Текст книги "Город пробужденный (ЛП)"

Автор книги: Богуслав Суйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

Гасдрубал наконец догадался.

– Святейший! Неужели ты хочешь жертвы из детей?

Жрец выпрямился, и лицо его стало величественным и грозным.

– Именно! Так шепнул мне Тот, чье имя лучше не произносить, верховный Баал, всемогущий Эль! Он требует великой жертвы! Ста детей из первейших родов города!

Отвернувшись от Абибаала, он подмигнул второму суффету. Тот все понял и серьезно склонил голову.

– Тяжкой жертвы требует Молох. Давно уже не приносили такой. Вы призывали народ к подобным жертвам лишь тогда, когда городу грозила величайшая опасность.

– А разве сейчас он не в опасности? Масинисса под стенами, а в городе ропщет народ! Так должно быть, ибо такова воля Молоха! Когда народ увидит, что дети из первейших домов приносятся в жертву, он поймет, что те, кому много дано, многим и жертвуют ради спасения города! Посему говорю вам: никто не отступит! Твоя сестра, Абибаал, отдаст дочь, твой зять, Гасдрубал, – сына.

Он снова подмигнул, и суффет спокойно склонил голову.

– Да будет так, как ты говоришь, святейший. Мы тотчас же объявим об этом герусии, а также нужно будет созвать народ на великое собрание.

– Сперва герусия должна что-то решить насчет войны, – возразил хмурый Абибаал. Он уже понял, что именно его сторонникам, членам пронумидийской партии, будет велено отдать детей в жертву Молоху. Но чего добивается этим жрец? Примет ли он выкуп? И зять Гасдрубала, Седьяфон, должен отдать сына? Что это значит? Неужели городу и впрямь грозит что-то серьезное? Но что? Масинисса? Он бы не стал его злить, забирая в жертву детей его сторонников! За этим что-то кроется!

– Святейшая и пречистая великая жрица бессмертной Танит, Лабиту, желает говорить с достопочтенными суффетами! – торжественно доложил офицер клинабаров.

Сихакар едва сумел скрыть улыбку.

– Знаете что, достопочтенные? Позвольте мне принять великую Лабиту. А вы спешите. Герусия и так ждет уже довольно долго. А Лабиту, хоть и очень мудра и очень набожна, но все же женщина. А когда такая начнет говорить… Ну, мы ведь понимаем друг друга, не так ли? Идите через эту дверь, а я уж объясню почтенной, что она опоздала. Что вы уже уехали. Совещание проходит в храме Эшмуна, так? Ну, туда она не пойдет. Но я ей все объясню.

Должно быть, он прибавил от себя немало, да и радость свою, видимо, скрыл не слишком тщательно, потому что Лабиту вышла из дворца с виду спокойная и с милостивой улыбкой, но, едва опустив занавеси своей лектики, мгновенно преобразилась и принялась теребить золотые кисти своего квефа – покрывала, которым жрицы скрывали волосы.

Через мгновение она отдернула занавесь слева и прошипела:

– Капурас!

Шедший рядом с лектикой вольноотпущенник тотчас приблизился.

– Что прикажешь, госпожа?

– Капурас, тот негодяй слева, сзади, идет не в ногу. Мою лектику трясет так, что я и мыслей собрать не могу!

– Воистину негодяй. Что прикажешь, невеста богини, с ним сделать?

– Ты высечешь его в моем присутствии, да так, чтобы кровь брызнула!

– Будет исполнено, как ты велишь, госпожа!

Лабиту немного успокоилась и уже могла рассуждать здраво. Сихакар торжествует! И даже не допустил ее к суффетам! Так? Что ж, посмотрим! Он там что-то выдумал, чему-то радуется, но все это – ничто перед властью и мощью Танит! Что значат все его обряды перед священной ночью? А значит, нужно объявить священную ночь! Неважно, что еще не время. Богиня может явить свою волю и назначить другой срок. И она явит свою волю, это точно!

Да, но народ верит, что после священной ночи наступает пора благоденствия. А если Масинисса будет побеждать? О, тогда Танит снова явит свою волю и укажет виновных! Но до этого еще есть время. Главное сейчас – чтобы священная ночь была отпразднована так бурно, так торжественно, радостно и страстно, чтобы люди думали только о ней. Это можно устроить. Может, лишь купить пару новых рабынь для гедешотим? Нет, сперва только для иеродул. Потом самых ловких и верных можно будет возвысить.

Она снова отдернула занавесь.

– Капурас!

– Слуга твой слушает, госпожа!

– На невольничий рынок!

– Слушаюсь, госпожа! Но осмелюсь заметить, что уже поздновато. Всех, кто получше, наверняка уже раскупили.

– Кто знает. Часто торговцы приберегают лучший товар напоследок. Вели поворачивать!

– Слуга твой слушает!

Но Капурас, как оказалось, хорошо разбирался в торговле рабами, ибо на рынке и впрямь не было ничего интересного. Люди еще толпились у помостов, на которых продавцы выставляли свой товар, и шли ожесточенные торги; было даже немало женщин и девушек на продажу, но все это были лишь работницы, а не тот изысканный товар, что был нужен Лабиту. Последних двух, кажется, скифянок, судя по их белой коже и светлым волосам, в тот самый миг, когда жрица прибыла на площадь, купил вольноотпущенник Сихакара.

– Опять он меня опередил! – со злостью прошипела Лабиту, и Капурас, должно быть, услышал, потому что вдруг наклонился к лектике и прошептал:

– Госпожа, соблаговоли выслушать ничтожные слова твоего раба!

– Говори.

– Госпожа, я, кажется, догадываюсь, что твоя святость ищет сегодня на рынке. Увы, ничего нет! Но, госпожа, когда нет нового карбункула или цианоса, можно поднять из грязи хоть калаит, очистить его, и он станет прекрасен.

– Как это понимать?

– О, госпожа, когда на рынке нет рабынь, годных в иеродулы, их нужно искать в ином месте. Не в сараях крупных купцов-богачей, ибо те сразу же взвинтят цену, как за девственниц. Но ближе. А вернее, да простит меня невеста богини, – ниже. Здесь, в Малке, есть много заведений, хм, в которых исполняется воля Астарты, хотя имя богини там и не упоминают. Там можно найти порой… ну, не жемчуг, но все же полудрагоценные камни.

– Но у них же острижены волосы!

– Что за беда, госпожа, что за беда? Квеф все скроет. – Он понизил голос. – А если хорошо поискать, можно найти такую, что за освобождение и возвышение будет очень благодарна и усердно отслужит. Гедешот для нее – ведь это большая честь, чем для сборщика пошлин в порту стать суффетом.

– Говори правду, Капурас. У тебя есть кто-то на примете?

– Одна, госпожа! Но если будет на то воля твоя, найду и еще!

– Кто же она?

– О, мудрейшая! Пунийка, обиженная родичем…

– Хорошо. Сегодня до заката она должна быть у меня. Насчет остальных я решу позже. Вели нести лектику в храм.

9

Кериза провела остаток дня в ожидании у дворца Абдмелькарта, но когда богач прибыл, он не захотел даже слушать ее мольбы и велел немедленно убираться. Лишь от слуг она узнала, что, получив вести о нападении Масиниссы на восточное побережье, господин разбил любимую статуэтку, говорят, этрусскую, изрыгал самую грязную брань и, наконец, велел нести себя как можно скорее к суффетам. Похоже, добрых вестей он оттуда не принес. Раз он до сих пор в такой ярости, лучше не попадаться ему на глаза в такие дни.

– Галера под командой Терона? Он о ней ничего не упоминал. Но на Балеарские острова, куда должен был плыть Терон, уже ушла другая галера. Так что вернется он нескоро.

Все это звучало подозрительно и грозно, и Кериза возвращалась домой в отчаянии, почти не замечая, что творится в городе, не чувствуя возбуждения уличного шума, не реагируя даже на приставания пьяных, которых было больше, чем когда-либо.

Из оцепенения ее не вывело даже то, что сквозь щель в занавеси на окне их кухни пробивался свет и что за столом сидела Стратоника с откровенно радостным лицом. Кериза что-то буркнула в ответ на приветствие и потянулась за ведрами, в которых носила воду. Но ведра были полны.

– Поблагодари Стратонику, она тебя выручила, – буркнул Макасс, не глядя на дочь.

– Не говори так, Макасс, – живо поправила его женщина. – Я просто не могла смотреть на твое одиночество. Для тебя я принесла воду!

– Спасибо тебе. Где ты была, Кериза?

– У достопочтенного Абдмелькарта, – тихо ответила девушка.

Макасс тут же все понял.

– Зря ты туда таскалась и теряла время. О судьбе той галеры еще никто ничего знать не может. Уповай на милость Танит, покровительницы любви, и жди терпеливо.

– Молитвы действеннее, когда подкреплены жертвой, – с нажимом заметила Стратоника.

– Какой? Что я могу принести в дар богине? – нехотя буркнула Кериза.

– Можешь, можешь! Скоро будет священная ночь…

– Скоро? Да ведь она была всего полгода назад.

– Ничего! Твой отец принес эту весть, а он знает.

Макасс нетерпеливо шевельнулся.

– Это все пустяки. Глупости для баб и молокососов. Есть вещи поважнее: герусия и суффеты решили созвать народное собрание. Чтобы умилостивить богов и спасти город, нужно, говорят, принести в жертву Молоху сто детей.

– О, вот это да! – оживленно закивала Стратоника. – Это хорошая мысль! Угодны богам такие жертвы, и всегда после этого сопутствовала удача и везло во всем.

– Неправда! Детей – Молоху? В эту раскаленную печь? Это ужасно! Это чудовищно! Нужно быть бессердечной! Нужно не быть женщиной, чтобы одобрять такое!

– Кериза, осторожнее! – Макасс поставил кубок с вином на стол и произнес сурово, хоть и не поднимая глаз: – Смотри, с кем говоришь! Ибо Стратоника скоро станет хозяйкой этого дома, моей женой. Понимаешь?

Женщина гордо выпрямилась и с торжеством взглянула на Керизу.

– Чтобы ты знала! Ну, теперь я тобой займусь. Кончится это твое шатание по городу, это пренебрежение домашними делами! Кончится! Люди добрые, поглядите! Девке не по нраву жертвы! Да чтоб у тебя отсох твой поганый язык! Теперь на весь дом может обрушиться несчастье! Кабиры все слышат! Разве что жертвой умилостивить!

Она огляделась, словно уже выбирая предмет, достойный принесения в храм, и вдруг, рассмеявшись, указала на Керизу.

– Нужны жертвы! Непременно! Макасс, понимаешь? После ее слов жди беды. Боги мстительны. А девке не нравятся жертвы Молоху? Так пусть она умилостивит богов подобающей жертвой.

– Но что принести в жертву? – с тоской и тревогой спросил Макасс.

– А ее! Раз богохульствовала, пусть и умилостивит! Хе-хе, она с радостью принесет такую жертву! Пусть идет в рощу при храме. Уж она-то знает дорогу!

– Это неправда! – Кериза вспыхнула и взорвалась гневом. – Я… я никогда! Отец знает!

– Да что там отцы знают о дочерях. Женщина порой не уследит, что уж говорить о мужчине. Я-то за тобой присмотрю, это точно, но что было, то было. А ты на меня тут не кричи! Кадмоса своего можешь не ждать. Если он поплыл на Керкину, то ему конец!

– О, Танит, защити! – простонала Кериза, и Стратоника тут же подхватила:

– Верно говоришь. Хоть что-то. Нужна милость богини, нужна ее защита, чтобы спасти этого верзилу! А ты возмущаешься, когда я говорю, какую жертву ты должна принести. Да имей же сердце, девка! Любимого своего спасать не хочешь? И ведь это не что-то дорогое или неприятное! Наоборот, милая, хе-хе, очень даже милая жертва! И достойная. Первейшие дамы и девицы из богатейших домов – все в эту ночь тайком спешат в рощу.

На лестнице заскрипели доски, кто-то тяжело поднимался, останавливаясь; занавесь в дверях поднялась, и на пороге возник какой-то чужой человек в сером плаще.

– Здесь живет Макасс, мастер-каменотес? – спросил он тихо, с почтением.

– Это я! Кто ты и с чем пришел?

– Святейшая Лабиту, великая жрица храма Танит, зовет тебя, Макасс, явиться утром в храм. Она хочет поручить тебе трудную и ответственную работу.

– Я приду, как велено, хотя… хотя у меня столько работы, что и не справлюсь.

– За работу для храма ты получишь щедрое вознаграждение. А также снизойдет на тебя милость богини.

Стратоника дернула за руку колеблющегося мужчину, и тот поспешно ответил:

– Я приду! О да, это честь для меня! Я приду!

Но посланник жрицы не уходил. Он оглядел обеих женщин и слегка склонил голову.

– Святейшая Лабиту слышала также, Макасс, что у тебя есть дочь, Кериза.

– Это я.

– Я так и подумал. Великая жрица хочет говорить с Керизой сегодня же.

– С моей дочерью? Великая жрица Танит! Откуда она ее знает? Что ей от нее нужно? – Макасс был удивлен и даже явно обеспокоен.

Стратоника живо вмешалась:

– Не спрашивай столько, а слушай! Это великая честь для девушки! Сама Лабиту ее зовет! Хо-хо! Иди сейчас же, Кериза, сейчас же!

– Мне велено проводить Керизу в храм, где ждет великая жрица, а также заверить тебя, Макасс, что ее с подобающим уважением проводят домой. Ибо город сегодня возбужден и неспокоен, и легко нарваться на непристойные приставания.

– Ее проводят? – Стратоника уже распоряжалась как хозяйка дома. – Это хорошо. Пусть тогда идет. Возьми плащ, Кериза, ночь может быть прохладной. И помни, веди себя прилично!

– Она умеет себя вести, – заметил Макасс, когда дочь ушла с посланником Лабиту. – Сколько раз бывала в лучших домах. Да и эту жрицу она тоже причесывала… Нет, то была еще прежняя, та, что перебралась в Утику. Может, и эта Лабиту хочет, чтобы Кериза ее причесала? Откуда бы ей еще знать ее имя? И зачем бы она звала ее ночью?

Стратоника вдруг переменила тон. Неожиданно она перешла в наступление.

– А откуда ты знаешь, что это и вправду был посланник из храма? Ты его знаешь? Вот именно! А может, это уловка, чтобы лишь выманить девку из дома? А может, и она в этом замешана, знала, что за ней придет такой вот «посланник»? Что-то она не удивилась и не сопротивлялась! Добродетельная! Ха-ха-ха! И ты в это веришь!

Макасс вздохнул, но ничего не ответил.

На сей раз подозрения будущей мачехи были беспочвенны. Незнакомец и вправду был посланником жрицы, и Кериза под его защитой без приключений дошла до храма, стоявшего в обширных садах у самого подножия крутого холма Бирсы. У входа в сады, закрытые круглый год и отворявшиеся лишь в сумерках, в день перед священной ночью, уже ждал какой-то жрец. Перешепнувшись с провожатым Керизы, он милостиво кивнул ей.

– Иди без страха. Великая жрица, невеста богини, ждет тебя. Я провожу!

Однако он повел ее не к дворцу главной жрицы, а к домикам в глубине садов, где жили жрецы-евнухи, младшие жрицы, а также гедешотим – полуслужанки, полужрицы, бывшие, по сути, высшим разрядом храмовых блудниц.

В одном из этих домиков, тихом и сонном, как и все остальные, блеснул свет, когда жрец отдернул занавесь. Войдя внутрь, Кериза оказалась в уютном, богато убранном атриуме.

Жрицу Лабиту она знала в лицо, поэтому, увидев, как та входит со стороны перистиля, низко поклонилась. Тем более что жрица была в парадном облачении: квеф на голове, пеплос из тончайшего виссона и такой же плащ, расшитый огромными крыльями. В ушах, на шее, на обнаженных руках, даже на пальцах ног – многочисленные, дорогие украшения.

И в парикмахерше она, похоже, не нуждалась, ибо из-под квефа виднелись волосы, искусно уложенные в ровные, мелкие локоны, обрамлявшие лоб и щеки.

Кериза с удивлением смотрела на жрицу, которая прижимала к груди белого голубя и, милостиво поприветствовав девушку, застыла в почти изваянной позе. Крылья, вышитые на плаще, словно сложились, прикрывая бедра и ноги Лабиту.

– Взгляни на меня, Кериза. Я желаю, чтобы твой отец изваял мне машебот по греческим образцам, из иберийского мрамора – у меня есть прекрасный камень – и чтобы он запечатлел меня в этом облачении. Он справится?

– О да, достопочтенная! – уверенно ответила Кериза. – Он много работал с мрамором. И чаще всего по греческим образцам. Египетские уже вышли из моды.

– Я знаю. Я слышала, твой отец не только искусный мастер своего дела, но и человек, имеющий большое влияние на народ.

– И это правда, достопочтенная! – Кериза гордилась славой своего отца. – Лишь мудрец Лестерос пользуется большим уважением.

– Хорошо. Завтра твой отец придет сюда, чтобы обсудить работу. Я поговорю с ним. В такие тяжкие времена, как нынешние, очень многое зависит от мнения людей, влияющих на народ. Что твой отец думает о войне с Масиниссой? Он ведь не принадлежит к сторонникам Нумидии?

– О нет, достопочтенная! Отец… мы все… верим только в собственные силы. Карт Хадашт должен решать сам.

– Под покровительством наших богов! Танит ведь покровительница города. Да, хорошо. А ты, Кериза? Я знаю, что и у тебя много знакомых, что и твой голос много значит в Молуйе, в Малке…

– Кто-то сказал вам обо мне слишком много добрых слов, достопочтенная! Да что я могу?

Лабиту села на изукрашенный клисмос и указала Керизе на табурет рядом с собой.

– Садись. Я хочу поговорить с тобой. Ты слишком скромного мнения о себе. Я знаю больше. Ты знаешь Херсу?

– Знала, достопочтенная! – Кериза покраснела и смутилась. – Но она теперь…

– Она здесь, под моей защитой. Будет гедешот при храме. Ты знаешь, что это значит?

– Знаю, госпожа.

– Хорошо. Служение богине очищает и стирает то, что было. Ты знаешь, что скоро будет объявлена священная ночь?

– Я слышала, госпожа.

– И ты знаешь также, что наш город нуждается в великих жертвах, чтобы вымолить милость богов. Родители отдают своих детей в жертву Молоху, но наша Танит, покровительница любви, требует иных жертв. Ты ведь знаешь?

– Знаю, госпожа, – тихо прошептала Кериза, ужасно смутившись.

– Да, но в этом году священная ночь должна быть иной, чем обычно. Она должна стать великим праздником! Без оглядки на что-либо, без колебаний и страхов. Богиня должна возрадоваться, а мужчины должны понять, что за таких женщин стоит сражаться до смерти.

– О да, достопочтенная. Но… но при чем здесь я…

– Ты, Кериза, пойдешь к своим подругам. Я уже рассылаю жриц, уже идут и жрецы, чтобы убеждать и объяснять, но голос мирян, не связанных с храмом, может значить очень много.

– Я должна уговаривать подруг идти в рощу?

– В священную ночь! Помни, что священная ночь – это самая необходимая жертва для города! Каждая должна исполнить свой долг!

Кериза опустила пылающее лицо, но послушно прошептала:

– Я пойду, госпожа, и буду говорить.

– Богиня услышит твои мольбы и исполнит то, о чем ты мечтаешь. Но, Кериза, одних слов мало. Важнее пример!

– Пример, достопочтенная? Как это? Значит ли это, что я… я тоже должна…

– Идти в священную ночь в рощу! – твердо, решительно закончила Лабиту.

– Но, госпожа, у меня есть жених…

– Который служит на море, который уплыл к Керкине, и ты дрожишь за его судьбу. Я все знаю. И знай, что лишь милость богини может вернуть тебе любимого. Богини, которой нельзя скупиться на жертвы. О, Кериза, я предостерегаю тебя: боги знают не только наши поступки, но и наши мысли! Берегись, как бы бессмертная Танит не разгневалась за такое колебание! Помни о своем любимом!

– Госпожа! Как же я смогу взглянуть ему в глаза, если я…

– С гордостью, Кериза, только с гордостью! Ты под моей защитой, и я направлю твои шаги. В священную ночь ты придешь прямо ко мне. Я рассчитываю, что ты приведешь с собой хотя бы трех подруг. Я дам вам отдельный домик, назначу жреца-хранителя. Только вы должны принести жертву. Заслужить милость богини белым голубем. Всего лишь. Но он должен быть безупречно белым. Иди теперь, Кериза, милая служительница бессмертной Астарты, и с самого утра начинай действовать. Богиня укажет день священной ночи. Можешь теперь идти, Кериза. А завтра пусть придет твой отец.

***

На следующее утро Лабиту позвала к себе Гидденема, сотника гвардии клинабаров. Он был родичем одного из геронтов, Бодмелькарта, и именно во дворце этого богача великая жрица и встречала молодого человека. Никто не знал, почему на приемы к Бодмелькарту жрица всегда ходила, всегда находила время, хотя часто отказывала даже суффетам. Бодмелькарт был разбогатевшим простолюдином и разнообразил свои пиры плясками сирийских вакханок, что, конечно, мало подходило для глаз девственной жрицы Танит; там собиралась вся пронумидийская партия, и разговоры под влиянием вина бывали отвратительно откровенны, а дамы, часто бывавшие там, порой забывали даже о необходимости соблюдать приличия.

На этих пирах всегда бывал и Гидденем, родич жены Бодмелькарта, – юноша рослый, здоровый, несколько избалованный успехом у женщин и прекрасный в своей голубой, отороченной золотом тунике, какую носили клинабары, когда не надевали доспехов. Надменный, циничный покоритель женских сердец.

Лабиту знала закон и ведала, что жрица на ее посту, утратив девственность, будет заживо замурована в подземельях храма. Она сама, принимая новых кандидаток в жрицы, водила их по подземельям и показывала замурованные ниши. Ту, где погибла Саламбо, которую во время восстания наемников изнасиловали, и она, вместо того чтобы после молебнов лишить себя жизни, захотела жить. Ту, где скончалась Аристона, уступившая суффету и думавшая, что это ее спасет. И ту, где замуровали Элиссу, не выдавшую имени своего соучастника.

Осознание этого и натренированная воля помогали скрыть чувство, но не побороть его. Лабиту была влюблена в этого молодого, великолепного воина, который умел лишь пить да рассуждать об охоте, интригах и женщинах. Который был так чудесно мужественен, грубоват, но единственный.

Однажды на пиру она приказала Бодмелькарту усадить Гидденема рядом с собой. Под предлогом, что хочет расспросить молодого воина о настроениях в войске. Но оказавшись рядом с ним, она едва не выдала себя. У нее хватило сил лишь на то, чтобы смотреть и слушать. И следить, чтобы британская рабыня постоянно подливала Гидденему вина, и притом неразбавленного.

Молодой сотник, сперва удивленный такой честью, а затем и недовольный, ибо это сулило скучный вечер, искал утешения в вине и вскоре перестал жалеть о своем высоком месте. Тем более что вина здесь были лучше, а прислуживающие рабыни подобраны по красоте.

Гидденем, хвастливый и словоохотливый, как все молодые люди его склада, поощряемый и направляемый полусловами, сперва говорил о себе: как скучна, хоть и почетна, служба в гвардии клинабаров, и какая же это злая воля кабиров, что ему выпало жить сейчас, когда у Карт Хадашта нет флота! Ах! Он чувствует, что рожден для службы на море! Только на море! Какое это поприще, чтобы проявить свою отвагу, свои способности! И какие приключения!

– Какие женщины! – подсказала Лабиту. Темный румянец на щеках жрицы должен был бы насторожить мужчину. Но он его не заметил, а если бы и заметил, то, верно, не понял бы причины.

А Лабиту впивалась ногтями в ладони. Живое и чрезмерно развитое воображение рисовало ей картины, ставшие для нее пыткой. Эти загорелые, гладкие плечи, что она видит рядом с собой, обнимают какие-то черные, смуглые или белые тела. Эти руки, блуждающие по бедрам и грудям каких-то девок. Эти алые губы…

Гидденем не заметил ни тона ее голоса, ни того, как сжались ее ладони. Он со смехом ответил:

– Разумеется. Это морской обычай, он силен, как закон. Хотя и здесь, в Карт Хадаште, мы не можем жаловаться, наши торговцы свозят все самое интересное со всего света.

– Хотя бы таких, как эта, – Лабиту презрительно указала глазами на прелестную рабыню, стоявшую рядом с кувшином вина. Та была рослой, великолепно сложенной, светловолосой и светлокожей.

– А то! А то! Хотя, прости меня, достопочтенная, но это из-за твоего присутствия на пиру рабыни сегодня одеты так скромно. Когда мы, мужчины, остаемся одни, их туники или столы не слишком плотно скрывают их прекрасные тела.

– Вот как? О, я не хочу, чтобы вы были в убытке. Бодмелькарт, вели, пожалуйста, чтобы эта девка обнажилась! Храбрый Гидденем хочет убедиться, каковы ее формы!

Хозяин дома без колебаний исполнил ее желание, и пир очень быстро приобрел характер оргии. Гидденем с трудом сдерживался, чтобы не вскочить со своего места и, по примеру товарищей, не исчезнуть где-нибудь в глубине дворца с одной из рабынь или даже приглашенных дам, а Лабиту слушала его все более откровенные, доходящие до цинизма признания, смотрела на его нескрываемое возбуждение, ловила взгляды, которые он бросал на других женщин, и мучилась, словно ее сжигали заживо.

На следующий день она купила у Бодмелькарта ту белокожую рабыню, на которую с такой бесстыдной похотью взирал Гидденем, когда та по приказу господина сняла одежды. Она заметила также, что молодая жена Хирама, родича суффета Абибаала, пьяная, как и большинство гостей, позволила своему пеплосу соскользнуть с плеча и, почти до пояса нагая, кокетливо поглядывала на Гидденема. Через пару дней Хирам, к великому своему изумлению, узнал, что назначен наместником суффетов в Утике и должен переехать в этот город.

Теперь Гидденем, впервые призванный жрицей, явился в назначенный час – удивленный, даже слегка встревоженный.

– Ты звала меня, достопочтенная? – спросил он, низко поклонившись. – Я пришел, хотя это было нелегко. Наш Баалханно, доблестный вождь, знающий врагов лишь как пленников, объявил в гвардии боевую готовность и не позволял никому выходить из дворца. Поэтому я и вынужден таскаться в этих железяках, да и, прости, времени у меня очень мало. Лишь когда я шепнул вождю, что Рим непременно узнает об этом и косо посмотрит на боевую готовность гвардии, он тут же начал изворачиваться и дал мне разрешение. О, боги, что за комедия! Одни дрожат при слове «Масинисса», другие готовы пасть на колени при упоминании Рима, а народ кричит о владычестве на море, ничего не понимая! И не ведает, как дорого за это можно заплатить!

Болтливость гвардейца позволила Лабиту немного остыть и прийти в себя. Ибо Гидденем в золоченых доспехах клинабара был еще прекраснее. При виде его слабели колени, и сердце колотилось в груди. Ох! Греки, верящие в бога Адониса, правы! Это бог, принявший человеческий облик! Это не может быть простой смертный!

Гидденем носил кампанские доспехи, модные в последние годы среди офицеров гвардии. Легкий панцирь состоял из двух богато украшенных, позолоченных и плотно прилегающих к телу пластин – нагрудной и чуть более скромной наспинной, соединенных на плечах и над бедрами подвижными, тоже изукрашенными застежками. Под доспехами – голубая туника, цвет суффетов, на ногах – высоко зашнурованные сандалии, шлем – традиционный, плоский, без гребня и наносника, но с богатой чеканкой.

Лабиту была благодарна воину за его многословие, ибо оно позволило ей овладеть собой и ответить спокойно.

– Благодарю тебя, Гидденем, что ты, преодолев такие трудности, все же пришел. Хотя моя просьба, а вернее, простое предложение, не так уж и важна. Ты, верно, знаешь, что скоро будет объявлена священная ночь и рощи Астарты откроются.

– Знаю! – рассмеялся Гидденем. – У нас в гвардии уже все об этом говорят и радуются. Если бы старый Баалханно вздумал и в эту ночь поддерживать свою боевую готовность, то, наверное, вспыхнул бы бунт!

Жрица презрительно поджала губы.

– Понимаю. Для вас, воинов, это лишь повод для разврата, а до жертв вам и дела нет.

– О нет, достопочтенная! Каждый приносит жертвы, кто сколько может. Твои жрецы, святейшая, за этим хорошо следят.

– Ох, не преувеличивай! В самом гнусном лупанарии вы тратите больше денег, чем стоят все ваши дары. А в роще все же иначе.

– Верно говоришь, достопочтенная!

– Каждый из вас всегда надеется на какое-нибудь особенное приключение.

Гидденем рассмеялся почти вызывающе.

– Это правда, и такое случается. Я сам в прошлом году был избран дамой, которую потом встретил в лучшем обществе. Хотя в роще она и скрывала лицо под вуалью, я все же узнал ее по серьгам.

– Ты ведь не показал, что узнал ее?

– Нет, достопочтенная! Как можно?

– Ну, это к счастью. Ибо богиня могла бы тяжко тебя покарать.

– Говорят. Но, святейшая, там наш толстый вождь…

– Хорошо. Буду краткой. Слушай, Гидденем! Эта священная ночь будет особенно торжественной. Для спасения города нужно умилостивить богиню. И потому я не хочу, чтобы твои товарищи превратили это в оргию. Понимаешь?

– Не совсем, достопочтенная. В эту ночь Танит ведь зовется Астартой и радуется любви.

– Вот именно, это должна быть любовь.

– А, начинаю понимать. В особой обстановке, при музыке, приглушенном свете…

– Именно так. Я знаю наверняка, что многие девы принесут в эту ночь богине в жертву свою девственность. Что будут женщины из первейших домов…

Она осеклась, с трудом заставляя себя сохранять спокойствие, ибо глаза Гидденема блеснули, и лицо его выражало такое нескрываемое любопытство и вожделение, что жрица почувствовала в сердце острую боль. Она пересилила себя и закончила уже быстрее:

– Поэтому я хочу просить тебя, Гидденем, помочь мне. Я хочу, чтобы твои товарищи-гвардейцы были подобраны, чтобы они были предупреждены, чтобы они были трезвы. Другие юноши из лучших родов помогут мне среди своих знакомых. Тебя же я прошу действовать среди воинов. И еще ты должен знать, что большая часть гвардии останется в эту ночь во дворце суффетов. Баалханно объявил об этом решительно. Это облегчит тебе подбор подходящих людей.

Она заметила тревогу на лице гвардейца и поспешно добавила:

– Но ты будешь свободен на всю ночь.

– Благодарю тебя, достопочтенная.

– И… и захочешь ли ты довериться мне и подчиниться моей воле? Ты не пожалеешь!

– Я в этом уверен! Что мне делать, достопочтенная?

– Войди в рощу через врата со стороны священной лестницы. Но только когда совсем стемнеет. Там меньше толпы. Тебя будет ждать тот, кто тебя знает, он и укажет дорогу. Иди, не спрашивая. Но ты должен быть один. И забыть, кого там увидишь.

– Я забуду, святейшая!

– Гидденем, иди, готовь избранных и жди.

– Я уже жду с нетерпением, достопочтенная.

Лабиту кивнула. Движение было несколько резким, и квеф слегка съехал с головы. Она нетерпеливым жестом поправила его, подняв руки к волосам. При этом движении Гидденем заметил два маленьких коричневатых родимых пятнышка на внутренней стороне ее левой руки, у самой тщательно выбритой подмышки. Он поспешно опустил взгляд и, низко кланяясь, попятился к занавеси.