Текст книги "За миллион или больше (сборник)"

Автор книги: Бретт Холлидей

Соавторы: Питер Чейни,Луи Тома
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

 Глава 11

Тусклый сумеречный свет наполнял комнату. Изабель с Жаном-Люком уже в десятый раз слушали магнитофонную запись сцены из «Сирано». Вторая половина дня проходила уныло. Милорд вылизывал мягкие лапки розовым язычком.

Не то чтобы серьезный голос Жана-Люка, доносившийся из динамика, был неприятен, просто он совсем не подходил к образу Сирано, равно как и Пердикана. Морис закрыл дверь своего, кабинета.

За прошедшие три дня Дюпон ничем не проявил себя. Вероятно, причиной тому послужило распространение его портретов во Франции и пограничных с ней странах. Таково, во всяком случае, было мнение Фушероля. Его отдел буквально затопили присланные сообщения, и теперь все сотрудники занимались их проверкой.-

– Послушайте,—резко заявил комиссар Морису, когда тот сетовал на медлительность расследования дела,– у нас все происходит по-другому, чем в ваших криминальных романах. В профессии полицейского прежде всего требуется терпение.

Недавняя трагикомическая история не обескуражила его,

– Идиотская выходка безумца, играющего с огнем,– сказал он.

Морис не совсем разделял такое мнение, Конечно, Дюпон был сумасшедшим, но разве, несмотря на это, он не проявлял постоянно удивительную осмотрительность и логику?

«Дюпон был из тех ненормальных, которые на первый взгляд кажутся вполне полноценными людьми»,– писал Даниель.

«Кровавым безумием» называли Дюпона газеты, до сих пор помещавшие на первых страницах статьи о Морэ.

Фушероль больше не считал нужным держать в тайне ранее замалчивавшиеся обстоятельства. Теперь общественность знала обо всем. Рукопись Даниеля появилась в печати, некий психиатр объявил убийцу шизофреником, а еженедельники опубликовали интервью из «Криминалистики». Морис Латель, «критик и выдающийся автор криминальных романов, верный друг жертвы», тоже не был забыт. В архивах отыскали старые фото, запечатлевшие его с Даниелем на приемах или вечеринках.

Благодаря этому Морис попал в центр всеобщего внимания. Фонтевро торопил его, просив поскорее закончить очередной роман, дабы получить прибыль от бесплатной рекламы. Со всех сторон к Морису сыпались заказы на статьи, однако он не очень интересовался работой, его мысли постоянно отвлекались. Сидя за письменным столом, он начинал думать о Даниеле, Кулонже, Дюпоне, Фушероле, а чаще всего о Валери.

Теперь они виделись каждый день. Якобы для ее охраны он встречал девушку после работы в шесть часов и шел с ней ужинать. Казалось, ресторан он выбирал случайно, но на самом деле выбор этот тщательно обдумывался. Затем они шли к Валери домой и некоторое время проводили вместе. Его визиты изо дня в день удлинялась. Например, накануне он несколько часов молча наблюдал, как она рисовала. Они все больше сближались друг с другом. Морис безумно радовался тому, что Валери, пo ее словам, не любила Даниеля.

– Да, мой друг,—заявил он Милорду,—таковы наши дела.

Кот, прыгнув на свое любимое кресло, обосновался там и теперь внимательно прислушивался к словам хозяина. Зазвонил телефон.

–  Алло, Латель?

–  Да.

– Это Фушероль. Вы мне нужны. У вас найдется сейчас время?

– Да.

– Не смогли бы вы подъехать к полицейскому участку в Бьевр?

– Охотно. Вы уже там?

– Нет, только выезжаю.

– Есть что-то новое?

– Вы все узнаете на месте.

Комиссар положил трубку. Морис страшно разволновался. Вероятно, опять произошло непредвиденное. До шести часов осталось не так много времени на свидание с Валери он сегодня не успеет. Морис позвонил ей на работу и все объяснил. Через несколько минут он уже ехал в машине. Из-за того, что небо сплошь заволакивали тучи, сумерки наступили раньше обычного.

Круглая лампа молочного стекла, похожая на белый леденец, приклеенный к потолку,, освещала мрачное помещение участка. Трехцветный плакат на стене призывал французскую молодежь овладевать Военными специальностями.

Лейтенант полиции .предложил посетителям два неудобных стула, а сам, наполненный сознанием собственной значимости, уселся за письменный стол.

– Здесь у меня результаты нашего расследования,– заявил он, хлопнув ладонью по папке.– Можете распоряжаться ими.

Фушероль прибыл сюда незадолго до Мориса и еще не успел ознакомиться с документами. Недовольно скривившись, он сказал офицеру:

– Сперва сами сделайте краткий обзор.

– Расследование проводилось до июля прошлого года. Конкретнее, до двенадцатого числа.

Точность оказалась неотъемлемым свойством лейтенанта, который перед беседой наверняка внимательно изучил бумаги.

Пятнадцать месяцев назад в воскресенье после обеда в Бьевре случилось происшествие, взволновавшее весь округ. Некий Давид Шнеберг был убит на своей вилле. Шестидесятивосьмилетний старик владел кожевенным предприятием на площади Оперы в Париже. После смерти жены он жил один.

Девушка-служанка нашла его труп в понедельник утром.-

– Разве она жила не на вилле?

– Да нет, на вилле. Но по воскресеньям она всегда уезжала к родственникам в Сен-Уан. Алиби в порядке.

– Время преступления?

– По мнению судебного врача – воскресенье, между четырнадцатью и восемнадцатью часами.

– Орудие убийства?

– Череп пробит тупым предметом.

– Каким именно?

– Его не обнаружили.

– Мотив?

– Неизвестен.

Вопросы Фушероля были коротки и немногочисленны. Они касались только существа дела. Морис увидел комиссара в совершенно новом свете.

«Зачем, собственно говоря, он попросил меня сюда приехать?» – думал Морис. Оба случая, казалось, не имели ничего общего.

Так ничего и не сообразив, он вынужден был ограничиться ролью слушателя.

– Что-нибудь украли? – спросил Фушероль.

– Это не было установлено. Давид Шнеберг сам вел свои дела. Каждое утро он уезжал в Париж, а вечером возвращался в Бьевр. Если он и хранил дома крупные суммы или ценные вещи, то об этом никто не знает.

– Друзья, знакомые у него были?

– Увы, нет, он жил очень замкнуто.

– Любовницы?

– Тоже нет. После смерти жены он стал предпочитать выпивку.

– Подозреваемые?

– Свидетель заметил поблизости неизвестного за рулем «ягуара». Опознать его не удалось.– Полицейский развел руками, выражая свое сожаление.– Преступление до сих пор не раскрыто.

Фушероль иронически посмотрел на Мориса.

– Идеальное убийство или случайное стечение обстоятельств, благоприятных для преступника? Что это: особо выдающееся злодейство, или ему просто повезло? Подходящий случай для возобновления спора между Дюпоном и Морэ.

Морис промолчал. Лейтенант вежливо улыбнулся.

– Хорошо,– буркнул Фушероль.– Давайте перейдем к вашему свидетелю.

– Маноло Санчес, тридцати семи лет, испанский подданный, по профессии каменщик, проживает в Бьевре,– читал лейтенант протокол.– Женат, отец четверых детей, репутация хорошая. Здесь записаны показания, которые он дал в день, когда было открыто преступление.

Комиссар бегло посмотрел бумагу, отпечатанную на машинке, и протянул ее Морису.

– Ознакомьтесь.

Показания Маноло Санчеса, сформулированные участковым полицейским, выглядели сухими и безличными.

«В воскресенье 12 июля во второй половине дня я вскапывал свой огород, находящийся на улице Ферье. В 16 часов, закончив . работу, я сел на мотоцикл. Мне требовался бензин, и я поехал к заправочной станции Шелл на улице Сакле. Там была очередь, первым у колонки стоял красный „ягуар".

Я очень интересуюсь спортивными машинами, а этой марки еще не видел. От нечего делать я начал ее осматривать. Автомобиль был парижский, поскольку номер кончался цифрами 75: весь я не запомнил. За рулем сидел мужчина, пассажиров не было.

Залив бак, я пошёл в кафе. Находился там около получаса, не больше, Затем поехал домой. Двигаясь мимо дома Давида Шнеберга, я опять увидел „ягуар". Он стоял рядом с воротами сада, совершенно пустой.

Хотя на заправочной станции я хорошо разглядел водителя, но не смогу его описать. По фотографии узнаю определенно».

 – Ну и что, узнал? – спросил Морис.

Полицейский кивнул.

– Да, вчера в газете. Санчес в коридоре. Позвать его?

– Да, немедленно,– ответил Фушероль и поднялся.

Полицейский подошел к двери и крикнул:

– Маноло Санчес!

В комнате появился темноволосый мужчина маленького роста с мохнатыми бровями и обветренным лицом. На нем была тесная праздничная одежда.

– Санчес,– произнес лейтенант,– расскажите, пожалуйста, комиссару то, что уже успели рассказать мне.

Испанец с серьезным видом развернул газету, которую держал в руках, положил ее на стол и проговорил с сильным испанским акцентом:

–За рулем «ягуара» сидел вот он!

Толстым опухшим пальцем Санчес ткнул в портрет Даниеля Морэ.

 Глава 12

Если бы флаг на плакате начал вдруг развеваться по ветру, Морис изумился бы не больше.

– Да, это был он. могу поклясться! —повторил Санчес.

Испанца поблагодарили, и он удалился, преисполненный чувства собственного достоинства и вполне уверенный в своем утверждении.

Комиссар закурил сигарету.

– Ну, Морис Латель, как вы это объясните?

Морис же вообще ничего не мог объяснить. Его мозг просто не работал. Не появись в газетах сообщений о смерти Даниеля, каменщик, вероятно, никогда бы не увидел его портрета. Таким образом, убийство Морэ дало возможность выявить его связь с другим преступлением годичной давности,

– Может, потому ваш друг и писал криминальные романы,–  предположил полицейский.

– Нелепость! – возразил Морис.–  Разве Санчес не мог ошибиться? По-моему, тут произошла путаница.

– Речь идет не только о водителе,– заметил Фушероль,– но и о самой машине.

– Вот именно. Морэ ездил на «триумфе».

– «Триумф» он приобрел за пять месяцев до кончины.– Комиссар заговорил своим обычным тоном.– Неужели вы не помните, какой автомобиль у него был прежде?

Морис подумал и ответил:

– Да, действительно «ягуар».

–  А какого цвета?

–  Красного.

– Ну вот! А красных «ягуаров» не так много.

Цвет, марки машины и личность водителя больше не вызывали сомнений.

Кроме того, «ягуар» стоял рядом с виллой Шнеберга примерно в семнадцать часов,– добавил полицейский. Потом заглянул для уточнения в протокол и продолжил: – Давида Шнеберга убили между четырнадцатью и восемнадцатью часами. Удивительно, не правда ли?

Морис почувствовал себя в мире Кафки. В обвиняемого неожиданно превратился не Дюпон, а его жертва.

– Но ведь Морэ тоже был. убит,– пробормотал Морис.

– Через пятнадцать месяцев после того, как он прикончил Шнеберга.

– Все это еще не доказывает вину Морэ.

– Согласен. Пока приходится ограничиваться предположениями. Но их следует тщательно проверить.

– Разве оба случая как-то связаны?

– Неужели участия Морэ в том и другом вам не достаточно?

Даже абсурд имеет свою логику, Мориса, однако, она не удовлетворила. Бросающийся в глаза «ягуар» сперва стоит на заправочной станции, затем перед домом, где произошло убийство... Нет, тут и не пахло хорошо продуманным преступлением.

– Это все равно, что написать на дощечке «я убийца» и расхаживать по улицам, повесив ее на грудь,– сказал Морис.

– Речь может идти и о неумышленном убийстве,– возразил полицейский.– Предположим, Морэ находился в состоянии аффекта.

Фушероль согласился с ним:

– Да, сначала у него могло не быть злого умысла, а значит, и причин оставаться незаметным. Затем они повздорили, и случилось самое худшее.

– Для ссоры тоже должна быть причина,– заметил Морис.– Но какая?

– К сожалению, теперь Морэ уже ничего не расскажет. Как, впрочем, и Шнеберг,– вздохнул Фушероль. ,

– Остается только Дюпон,– промолвил Морио.

– О нем мы позаботимся, не волнуйтесь.

– По крайней мере, мы знаем его мотив.

– Верно,– кивнул комиссар,– из рукописи вашего друга...

Он взял со стола свой портфель и вынул из него две фотокопии.

– Вот эта –  вам, как обещал.

Морис с благодарностью принял ее. Фушероль открыл свой экземпляр на загнутой странице и продолжил:

– Тут есть одноместо,  о котором мне хотелось  с вами поговорить. Во время дискуссии  между Морэ и Дюпоном последний приводит возможные мотивы убийства. Слушайте, я прочту:

«Оноре Дюпон, задумчива смотревший на кучевые облака, повернулся к нему. На его губах играла загадочная улыбка.

– Всякий человек имеет хотя бы одного смертельного врага, даже если не знает об этом.

– Я – нет.

– Даже если не знает об этом,– повторил с ударением Дюпон.– Может, я и есть ваш смертельный недруг. Я могу вам завидовать или ревновать вас».

Фушероль сделал паузу и, откашлявшись, заговорил снова:

– Предположим, существует некая женщина, связанная обоими убийствами; женщина, которая подействовала как детонатор,– вполне вероятно, что Морэ ничего не подозревав...

Комиссар опять процитировал слова Дюпона:

«Однако у кого-нибудь может быть скрытая причина, о которой никто не подозревает».

Морис пожал плечами.

– Не стоит придавать слишком большое значение болтовне сумасшедшего.

– Еще неизвестно, на что он намекал,– сказал комиссар.—Женщина, о которой идет речь, могла не знать, что была причиной двух убийств.

– Но вы же не думали всерьез о Валери Жубелин?—спросил Морис.– Она познакомилась с Морэ всего за три месяца до его убийства. Об этом тоже упоминается в рукописи.

– Да, и она не была замужем ни за Дюпоном, ни за кем-нибудь еще,—подтвердил комиссар с насмешливой улыбкой.– Не беспокойтесь об этой молодой даме, не о ней мы говорим. В то время в жизни Морэ существовала другая пассия.

 У Мориса упал камень с сердца.

Лейтенант, не знавший, о ком они говорят, кивнул с важным видом. А Фушероль начал решительно продвигаться к своей цели. Он не верил, что друг Лателя не посвящал его в свои любовные дела.

– Если он действительно был таким скрытным,– бормотал Фушероль,– то положение убийцы заметно облегчается.

– Я бы охотно помог вам, если бы хоть что-то слышал,– твердил Морис.

– Тогда ответьте мне честно.

– Я иначе и не могу.

– Поскольку у нас нет имен,—вздыхая, проговорил комиссар,– мы вынуждены опираться на косвенные улики. Мы обнаружили одно письмо у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик стола.– Он развернул розовые листы.– Послание датировано седьмым июля – за пять дней до убийства Шнеберга. Взгляните, вам не знаком почерк?

Это было письмо женщины. Две страницы содержали восторженные любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера связи корреспондентки с Морэ. Она называла себя «твоя Изольда», а возлюбленного —«мой Тристан».

– Ну? – спросил Фушероль.

– Не имею никакого понятия.

Фушероль не смог удержаться от досадливого жеста.

– Сожалею, что затруднил вас просьбой приехать сюда,– сказал он.

Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и с облегчением последовал ему.

– Если я вам больше не нужен...

Морис пожал толстую руку комиссара, затем удостоился по-военному крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он буквально подбежал к машине, включил фары и поехал. А когда дома Бьевра остались позади, ему неожиданно сделалось так плохо, что он притормозил у тротуара. Опустив голову на рулевое колесо, Морис закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелее.

Он и сам не понимал, как удалось ему солгать и скрыть .свое волнение, как он справился с собой и остался внешне спокойным, чувствуя, что весь мир рушится и разваливается на куски. Почему рука его не задрожала, когда он читал письмо и каждое слово принимал точно удар кинжалом в сердце? Угловатый, ещё детский почерк с сильным нажимом...

«Изабель! Моя малышка, как ты могла это сделать?!.»

Глаза защипало. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниель, с таким радушием принимаемый в его доме, Даниель, которому он верил, как самому себе, этот Даниель воспользовался наивностью глупой молоденькой девушки.

Да, наивностью глупой молоденькой девушки!

Теперь гнев вытеснил печаль из его растревоженного сердца.

– Ну, подлец! Ну, подлая свинья!

Морис включил мотор и помчался. Он несся, как безумный. Ему словно доставляло удовольствие на каждом повороте рисковать жизнью. В Мендон-ла-Форэ пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрее и быстрее летел он домой, будто опьяненный скоростью. -Но уличное движение становилось все интенсивнее. После Севрского моста, уже в черте города, ему пришлось волей-неволей сбросить газ. Поскольку гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в кипящей кастрюле. Морис проскочил на красный свет и даже не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Но вот, наконец, –  улица Кошуа.

Он бегом припустился через сад и, перепрыгивая через ступеньки, влетел по лестнице.

– Изабель!

Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жана-Люка не было.

– Скажи мне, что это неправда!

– Что, папа?

Она посмотрела на него невинным голубым взором. Он помедлил, но затем перед его глазами опять возникло письмо.

– Ты и Даниель... «Мой Тристан», «твоя Изольда»...

Испуг на ее лице доказал, что он не ошибся.

– Ты была его любовницей!

Изабель встала и, хотя вся залилась краской, глаз не опустила.

– В результате я с ним порвала.

– Как же ты дошла до такого? В твоем возрасте! Тебе не было стыдно?

– Мне девятнадцать лет,– возразила она агрессивным тоном.

– Тогда тебе не исполнилось и восемнадцати. Он годился тебе в отцы.– Чудовищность их связи потрясла Мориса,—Зачем ты это сделала? Зачем?

–  Все уже кончилось,– повторила она, отворачиваясь.– Давным-давно.

– Как только он познакомился а Валери?

– Да.

– Значит, вы могли обмениваться с ней опытом.

Говоря это, Морис почувствовал горький привкус во рту. Он понял, что зашел слишком далеко, но. ему не хватало сил владеть собой. Он так высоко ценил свою дочь. Она была для него воплощением чистоты. Тем сильнее стала горечь разочарования. Он схватил Изабель за плечи.

– Я должен знать все,– потребовал он.– Все...– Морис не видел, как на глазах ее выступили слезы: он не хотел смотреть на Изабель,– Сколько времени это продолжалось?

– Пять месяцев.

– Он обещал на тебе жениться?

– Нет.

– И ты все же.., свою.., свою..,–  Он не находил слов.– Ты вела себя, как... как...

– Как дура, – закончила Изабель бесцветным голосом.—Да, как дура.

– Значит, ты его сильно любила?

– Да, тогда мне так казалось. Но потом я поняла, что все было только пустыми посулами.

–  Какими посулами?– Морис так сильно сдавил ее руки, что она застонала.– Ты же говорила, что он не обещал на тебе жениться, Что же тогда?.

– Ах, папа...

–  Отвечай! – Он безжалостно усилил нажим на ее запястья.– Отвечай, черт возьми!

Она резко высвободила руки. И точно обвиняемая, у, которой страх перед судьей пробудил силы к сопротивлению, воскликнула;

– Если тебе так хочется знать, то он обещал мне роль Мерилен в «Большом ударе»!

– И из-за какой-то... паршивой роли ты с ним спала?

Изабель почувствовала, что сказала лишнее, и запротестовала!

– Нет, совсем не потому. .

Однако ее лепет не смягчил впечатления от необдуманных слов.

– Выходит, ты, как и многие другие,– маленькая потаскуха, не более!

Он неожиданно замолчал, и влепил ей пощечину. С раскрытым ртом и вытаращенными глазами Изабель застыла перед ним. От удара ей сделалось скорее стыдно, чем больно. Ее еще ни разу не били.

– Папа!

Она заплакала и выбежала из комнаты. Морис услышал, как хлопнула дверь, и простонал, точно пьяный:

 – Потаскуха! Потаскуха!

Милорд осторожно высунул голову из-под комода, куда забился при ссоре. Потом, как обычно, проследовал за своим хозяином в кабинет, где и улегся в углу на ковре. Морис же взволнованно забегал по комнате. Человек умер, а Неприкрашенная правда брызжет, точно жидкая грязь, из его гроба и пачкает все, находящееся поблизости. Лучший друг оказался бесхарактерным подлецом, а eго собственная дочь... Может, после Даниеля она с кем-нибудь еще... Например, с Жаном-Люком?

Эта мысль была Морису невыносима.

– Ты единственная верная душа, Милорд.

Кот замурлыкал и, приблизившись, стал тереться о ноги хозяина. Морис уселся в кресло и поднял животное на колени. Он гладил его мягкую шерстку, и приятное тепло, излучаемое маленьким существом, передавалось ему, пока возбуждение постепенно не улеглось. На смену чувству слепого гнева к нему возвратилась способность рассуждать. Он вспомнил о мадам Морэ и спросил себя, не похожи ли они с этой эгоистичной дамой, не пожелавшей разрешить сыну жить  собственной жизнью? Правильно ли до сих пор считать Изабель ребенком? Может, ей Пришло время становиться женщиной, вместо того чтобы жить плохой дочерью? Разве не утешить ее нужно было? А ведь он вел себя подобно ревнивому любовнику.

 «Я ревнивый? Вот это здорово!» Раздираемый противоречивыми чувствами, Морис неподвижно застыл в кресле. Наконец Милорд вывел его из задумчивости дружеским ударом лапы. Сколько сейчас времени? О Валери он вообще позабыл.

Морис встал, правую ногу свела судорога. Он сделал несколько осторожных шагов, чтобы размять застывшие члены. Потом поискал в карманах сигареты, вынул фотокопию рукописи Даниеля и положил ее на стол. Только теперь он заметил письма, пришедшие с вечерней почтой. Морис замер.

На одном конверте имя и адрес были написаны большими красными печатными буквами. Дрожащими руками Морис вскрыл его. Оттуда выпал лист бумаги. Почерк был такой же, как и в предыдущих анонимных посланиях,– те же чернила, такой же лаконичный стиль:

«Изабель должна поплатиться».

Почему Изабель? Из-за того, что она была любовницей Даниеля? Значит, ей что-то известно об убийстве в Бьевре?

– Изабель должна поплатиться,– повторил Морис и испугался звука собственного голоса. Ужас охватил его и вытеснил прочь заботы и гнев.

– Изабель, моя малышка!

Он бросился в ее комнату, но она была пуста. Пуста, как и вся квартира, в которой он напрасно выкрикивал ее имя.

Это он виноват в том, что Изабель убежала в ночь, где некий безумец собирался убить ее.