Текст книги "Город пробужденный (ЛП)"

Автор книги: Богуслав Суйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

52

Они подплыли к берегу полуострова, на котором был расположен Карфаген, в ночь звездную, тихую и ясную. Луна уже скрылась на западе, и темнота была густой, близкой и грозной, а волна – маслянистой, медлительной, нехотя, липко, беззвучно расступавшейся под напором носа корабля.

Сифакс ругался, велел замедлить ход, хотя и так они плыли медленно, работая лишь несколькими веслами. Он сам стоял на носу, прислушиваясь и вглядываясь. И говорил стоявшей рядом Керизе:

– Мелькарт, такой мудрый бог, а неверно понял наши мольбы о счастливом пути! Правда, ни бури, ни встречных ветров не было, но ведь и такая тишина нам не по душе. Понимаешь, когда есть волна, она бьется о берег или хотя бы о какую-нибудь скалу, а их тут полно, под самой поверхностью, и тогда хороший моряк сразу поймет, что к чему, избежит столкновения! А сегодня что? Весла больше шума делают! Врежешься носом и сам не будешь знать, обо что!

Через мгновение он пробормотал, уже скорее себе под нос:

– На Камарте огни уже не горят! Ну, конечно, в Карфагене есть дела поважнее! Но как теперь узнать, где этот мыс, где берег? Все черное, как задница негра в темную ночь! И найди тут какую-то расселину! Тьфу! Тьфу! Пусть Зебуб поглотит такую ночь, такую тишину, такое море и все остальное! А это что? Эй, ведь какой-то из богов был милостив!

Единая чернота перед ними внезапно раскололась горизонтальной, изорванной линией. Ниже была тьма, грозная, тяжелая, но различимая как скалистая стена близкого берега, а выше гасли звезды, одолеваемые золотистым, красноватым, мерцающим заревом. Оно ширилось быстро, зловещее, торжествующее, страшное.

– Пожар! – понизив голос, пробормотал Сифакс. – Карфаген горит!

– Так точно, господин! – Арифрон, подобострастно державшийся сзади, решил, что может вмешаться. – В той стороне как раз и есть Карфаген!

– Это и я знаю! А ты должен лишь указать мне вход в эту вашу расселину. Теперь это будет уже нетрудно!

– Так точно, господин! Нужно лишь плыть на юг, а по очертаниям края берега я легко узнаю! И впрямь, какой-то из богов милостив к нам, что так осветил небо!

– Но к Карт Хадашту немилостив! – с тревогой и болью произнесла Кериза, не сводя глаз с зарева. Оно ширилось, приобретало все более красный оттенок, выглядело ужасающе. – Что там происходит?

– Наверное, римляне штурмуют! Или уже ворвались! Говорю тебе в последний раз: не лезь туда, где смерть! Поезжай с нами!

– Нет, Сифакс! – тихо, но спокойно ответила Кериза.

– Как хочешь! Что там, Арифрон?

– Расселина, господин! О, видно! Теперь к берегу, медленно. Как только войдем по инерции, надо сложить весла, а то в расселине сломаются. Можно только отталкиваться от стен!

Отблеск далеких пожаров достигал самой глубины расселины и позволял легко маневрировать. Через короткое время Арифрон скомандовал:

– К левой стене! Стоп! Мы на месте, господин. Отсюда выход на равнину!

Кериза посмотрела вверх. В дрожащих, неверных отблесках зарева ступени были различимы. Внезапно, поддавшись какому-то порыву, она повернулась к Сифаксу.

– О, позволь… у меня одна огромная просьба! Смотри, какое там зарево! Там творится что-то страшное! Те, внизу, не видят, не знают… Позволь мне… я скажу! Я призову их вернуться в город! А ты… ты отпустишь тех, кто выберет бой!

– Ты с ума сошла, женщина! – бросился к ней пират и невольно оглянулся на Арифрона. Тот быстро пятился, не скрывая ужаса. Сифакс внезапно злорадно рассмеялся.

– Хотя – хорошо! Всех не отпущу, ведь они должны еще отвезти меня на Эгаты! Но двоих, ну, пусть троих, тех, кто первыми вызовется, я тебе дам! Хе-хе, если кто-нибудь вызовется!

– Спасибо тебе! – воскликнула Кериза, бросаясь к лестнице. – Троих? О, в бою пригодятся любые руки!

Она взбежала на помост надсмотрщиков между скамьями гребцов. Здесь ничего не изменилось. Пираты в роли надсмотрщиков были так же безжалостны, так же умели и любили пускать в ход кнут, как и люди Бомилькара. Может, лишь гребцы были еще более измучены, отупелы, подавлены.

Кериза с сожалением и сочувствием огляделась, как всегда, когда спускалась вниз, – Сифакс позволил ей носить воду и перевязывать самые болезненные раны, – хотя и отдавала себе отчет, что это негодяи и дезертиры. Теперь же она возбужденно закричала:

– Слушайте меня! О, слушайте все! Карт Хадашт в огне! Наверное, римляне атакуют! Кто хочет спасти город, того Сифакс обещал отпустить! Там может понадобиться любая пара рук! Скорее! Скорее!

Никто не пошевелился, никто не вскочил. Ближе всех сидевший, отчетливо видный в свете лампы Хирам наклонился, уткнувшись головой в плечи. Сидевшая за ним Апама, отвергнутая Тридоном из-за лица, обезображенного ударами кнута, истерически рассмеялась.

– Нам идти сражаться? За эту чернь, из-за глупости которой мы здесь? О нет!

– Прочь! – бросил кто-то сквозь зубы.

– А что? – язвительно рассмеялся Сифакс. – Я так и думал! Предпочитают безопасное рабство возвышенной смерти! Ну, иди уже, а то нам надо отплывать, пока ночь. Римляне могут тут крутиться, а встреча для нас будет нездоровой. Иди и не беспокойся об этих! Гниль!

Пока Кериза поспешно карабкалась по скалистым ступеням к краю расселины, галера уже пятилась кормой, отталкиваясь шестами, к морю. Но девушка ни разу не оглянулась, вся поглощенная мыслью о том, что происходит в городе.

На возвышенности было значительно светлее, вдали уже вырисовывались черные контуры зданий, башен, крыш. Самая высокая в городе крыша храма Эшмуна на Бирсе темнела на фоне зарева. Но пожары бушевали, верно, внизу, у подножия холма, вероятно, в кварталах Малки, Мапалии, Молуи. Облако тяжелого дыма, уже видное с этого расстояния, было окрашено снизу в красноватый, словно окровавленный, цвет.

Кериза, забыв обо всем, побежала к далекому городу.

53

С более открытых мест Кериза наблюдала за все более близкими пожарами. Постепенно она успокаивалась. Захваченный город горел бы шире, и огонь бы усиливался. Здесь же было хоть и несколько или даже с десяток пожаров, но они, казалось, уже затухали. Поэтому она решила замедлить шаг и пошла, а не побежала, к тому же силы ее были на исходе. Похищение, работа на веслах, безжалостная порка, плохая еда подорвали ее силы, а отдых на обратном пути был слишком коротким.

Она шла через кладбища, потому что только в этой стороне была калитка, не заваленная изнутри землей, – памятная для нее калитка, ведь через нее выходили беглецы и через нее вытолкали ее саму. Но теперь тяжелые, окованные бронзой ворота были закрыты, и когда она встала перед ними, какой-то голос резко окликнул ее:

– Кто здесь и откуда! Отойди от калитки, или я брошу копье!

– Впусти меня! Я спешу к Кадмосу, командиру моры!

– Но откуда ты взялась за стенами? Мы никого целый день не выпускали! Даже похоронную процессию, хотя умер не кто-нибудь, а сам Сихарб!

– Выпускали! Если это вы стояли здесь на страже две недели назад… О, об этом мы еще поговорим! Но сейчас впустите! Я очень спешу и… и очень устала!

– Я не могу тебя впустить! Может, ты шпионка? Ты должна ждать.

– Как тебя зовут? – прервал другой голос.

– Кериза, дочь Макасса!

– Сходится! Ты, впусти ее! Это девка Кадмоса, а на его гнев лучше не нарываться!

Еще некоторое время они спорили, но наконец блеснул свет, трещащий искрами смоляной светильник выдвинулся далеко за стены, и когда стражники убедились, что женщина одна, заскрежетали засовы, и калитка приоткрылась.

Кериза, поспешно протиснувшись внутрь, с тревогой спросила:

– Что это за пожары? Что происходит в городе?

– Что ты спрашиваешь, как дура? Будто не знаешь? Все знают!

– Но я не знаю! Меня не было… долго не было здесь!

– А где же? Что ты плетешь? Будто какие-то корабли плавают? Некоторые из наших богачей многое бы дали, чтобы уехать. Хе-хе, многое бы дали! Но ничего из этого! А ты говоришь, что тебя не было! Эй, что-то ты темнишь!

Но второй стражник дружелюбно объяснил Керизе, не расспрашивая ее. Это римляне поджигают дома. Бросают из тяжелых машин корзины с углями. Но Гасдрубал, а вернее, его жена Элиссар, уже организовала постоянные дозоры на крышах домов, с водой и песком, и те тушат огонь в зародыше. Хотя, конечно, не всегда удается! А одновременно римляне атакуют. Подтащили машины близко и бьют изо всех сил, а наши – по ним! Эй, веселье там тоже что надо! А здесь скучно, потому что кто же нападет с этой пустоши? Кто сюда доберется? Здесь и бабы на страже справятся, а мужчин – на главные стены!

– А где Кадмос? – беспокойно спросила Кериза, уже трогаясь в путь.

– Слышал, что у Тевестских ворот. Там жарко, но ведь известно: где жарко – там и он!

К Тевестским воротам Кериза не могла идти ближайшей дорогой через Мегару, потому что стража не пропускала, так как путь пролегал мимо больших цистерн. Знакомый сотник объяснил ей, почему так приказано, но пропустить не захотел.

– Это твой Кадмос сам приказал, как только началась атака. Потому что здесь поймали какого-то, кто пробирался к цистернам, неся завернутую в плащ дохлую собаку. А другой, поумнее, что-нибудь подсыплет или подольет и отравит половину людей! Так что теперь никому нельзя, кто не знает пароля!

– Но ты ведь меня знаешь, Ганнон! Я спешу!

– Я тебя знаю, но ты не знаешь пароля, так что пропустить тебя не могу! А со спешкой тоже не так все просто! Успеешь! Римляне упрямы! Так скоро не отступят, раз уж начали!

То же самое подтвердил и Кадмос, которого Кериза застала на вышке над воротами. В присутствии солдат Кадмос не позволил себе никаких проявлений радости или волнения, но лицо его прояснилось, и глаза засияли.

– Кериза! – произнес он медленно, но таким тоном, который сказал все.

Однако он тут же повернулся к какому-то бородачу, которого девушка не знала:

– Муттон, веди бой дальше. Этот таран не подпускать, бить по тем катапультам! И прятаться! Это глупость, а не геройство – вылезать на стену! Когда будет штурм, я потребую от вас геройства. Сейчас – работа!

Действительно, этот тип боя был прежде всего тяжелой работой. Подносить снаряды, натягивать канаты, перекатывать огромные машины, убирать обломки, сыпавшиеся со стен от ударов снарядов, заделывать бреши в зубцах бревнами, камнями, чем придется. И тушить пожары. Но об этом Кадмос запрещал людям думать. Их дело – бой, а для тушения огня есть другие!

Работа тяжелая и притом опасная, так как римляне подтащили близко сотню своих машин и беспрерывно засыпали стены градом снарядов. Они, видимо, еще не готовились к штурму, не концентрировали атаку, чтобы пробить брешь. Они хотели, вероятно, запугать, измотать, выкосить гарнизон, ибо снаряды падали широко и далеко вглубь, на первую, вторую и третью стены, на межстенные пространства, на позиции машин, на улицы, ведущие к стенам, на дома и площади. Особые, самые тяжелые катапульты непрерывно метали фаларики, а карробаллисты – корзины, полные горящих углей. Воздух был исполосован медленно тающими полосами дыма, что тянулся за каждым таким снарядом.

Кадмос поспешно затащил Керизу за выступ стены и, схватив ее за обе руки, сжимая их с силой, спросил с тревогой, но и с радостью:

– Где ты была? Кериза, я так за тебя боялся! Еще до штурма я принес жертву в храме Танит! Жрица Лабиту утешала… Неважно! Ты здесь! О, говори, любимая!

Лишь более сильным пожатием рук он временами выдавал свой гнев или страх и выслушал всю, поспешно, вкратце рассказанную историю с внешним спокойствием.

Хотя он неотрывно смотрел в глаза Керизе, он не забывал о битве и дважды даже прервал ее. Один раз, чтобы оттолкнуть большое копье, которое упало сверху, заскрежетало по камням и древком едва не ударило Керизу по ногам. Второй раз, когда почти одновременно свалились двое из обслуги ближайшей катапульты. Тогда он крикнул:

– Муттон! Эту катапульту убрать отсюда! Уже пять человек при ней пало! Плохое место!

И тут же повернулся к Керизе, чтобы доказать, что внимательно слушал ее рассказ:

– Эта Лаодика была, верно, самой усердной простибулой среди скучающих богачек. Что она способна проявить стойкость, я и не думал! О, говори, говори дальше!

– Тридон! – воскликнул он, выслушав остаток рассказа. – Старый негодяй, но по-своему честен! Не забыл! Ха, Мелькарт получит от меня щедрую жертву! Благодаря ему ты спаслась! Говоришь, в той расселине удобная гавань? Клянусь всеми демонами моря и скал! Ведь и я там вылезал, когда как раз покинул Тридона! Тьфу, кабиры мне разум помутили, я думал, это та, которую мы завалили после попытки высадки римлян! А это ведь в другой стороне! Надо предупредить Гасдрубала! Он пренебрегает полуостровом Мегара, слабые дозоры там держит…

– И продажные! – с нажимом напомнила Кериза. – Бомилькар проводил через калитку у кладбищ кого хотел! Я же видела! Калитка была открыта, а рядом – никого!

– Верно! Псы! Но как дознаться, кто тогда нес службу? Нужно будет поставить там самых надежных, неподкупных людей!

– А есть ли такие? – с горечью спросила Кериза. – Все дело лишь в том, сколько и чем платить! Одного прельстит золото, другого – девка…

– А третьего – сытная еда! – с тревогой признал Кадмос. – О, это скоро может стать величайшим искушением! Знаешь, что оказалось? Склады Гимилькара и Эшмуназара пусты!

– Потому-то они и бежали!

– Верно, кто-то их предупредил. Ибо Гасдрубал приказал забрать эти склады и выдавать продовольствие экономно тем, у кого нет своих запасов. А тут оказалось, что ничего нет! Ах, псы, подлые, прокаженные псы! Гасдрубал рассчитывал, что там продовольствия хватит хоть на год, а между тем…

– Но что случилось? Куда делись такие огромные запасы? – спросила перепуганная Кериза.

Она постоянно была среди людей и лучше знала их беды, чем Кадмос, думавший лишь о войске и этим войском оплачиваемый и кормимый, и лучше знала, как тяжело приходится большей части населения. Теперь, когда город окружен и заперт, когда склады могли бы стать спасением!

– Куда делись? Неизвестно! Но я бы не удивился, если бы они достались римлянам! – взорвался Кадмос. – От таких негодяев можно ожидать чего угодно! Лишь бы нажиться!

– Это правда, – признала Кериза. – Некоторые, да, некоторые из них унесли столько золота, что едва могли его поднять! Бомилькар отобрал у них все и еще заставил грести!

Переутомление, нервное напряжение стольких дней внезапно взяли верх, и Кериза прижалась к плечу любимого, содрогаясь в приступе рыданий. Но так же внезапно плач этот перешел в неестественный, нервный смех.

– Эшмуназар? Ха-ха-ха! Его-то рука богов настигла быстро! Знаешь ли ты, ах, знаешь ли, что, когда мы спускались в ту расселину, он поскользнулся и растерял все свои сокровища? А Бомилькар в гневе приказал за это бросить его за борт! Ха-ха-ха! Понимаешь? Как… как паршивого пса! Такого, у которого клочьями лезет шерсть! А у Эшмуназара так же вылезали искусственные пряди из завитой бороды!

Она с усилием овладела собой и с минуту стояла так, прижавшись к плечу Кадмоса, лишь быстро и прерывисто дыша. Огромный камень, выпущенный из онагра, загудел над ними и с грохотом ударился в третью стену. Там раздался крик, издалека донесся грохот катящихся обломков, но они не обратили на это внимания.

Кериза начала шептать мягко, тихо, но Кадмос услышал бы ее даже сквозь величайший шум и грохот:

– Тридон отпустил меня и отвез, когда я сказала, что я твоя жена, дорогой! Я знаю, ты хотел… Я откладывала, но думаю, что была неправа! Если… если ты еще хочешь… Пусть то, что я сказала Тридону, станет правдой!

– О, любимая! – Кадмос схватил девушку в объятия и радостно прижал к себе. – Наконец-то! Скорее! Бежим в храм! К Танит, правда?

– Но, дорогой мой, ведь еще ночь! Храм закрыт! Да и ты не можешь сейчас уйти со стен! Ведь штурм!

– Это не штурм! – Кадмос презрительно махнул рукой. – Это даже не подготовка к штурму! Но… но ты права! Я не могу сейчас уйти! Утром меня сменит Герастарт. Тогда и пойдем! Только… только у меня нет дома, куда можно было бы внести пылающие головни из твоего очага!

– Очаг? – тихо прошептала она. – Дорогой мой, разве этот пылающий город – не наш общий, самый священный очаг?

Внезапно она подняла голову, взглянула ему в глаза твердо, решительно. И через мгновение прошептала:

– Лаодика пела на веслах, хоть ее за это страшно били. Пела: «Хой, Адон, вэ хой Родох!» Она думала о городе! Но это неправда! Не горе, а победа и слава! А у нас должны быть дети, много детей, чтобы воспитать их людьми, по-настоящему любящими свой город! Не такими, что решились на великий поступок лишь в час ужаса! А до того думали лишь о себе! И не такими, для которых божество – золото, а отечество – любая страна, где им хорошо!

54

Элиссар умела, хоть и с величайшим трудом, скрывать от мужа и от людей свое огромное изнеможение, но Лабиту заметила это сразу. Поэтому она в нескольких словах объяснила причину своего прихода и тут же приступила к делу.

– Я пришла с просьбой, достопочтенная! Скорее к твоему мужу. Но боюсь, он отвергнет ее, даже не выслушав до конца, поэтому я решила просить тебя, баалат! Твое слово, может быть, только твое, значит для вождя все!

Элиссар испытующе взглянула на жрицу и со вздохом отвернулась. Лабиту так отчетливо сделала ударение на словах «только твое». Значит, это не только ее, любящей жены, наблюдение, но и других. Лабиту теперь почти не покидает храма. Значит, эти наблюдения ей кто-то подсказывает. Хотя… чему тут удивляться! В такие времена, как сейчас, на вождя смотрят все. И видят все!

Ибо нельзя обманываться и закрывать глаза на очевидное: Гасдрубал изменился. А вернее, меняется постоянно. Он перестал созывать советы, не допускает к себе людей, а когда не может этого избежать, становится нетерпелив, гневлив, любой совет или указание встречает вспышкой злобы. Стал неровен, почти непредсказуем. Когда Кериза, жена Кадмоса, рассказала историю побега Бомилькара, он приказал распять на калитке всех командиров стражи, что стояли там поочередно. И не дал себе даже объяснить, что среди них наверняка есть невиновные. Зато сотника, который бежал со стен и пытался укрыться в притоне Атии, приговорил лишь к разжалованию и перевел в отряд Кадмоса. Потому что тот, отчаявшийся, не оправдывался и не скулил, а открыто говорил: «Все равно мы погибнем, так что хочу еще хоть чего-то вкусить перед смертью, прежде чем голод отнимет у меня мужскую силу!»

Одно в Гасдрубале оставалось неизменным – отвага. Он появлялся в каждом угрожаемом месте, подставлялся под снаряды, казалось, искал смерти. И хоть он ничего не говорил, Элиссар знала, что так оно и есть. Гасдрубал, спавший прежде крепко и спокойно, теперь – если приходил на ночь домой – метался во сне, стонал и выкрикивал что-то хаотичное, странное. Но Элиссар, казалось, угадывала смысл. Она чувствовала, знала подсознательно, с каких пор начались эти тревожные перемены. Она присутствовала, когда шпион Спендий, италик, ненавидевший Рим, прибыл с вестями. Он приплыл ночью, нагой и усталый, и сразу же пришел к вождю.

Он говорил:

– Рошеш шалишим, вот последние новости! Консул Сципион был вчера в малом лагере, том, что на побережье, где командует легат Гай Лелий. Они долго осматривали дамбу, которой заперли порт. И сразу после отъезда вождя легат согнал нас всех на работы – солдат, обслугу машин, даже рабов, что прислуживают офицерам. Велит носить камни откуда только можно и укреплять, поднимать эту дамбу.

– Об этом я знаю! Это ведь видно с наших стен, – ответил Гасдрубал. – Это безумие и глупость! Ненужная работа! И так эта дамба запирает нас наглухо!

– Да, господин! Но я слышал, как консул говорил: «Собери в проливе, в укромном месте, сколько сможешь лодок и держи их наготове».

– Лодок? Зачем ему лодки? Глупость! Что еще?

– Еще я слышал… прости, господин, но это они так говорили! Я не смею…

– Повтори все! Дословно!

Спендий замялся, сглотнул и наконец почти с отчаянием начал говорить:

– Я слышал, потому что они стояли у нашей катапульты и не понижали голоса. Консул уже собирался уезжать, когда легат Гай рассмеялся и сказал: «Вижу, скоро будет, как предсказал поэт: „Падет великого народа вождь великий, а с ним падут пунийцы, в битвах грозны ликом!“» На это консул, уже с коня, ответил: «Ты искажаешь и меняешь творение, которое не должно быть изменено! В „Илиаде“ Гомер говорит: „Падет великого великого народа царь, а с ним падут троянцы, копьем ужасны в брани“. Здесь же все иначе: ни народ этот не велик, ни в бою не страшен. А что до этого вождя, то он достоин лишь презрительной усмешки! Личная храбрость – это еще не величие. Великий вождь должен быть самостоятелен, ему нельзя все время слушать советы! У него должен быть свой план, и он должен его выполнять, пусть даже вопреки всем!» Так недостойно лаял этот консул, господин!

Тогда Гасдрубал отпустил посла, но на его сдержанном, почти каменном лице Элиссар прочла многое. Да, именно с того дня Гасдрубал так изменился. Он стал самовластен, нетерпелив, порой казалось, что он поступает наперекор советам, даже самым разумным.

А теперь он и слышать ничего не хочет о голоде, что ширится в городе. Он возложил эти дела на Макасса, но что может сделать старый трибун, если склады оказались пусты? Он пытался отбирать у людей припасы, чтобы потом выдавать каждому поровну, и едва не вызвал волнений. Даже стража рабдухов отказалась повиноваться. Приказ согласились исполнить лишь отряды из бывших рабов, но этого, в свою очередь, не позволил Кадмос, ибо это могло привести к страшной смуте. Гасдрубал подтвердил решение Кадмоса, но сам не предпринял ничего. У войска, хоть и питавшегося скудно, еще были кое-какие запасы, но в городе уже был голод!

Лабиту, верно, хорошо это понимала, потому что говорила поспешно, не поднимая глаз на жену вождя:

– Просьба моя такова: чтобы великий рошеш шалишим дал мне людей! Много людей. Среди них – опытных плотников. И чтобы велел выдать мне много самого крепкого дерева. Не пальм, а кедров, дубов…

– Ты хочешь что-то строить, святейшая? – изумилась Элиссар. – Сейчас? И просишь людей, дерева? Ты ведь должна знать, что любая пара рук нужна для обороны, а запасов дерева нет! То, что еще осталось, необходимо для починки машин или строительства новых, для снарядов против таранов, для заделывания проломов! Нет, нет, об этом я просить не могу!

Жрица не подняла глаз и ответила медленно, тихо, серьезно:

– Достопочтенная Элиссар, я не собираюсь ничего строить.

– Так на что тебе люди и строительный лес?

Лабиту продолжала все тем же тоном:

– Храм богини Танит, Покровительницы Города, стоит у подножия утеса. Это место указал оракул еще великой основательнице нашего города, царице Элиссе, прозванной Дидоной. Но место это страшно! Часто камень, срываясь с высоты, падает на крышу храма. Скала держится крепко, но нависает над святилищем!

– Ты хочешь, святейшая, подпереть утес? – догадалась Элиссар. – Но… разве это так срочно? Несколько сотен лет уже стоит там храм, были даже великие землетрясения, и ничего! Разве нельзя с этим подождать, пока война не кончится?

– Нет, достопочтенная, нельзя! – тихо, но твердо ответила Лабиту. – Именно поэтому ждать нельзя! Я не боюсь, что скала обрушится, и не ее я хочу подпирать!

– Не понимаю, – Элиссар почувствовала какую-то тревогу и невольно понизила голос.

Жрица говорила все так же бесстрастно:

– Идет война. Осада. Лишь богам известно, чем она закончится. Оракул дает надежду, но, баалат, оракула толкует человек. Разве человек не может ошибиться и увидеть то, что желает увидеть? А если все же мы ошибаемся и римляне захватят этот город? Что тогда? Изваяния наших богов встанут в преддверии храма Юпитера в Риме… Какой же это будет для нас позор!

– Ты и впрямь считаешься с этим, Лабиту? – испугалась Элиссар. Она сама гнала от себя такие мысли, но они рождались все чаще и чаще. Однако впервые кто-то говорил с ней об этом с такой жестокой откровенностью.

Лабиту подняла глаза и лишь теперь взглянула на хозяйку дома. В ее взгляде были страх, боль и стыд.

– С этим нужно считаться, баалат! – ответила она очень тихо и медленно. – Богиня была оскорблена. Более того – унижена… А такого люди не забывают, так что, верно, и боги мстят всегда, пусть даже по прошествии времени. Боюсь, что именно сейчас бессмертная Танит может явить свое презрение и гнев.

Элиссар слегка смутилась, поняв, о чем говорит жрица. А та продолжала так спокойно, словно говорила о ком-то другом, постороннем:

– Я нарушила обет чистоты, данный богине, велела убить того, кого сама вовлекла в падение, вымолила и у тебя, достопочтенная, лживое свидетельство…

– Не бери этого на себя! – живо возразила Элиссар. – Я знала, что и почему делаю! Так было нужно, чтобы поддержать дух борьбы!

– О, достопочтенная, можно ли к великой даже цели идти через ложь? – тихо, снова опустив глаза, прошептала, почти простонала жрица. – Это мы, люди, все так взвешиваем и оцениваем! А может, есть лишь одно деление: добро и зло? Может, богиня явила бы свою милость как раз тогда, если бы ты предала меня смерти, которая стала бы искуплением за те деяния? Я боюсь! Ох, я боюсь, Элиссар! Ведь столько было упущено возможностей. Может, это и есть доказательство немилости богов?

Элиссар живо возразила. Если и были возможности победить, то они как раз и были лучшим доказательством милости богов. А если были, то еще будут! Вождь все время говорит, что лишь ждет…

Холодное молчание жрицы заставило Элиссар умолкнуть. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоить сердце, забившееся от внезапного ужаса. Так, значит, и Лабиту, столь ревностная и преданная с самого начала, услышав о планах Гасдрубала, отвечает на это красноречивым молчанием? Что же тогда должны говорить другие?

Она заставила себя успокоиться и через мгновение заговорила, даже более безразлично, чем хотела:

– Я все еще не понимаю, для чего тебе нужны эти люди и бревна?

Лабиту, неведомо почему, вдруг поклонилась, почти смиренно. Верно, мысленно она давала какие-то обеты, какие-то высшие обещания своей богине, ибо одновременно почти иератическим жестом подняла правую ладонь и молча поцеловала ее. А так воздают глубокое, полное благоговения и любви почтение бессмертным богам.

Она ответила через мгновение с простотой, в которой было величие:

– Я хочу приказать, чтобы эти люди крепко и тщательно подперли утес. А потом – чтобы они подкопали его, подсекли снизу. А леса должны быть устроены так, чтобы была одна главная точка. Чтобы один человек мог обрушить все. И когда рухнут опоры, пусть рухнет весь склон горы. На храм. Пусть под горой обломков и земли исчезнет святилище и изваяние Покровительницы Города! Пусть таким образом оно избежит поругания со стороны завоевателей!

– Человек, который будет обрушивать опоры, погибнет! – тихо прошептала Элиссар.

Жрица ответила все так же спокойно:

– Что значит жизнь одного человека, если речь идет о служении богине? А бывает и смерть, которая есть искупление.

Элиссар с минуту молча смотрела на свою гостью. Наконец она кивнула и с серьезностью произнесла:

– Я попрошу мужа, чтобы он дал тебе, святейшая, столько людей, сколько ты пожелаешь. Чтобы дал тебе лучших плотников. Чтобы дал тебе дерево.

– Благодарю, баалат, – с простотой ответила Лабиту, вставая.

Встала и Элиссар, но вдруг положила руку на плечо жрицы и мягко прошептала:

– Я никогда не жалела о своей… лжи. А теперь я уверена, что поступила правильно.

– Благодарю, баалат! – еще раз ответила Лабиту, но на этот раз с искренней благодарностью в голосе. Когда она подняла веки, в ее глазах блеснули огромная радость и облегчение.