Текст книги "Город пробужденный (ЛП)"

Автор книги: Богуслав Суйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

18

Тридон двинулся к условленному месту злой и хмурый. Заработал он совсем неплохо, но не столько, сколько мечтал, и не столько, сколько можно было бы заработать, если бы эти пунийские трусы так не боялись Рима. Все из-за них.

На мгновение он даже заколебался, не повернуть ли все же в Египет и не продать ли там римлян. Но Оманос? Его бы наверняка распяли, а это старый товарищ по многим походам.

Он поборол искушение и поплыл к мысу Камарт, высокому скалистому утесу, замыкавшему северную оконечность полуострова, на котором возвышался Карфаген. Это была безлюдная, каменистая пустошь, поросшая такой скудной травой и кустарником, что даже коз сюда не выгоняли на пастбище. Ближе к городской стене – с этой стороны одинарной, ибо серьезная атака с открытого, безводного плато была невозможна, – находились кладбища, где беднота хоронила своих мертвых, а дальше простиралась уже настоящая пустыня. Побережье здесь было неприступным, оно обрывалось высоким утесом к морю. Почему именно там Сихарб хочет забрать свою покупку и что он сделает с пленниками, пирату было безразлично.

Всякую трезвую мысль все больше застилала ярость на Карфаген, карфагенян и все, что было с ними связано. Поэтому, когда в назначенном месте они встретили лодки Сихарба, обменялись заложниками, перегрузили пленников и получили взамен золото, – Тридон уже не владел собой. Золото имело прекрасный, чистый звон, мешки были тяжелы, но насколько же больше его было бы, если бы эти пунийские гиены не боялись Рима?

Свою ярость он вымещал, изрыгая самые изощренные проклятия на карфагенских богов, город, людей – на все, что только приходило ему на ум. Внезапно он оборвал себя, посмотрел на Зарксаса, стоявшего у руля, и с яростью бросился к нему.

– Прочь от руля! Пуниец, проклятый, паршивый пуниец! Прочь, или…

Но силач без труда отстранил обезумевшего пирата и спокойно ответил:

– Сперва позови другого рулевого. Сейчас я руль не отпущу. И не смей в моем присутствии поносить пунийцев.

– Что? Не слушаешь? Угрожаешь мне? Ты, блудливый пес! Эй, Оманос, Сифакс, Аминтос, старые товарищи, ко мне! Слушайте! Этот шакал взбунтовался! Что с таким делать?

– За борт! – взвизгнул Сифакс, который не мог простить Зарксасу, что тот оказался сильнее.

– Так и есть! Все неудачи начались с той поры, как мы приняли этих троих! Нумидийская военная галера, римская – военная! Что это такое? Мы, свободные повелители морей, должны воевать со всеми? Это не наше дело! Наше дело – брать добычу! А тут, вот что, столько наших полегло! Все из-за Карфагена! Посему клянусь третьей пастью Цербера, что Карфаген мне за это заплатит! Не сдвинусь с этих морей, пока не наполню нашу галеру карфагенским золотом! Не притронусь к другой девке, кроме пунийки! Месть Карфагену!

Сифакс, опасаясь, что вождь в пылу забудет о Зарксасе, прервал его:

– Верно говоришь! Но пока что делать с этим, вот с этим? О, как дерзко смотрит! Силач, вы только поглядите!

– Этот? – Тридон обернулся, зловеще спокойный. – За борт!

– Стоять! – Кадмос протиснулся сквозь толпу, за ним – Идибаал, поигрывая ножом, за ним, после короткого колебания, – Магон, некогда гребец на захваченной нумидийской галере, который отличился сноровкой в обращении с катапультами и в бою с римской триремой заслужил всеобщее уважение. – Руки прочь от этого человека!

– О, за своего заступается! Псы всегда стаей!

– Вождь! Это бунт! Смотри, уже четверо пунийцев!

– Эй! – крикнул кто-то более рассудительный. – Кто говорит о пунийцах? На пиратских «мышах» нет различий! Нам дела нет, кто какой народности!

– Но не тогда, когда они бунтуют! Порядок должен быть!

– Постойте! – Кадмос быстро расспросил Зарксаса, из-за чего сыр-бор, и резко обратился к Тридону: – Ты клянешься отомстить Карфагену? Проклинаешь его? Дело твое, но мы тебе в этом помогать не станем!

– И ты отказываешься повиноваться? За это – смерть! Эй, товарищи!

– Стоять! Нас четверо, мы погибнем, но сколько погибнет ваших? Вы ведь нас знаете! Так что я вам говорю: отступитесь! Мы не хотим от вас даже положенной доли добычи! Мы уйдем добровольно!

– Это как же? Нам отвезти достопочтенных господ в порт? Прочь с палубы! Вот единственное, что я могу вам сказать! Прочь!

– Пусть будет так! Магон, прыгай!

Один за другим они срывали с себя пояса, хламиды, сандалии и без колебаний прыгали за борт. Последним прыгнул Идибаал, метнув со смехом свой нож так, что тот вонзился в палубу у самой левой ноги Тридона. Он вынырнул, фыркнул, разглядел в лунном свете три головы друзей и подплыл к ним.

На палубе галеры кто-то возбужденно кричал:

– О, плывут! Все! Эй, дай мне лук!

Но тут же бас Тридона, который уже пришел в себя, прогремел над шумом:

– Нет! Оставить их! Они были добрыми товарищами, только не годились для нашего братства.

– Эй, Кадмос! – пыхтел Зарксас. – Доплывем?

– Конечно! О, вон берег виден!

– Виден, и близко! – отфыркиваясь, проговорил Магон. – Доплыть-то легко! Только что дальше? Скала глаже стены и выше! Волна разобьет нас о камни, а на эту кручу не взобраться!

– О, я не боюсь! – беззаботно ответил Кадмос. – Какую-нибудь щель найдем!

– Нет там никаких щелей! Разве что у самого края утеса. Я знаю, мальчишкой часто здесь птичьи яйца собирал!

– Ох, не может быть все так плохо! Плывем к берегу!

Однако он скоро убедился, что Магон был прав. Ветер в тот день упрямо дул с севера, и хоть был несильным, его хватило, чтобы раскачать волну, ощутимую даже в открытом море, а здесь, у подножия отвесных утесов, она с силой билась о скалы, пенясь на многочисленных подводных камнях, и ревела. Утесы и впрямь были неприступны, отшлифованные тысячелетиями, скользкие; к тому же водовороты грозили смертью всякому пловцу, который неосторожно приблизился бы к ним.

– Плывем к заливу! Там… берег понижается! – выдохнул Магон.

Кадмос без раздумий согласился. Действительно, за мысом берег понижался, но… как это далеко? Хватит ли у них сил доплыть? Это может быть и несколько десятков стадиев. Сам он плавал хорошо, его друг тоже, но хватит ли сил у всех? К тому же постоянно угрожали подводные скалы, на которые волна могла швырнуть пловца. А гладь утеса не оставляла никакой надежды.

Отгоняя сомнения, он упрямо плыл вперед, порой покрикивая на товарищей, но надежды у него было все меньше. Этот Тридон, негодяй, верно, знал этот берег, раз не позволил лучнику стрелять в бунтовщиков. Но тут же ему пришла в голову другая мысль: почему Сихарб назначил место встречи именно здесь? Из города и даже с мыса Камарт этого отрезка берега не видно. Берег очень опасен из-за подводных скал, да и от порта далеко. От порта? Они ведь плыли из порта, плыли быстро, а Сихарб уже ждал их здесь. Лодка у него была большая, на двадцать гребцов, но невозможно, чтобы он мог так легко обогнать бирему. Откуда же он здесь взялся?

Он почувствовал усталость, перевернулся на спину и, широко раскинув руки, отдался на волю волн. Он старался дышать глубоко, спокойно, и лишь тогда, когда водяной вал перекатывался и не грозил залить ему рот. В какой-то миг он инстинктивно взглянул на берег, выругался, но в голосе его была радость. Он взглянул снова, более пристально.

Да, сомнений не было – скала здесь расступалась, трескалась глубоко, кажется, до самой поверхности воды. Если где-то и удастся взобраться на вершину утеса, то только здесь.

– К берегу! Расщелина! Эй, друзья, к берегу! – крикнул Кадмос, переворачиваясь в воде и направляясь к замеченной щели.

Волна, однако, снесла его, он потерял направление, и снова перед ним была лишь сплошная скала, но он упрямо плыл вперед. То ведь не было наваждением. Наконец он различил синеву неба низко, почти над самой водой. Там и была вожделенная расщелина.

Оказалось, что это была скорее узкая, извилистая бухточка, совершенно незаметная с моря. Лишь милость богов была с Кадмосом, что он взглянул на скалы именно в том месте, где ее существование выдал отблеск солнца.

Они вплыли в бухточку взволнованные, заинтригованные, радостные. Но их ждали новые сюрпризы. За вторым, довольно резким поворотом, в месте, где вода разливалась чуть шире, они увидели перед собой большую лодку, привязанную к валунам, а от нее – ведущую на вершину утеса крутую, узкую, но отчетливую тропу.

– На лодке, эй, на лодке! – хрипло крикнул Магон, теряя последние силы.

Никто не ответил, лишь эхо вернулось из глубины расщелины.

– Тихо, – прошипел Кадмос, сам не зная почему.

Он подплыл к лодке, ухватился за борт и помог товарищам поочередно взобраться. Все в один миг узнали лодку Сихарба. Моряки не могли ошибиться в таких вещах. Но почему этот богач, геронт, столь влиятельный человек, держит лодку в укрытии так далеко от города?

Первым понял Идибаал и выругался.

– Негодяй! Вор! Шакал с паршивой пастью! Не понимаете? Подходит на своей лодке к собственной галере, когда та возвращается с новым товаром, забирает все самое ценное и без пошлин ввозит в город. А в порту платит только за жалкие остатки!

– А как умеет высокопарно говорить! Других призывать! Стыдить!

– А с нас каждую рыбешку обсчитают и обложат поборами!

– Подлец!

– Все богачи такие!

– Постойте! – Идибаал остановил разгневанных друзей. – Посмотрим, нет ли чего на этой лодке. Я думаю об одежде. Не пойдем же мы в город голыми.

Они обыскали тайники на корме лодки и действительно нашли несколько старых, грубых плащей с капюшонами. Хоть и стояла жара и ничто не предвещало бури, им пришлось их надеть. Они вскарабкались на плато и двинулись к городу. Кадмос то и дело оглядывался, желая запомнить дорогу, чтобы суметь отыскать спуск к тайнику, но среди нагромождения валунов вскоре потерял ориентир.

Впрочем, он мало думал об этом, охваченный одним лишь желанием: вечером они дойдут до города, он поспешит в свою каморку, оденется и сразу – к Керизе. Все остальное не имело значения.

19

– Ты Кадмос? – с подозрением спросила Стратоника. – Ага, Керизу ищешь. А она тебя в порту высматривает. Кто-то ей сказал, что ты был там, куда-то спешил, а потом снова отплыл на челне. Девка с ума сошла, плачет, носится по порту, к людям пристает. Еще какая беда с ней приключится. Да разве такая послушает старших?

– В порту меня ищет? Но я же был там. И у нашей старой лодки, и в своей каморке…

– О, так Кериза и твою каморку знает? Ну, теперь мне многое понятно. А раз ее нет ни в порту, ни дома, поищи, может, в храме Танит. Хоть сейчас и не священная ночь. Если такая раз дорогу узнала, ее туда и тянет. Тебя столько месяцев не было… Приключений у тебя, должно быть, было немало, это по лицу видно. Ну, а что вернулся – так это лишь милость богини, и милость эту Кериза тебе вымолила. Лучшая туника у нее была порвана, когда вернулась. В священную ночь, понимаешь? Ох, ну и праздник же был в этом году, да! Такого Карт Хадашт еще не видел! А ведь Астарта всех девиц запомнила и просьбы их исполнила. Так что помни: своим возвращением ты обязан Керизе. А еще и мне, потому что это я отвела эту девку в рощу, когда она никак не могла решиться.

Кадмос взглянул на нее с яростью, но ничего не ответил. Извечный обычай, почти долг, вел женщин в священную ночь в сады богини, и мужчины не могли возражать. Он сдержался и лишь гневно спросил:

– А Макасс? Где Макасс?

– Этот старый недотепа? Либо на площади Ганнона, либо где-нибудь в винной. Такие заказы получил, что мог бы разбогатеть, а он не за мастерской следит, а в политику ударился. Совсем спятил! Да и весь город с ума сходит! Все время народные собрания, все время какие-то делегации к суффетам! И конечно, везде Макасс! Без него никак! Уж он и тебя в это втянет, если не воспротивишься.

– Э, да у меня на это времени нет. Вон, лодка наша повреждена, верно, какой-то дурень на нее наехал, а ведь надо на лов выходить.

– Как это? После стольких месяцев ты ничего с моря не привез?

Кадмос рассмеялся.

– Жизнь привез да кости целые. Это немало.

Стратоника тут же потеряла к нему интерес, вернулась к брошенной работе и пробормотала:

– Ну и плыви. Хотя что это за заработок? Жену на такое сегодня не прокормишь.

– Кериза… – с сомнением начал Кадмос, но женщина гневно оборвала его:

– Что знала, то сказала! Ищи ее в порту или в храме, а лучше – не ищи вовсе! Пусть только эта дуреха меня послушает, я ей судьбу получше устрою!

Кадмос, однако, в порт не пошел. Уже опустилась ночь, и в глубине узких улочек было совсем темно. Отчего-то в тот день в домах горело мало огней, и людей на улицах было немного. Он на мгновение подумал, что, может, лучше всего подождать Керизу здесь, вот хотя бы сесть на нижние ступени лестницы. Наверное, она скоро вернется. Что ей делать на улице ночью? Но слова Стратоники упрямо лезли в голову, будили подозрения, удушающую ревность, гнев, подталкивающий к необдуманным решениям. А может, Кериза пошла не в рощу, а к кому-то? Как сказала эта старая: «Если раз дорогу узнала, ее туда и тянет». Невозможно. Кериза не такая. Пошла в священную ночь в рощу? Пусть она сама ему об этом скажет. Иначе он не поверит. А если и пошла? Ведь только из-за заботы о нем. Сколько женщин так поступает. Это не распутство, а благочестие. Нельзя… да, нельзя возражать. Ведь Танит и вправду покровительствовала ему, это ясно. Во власти предателя Терона он был всего одну ночь, потом его приняли пираты. Римляне на берегу Сицилии тоже ему ничего не сделали, из боя с галерой Флакка он вышел целым. А потом и из моря счастливо выбрался, хотя сам Тридон был уверен, что они утонут.

Надо будет принести богине дар, как только он что-нибудь заработает, но все же было бы лучше и легче на душе, если бы эта милость была обретена иной ценой. Потому что теперь… теперь даже желание отыскать Керизу слабеет, появляется страх: как встретить ее, когда они увидятся?

Он поплелся в сторону порта. Лучше всего было бы зайти в винную, к веселым людям, где шум и много света. Но на это нужны деньги, а у него не было ни драхмы. На рассвете нужно выходить на лов. Хотя можно и сейчас, в ночь. Цепь в порту теперь никто не натягивает. Отыскать Идибаала и Зарксаса и плыть. Но доска в борту сломана… Пустяки, на небольшой улов можно и без починки.

На площади Ганнона он остановился. Здесь горело несколько факелов, в их мерцающем свете виднелись многочисленные группки людей. То тут, то там раздавались выкрики, слышались голоса ораторов, выступавших в нескольких местах одновременно. На трибуне никого не было, огней горело мало, так что это было не народное собрание, а просто сборище прохожих и случайные, свободно выступавшие говоруны.

Он узнал одного из них, которого слушало больше всего людей, и подошел ближе. Даже в его нынешнем настроении, когда все мысли были заняты Керизой, врожденная любовь пунийцев к публичным спорам взяла верх.

Сперва он остановился поодаль, потом, заинтересовавшись, начал проталкиваться к оратору. Лестероса, шлифовщика стекла, которого все звали «мудрецом», знали, уважали и охотно слушали. Сейчас он, видимо, отчитывался о каком-то совещании или разговоре.

– Итак, друзья, я сделал то, о чем вы меня просили. Достопочтенный суффет Гасдрубал принял меня, хотя мог и не принять, ибо я приходил лишь как частное лицо, от имени горстки друзей.

– Нет, Лестерос, – перебил его кто-то. – Ты всегда говоришь от имени всего народа!

– О нет! Это не так, и так быть не может! Но сейчас не об этом. Суффет Гасдрубал начал перечислять мне, во сколько нам обходится войско, сколько нужно платить наемникам, сколько клинабарам. Когда Рим остановит нумидийцев…

– Мы сами их уже остановили! Гасдрубал-шалишим!

– Не перебивайте Лестероса!

– Суффет подсчитал, сколько теперь город сэкономит, когда не будет содержать войско. Правда, не будет больше дани от других городов и племен, может, за продовольствие придется платить дороже, но все равно экономия будет. Содержать будут только рабдухов, таможенников, стражу в храмах. Мы сможем спокойно торговать.

– Вот именно, как же, позволят пираты спокойно торговать, – перебил Кадмос. – Их вождь, Тридон, поклялся отомстить Карфагену. Я знаю, потому что сегодня утром я прыгнул в море с его галеры!

– Кадмос! – крикнул кто-то рядом, и одна из темных фигур начала к нему проталкиваться. – О, Кадмос! Слава богине! Ты вернулся! О, любимый!

Кто-то рассмеялся, кто-то резко бросил:

– Идите любиться в другое место, а здесь не мешайте!

Но они не слышали ничего, не видели никого, только друг друга. Кадмос схватил Керизу за обе руки и притянул к себе, с радостью глядя ей в глаза. Никто из них не заметил, как они оказались за площадью, в тишине уснувших улочек.

– Ты вернулся! О богиня, благодарю тебя! – воскликнула Кериза, но это напомнило Кадмосу слова Стратоники и его собственные мысли.

Он забыл о пиратах, о новостях, о чем-то возбужденно говорившем Лестеросе, об угрозе, нависшей над городом. Все было неважно, его мучила лишь одна мысль: ходила ли Кериза в священную ночь в рощу.

– Кериза, Стратоника наговорила на тебя… Ты… ты и вправду ходила в священную ночь в храм?

«Пусть она скажет „нет“! – думал он, желая этого всей душой, почти молясь. – Пусть скажет „нет“! Я поверю! Не нужно доказательств! Ее слово… лишь одно ее слово!»

Она не стала отрицать. Не пыталась высвободить руки из его ладоней, не опустила глаз. Они стояли на пустой, темной улочке, но как раз в этот миг из-за высокой крыши храма бога Таммуза выплыла луна и осветила поднятое кверху лицо девушки.

Она ответила тихо, ясным, спокойным голосом:

– Ходила. Стратоника сама меня отвела.

– Зачем? Всеми богами преисподней! Зачем ты туда…

Он отпустил ее руки и принялся нервно смеяться.

– Я там молилась, – серьезно прервала его Кериза, хотя было видно, что она побледнела. – Ты должен мне верить! Я только молилась. Великая жрица Лабиту дала мне облачение жрицы и велела горячо, горячо молиться. И тогда мне казалось, что я вижу тебя, что слышу твои шаги. Но это было наваждение. А потом жрец проводил меня до самых ворот. Это все. Ты должен мне верить! Я принесла в жертву богине белого голубя. Больше ничего! О, Кадмос, все было именно так!

– Не верю! Туника у тебя была порвана! Стратоника говорила! О, я вас знаю, подлые девки! Под видом жертвы богине – ночь разврата! Много таких! Известно! Но ты, ты, Кериза, которая клялась ждать, которую я так…

– О, Кадмос, неужели ты мне не веришь? Даже когда я клянусь нашей любовью?

– Не верю! – выговорил Кадмос и, сжав кулаки, отвернулся.

О, если бы в эту минуту появились какие-нибудь надменные ливийцы, или подвыпившие моряки, или хотя бы патруль рабдухов – кто угодно, лишь бы можно было броситься на них и биться до тех пор, пока не выйдет вся эта жгучая, удушающая злость!

– О, единственный мой, ты так взволнован. Послушай. Я… я дам тебе доказательство.

– Доказательство? Какое же ты можешь дать доказательство?

Кадмос повернулся к Керизе. Он увидел, что она медленно опускает голову, предварительно закрыв глаза. Но голос ее оставался ясным и звонким, хотя и серьезным, почти суровым:

– Я дам доказательство, если хочешь… Я пойду сейчас же с тобой в твою каморку…

20

Кадмос правил рулем, полный радости. Не случилось ничего из того, что предрекали зеваки, провожавшие их из порта, и чего опасались угрюмо молчавшие Идибаал и Зарксас. Присутствие женщины на лодке не навлекло ни бури, ни нумидийских галер, не привело ни к разрыву сетей, ни к плохому улову. Напротив, улов был очень хорошим, погода держалась, а ветер, словно по заказу, подул с востока и быстро нес их к порту, избавляя от работы веслами.

Кериза держалась превосходно, не боялась, не страдала морской болезнью и даже отважно помогала.

Поэтому возвращались они в добром настроении. Забыли даже о том возбуждении, что царило в Карфагене, когда они отплывали. Ходили ведь слухи, что снова прибыло новое римское посольство. А это могло означать лишь новые требования и новые хлопоты. Хотя ревнители проримской партии и уверяли, что посольство, наверняка, захочет лишь проверить, отдал ли Карфаген оружие. Пусть проверяют. Пусть обходят стены, осматривают склады, порты. Нигде ни одной машины, ни одной галеры, ни одного меча или щита! Пусть увидят! Люди спокойны, люди работают как ни в чем не бывало, Карфаген не помышляет о смуте!

Уже по виду порта рыбаки поняли, что все же что-то случилось. Их встретила пустота и зловещая тишина. Правда, галеры богатых купцов все еще бороздили где-то далеко море, но в последние дни в порту началось оживление. Приходили суда из Утики, из Гиппона, даже из захваченных Масиниссой портов на восточном побережье, оживала торговля, суетились рыбаки, потому что цены на рыбу были превосходные.

Теперь же в море виднелись лишь две галеры, они быстро шли в сторону мыса Камарт, а значит, направлялись, верно, в Утику, а в самом порту было пусто. Лишь маленький, лет двенадцати, мальчишка сидел на мотках старых канатов и жевал листья малабатра – обычное лакомство подростков.

Ленивым движением он поймал брошенный с лодки канат и умело закрепил его за торчащий из набережной валун. Сплюнул сквозь зубы, поправил пояс, вытащил из-за хламиды новый лист и с усердием принялся его жевать, разглядывая рыбаков.

Кадмос знал мальчишку, поэтому спросил:

– Эй, Фали, что опять случилось? Где люди?

– Где им быть? На площади Ганнона. Народное собрание. Орут там уже с самого утра.

– А ты? – подшутил Зарксас, глядя на серьезное, хоть и презрительное лицо мальчишки. – Без тебя совещаются? Как же так?

– Пхи! – мальчишка снова сплюнул. – Я тут свою девчонку жду. Не могу ее подвести.

Кериза легко спрыгнула на берег и улыбнулась сорванцу.

– Девчонку? Это хорошо, что ты держишь слово. А что будет, если она не придет?

Кадмос, привязав лодку, тоже выскочил на берег и поспешно подошел.

– Ты говорил, Фали, о каком-то собрании? Когда объявили? Что случилось?

– Когда? – Мальчишка сплюнул и ответил: – Да на рассвете. Из всех храмов начали трубить в трубы, да и по городу кричали глашатаи, что какие-то очень важные дела, что надо бежать.

Он огляделся и, не увидев нигде своей подруги, добавил:

– Но, видно, надо туда идти.

Кериза рассмеялась.

– Ну, а что будет с той девчонкой?

– С Лабдо? Ну, она у меня это запомнит. Схвачу за космы и выпорю ремнем!..

– Осторожней! Листья малабатра растеряешь! – подрезал его Идибаал. – Зарксас, оставайся при рыбе, а мы пойдем! Может, там и вправду что-то важное в связи с этим новым римским посольством.

Сихарб в тот день притворился больным и не выходил из дома. Когда номенклатор – служба у него была организована на римский манер – доложил о прибытии достопочтенного Бомилькара, он удивился. Но не подал виду, увидев этого обычно элегантного богача в сером плаще и простых сандалиях, с растрепанной бородой и взлохмаченными волосами, пытавшегося таким образом изменить свою внешность.

Они не стали приветствовать друг друга, ибо всю ночь провели на совещании и расстались совсем недавно.

– Ну? – спросил Сихарб, но гость лишь пожал плечами.

– Пока ничего. Только собираются. А у тебя, достопочтенный, есть какие-нибудь вести?

– Будут. У меня там верные вольноотпущенники, они будут мне обо всем доносить. А пока я знаю лишь, что толпа многочисленна и очень возбуждена. Видимо, какие-то вести уже дошли до города.

– Я всегда говорю, что и среди нас есть неосторожные и слишком болтливые.

– Слишком снисходительно ты об этом говоришь, достопочтенный. А что, если это предатели, подкупленные…

– Кем?

Оба умолкли. Действительно, после схода со сцены пронумидийской партии осталась лишь проримская, членами и столпами которой они оба и были, да еще демократическая, но ту они презрительно называли «толпой» и не считались с ней. Однако Бомилькар через мгновение спросил:

– Собрание организовано как следует?

Сихарб пренебрежительно улыбнулся.

– Не беспокойся. Всю ночь созывали наших людей и давали им соответствующие указания. Абсасому можно верить. Он в этом разбирается. Сколько собраний он нам уже организовал.

Он поморщился, щелкнул пальцами и через мгновение добавил:

– И все же что-то меня беспокоит. Этот Абсасом велел заплатить ему три сикля, и еще по сиклю на каждого из его людей.

– Обманет?

– Конечно, обманет. Но всегда брал по два, а теперь три.

– Ожидает, что собрание будет трудно укротить.

– Или он умнее, чем нам казалось, и умеет пользоваться ситуацией.

– Может быть. В любом случае, лучше, что мы здесь и не принимаем в этом участия.

Сихарб снова поморщился.

– Да уж, кабиры знают, что лучше. А как нам потом новые властители поставят на вид, что мы не помогали?

– Сплюнь эти слова! А достопочтенные дамы, которых я одеваю, кормлю и развлекаю? А твой Флакк с товарищами?

– С этим хлопоты. Все требует, чтобы его везли в Утику. Приходится рассказывать ему о волнении народа, о разных опасностях, о необходимости ждать.

– То же самое я говорю моим римлянкам.

Он прервался, огляделся, указал рукой на резные колонны, окружавшие перистиль, на греческие мозаики, на скульптуры большой ценности.

– А все же жаль этого, – вздохнул он.

Хозяин дома возмутился.

– Жаль? Что значит жаль? Скульптуры перевезем, колонны тоже. Не будет лишь пару лет садов. Ну, такую жертву ради блага города можно и понести.

Бомилькар серьезно кивнул:

– Это правда, мы привыкли к этому месту, но по правде говоря, не такое уж оно и прекрасное. Тесно, земля дрянная, скалистая. Мы выберем себе место покрасивее, где земля плодородная, где живописные холмы, река, на холмах поставим храмы. Вот, например, окрестности Цукхара…

– Опять ты к этому возвращаешься? Известно ведь, что у тебя там поместья, и мы знаем, сколько ты заломил бы за землю. Ничего из этого не выйдет! Новый Карт Хадашт должен возникнуть только возле Тубарбо. Лучшего места не найдешь.

– Ты, Сихарб, не думай, что все дураки. Под Тубарбо земля у твоего брата, а у мужа дочери – каменоломни. Неудивительно, что те места тебе так нравятся.

– Что нам ссориться? Все равно не мы решим, а оракул богов.

– Каких? Танит?

– Зачем Танит? Танит была покровительницей этого города. Не слишком-то хорошо она о нас заботилась. На новом месте пусть покровителем будет Эшмун.

– Ага! А верховный жрец Эшмуна – Ганнон, сын твоей сестры. Ничего из этого не выйдет. Мы отдадим новый город под покровительство Молоха.

– Сколько тебе за этот проект платит Сихакар?

– Меньше, чем тебе Ганнон!

– Проклятие богов на тех, кто все сделает за золото! Проклятие на тех, кто только о своих интересах печется! На тех, кому нет дела до блага города!

– Это ты о себе так откровенно?

– Ты берегись, как бы я не забыл законов гостеприимства!

– Ты, видно, уже запамятовал, раз даже вина мне не предложил.

– Я бы тебе и уксуса пожалел!

С мгновение они сверлили друг друга взглядами, дыша яростью. Первым овладел собой Бомилькар.

– Достопочтенный Сихарб, время ли для ссор? Нас занимают дела торговые, а в торговле нет места гневу. Мы, люди трезвомыслящие, которым приходится решать за эту глупую чернь, должны держаться вместе. Ох, ох, какие убытки мы понесем! Да что об этом знает какой-нибудь каменотес или канатчик, у которого мастерская в сарае, а живет он в мазанке? Такому-то хорошо! Но наши дворцы, склады, наш флот…

– Флот? – тихо рассмеялся Сихарб. – Я на флоте не потеряю. Все мои галеры в Гиппоне.

– Но там ведь правит этот пес Гулусса, сын Масиниссы.

– И что с того? Он тоже любит нажиться, ему тоже нужно золото. С ним можно торговать. А в горах за Тумогади мои люди уже валят лес. Его много понадобится при возведении нового города.

Бомилькар тихо рассмеялся.

– Вот как? Э, мысль не нова. Мои галеры в Сирии. Привезут кедры из Ливана. Что там твое дерево. Вот за мои кедры я получу хорошую цену.

– А где ты их выгрузишь?

– Достопочтенный, я что, дитя? Знаю где, я подстраховался. И советую тебе как друг: скупай невольников.

– Так советуешь? А где их взять? Кто скупил все, что только годилось для работы? Не ты ли? А теперь советуешь? Друг!

Бомилькар снова рассмеялся.

– В торговле нет дружбы. Ну да, прикупил немного, это правда. Но и для тебя еще достаточно осталось. Есть глупцы, что боятся войны, осады и продают рабов. Мы должны исполнить волю Рима. Велели нам перенести город куда хотим, лишь бы в восьмидесяти стадиях от моря, – так и перенесем.

– У меня кровь закипает, как подумаю, сколько на нас наживутся портовые города! Ах, эти своего не упустят!

– О, и на это найдется управа. Деньги остаются в наших руках, а это главное.

– Достопочтенный господин, – номенклатор просунул голову и доложил вполголоса, – прибыл гонец с площади Ганнона.

– Пусть войдет и говорит, – решил Сихарб, взглянув на гостя. В этом вопросе их интересы совпадали, так что пусть слушает.

– Достопочтенный господин! – вольноотпущенник низко поклонился и быстро доложил: – На площади толпы и великое волнение. Очень трудно поддерживать порядок. Народ уже знает, с какими требованиями прибыло римское посольство. Когда суффет Гасдрубал говорил, призывая к благоразумию, его часто и громко перебивали.

– Перебивали? А Абсасом и его люди?

– О, они делают что могут. Поддакивают суффету, кричат, как их научили, но сегодня это уже мало помогает. Нескольких из них толпа даже избила. Стоящие рядом велят им молчать или бьют по головам.

– Можешь идти. Жду новых вестей, – с виду спокойно произнес Сихарб, но после ухода вольноотпущенника они с Бомилькаром встревоженно переглянулись. Народ в столь важном деле не позволяет вести себя туда, куда хотят правители. А значит, еще могут быть неожиданности.

***

– Достопочтенный Геркх, верховный жрец Мелькарта, – объявил жрец, и Лабиту, нервно шагавшая по атриуму, внезапно остановилась и взглянула, словно очнувшись от глубокой задумчивости.

– О! Введи его сюда.

Они поспешно, но довольно дружелюбно поприветствовали друг друга. Между их храмами не было ни соперничества, ни зависти, ибо они окормляли совершенно разные круги верующих и не мешали друг другу. У Мелькарта, бога моря, были последователи среди моряков и рыбаков, а у Танит – преимущественно среди женщин.

– И что ты на это скажешь, пречистая? – с порога спросил Геркх. – Каково твое мнение?

– О чем ты говоришь, достопочтенный?

– Ну, о всей этой ситуации. Это посольство, эти требования. Ах, как подумаю… Но ведь это невозможно. Они просто пугают. Мир еще не видел такого, чтобы покинуть город и со всем народом отправиться в изгнание!

– Они позволяют нам возвести новый город, и притом где мы захотим, – с горечью произнесла Лабиту.

– Да, позволяют. Но не ближе восьмидесяти стадиев от моря. Мы, карфагеняне, мы, потомки финикийских мореходов, мы, чье величие выросло из моря, должны жить вдали от берега!

– Римлянам ведь того и надо!

Геркх вспылил.

– Да, им! Но нам? Как может существовать культ Мелькарта, если мы перестанем быть морской державой? А без его могущественного покровительства нам грозит гибель!