Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

12

Ни мать, ни жена не должны знать, что он кашляет кровью. На следующий день он, как обычно, пошел на службу, хотя после бессонной ночи чувствовал себя плохо. На службе его ждала та же нудная, неинтересная работа, те же управляющий и начальник отдела с их косыми взглядами, те же бездушные сослуживцы. Он терпел все. Мучительно долго тянулось время. Мысли витали где-то далеко. Он не знал, сколько исправлений внес в корректуру, наконец-то прозвенел звонок на обед. Он отложил кисть и тихонько вздохнул, как преступник, дождавшийся помилования. Ему казалось, что все с жалостью на него смотрят. Спасаясь от этих обращенных на него взглядов, он ушел из столовой. Никто не заметил, как он вышел.

Он опять поднялся наверх, сел за свой стол, но за корректуру не брался – перерыв еще не кончился. К чему тратить силы, которых и так мало?! Он ничего не видел, перед глазами была пелена, веки слипались. Мысли путались. Наконец он уронил голову и забылся тяжелым сном.

Очнулся он от громкого смеха. Быстро выпрямился, но чувство невыразимой печали не покидало его. Пора было начинать работу. Однако, пользуясь тем, что управляющий и начальник отдела еще не пришли, сослуживцы оживленно беседовали. Разговор шел о войне. Кто-то рассказывал о том, что слышал накануне вечером… Японцы стремительно продвигаются вперед. Ходят слухи, что враг уже у ворот Ишаня.

«В газетах ничего об этом не пишут, не может быть», – думал про себя Вэньсюань, но высказать свое предположение вслух не посмел.

– Вряд ли! Откуда у тебя такие сведения? – спросил Пань. – В газетах пишут, что обстановка на фронтах благоприятная.

– А ты веришь газетам? – Это спросил сотрудник, считавший себя наиболее осведомленным. – Ведь они не печатают и сотой доли того, что происходит на самом деле.

– Да, положение серьезное. Мой родственник прожил в Гуйяне без малого четыре года, а сейчас собирается уезжать.

– Это еще что! Мой приятель уже заказал билет на самолет до Ланьчжоу. Уж если бежать, так прямо сейчас.

– Вот наша контора и переезжает в Ланьчжоу. Это решено окончательно.

– Ты поедешь? – поинтересовался Сяопань.

– Я? Думаю, конторе не нужна такая мелюзга. А ты что, собираешься?

Назвавший себя «мелюзгой» был старым сотрудником отдела публикации с окладом выше, чем у Вэньсюаня.

– Но если мы не поедем, нам обязаны выдать выходное пособие в размере трехмесячного жалованья, – сказал Сяопань.

– Хоть бы за два заплатили. А что сделаешь на эти деньги? И не уедешь, и здесь не разгуляешься. К тому же наша контора – полугосударственная…

В это время на лестнице раздались шаги, и разговор прекратился. Вошел управляющий. И сразу воцарилась тишина. Сяопань поспешил к себе. Началась вторая половина рабочего дня.

Вэньсюань сидел молча, казалось, он спит. Перед ним лежали разложенные листы корректуры, но он не читал, а думал о только что услышанном: отъезд… выходное пособие… Все это сулит гибель, а у него семья… Падение провинций Хунань и Гуанси… Он слышал это от других… А сам он до того никчемный… Если придет такой день… Его бросило в дрожь. Он боялся думать дальше и никак не мог сосредоточиться. Чем больше он раздумывал, тем тревожнее становилось на душе. Он принялся за третий лист корректуры, но не внес еще ни одной правки. Что ему эта работа, косые взгляды начальства! Знакомый голос шепнул на ухо: «Гибель!» Он приговорен к смерти, и приговор обжалованию не подлежит.

Он просидел в полузабытьи с полчаса и почувствовал слабость. Потрогал лоб: не очень горячий, но голова кружится. Шло время, но жар не спадал. «Наверняка чахотка, вчера была кровь, – вспомнил он, – ну и пусть, все равно умирать». Он успокоился, ему уже не было страшно. Другие мысли, еще более печальные, захватили его. «Я умру, умру один, как это грустно!» – думал он. Скорее бы очутиться дома, обнять маму, жену, сынишку и выплакаться.

К концу рабочего дня он почувствовал себя лучше и медленно пошел домой.

Мать ждала его с обедом, спросила, как прошел день, заговорила о Шушэн. Те же тревожные мысли, те же разговоры! В словах матери была доля правды, но и жену он не винил.

– Раз она не обедает на работе, должна приходить домой. Сколько раз за весь месяц ты ее видел? Какие у нее дела? – сказала, не вытерпев, мать, убирая со стола. – С любовником развлекается!

Он не думал так о жене, но слова матери причинили боль. Она ненавидит Шушэн и не оставляет меня в покое! Если любит меня, должна полюбить и мою жену! Знает ведь, что я не могу с ней расстаться. При этой мысли он с особой остротой почувствовал одиночество. Встал, прошелся по комнате, в волнении покусывая губы.

– Может, сходим в кино? Люди мы образованные. Мы бедны, но надо же хоть когда-нибудь развлекаться, – сказала мать, закончив работу.

– Что-то не хочется, – вяло ответил он. – Я очень устал. – И, помолчав, добавил: – Сейчас образованных и ученых считают людьми низшего сорта. В кино и театр ходят торгаши, у них много денег.

В это время вошла Шушэн.

– Ты ела? – заботливо спросил он.

– Ела, – улыбнулась она, – я шла обедать домой, но встретила подругу. Она пригласила меня, отказаться было неудобно. Сегодня в банке произошла интересная история.

«Какая ослепительная улыбка, какой чистый голос», – подумал муж. Мать буркнула что-то и ушла к себе в комнату. Только стала жена раздеваться, как отключили электричество. Он быстро нашел свечу, зажег.

– Как здесь противно, вечно отключают свет!

Пламя свечи едва освещало комнату. Шушэн подошла к мужу, сказала будто самой себе:

– Я очень боюсь темноты, боюсь холода, одиночества.

Он заглянул ей в глаза.

– Сюань, почему ты все время молчишь?

– Хочу, чтобы ты отдохнула.

Она покачала головой.

– А я не устала. Работа у меня не трудная, мы пользуемся относительной свободой, управляющий ко мне хорошо относится, да и сослуживцы тоже. Только… – Она умолкла на миг и, нахмурившись, продолжала уже совсем другим тоном: – Только когда я возвращаюсь домой, я всегда чувствую холод, одиночество, пустоту в сердце. Ты совсем не разговариваешь со мной.

– Нет, я просто думаю, что у тебя плохое настроение, – оправдывался он.

Это было неправдой. Он боялся вызвать ее раздражение – они и так редко виделись!

– Ты в самом деле «старый добряк». Настроение у меня прекрасное, во всяком случае лучше, чем у тебя, так что нечего беспокоиться! Но такой уж ты человек, все время заботишься о других.

– Нет, о себе тоже.

В комнате матери стояла тишина. Пламя свечи колебалось, освещая лишь середину комнаты. Сверху донесся кашель и плач ребенка. За окном моросил нудный дождь.

– Сыграем в бридж? – неожиданно предложила Шушэн.

Ему совсем не хотелось играть, но он тотчас же согласился. Взял карты, сел к столу и стал тасовать. Он чувствовал, как все больше мрачнеет Шушэн. После двух партий она поднялась:

– Хватит, вдвоем неинтересно играть, да еще в темноте.

Он молча положил карты в коробку и вздохнул. Свеча наклонилась, стеарин капал на стол, он снял его ножом.

– Сюань, я завидую тебе, – взволнованно произнесла Шушэн, наблюдая за мужем. – Ты на редкость терпелив. – Она словно жаловалась.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Приходится быть терпеливым, – печально улыбнулся он.

– Но до каких пор можно терпеть?

– Не знаю.

– Я измучилась. Мне все надоело. Скажи, Сюань, будем мы когда-нибудь жить по-другому?

– Думаю, такой день настанет. После победы…

Она махнула рукой, не дав договорить.

– Может быть, я состарюсь или умру. Не желаю я о ней слышать, ничего не хочу, лишь каплю радости, чуточку лучше жить. – Она говорила взволнованно и немного сердито, расхаживая по комнате.

Он помолчал, потом произнес:

– Это я во всем виноват.

– Ты ни при чем, я сама виновата, слепая была, – бросила она холодно, но тут же раскаялась.

Он схватился за голову, каждое ее слово ранило в самое сердце.

13

Его жизнь была серой, однообразной, тяжелой. Что давало ему силы существовать, он и сам не знал. К вечеру у него начинался жар, он потел. Еще дважды в мокроте появилась кровь, но от домашних он это тщательно скрывал. Стоило матери заметить: «Сегодня у тебя неважный цвет лица», как он тотчас же старался ее успокоить:

– Что ты? Я чувствую себя неплохо.

Мать с жалостью смотрела на него. Знала бы она, что у сына творится в душе! Как-то раз Шушэн, услышав слова матери, бросила:

– А когда у него был хороший цвет лица?

Жене и в голову не приходило, что он так страдает. Мать же и прежде о себе не думала, а теперь и подавно, но была бессильна ему помочь.

«Уж лучше умереть», – часто думал он, особенно во время работы, и чувствовал, что смерть все ближе и ближе. А тут еще злые взгляды начальников – они, словно плеткой, гнали его в объятия смерти. Ни заботы матери, ни сочувствие жены не приносили утешения. Мать вечно жаловалась, жена похвалялась своим здоровьем и силой, своей еще не ушедшей молодостью. Он стал пугаться страдающего и печального лица матери и сияющего лица жены и все больше замыкался в себе. Казалось, между ним и обеими женщинами выросла стена. Ловя на себе их внимательные взгляды или слыша их ласковые слова, он неизменно думал: «Вы меня не понимаете». Они и в самом деле его не понимали.

И, заметив в его глазах вопрос, не придавали этому значения. Впрочем, о матери этого нельзя было сказать, но ее просьбы беречь себя и расспросы о здоровье лишь усиливали его страх и страдания: как бы она не догадалась, и он становился еще более осторожным.

Однажды мать заговорила о его здоровье, и жена подхватила:

– Надо пойти в больницу. – Она посмотрела на него. – Сходи!

Он стал возражать:

– Я совершенно здоров!

– И все же ты должен пойти к врачу. Так будет спокойнее.

Он не сразу ответил, а затем чуть слышно произнес:

– Сейчас не до больницы: на лекарства нужны деньги. А мы сыты, и то слава богу. Говорят, на дорогах в провинциях Хунань и Гуанси столько людей умерло с голоду.

Мать вздохнула.

– Кто знает, – сказала жена, – быть может, и мы умрем, но, пока живы, надо как-то выходить из положения. – По ее лицу пробежала тень, но оно тут же стало спокойным.

– Выходить из положения? Мне кажется, я до самой смерти не смогу этого сделать, – грустно промолвила мать. – В позапрошлом году говорили, что в следующем будет хорошо, в прошлом, что в этом все наладится. А теперь что говорят? Ведь год от года все хуже.

– В этом и нашего мужчину надо винить, – с легкой иронией сказала жена.

Мать побледнела:

– Лучше бы мне умереть, чем это услышать.

Жена холодно улыбнулась и, помолчав, продолжала:

– До чего же вы преданы сыну, нищенствуете, а защищаете его.

– Я сама так хочу. Во всяком случае, лучше быть такой матерью, чем вазой… для чужих цветов, – со злостью проговорила мать.

– Мама, не надо, ты не поняла, Шушэн думает так же, как и ты, – быстро проговорил он, стараясь предотвратить ссору.

– Нет, я думаю совсем иначе, – краснея, возразила Шушэн. – Мать назвала меня вазой… теперь ничего не исправишь.

– Не говори так. – Он отвел Шушэн в угол и стал умолять: – Я один во всем виноват, мать тут ни при чем. Она старая, ничего не понимает, уступи ей.

– Чего там не понимает! Это ты ничего не понимаешь, – накинулась на него Шушэн, но сразу притихла и села на кровать.

– Конечно, теперь все бессовестные, – ворчала мать в другом углу.

В этот момент раздался женский голос:

– Господин Ван, госпожа Ван!

Он испуганно взглянул на дверь. На пороге стояла соседка Чжан. В лице ее не было ни кровинки.

– Заходите, госпожа Чжан, – приветствовал он ее.

Жена и мать последовали его примеру.

– Господин Ван, здесь ведь страшно оставаться. Я так боюсь. Все убегут, а мы здесь чужие. Просто не знаю, что делать.

– Напрасно вы волнуетесь! Стоит ли придавать значение всяким слухам? – сказала Шушэн.

– Слухи? Какие слухи? – Сердце его бешено колотилось.

– Говорят, японцы у Наньданя, скоро будут в Гуйчжоу. У нас в банке только и разговоров об этом, – спокойно проговорила Шушэн.

– А я слышала, что Гуйчжоу уже занят, – говорила женщина. – Учреждение, где служит господин Чжан, собирается переезжать, а с нами что будет? Господин Ван, вы здешний, позаботьтесь о нас.

«Я сам не знаю, что делать», – подумал он, но, чтобы утешить соседку, ответил:

– Хорошо, я непременно вам помогу.

– Мы собираемся в деревню, неплохо бы и вам с нами поехать.

– Сейчас об этом думать рано, госпожа Чжан. Вы не волнуйтесь, к тому времени что-нибудь придумаем, – улыбаясь, успокаивала соседку Шушэн.

– Я и говорю, если придется бежать… Госпожа Ван, господин Ван, бабушка, спасибо вам, большое спасибо. Пойду скажу мужу. Утешу его. – Госпожа Чжан поднялась, не переставая благодарить соседей.

– Посидите еще, – удерживала ее Шушэн.

– Нет, нет, мне некогда.

После ухода госпожи Чжан наступило молчание. Первой заговорила мать:

– Сюань, неужели придется бежать?

– Нет, до этого не дойдет, – ответила за мужа Шушэн.

На другой день она пришла со службы расстроенная и сказала ему:

– Дурные вести. Говорят, и Душань сдадут, в Гуйяне каждый день тревога.

– Что делать? – заволновалась мать.

– Ждать врага, – грустно улыбнулся Вэньсюань. Он не испытывал страха. Какое-то другое, смутное чувство владело им. Жизнь, смерть, трудности – не все ли равно? Чему быть, того не миновать, и не в его силах что-либо изменить. А чего не будет, того тем более не стоит бояться.

– Значит, сидеть и ждать смерти, – не унималась мать.

– Вряд ли это случится, – печально улыбнулась жена. – Но если нужно будет, уедем. Сегодня один сослуживец уговаривал меня укрыться на время в деревне. Говорил, что город будут бомбить. Но я не согласилась.

– Ты всегда найдешь выход, – съязвила мать.

– Может быть. Вот захочу уйти – и уйду, – с вызовом ответила Шушэн.

– До меня и мужа тебе, конечно, нет дела. Но как же Сяосюань, твой родной сын? Не можешь же ты его бросить, – перешла на крик мать, побагровев от гнева.

Вэньсюань переводил взгляд с одной женщины на другую, как всегда молчал, а сам думал: «Они и после моей смерти будут ссориться».

– О Сяосюане позаботится школа, вас это не касается, – холодно бросила невестка.

– Хорошо, можешь бежать со своими кавалерами куда хочешь. Отроду не видела такой матери, как ты.

– Да, я не такая, как вы, и не собираюсь так долго жить, – переменившись в лице, бросила Шушэн свекрови.

– Мы же родные, Шушэн, зачем ругаться? Кто знает, может быть, через день-другой случится такое большое несчастье, что все мы… – Вэньсюань не мог продолжать, так болела голова, и стиснул зубы.

– Я не собиралась ссориться, это она начала. Урезонь ее!

– Слушать противно твои паскудные речи, – не унималась старуха.

Ладно, ссорьтесь. Их крики больно отдавались в мозгу, и, не в силах терпеть, Вэньсюань вышел. Женщины не заметили его ухода.

Ночная прохлада освежила Вэньсюаня, в голове прояснилось. Он не знал, куда идти. Ноги сами привели в закусочную. «Надо забыться», – шепнул ему голос. Все столики были заняты. Только за большим столом в середине зала пустовали места. Там сидел один посетитель в старом ватном халате, с длинными черными волосами и темным, исхудавшим лицом. Не глядя ни на кого, он пил водку. «Пойду сяду рядом», – решил Вэньсюань, пододвинул скамейку и сел.

– Рюмку красного! – крикнул он официанту и залпом выпил вино.

– Вэньсюань, – неожиданно обратился к нему сосед.

Он не сразу его узнал.

– Ты что, пьян? Старых однокашников не узнаешь? – спросил человек, улыбнувшись.

– Боцин! Да ты на себя не похож! – вскричал Вэньсюань, широко раскрыв глаза.

Как же он изменился, голос глухой, щеки ввалились и заросли щетиной, глаза красные, воспаленные.

– Что с тобой стало? Ведь не прошло и месяца, как мы виделись.

– Пропащий я человек, одной ногой уже в могиле, – ответил Боцин и жалко улыбнулся, обнажив желтые зубы.

– Не говори так, Боцин. Ты что, болен? – Вэньсюань забыл о собственных страданиях.

– Моя болезнь вот здесь, – Боцин стукнул себя по лбу.

– Не пей, ступай домой и ложись спать, – волнуясь, уговаривал Вэньсюань.

– Нет, я должен напиться, иначе мне плохо.

– Тогда допивай и иди домой!

– Домой? А где мой дом? Куда мне идти, может, скажешь? – холодно улыбнулся Боцин.

– Туда, где ты живешь, я тебя провожу.

– Нет у меня дома, и нигде я не живу, ничего у меня нет, – сердито сказал Боцин и осушил рюмку. – Вот это да! Зря я учился, видишь, до какого состояния дошел! Я представить себе такого не мог! Знаешь, где я живу? Случается, сплю в ночлежках, а то и на дороге – может быть, у дверей твоего дома…

– Ты пьян, давай уйдем отсюда! – Вэньсюань позвал официанта, расплатился.

– Я не пьян, совсем не пьян, – твердил Боцин, не желая вставать.

– В таком случае пойдем куда-нибудь выпить чаю.

– Ладно. – Боцин встал пошатываясь, но тут же сел. – Ты иди, а я посижу еще немного, – невесело сказал он, взглянув на Вэньсюаня.

– Мы можем пойти ко мне. Шушэн помнит твою жену, – уговаривал его Вэньсюань, но тотчас понял, что допустил оплошность, и замолчал.

– Как я пойду в таком виде? – Боцин ткнул пальцем в жирные пятна на халате. – Видишь? – Он потрогал подбородок. – К тому же я не брит. Нет, не пойду. Нет больше твоего старого друга Боцина, он мертв. Я человек пропащий. Мне теперь все равно: во что я одет, где живу, как относятся ко мне люди. Друзья давно на меня махнули рукой, и это хорошо. Я для них просто не существую. Так что иди домой, не думай обо мне. Даже ты и твоя жена помните мою жену, как же мне забыть ее?

Вэньсюань огляделся – все взоры были устремлены на них – и покраснел.

– Пойдем, на тебя смотрят, – сказал он, поторапливая товарища.

– На меня? Ну и пусть смотрят, мы тут все одинаковые. – В глазах Боцина вспыхнул недобрый огонек. – Здесь бывают лишь те, кому неведома радость. Вот и ты тоже…

Вэньсюань вздрогнул, услышав эти слова, но стоял на своем:

– Ладно, хватит тебе, пошли!

– Богатство! Богатство! Нет ни одного человека, который бы не жаждал богатства. Или славы. Я вижу каждого насквозь. Друзья, которые были у меня на свадьбе, сейчас при встрече не замечают меня. Да, деньги, деньги, – презрительно улыбнулся он. – Все их любят. А я голодранец. Все равно умирать, так чем скорее, тем лучше. Какой смысл жить?! Моя жена не раз собиралась навестить Шушэн, а теперь… – Он умолк и заплакал.

Вэньсюань под руку вывел Боцина из закусочной. На улице Боцин вдруг остановился и сказал:

– Нет, не пойду я к тебе!

– Куда же ты пойдешь?

– Я и сам не знаю, оставь меня!

– Так нельзя, пойдем, посидишь у нас вечерок. – Вэньсюань взял его за руку.

– Нет, нет!

– Ты не должен так жить. Вспомни о своих намерениях, планах, встряхнись. – В голосе Вэньсюаня слышались слезы.

Они прошли еще немного, однако на повороте Боцин опять остановился и заявил решительно:

– Пусти меня! – вырвал руку и побежал на другую сторону.

– Боцин, Боцин! – Он хотел догнать приятеля, но вдруг услышал страшный грохот и раздирающий душу крик. В глазах у него потемнело, он скорее понял, чем увидел, что мимо пронесся огромный грузовик. На перекрестке вмиг образовалась толпа. Вэньсюань подошел, но за спинами ничего не было видно. И все же он почувствовал: что-то страшное, непоправимое нависло над ним.

– Ужасно! Всю голову размозжило. Глядеть страшно, – сказал кто-то.

– Я всегда говорил, что нужно запретить здесь ездить грузовикам, – отозвался другой. – За месяц несколько человек задавило. Позавчера молодую женщину. Ужасно! А шофер удрал, да еще по дороге сшиб полицейского.

Вэньсюань наконец осознал, что случилось, вскрикнул, и из глаз полились слезы. Его трясло как в лихорадке.

Он медленно отошел от толпы и побрел домой, одинокий, никому не нужный… Всю дорогу его преследовал голос Боцина: «Я умер, я мертв».

Когда он вошел, в комнате было светло. Жена обрадовалась его приходу, отложила книгу и участливо спросила:

– Ходил в закусочную?

Он кивнул и, помолчав, сказал:

– Я видел страшный сон, очень страшный.

Из своей комнаты вышла мать.

– Вернулся, сынок?

– Какой сон? Что с тобой? Отдохни, – ласково говорила жена.

У него даже не хватало сил ей ответить – в ушах звучал раздирающий душу крик. Он едва держался на ногах. Две пары глаз взволнованно, с любовью смотрели на него. Он разволновался, хотел что-то сказать, но к сердцу подступила горячая волна.

– Кровь! Кровь! – испуганно закричали женщины, подвели его к кровати и уложили.

– Конец мне! Конец! – в полузабытьи шептал он. Слезы лились ручьем. В ушах неотступно стоял страшный крик – крик его друга. И он в изнеможении закрыл глаза.

14

Всю ночь его мучили кошмары. Утром он проснулся разбитый, с температурой, совершенно обессиленный, с неспокойной душой. Мать и невестку примирила болезнь – они обе заботливо за ним ухаживали. После обеда пришел врач. Его пригласила жена. Правда, она больше верила западной медицине и хотела позвать врача, служившего в банке, но мать настояла на том, чтобы ее сына лечил китайский доктор. Пришлось невестке уступить. Она пошла к мужу на службу, попросила для него отпуск, затем сбегала в банк и взяла себе отпуск на день и лишь после этого отправилась за врачом.

Доктор Чжан был дальним родственником матери Вэньсюаня. Он практиковал в городе уже более трех лет и приобрел некоторую известность. Когда они приглашали его к себе, он с них денег не брал, только на дорожные расходы. Если бы не это обстоятельство, Вэньсюань ни за что не согласился бы его пригласить. «Лекарства, которые выписывают западные врачи, чересчур дороги», – думал Вэньсюань. Доктор был очень добрым человеком. Он внимательно прощупал пульс, расспросил о болезни, а потом принялся успокаивать больного и родных. Он сказал, что это не туберкулез, а болезнь печени и переутомление. Так что силы восстановятся через несколько дней.

Жена не очень верила доктору, зато верила мать. Сам же Вэньсюань и верил, и сомневался. Но как бы там ни было, доктор успокоил всех троих. Постепенно Вэньсюань пришел к выводу, что китайские врачи имеют какой-то опыт. «Лечили же они больных еще несколько тысячелетий тому назад», – утешал он себя. В душе появилась маленькая надежда. Тень смерти отступила.

Шушэн пошла за лекарством, а мать приготовила все необходимое, чтобы сын мог его принять. Приняв лекарство, он заснул, но дышал с трудом и чувствовал себя плохо. К вечеру жар усилился, он впал в забытье. Перед глазами все время стояла огромная черная тень, мелькали темные худые лица Тан Боцина. Они окружили Вэньсюаня и кричали наперебой: «Я умер. Я мертв». Лиц становилось все больше. Вэньсюаню стало страшно, и он бежал. Это было так трудно! Но он не мог остановиться. Вдруг он очутился на какой-то горе. Он не знал, куда идти. Вокруг было темно. Он пробирался ощупью, очень устал. Наконец он увидел свет. Это загорелись деревья, и начался пожар. Огонь все ближе подступал к нему. Загорелась одежда. Тут он закричал: «Спасите!» – и проснулся.

Он лежал на кровати, укрытый ватным одеялом, весь потный, и жалобно стонал.

– Вэньсюань, что с тобой? – Жена склонилась над ним. – Тебе плохо?

Он вздохнул, поглядел на нее, тихо проговорил:

– Ты давно с работы?

– Я не ходила. Разве я не сказала, что останусь сегодня дома?

– Я забыл. Это сон виноват. Мне приснилось, будто… моего друга сбила машина. – Ему так хотелось, чтобы это был сон.

– Друга? Какого? – удивленно спросила жена, коснувшись рукой его лба. Лоб был влажный. Жар уменьшился.

– Тан Боцина, помнишь, мы были у него на свадьбе в ресторане «Байлин»? У него жена умерла во время родов, я говорил тебе как-то об этом.

– Да, говорил. Я помню. А теперь помолчи! Ни о чем не думай. Ты себя плохо чувствуешь после такой высокой температуры. Ну, спи, – ласково уговаривала она.

– Боюсь спать, опять приснится что-нибудь страшное, – говорил он жалобно, как ребенок.

– Не приснится, не приснится, не внушай себе. Спи спокойно, я буду рядом.

– А где мама? – спросил он.

– На кухне. Спи же! Нет, подожди, я дам тебе лекарство.

Спустя немного он попросил:

– Налей чаю.

Ему не нужен был чай, просто хотелось поговорить с женой. Шушэн налила полчашки. Он приподнялся, отпил несколько глотков, поблагодарил и снова лег. Закрыл глаза, но тут же открыл, украдкой наблюдая за женой.

– Шушэн, – позвал он ее, – мне кажется, я не выздоровею.

– Выбрось из головы всякие глупости, – ласково сказала Шушэн. – Что сказал врач? Попьешь лекарства, отдохнешь, и все пройдет.

– Но ведь ты не веришь китайским врачам?

Она не сразу нашлась. Потом заметила:

– Он наш родственник и не мог солгать.

– Э, не те нынче времена, иногда приходится скрывать правду. – Вэньсюань горько улыбнулся. – Я знаю, чем болен. Я не доживу до победы. И хорошо. Пользы от меня никакой, я только обуза для вас. – Он говорил словно сам с собой, потом осекся и замолчал. В глазах стояли слезы.

Шушэн с болью в душе на него посмотрела:

– Ты не должен так говорить.

– Мать уже старая, и характер не очень хороший. Не сердись на нее, прошу тебя, она добрая, поворчит и перестанет. – Говорил он медленно и вяло.

– Ладно, – сказала она, едва сдерживая слезы, и, сев на кровать, взяла его руку в свою.

– Спасибо, теперь я усну, – проговорил он и закрыл глаза.

От тусклой лампочки было не намного светлее, чем от свечи. Больной, лежавший в постели, придавал всей обстановке в комнате еще более мрачный вид. Шушэн держала его руку в своей, с грустью смотрела на полуоткрытый рот, желтое как воск, худое лицо мужа, на убогую меблировку. Она любила его, страдала, но мозг сверлила одна-единственная мысль: «За что нам такие муки?» Хотелось крикнуть: «Это расплата за его терпение, я не могу больше…»

Она испуганно на него взглянула. Он тихо дышал. Казалось, ему сейчас лучше, не мучат кошмары. Она осторожно выпустила его руку, пощупала лоб, поднялась, потянулась. У соседей разговаривали, с улицы доносились сигналы машин. Слышно было, как крысы грызут под полом. От этого стало еще тревожней. Стены не спасали от ночного холода. Шушэн вздрогнула, накинула пальто и стала смотреть на лампочку.

Такая же тусклая, как вся наша жизнь, которая никогда не станет ярче, но и не угаснет – будет тлеть. Два-три года назад у нас еще были мечты и надежды, они давали силу терпеть, а теперь… Она не видела выхода. Начала ходить по комнате, но тут же остановилась, боясь разбудить мужа.

В это время вошла мать с кастрюлькой. Она тоже страдает, Шушэн взглянула на замученную свекровь.

– Спит? – едва слышно спросила старая женщина, и на лице ее мелькнула улыбка.

Шушэн кивнула и тихо сказала:

– Спит, и, кажется, спокойно.

– Пусть поспит, дадим лекарство, когда проснется. Поешь!

Они вместе принялись за обед. Матери совсем не хотелось есть. Шушэн было все безразлично. Она чувствовала себя такой одинокой! С трудом выдавила из себя несколько слов, чтобы поддержать разговор. «Она все терпит, привыкла, почему же я не могу привыкнуть? – корила себя Шушэн, но это не приносило ей облегчения. – Почему я всегда недовольна? Почему не могу принести себя в жертву?..»

На другой день Вэньсюаню стало чуть лучше. Шушэн пошла на работу, но вернулась намного раньше обычного. Она теперь не встречалась ни с друзьями, ни с сослуживцами. Помогала свекрови по хозяйству, иногда готовила лекарство, еду. Вечером присаживалась на постель к мужу, рассказывала о делах в банке и о многом другом, только не касалась положения на фронтах.

Китайские лекарства оказались очень эффективными. Здоровье Вэньсюаня улучшалось с каждым днем. Теперь, когда мать расхваливала искусство китайских врачей, Шушэн ничего не оставалось, как улыбаться. В действительности же для Вэньсюаня лучшим лекарством была перемена в характере и поведении жены. Он так нуждался в покое.

Где сейчас идут бои? Этот вопрос его мучил все чаще и чаще по мере того, как болезнь отступала. Но, опасаясь услышать что-нибудь страшное, он боялся обратиться к жене. Он пытался хоть что-то определить по ее лицу, но видел на нем лишь ласку и радость. Свою тревогу Шушэн умела скрывать за улыбкой. Она теперь не ссорилась с матерью. Часто, притворившись спящим, он наблюдал, как обе женщины тихо беседовали. «Лишь бы они жили дружно, тогда мне не страшна никакая болезнь», – думал Вэньсюань.

Однажды, возвратившись с работы, жена весело обратилась к нему:

– У меня хорошие вести. Слухи о страшных бомбардировках Гуйяна и о падении Душаня – сплошная болтовня. И Гуйчжоу японцы не заняли.

Она ослепительно улыбнулась – ему так нравилась эта улыбка.

– В самом деле? – обрадовался он, благодарный за эту новость. – Завтра выйду на улицу.

– Нет, еще рано. Побудь дома по крайней мере с полмесяца. И ни о чем не думай, кроме здоровья!

– А как же с деньгами?

– Что-нибудь придумаю, не беспокойся.

– Но не могу же я все время жить за твой счет. У тебя у самой расходы, и сын учится на твои деньги, – говорил он виноватым тоном.

– Сын у нас общий, значит, мы должны все делить пополам. Мои деньги, твои – не все ли равно!

Он умолк, ощущая неловкость.

– Несколько дней назад в банке заговорили об улучшении материальных условий, а потом замолчали в связи с событиями в Хунани и Гуанси. Сейчас снова идут эти разговоры, дела на фронте поправились. Мне прибавят треть жалованья. Так что положение наше улучшится. – Она с улыбкой смотрела на мужа, но он молчал, стиснув зубы. Потом раздумчиво произнес:

– Мне просто неловко. Не думал я, что наступит время, когда я не смогу себя прокормить.

– Ну что у тебя за характер! Из каждого пустяка делаешь проблему. Выздоровеешь, прогонят японцев, настанут лучшие времена, и все наладится. Ты займешься просвещением, я буду тебе помогать. Думаешь, мне приятно работать в банке? Но другого выхода нет. Придет день, когда мы сможем заняться любимым делом.

– Да, когда прогонят японцев, все пойдет на лад, – бормотал он.

В комнату вошла мать, принесла обед.

– Мама, позволь мне, – Шушэн хотела взять у свекрови кастрюлю.

– Иди лучше на кухню, – сказала та, – приготовь Вэньсюаню кашу, только смотри, чтобы не подгорела. А я все сама сделаю.

Невестка постелила на стол газету вместо скатерти и скрылась за дверью.

Вэньсюань посмотрел вслед жене и взволнованно произнес:

– Как она добра ко мне, к такому никчемному! – «Я без зазрения совести пользуюсь ее деньгами. Она станет презирать меня за это. Иначе быть не может. Я должен встать на ноги», – подумал он. Он тихонько повторял ее слова: «Прогонят японцев, тогда все наладится. Ты займешься просвещением, я буду тебе помогать».

– Ты что-то сказал мне, Сюань? – спросила мать.

– Нет, ничего, – будто очнувшись ото сна, ответил Сюань. – На что можно надеяться в этой мрачной, холодной комнате?

Мать дотронулась до его лба, тихо спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Очень хорошо. Видимо, лекарство помогло.

– Завтра снова вызовем врача.

– Не надо. Мне уже лучше, – ответил он, а сам подумал: «Где взять деньги на врачей и лекарства? Неужели я посмею жить за счет жены?»