить справедливость.
Я думаю обо всех жертвах, которые приходили и уходили, а их истории оставались незаконченными. Я представляю себе матерей, дочерей, мужей, которые ждут, когда их любимые вернутся домой. Мои глаза застилают слезы, а внутри меня расцветает тихая решимость.
Криминалистика.
Да… может быть, я смогу этим заняться.
Когда-нибудь.
Я киваю, делаю глубокий вдох и кладу нож на стол. Но прежде чем я успеваю ответить, Айзек встает со стула, огибает столешницу, подходит ко мне, обхватывает меня руками за талию и притягивает к себе.
Расслабившись, я смотрю на него, мое тело реагирует на жар в его глазах и силу его объятий.
– Сначала ужин, ― бормочу я, мои пальцы скользят по его груди и обхватывают плечи.
– М-м-м. У меня на уме другое меню. ― Он наклоняется и проводит губами по моему уху. ― Думаю о тебе в криминалистической лаборатории, в коротком халатике, с собранными волосами … Чертовски сексуально.
– Там были бы трупы.
Он приподнимает меня за бедра, обвивая мои ноги вокруг талии.
– По крайней мере, они не стали бы мешать.
– Романтично. ― Я целую его, прикусывая нижнюю губу, пока он не издает стон. ― Я принесу скальпель, а ты ― цветы.
– Я думал, это будут сигареты и чай с пузырьками. ― Он ухмыляется сквозь очередной поцелуй.
Айзек несет меня в спальню и бросает на незастеленную кровать. Матрас прогибается под моим весом, когда его тело накрывает мое, я выгибаюсь навстречу к нему. Это привычное безумие ― мы срываем одежду, тянем друг друга за волосы, сжимаем конечности ― ногти, зубы, стоны. Мои колени раздвигаются, поднимаются вверх, когда он обхватывает меня обеими руками и врывается внутрь.
Я выгибаюсь, разрываюсь на части.
Все начинается с настойчивых, жестких толчков и нетерпеливых криков. Я почти не сомневаюсь, что он сорвет наволочку и привяжет мои запястья к столбикам кровати и будет доводить до исступления, пока у меня не начнет двоиться в глазах и я не начну молить о пощаде. Но вместо этого он обвивает мои ноги вокруг своей талии и опускается на меня, наши тела оказываются вровень. Он нежно гладит меня по щеке.
Я нахожу его глаза.
Мы замираем.
Между нами возникает новое чувство, его движения замедляются. Он хмурится, и я не могу понять, о чем это говорит. Мое дыхание сбивается на всхлипывание. Я поднимаю руки, запускаю пальцы в его спутанные, медленно высыхающие волосы, но не сжимаю, не тяну.
Я наслаждаюсь.
Мягкими волосами, нежным взглядом.
Близость окутывает нас, и я чувствую все ― больше, чем его тело, прижатое к моему, гладкое и твердое. Больше, чем темное желание, за которым мы привыкли гнаться. Это что-то проникает мне под кожу и обвивается вокруг ребер, проникая когтями в поврежденные камеры моего сердца и крепко сжимая его. В его глазах светится нежность, которую я редко вижу, словно он держит в руках что-то хрупкое и не знает, сможет ли это сохранить.
Не уверен, что умеет это делать.
Айзек двигается медленнее, глубже, и это похоже на невысказанное обещание, которое ни один из нас не знает, как озвучить. Мой пульс бьется в такт заданному им ритму, ― размеренный темп, оставляющий место для дыхания. Позволяющий чувствовать. Я прижимаю его лоб к своему, закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в эту неожиданную перемену.
Мы словно счищаем с себя все слои брони и мусора, которыми мы себя окружили, и каждый поцелуй становится тихим признанием. Прикосновение его руки к моему подбородку говорит то, чего никогда не смогли бы выразить слова. И когда оргазм достигает пика, я обхватываю его затылок и, притянув его лицо к изгибу моей шеи, вскрикиваю. Айзек вонзается в меня сильнее, темп ускоряется, пока он не находит свою разрядку, изливаясь в меня с низким стоном.
Наши тела расслабляются, опустошенные и измотанные. Улыбка появляется на моих губах, теплое медовое чувство разливается по всему телу, когда я наматываю прядь его волос на палец. Я жду, когда он притянет меня в свои объятия, чтобы продлить эту тихую близость, которая все еще витает в воздухе.
Но он отодвигается, увеличивая расстояние между нами. Тепло исчезает, сменяясь знакомым холодом. Его взгляд устремлен куда-то вдаль, челюсть сжата, выражение лица непроницаемо.
Я жду, перебирая пальцами его волосы, надеясь, что он посмотрит на меня, скажет что-нибудь, чтобы нарушить сгущающуюся тишину. Но он этого не делает. Выражение его лица становится жестким, его стены возвращаются на место, и я чувствую, как он отдаляется, хотя физически он рядом со мной.
– Эй, ― бормочу я, придвигаясь ближе. ― Поговори со мной.
Он смотрит в потолок, затем поднимается с кровати и ищет свою одежду.
– Ты все еще готовишь ужин?
Я сглатываю.
– Айзек…
– Или мы можем пойти на второй раунд. У меня в машине есть наручники.
Я сажусь, натягиваю на себя простынь и смотрю, как он надевает джинсы и застегивает их. Я потираю губы друг о друга, вспоминая один из наших прошлых разговоров. Когда он рассказал мне о своей семье. О своем ужасном воспитании.
Куриный пирог в горшочке.
У Айзека никогда никого не было, у него не было ни защиты, ни поддержки. Он всегда был в режиме выживания, боролся в одиночку. Даже сейчас я вижу это в его глазах ― стены, которые он воздвиг, чтобы отгородиться от мира. Чтобы держать все хорошее и чистое на расстоянии вытянутой руки.
Все, что у него было, ― это Сара. И ее отняли у него, оторвали, как конечность от тела, не оставив ничего, кроме фантомной боли. Сколько бы времени ни прошло, утрата не дает покоя, словно часть его тела была жестоко отрезана и так и не зажила.
Каждый день ― напоминание о том, что он не смог спасти, не смог защитить.
– У меня есть кое-что для тебя, ― говорю я тихим голосом, едва слышным сквозь повисшее напряжение.
Он останавливается, его руки замирают на пуговице джинсов. Настороженный взгляд поднимается на меня, как будто он уже готовится к тому, что я могу сказать.
Я резко вдыхаю, нервничая, затем тянусь к ящику прикроватной тумбочки и достаю голубую капельку, которая была со мной с самых мрачных времен. Гитарный медиатор кажется в моей руке легким, как перышко, его поверхность потерта от многолетнего использования. Я хранила его все это время, как реликвию из плена ― крошечный, упрямый символ надежды.
Для нас обоих.
В комнате темно, дождь продолжает барабанить в окно. Я медленно разжимаю руку, открывая маленькое сокровище, спрятанное в моей ладони. Его взгляд останавливается на нем, глаза слегка расширяются, когда он понимает, что я держу.
Его захлестывает волна эмоций ― узнавание, неверие, проблеск чего-то более глубокого, что, кажется, прочертило новые линии на его лице. На мгновение он становится абсолютно беззащитным, и вся тяжесть воспоминаний оседает между нами, как тяжелый туман.
