Текст книги "Город пробужденный (ЛП)"

Автор книги: Богуслав Суйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

3

Мастерская Макасса была во дворе, но жил он на самом пятом этаже огромного, похожего на улей дома. Это была настоящая развалюха, почерневшая и грязная; лестница, прилепившаяся к внешней стене, подозрительно скрипела под каждым шагом, но на это никто не обращал внимания. Почти все дома в бедных кварталах были такими.

Кое-где, особенно на нижних этажах, в окнах уже начали золотиться тусклые отсветы зажигаемых ламп. Этот слабый свет позволял лучше разглядеть ступени, но Кериза все же предупредила:

– Мы живем высоко, прости, но зато там и воздух чище, и вид у нас прекрасный. Дом напротив ниже, и над его крышей видна Бирса. Осторожнее, эта ступенька надломлена. Ох, нужно прижаться к стене, потому что Этибель идет с ведрами. Это моя подруга, она живет еще выше.

– А, Кериза, – окликнула та, – только возвращаешься? Значит, не слыхала, какой шум был в доме Герешмуна. Умереть со смеху… Ох, прости, я и не заметила.

Она окинула Кадмоса испытующим, почти кокетливым взглядом и сбежала вниз, позвякивая пустыми ведрами.

– Ты… ты тоже живешь так высоко, Кадмос? – смущенно спросила Кериза.

Рыбак рассмеялся.

– О нет. У меня… есть одна каморка, у самого порта, да я там редко бываю. Я бы без моря не выдержал. Мне нужны свобода, простор, движение.

– Да… Тяжело в такой тесноте, как здесь, – тихо, с явной тоской в голосе ответила девушка и быстрее зашагала вверх по крутой лестнице.

Кадмос нарочно медлил, чтобы в слабом свете, падавшем из окон, лучше рассмотреть девушку. Складная, смелая, пышущая здоровьем. Из-под туники порой мелькают ноги – изящные, но сильные. Вся она – словом, то что надо. Стройная, но не худая, гибкая, с красиво очерченными бедрами и грудью, а волосы, о, волосы у нее дивные. Она убирает их в узел, как гречанки.

Старик Макасс принял гостя без удивления, просто и дружелюбно. Когда же Кериза поспешила заверить, что Кадмос приберег для нее огромную мурену, такую большую, что хватит и на завтрак, каменотес еще больше просиял.

– Мурена? О, это лакомство! Где ж ты ее поймал, молодой человек? Говорят, их все труднее добыть.

Кадмос весело рассмеялся.

– Эх, так болтают те, кто боится ловить зубастых рыб. Кто ищет, тот всегда найдет. А эту я поймал в заливе за мысом Камарт. Знаешь те места, почтенный?

– Знаю где, хоть и не бывал там. Много моих стел стоит там на могилах вельмож. За мысом Камарт, говоришь? Это не так уж далеко. Разве ты не заплываешь дальше?

Рыбак чуть не обиделся.

– Я? Я бывал у Геркулесовых столбов, бывал на Эвксинском море, до самых берегов Колхиды доходил. Мало сыщется островов и заливов, где бы я не был. А в этом году, может, отправлюсь и в Туманные моря за оловом или еще дальше – за электром.

– Ого, да ты, я вижу, бывалый моряк! И это ты-то ловишь рыбу!

Кадмос вдруг нахмурился и махнул рукой.

– А что мне делать? Манят далекие моря, далекие земли, да как до них добраться? На такой лодке, как моя, и говорить нечего. Нужна хотя бы бирема. А где ее взять? Разве что в услужение к богатому купцу. С меня хватит! Ух, надолго хватит!

– А ты говорил о Туманных морях. Как же ты туда отправишься? Лишь самые богатые и отважные купцы шлют туда галеры. Да и то не поодиночке.

Кадмос кивнул, на этот раз с гордостью.

– Знаю. Но у меня будет своя галера. Море вознаграждает тех, кто его любит и верно ему служит. Вот и нам… нас ведь на лодке трое, мы друзья… вот и нам море подарило сокровище.

– О? Жемчуг, может?

– Жемчуг? В этих водах? Нет! Но, может, и получше кое-что. Мы нашли месторождение, богатое месторождение раковин, из которых добывают пурпур. А ты знаешь, почтенный, как трудно их найти и как цены на них растут. Наши красильщики, хоть бы тот же Абдмелькарт, щедро заплатят.

– Верно, верно. Богатое месторождение? Ну, значит, вам повезло! И где же это? Если, конечно, можешь сказать.

– Тебе, почтенный, я могу довериться, – смело ответил Кадмос, искоса взглянув на Керизу, которая чистила и потрошила рыбу. – Это возле острова Керкина. Там есть…

– Тсс! Не хочу знать! Возле Керкины? Ну, тогда я тебе советую – торопись. Очень торопись. И не трать время на сбор раковин, а продай всю находку целиком. Понимаешь?

– Но мы же на этом потеряем.

– Либо вы, либо тот, кто купит. Керкина? Напротив порта Тене? Советую тебе – продавай скорее.

– Не понимаю, – удивился Кадмос.

Макасс не ответил, но повернулся к дочери и долго, со знанием дела, поучал ее, как приправить рыбу, сколько добавить кардамона и даже чуточку, самую малость, ассафетиды, которая хоть и не пахнет, но вкус улучшает отменно.

Когда Кериза занялась готовкой у очага, Макасс долго не возвращался к прерванному разговору. Он достал кувшин с вином, по греческому обычаю смешал его с водой в кратере и, попивая с гостем, коротал время в ожидании ужина. Говорил он больше о себе и своих бедах. Вот, недавно хозяин дома пришел с такой идеей, предложением скорее: два года он не будет брать с них платы за жилье (а берет, проклятый ростовщик, по пять сиклей в месяц – за эту кухню и две душные каморки-кубикулы без окон!), так вот, не будет брать ничего, но за это Макасс должен высечь ему достойный машебот.

Кадмос кивнул. Машебот, надгробие установленной обычаем формы, был непременным знаком уважения к памяти усопшего. На нем высекали его фигуру и соответствующую надпись. Разве что преступников хоронили без такого свидетельства памяти. Обычно надгробия ставили дети или другие родичи, но тот, кто был одинок, готовил его для себя еще при жизни.

– Да! – сердито проворчал Макасс. – Дело вроде бы обычное, но работы столько, что мне и полгода пришлось бы тесать. А на что жить? Кериза зарабатывает лишь от случая к случаю, да и то гроши…

Он оборвал себя и повернулся к дочери:

– Ах да, чуть не забыл. Тебя зовет к себе достопочтенная Элиссар, жена Гасдрубала-шалишима.

Гостю он пояснил с явной гордостью:

– Кериза – известная мастерица укладывать волосы. Ого, пожалуй, никто так не умеет укладывать локоны. Даже знатные дамы, у которых есть свои искусные рабыни-парикмахерши, посылают за Керизой, когда хотят выглядеть особенно красиво.

– Я не стану запрещать, – серьезно ответил Кадмос. – После свадьбы она сможет и дальше этим заниматься.

– После свадьбы? – старый каменотес удивленно взглянул на него. – Ей еще не время. К ней сватался тот толстяк…

– Отец! – смущенно, с явной досадой перебила Кериза.

Макасс осекся, крякнул.

– Это дело обычное, – спокойно продолжил Кадмос, – но неважно. Как только она выйдет за меня…

– Ты меня еще не просил! – с обидой и возмущением воскликнула Кериза.

– Зачем? Мы и так друг друга понимаем. Не притворяйся.

Макасс достал из тайника лучшее вино и уже не разбавлял его водой. Вскоре они оба с будущим зятем заговорили откровенно и громко.

– Стало быть, хочешь взять Керизу? Ну, твоя воля! Девка ничего, что и говорить. Вся в мать пошла. Ты должен увидеть, какую стелу я ее матери высек. Красивее нет даже у дочери Абибаала. Той самой, что, знаешь, лежит среди одних вельмож на мысе Камарт. Я мог себе это позволить. Не то что теперь.

– Теперь все хуже.

– Верно говоришь. Мудрый ты, хоть и молокосос, а девку у меня забрать хочешь. А она послушная, работящая. Со всем сегодня стало хуже. Взять хоть Бомилькара, богача, с родом Баркидов в родстве, что он творит? Нашел отличную глину на пустыре, за стеной Мегары, а теперь, по наущению какого-то дьявола, проклятый, печи построил, рабов нагнал и обжигает из этой глины гробы. Понимаешь? Вместо того чтобы тесать камень, как велось испокон веков, этот лепит из глины – быстро и дешево. И чем жить каменотесу? Когда храм строят, капители и статуи высекают храмовые рабы. Иеродулы, псы бы их драли!

– Везде одно и то же. И у нас, рыбаков, то же самое. Этот Санхуниатон…

– Из рода Магонов? О, на этого не говори ничего плохого. Род достойный, никаких там воинов, одни купцы да жрецы. Этот Санхуниатон дал мне хорошо заработать, когда строил новый фонтан в доме своей любовницы.

– И что с того? От этого он сразу порядочным стал? А именно что нечистый боров, помет паршивого верблюда! Чтоб проказа изъела ему пах! Знаешь, что он сделал? Закупил тридцать лодок, посадил на них рабов и посылает на лучшие рыбные места. А как появится кто из нас, свободных, так они гонят, сети рвут, бьют, и всегда толпой.

– И у Керизы работы мало, потому что везде рабыни причесывают своих госпож.

– А в порту и канатчики остались без работы. Потому что этот Абсасом, у которого самый большой флот, с каждым днем все больше требует за канаты. И за волокно тоже. Или вовсе не хочет продавать, потому что все отдает в мастерские Балетсона, своего дружка. А тот нанял рабов, вьет канаты и веревки, плетет сети, и все у него куда дешевле, чем у свободных.

– Гнев богов на себя навлекают. Чтоб им Кабиры по ночам являлись! Выпьем!

– Выпьем! Везде так. Седьяфон, бывший суффет, сколько кузниц держит, сколько оружейников нанял, и все, конечно, рабы. И теперь, когда властям нужны доспехи для войска, где они их покупают? У Седьяфона! А Гасдрубал, суффет, приходится Седьяфону тестем.

– Как ты станешь моим. Выпьем!

– Выпьем! Доброе вино. Везде одно и то же. Богачи нанимают рабов, их трудом богатеют все больше и больше, а ты, свободный человек, подыхай.

– Верно. И все это якобы по закону.

– Вот именно. Только Зебуб мог нашептать такие законы и теперь потешается. Пора, пора все это менять.

– Правда. Знаешь что? Когда созовут народное собрание, я подниму этот вопрос. Меня знают на площади, слушают.

– Да знаю я. Некоторые болтают, что у Карт Хадашта есть и свои трибуны, как в Риме: Лестерос и Макасс.

– Э, шутки. Нет у нас такого закона.

– Знаю. Но люди вас слушают.

Старик нахмурился и подлил себе вина, забыв даже о госте.

– Народное собрание, – мрачно начал он после паузы. – Люди слушают… Э, да что там… Кто умен, тот знает, что все это пустая морока. Когда суффетам что-то нужно, когда им или Советам требуется глас народа, они созывают собрание. А потом так ловко нагонят туда своих людей, таких ораторов выставят, что говори что хочешь, голосуй как хочешь – все равно утвердят то, что подсунут власти. Лишь дурачат толпу, которой кажется, будто она что-то значит, будто ее воля – высшая. Удобно и спокойно. Тьфу! Закон! Все по закону!

Кериза робко вставила:

– Но ведь с Херсой это, наверное, не по закону. Разве мог дядя продать ее в рабство?

– Наверное, не мог, но разве трудно создать видимость? Обвинит ее в краже, или в богохульстве, или еще в чем-нибудь, вот и все. Жаль девчонку. У старой Атии? Худший, пожалуй, лупанарий. Жаль девчонку.

Вино действовало все сильнее, и Макасс вдруг сжалился над дочерью.

– И тебя жаль. Горбатилась на отца, теперь будешь горбатиться на мужа, и так до самой смерти. Да и радости от этого мужа не будет, потому что моряк – не муж. Поласкает и снова исчезнет на месяцы. А баба только мучается, и кровь в ней кипит. Это тоже не по закону. Не пристало моряку брать молодую! Он-то себе в каждом порту найдет утешение, а она? Ничего, только ждать.

Кадмос серьезно посмотрел на девушку, та вспыхнула, но глаз не опустила. Она прошептала так тихо, что отец, может, и не расслышал:

– Я буду ждать. Только возвращайся, всегда возвращайся скорее.

4

Кадмос очнулся посреди ночи. Его разбудила внезапная мысль, какая-то тревога или беспокойство. Он пнул ногой спавшего рядом Зарксаса, друга и товарища по всем походам.

– Эй, скажи, почему Макасс, человек мудрый, велит нам продать нашу находку хоть за бесценок, лишь бы поскорее?

– Что? Кто? – вскочил полусонный Зарксас, хватаясь за огромный матросский нож, который не снимал с пояса даже во сне. – Сети режут?

Когда Кадмос наконец объяснил товарищу, в чем дело, самый спокойный из троицы, Идибаал, едва сумел предотвратить драку: Зарксас, взбешенный тем, что его разбудили, ругался, метался, грозился и орал на Кадмоса. Он был прав в том, что ночь еще стояла глубокая и ни один отсвет на востоке не предвещал приближения рассвета. В порту, на прилегающих площадях, улочках и на складах царила тишина, нигде не было видно даже собаки.

Лишь у входа в порт, как всегда на ночь перекрытого огромной, толстой, натянутой цепью, над самой водой горели две масляные лампы, бросая дрожащий свет на маслянистую воду; третья лампа горела в высокой нише стены, отделявшей торговый порт от военного – Котона. Хотя по условиям мира, заключенного с Римом после поражения при Заме, у Карфагена осталось всего десять старых, жалких трирем, военный порт все равно каждый вечер запирали на толстые цепи, и у входа в него постоянно горел огонь.

Когда Зарксас немного успокоился, Кадмос повторил свой вопрос, но ни один из товарищей не смог на него ответить. Наконец Идибаал дал единственный мудрый совет:

– Сходи утром и спроси его сам.

Этот совет Кадмос принял охотно, а вот предложение Зарксаса достойно завершить так подло прерванную ночь в винной или лупанарии отверг без раздумий. Ему тут же вспомнилась Херса, о которой так просила Кериза и для которой он ничего не мог сделать. Атия жадна, упряма и безжалостна. Как она смеялась, когда тот мясник тащил Херсу наверх! Наверняка содрала с него сиклей десять.

Надо будет все же проучить эту мегеру. Он соберет друзей, и под любым предлогом в этой дыре поднимется такая буча, что ни одного целого табурета не останется!

Тут, однако, Кадмос вспомнил то, на что вечером почти не обратил внимания. В винной у Атии сидели двое, вроде бы матросы. Огромные, мрачные детина. Они слушали его торг со старухой, за всем наблюдали, но ни один из них даже не притронулся к стоявшему перед ними вину и не проронил ни слова. Странные какие-то гости. Наверное, хозяйка наняла их следить за порядком – вышвыривать буянов и взыскивать плату. Значит, будет знатная, славная драка!

Утром он, однако, поспешил на улицу Каменотесов, радуясь предлогу. Но его ждало разочарование: Керизы он не застал. Она с самого утра убежала во дворец Гасдрубала-шалишима. Ибо хоть жена военачальника, Элиссар, и добра, и снисходительна, и обращается с людьми лучше всех в Карт Хадаште, но раз уж она позвала, долг парикмахерши – быть там с утра и ждать, пока госпожа проснется. Керизу так воспитали, и так она понимала свои обязанности.

На вопрос, заданный Кадмосом, Макасс ответил не сразу. Он медленно и тщательно тесал огромный блок, из которого уже проступал мотив какого-то фриза, и морщил лоб, словно колеблясь или собираясь с мыслями. Наконец он отложил долото и тяжелый молот из твердого дерева, вытер руки и сел на обрабатываемый камень.

В огромной мастерской-сарае никого не было, но Макасс все равно понизил голос и жестом велел Кадмосу сесть рядом. Лишь тогда он пробормотал:

– Так я тебе посоветовал? Хм, по правде говоря, это у меня вырвалось. Если бы я подумал, то не сказал бы. Ты просто застал меня врасплох тем, что ты и Кериза… Ну, ладно. Не понял? Хм, а ты вообще, моряк, рыбак, человек, так сказать, перелетный, как птица, – ты смотришь, слушаешь, знаешь, что происходит?

– Как это – что происходит? Где?

– Ну, у нас, в Карт Хадаште. Да и в мире тоже. Потому что это связано, парень, это все между собой связано.

– Что я должен знать? Есть Рим…

– Который все растет, становится все сильнее и все более жаден, – перебил Макасс.

– А пусть он там лезет куда-нибудь в Иберию или Македонию. Чем дальше от нас, тем лучше.

– Так ты думаешь? Ну, а здесь, поближе, в Африке, что ты видишь?

– У нас, что ли? Да вроде… вроде все хорошо. Город растет, строится, кораблей все больше, движение в порту все оживленнее…

Внезапно он что-то вспомнил и, хоть и неохотно, добавил:

– А еще и вооружается город, аж зло берет смотреть. Этих машин столько уже понаставили, что и свободного места у стен не осталось. Говорят, старые стойла боевых слонов полны доспехов и всякого военного снаряжения.

– Верно. Так и есть. Но как ты думаешь, зачем все это?

Кадмос неприятно усмехнулся.

– Зачем? Это и ребенок знает. Седьяфон держит большие кузницы и кует оружие, а его тесть, суффет Гасдрубал, покупает. А город платит!

– Легко ты это себе объясняешь. А как же второй суффет, Абибаал, а как же военачальники: Гасдрубал и Карталон? А Совет Тридцати? А Совет Ста Четырех? Так просто, без причины, соглашаются на такие огромные расходы?

– Э, известно, богач с богачом всегда договорится.

Макасс покачал головой.

– И да, и нет. Конечно, там много родства, всяких тихих сговоров, грязных делишек… Но и зависти много, и ненависти, и желания насолить друг другу. Все не так просто. Должны быть причины, если все власти согласны на такие траты. И армию увеличили.

Кадмос неохотно хмыкнул и невольно дотронулся до головы. В прошлый свой приезд в город у него в винной приключилась стычка с парой солдат, и он вспоминал об этом со злостью. Тем более что солдаты, два авзона, Негир и Знакес, оказались сильнее троих рыбаков и вышвырнули их из винной. Поэтому Кадмос нетерпеливо буркнул:

– Долго и мудрено ты говоришь, почтенный Макасс. А я люблю просто и ясно. В чем дело?

Старый каменотес с укором покачал головой.

– Просто и ясно. Видно, что ты никогда не занимался политикой. А она запутана, как твои сети после шторма, мутная и грязная. Хочешь, значит, просто? Ну, попробую. Хм… ты говоришь: Карт Хадашт уже забыл о поражении и богатеет. Это правда. Но не только ты это видишь – Рим тоже. Как думаешь, зачем сюда прибыло посольство с сенатором Катоном во главе? Им, по сути, и сказать-то было нечего, они только все осматривали и выведывали. А римских шпионов в городе полно. Они все знают. Ты говорил об Африке, но видишь только наше государство. А Египет? Слаб, во всем уступает Риму. А Нумидия? Что скажешь о Нумидии? Зебуб и все злые духи держат на свете этого пса, Масиниссу, будто он никогда и не сдохнет! А он умен! Проклятие, как умен! Как он расширяет свое царство, как набирает силу! После той войны, которую римляне, может, только благодаря его помощи и выиграли, он отнял у нас Ливию, Эмпории, столько городов! А теперь снова требует Табраку и Тене! И у него всегда так: начинает с малых требований – а отхватывает много.

До Кадмоса стало понемногу доходить. Он пристально взглянул на старика. Тене, порт на побережье залива Сирт, лежал почти напротив острова Керкина. Если Масинисса захватит этот город, он может посягнуть и на остров. Скорее всего, так и сделает. Кто ему помешает? Флот у него уже сильный, а карфагенский…

Он все еще колебался, почти боясь понять до конца. Он неуверенно проговорил:

– Ты так думаешь, Макасс? Тене? Остров Керкина…

– Вот именно. Близко, очень близко от побережья. Потому и советую тебе – продай это ваше месторождение раковин.

– Хм, но кто купит? Абдмелькарт? Он ведь тоже знает об опасности.

Макасс поморщился.

– Знать-то он знает. Но он ведь один из вождей пронумидийской партии, как ее называют. Уж ему-то и его делам Масинисса вреда не причинит.

– Да. Проклятие на его паршивую душу. Хм… да, я понимаю. Что ж, пойду к этому борову.

– Иди. Даю тебе искренний совет: нельзя терять ни минуты.

– Только… только я хотел бы… Кериза…

– Не убежит она от тебя. Сегодня она занята, а ты не теряй времени и плыви, хоть сегодня же. Помни, Карт Хадашт вооружается на суше, но на море он – ничто. На это Рим не дает дозволения. Сегодня по пути на Керкину ты встретишь разве что пиратов, но кто знает, как будет в ближайшее время? Иди.

***

В то же самое время Кериза с рассвета ждала во дворце Гасдрубала-военачальника. Дворец стоял в садах, к северу от Бирсы, там, где уже начинался квартал богачей, Мегара, но еще до стены, отделявшей этот квартал от собственно города. Хотя стена была низкой и запущенной, так что почти терялась в садах, в народе из бедных кварталов о ней помнили, и сам факт, что чей-то дом стоит за этой стеной, уже настраивал толпу против его обитателей.

И в этом Гасдрубалу повезло: его отец, несколько раз избиравшийся суффетом, оставил ему резиденцию в прекрасных, удачно расположенных садах, но все же в черте города, а не в Мегаре. Ему сопутствовала удача и в жизни, благодаря чему он дослужился до звания рошеш шалишима, то есть верховного главнокомандующего, везло ему и в делах, но ярче всего милость богов, и в особенности почитаемого им Эшмуна, проявлялась в его семейной жизни. Гасдрубал еще юношей женился на Элиссар, сироте из знатного рода, и та, помимо значительного приданого, принесла в его дом светлое счастье и спокойное достоинство, которым завидовали самые богатые и могущественные люди города.

Элиссар, всегда отказывавшаяся от роли первой дамы Карфагена, на которую имела полное право, ибо оба суффета были неженаты, была самой известной и любимой из всех знатных матрон. Среди богачей умолкали сплетни и пересуды, стоило кому-то произнести ее имя; простой народ любил ее, восхищался ею и втайне ей подражал.

Деятели обеих аристократических партий, боровшихся за влияние в Карфагене, – проримской, состоявшей преимущественно из крупных землевладельцев, и пронумидийской, в которой преобладали купцы, – часто критиковали взгляды и поступки Элиссар.

Вожди обеих партий прекрасно знали, что этой женщине нельзя ни заморочить голову, ни подкупить ее. А пока она не изменит своего мнения, не изменит его и ее муж. Заручиться же поддержкой главнокомандующего армией – значило обеспечить себе перевес.

Они утешали себя тем, что Гасдрубал не был популярен в демократической партии. Хотя Элиссар была доступна для всех, хотя она принимала каждого, помогала и советовала, хотя с рабами обходилась по-доброму и справедливо, легко и часто даруя свободу самым верным, – все это обеспечивало ей популярность, но было недостаточно, чтобы вызвать доверие к ее мужу.

У карфагенского народа в крови была врожденная неприязнь к войску. Город уже сотни лет пользовался услугами наемников, а пунийцы были либо офицерами, либо служили в клинабарах, привилегированном отряде стражи при суффетах. И те и другие набирались почти исключительно из молодежи знатных родов и уже поэтому были чужды и враждебны народу. Высокомерие, уверенность в безнаказанности, вечная демонстрация своего превосходства и презрения к толпе лишь подливали масла в огонь. Простой солдат, чужой расы и языка, был для народа дорогим дармоедом, а офицер – нежеланным соперником в борьбе за внимание девушек.

Войско не любили, а потому и военачальник, хоть и уважаемый в Советах, не мог быть популярен в народе.

Впрочем, даже самые здравомыслящие люди, признававшие необходимость существования армии, довольно критически относились к личности шалишима. Гасдрубал был мужественен, но суров, замкнут и надменен. Он упрямо не желал вмешиваться в политику, исполнял приказы суффетов и Советов, заботился о войске, но не более того. Вельмож, заседавших в Советах, он отталкивал нескрываемой неприязнью к клинабарам – отряду, теоретически считавшемуся отборным, но которого еще никто не видел в бою. В конце концов суффет Гасдрубал (они не были родственниками с военачальником, а лишь случайно носили одинаковое имя, модное, впрочем, в знатнейших родах), опасаясь за свою гвардию, вывел клинабаров из-под власти военачальника.

Второй полководец, Карталон, был прирожденным воином, с детства служил в армии, всегда выделяясь среди сверстников. Его интересовал только бой, а когда наступал мир, он пил, кутил и не знал меры в распутстве. Политикой он не интересовался совершенно и был, наверное, одним из немногих в Карфагене, кто даже не разбирался, какие существуют партии, какие у них цели и кто в них состоит.

Кериза коротала время в ожидании, болтая со слугами в огромной, великолепно убранной кухне. Она часто бывала в домах богачей и уже перестала удивляться роскоши, но все же всегда с любопытством наблюдала за этой жизнью, так сильно отличавшейся от той, что они вели с отцом.

И сейчас она прервала приятную беседу с Амимоной, вольноотпущенницей, любимой доверенной служанкой Элиссар, чтобы со сдержанным смехом послушать жалобы и причитания повара. Огромный негр, тоже получивший свободу несколько лет назад, лоснящийся, словно натертый жиром, вопил, обращаясь не то к огню, не то к каким-то своим божествам:

– Мурена! Ему подавай мурену, варенную в вине и политую гарумом с кардамоном! Господин внезапно приехал, а он это любит! Я говорю: у меня есть ягненок, есть откормленные павлины, есть маленькие птички, отменные с финиками, есть другая рыба на выбор, но мурены у меня нет! Нет и нет! Должна быть мурена, потому что господин так любит! А господин приехал внезапно, перед самым рассветом! Где я теперь возьму мурену? Еще даже порт закрыт, ни один рыбак из тех, что ловили ночью, не вернулся! Да хоть бы и вернулись! Что с того? Разве у них есть что-то путное? Сардинки с палец младенца! Вот какие нынче рыбаки! Горе мне! Где я возьму мурену? Господин любит? Известно! Он только в двух вещах и разбирается: в войне да в доброй еде! Потому и жиреет! Стыд и срам для военачальника! И вот теперь подай ему мурену!

Кериза вспомнила вчерашний вечер и робко вставила:

– Вам нужна мурена? Если я могу чем-то помочь… Так вышло, что у меня как раз есть половина такой рыбы, огромной.

Повар прервал свои стенания и удивленно посмотрел на нее.

– У тебя есть мурена? Откуда?

Кериза смутилась, но тут же гордо вскинула голову и дерзко ответила:

– Мне принес мой жених, рыбак…

– О, даже так? Ну, тогда, может, и вправду что-то стоящее? А ну-ка, говори, как ты хранила рыбу всю ночь? Мурена ведь быстро теряет свежесть и вкус.

– Как? Я сварила ее вчера и…

– Несчастная! Сварила мурену! Как? Говори! Ты наверняка ее испортила!

– Вовсе нет. Я умею готовить. Я добавила кардамон, чуточку ассафетиды…

– Но что сначала? Кардамон или ассафетиду? И ты наверняка положила слишком много! Теперь рыба воняет!

Выслушав подробный рассказ Керизы о том, как она готовила рыбу, он проворчал:

– Все не так. Но, может, это еще можно исправить.

И он послал одну из девушек в дом Керизы. Переведя дух, он принялся готовить яства для обильного завтрака, попутно милостиво расспрашивая:

– Значит, твой жених – рыбак? И умеет ловить больших мурен? Как же зовут этого доблестного человека, благодаря которому наш господин получит то, что любит?

– Кадмос, – вдруг смутившись, прошептала Кериза. – Он моряк.

– Кадмос, моряк, – с покровительственным видом повторил повар. – Я не забуду и при случае шепну это имя нашему господину. Место храбрецов – при вожде.

– Но Кадмос терпеть не может войско, – рассмеялась Кериза.

– Ничего. Поумнеет. А я не забуду этой услуги и скажу о нем. Наш господин всегда выслушает меня с благосклонностью.

И что самое интересное – он и вправду не забыл: при удобном случае он рассказал Гасдрубалу о Кадмосе, храбрейшем из мореходов, достойнейшем из людей. Так это имя и запало в память военачальника.