Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)

102
МОЙ БРАТ ЛИ ЯОЛИНЬ

1

Недавно редактор «Дагунъюань» написал мне в письме, что один читатель из Сянгана выражает пожелание, чтобы я рассказал о своем среднем брате Ли Яолине. И в Шанхае, и в Пекине мне тоже высказывались подобные пожелания, они исходили от бывших учеников брата.

Уже 37 лет прошло, как мой средний брат умер, но и сегодня люди говорят о нем так, будто он все еще живет среди них. Их простые, бесхитростные слова будят во мне воспоминания о многом, уже позабытом. Мой «сундук воспоминаний» открывается, из него вываливается груда вещей, и, как бы я ни был утомлен, я терпеливо укладываю их обратно, хорошенько закрываю сундук и навешиваю «замок забвения».

Две ночи подряд мне снился брат, снилось время нашей молодости, и, только очнувшись от сна, я вспомнил, что уже прошло 37 лет, как мы расстались. В моем нынешнем доме он не оставил следов. Но его худое лицо стоит перед моими глазами, все такое же родное, доброе, светлое. Не знаю, как долго я еще смогу работать, но и мой затянувшийся жизненный путь неизбежно подойдет к концу, и пора уже оглянуться и посмотреть, какие я оставляю за собой следы.

Мне наконец удается повернуть свою уже начавшую деревенеть шею, чтобы вглядеться в то, что осталось позади. И нет ничего странного, что я вижу там, далеко-далеко, следы двух людей. В детстве, в юности, в какой-то отрезок молодости мы с братом Яолинем всегда были вместе, и в моей памяти сохранилась картина, как мы плечом к плечу бредем сквозь ненастье по размытой глинистой дороге. Вплоть до лета 1925 года, не только в родном доме, но и потом в Шанхае, в Нанкине, мы всегда жили в одной комнате. Он был старше меня на год с небольшим, у него был открытый, жизнерадостный характер. Во многих делах он вел меня за собой. Например, мысль о том, чтобы отправиться на учебу в Шанхай, принадлежала ему, он же поведал ее старшему брату, а я тогда и не строил таких планов.

С того времени, как мы уехали из дома, он старательно опекал меня, два с лишним года – сначала в Шанхае, а потом в Нанкине – мы были вместе, вплоть до момента, когда в Пукоу он посадил меня на поезд, с которым я уехал в Пекин. После этого началась моя самостоятельная жизнь, не у кого было спросить мнения, все приходилось решать самому. Друзей у меня было мало, они не очень-то меня понимали, приходили в пансион, где я жил, много и горячо говорили, а после их ухода я чувствовал себя одиноким. Я отправился в Пекин с единственной целью – держать экзамены в Пекинский университет. Во время медицинского осмотра врач покачал головой и сказал, что у меня неблагополучно с легкими. Это было для меня внезапным ударом. И хотя я был допущен к экзаменам, войти в экзаменационный зал я не решился. Яолиня рядом не было, и я избрал самое легкое решение проблемы, что объяснялось не только упадком духа, но и боязнью, что в университет меня все равно не примут.

Из Пекина я вернулся в Нанкин. Яолинь был еще там, он выдержал экзамены в университет Дунъу в Сучжоу и был зачислен в студенты. Увидев меня, он очень обрадовался, не высказал ни малейшего упрека, напротив, принялся меня утешать и повел к врачу, приходившемуся нам земляком. Врач установил «легочное заболевание», но не опасное. Он знал, что я собираюсь в Шанхай, и рекомендовал обратиться там к доктору, который практиковал на территории французского сеттльмента (тоже из сычуаньцев, вероятно, его учитель). Я провел в Нанкине два дня, побывал с Яолинем в храме Цзимин, на горе Цинляншань, а затем отправился в Шанхай. Яолинь в скором времени уехал в Сучжоу.

В Сучжоу он учился. Я же, поселившись в Шанхае, лечился, работал в периодической печати, писал статьи. Брат время от времени присылал мне письма, советуя хорошенько подлечиться, поменьше развлекаться и побольше читать. Я, конечно, следовал его советам. Тосковал я о нем недолго, обзавелся новыми друзьями. Но при первом столкновении с неудачей или в минуты плохого настроения я сразу же вспоминал о брате. Во время зимних каникул я отправился в Сучжоу навестить его, ночевал у него в общежитии. Все студенты разъехались по домам, и мне не удалось повидать его сокурсников. В Сучжоу было очень тихо и спокойно, мы провели день так же, как в Нанкине, много говорили, но преимущественно о старшем брате и о делах нашей семьи в Чэнду. Я вдруг спросил его: «Ты не чувствуешь себя одиноким?» Покачав головой, он ответил с улыбкой: «Я привык». В его улыбке промелькнула горечь. Он изменился. Ему впервые пришлось жить столь расчетливо. Денег старший брат присылал немного, к тому же часть из этой суммы он выделял мне, так что брат жил очень экономно. Другие разъехались на каникулы, а он остался и усиленно занимался. Я почувствовал в нем силу и стойкость и подумал, что он непременно преуспеет больше, чем я, и сумеет оправдать надежды старшего брата. Во время нашего разговора я поведал ему о том, что один из моих друзей советует мне поехать во Францию. Он не возразил, но и не высказал одобрения, а только сказал: «Дома дела плохи». Он говорил правду. Наш дом ветшал, приносил все меньше доходов, а домашние были не способны изменить образ жизни. Старший брат выбивался из сил и все надежды возлагал на то, что мы, двое младших братьев, «выучимся и вернемся». Но в отношении меня надежды старшего брата рухнули. И вся ноша легла на Яолиня – на плечи одного человека, как же это тяжело! Я сочувствовал ему, преклонялся перед ним, но одновременно испытывал к нему жалость, не мог отделаться от впечатления одиночества и угнетенности, которое он оставлял. Мы тепло, по-дружески попрощались. Он отдал мне свои старые часы, я сунул их в карман пальто, а по возвращении в Шанхай дня через два-три обнаружил, что часов нет; не знаю, когда их успели выкрасть.

Мысли о поездке во Францию не оставляли меня, я раздумывал еще месяца два, а потом написал домой письмо, потребовав от старшего брата денег на дорогу и на жизнь во Франции в первое время. Что ответил мне брат, можно догадаться: в доме нет денег, изыскать средства трудно, если взять в долг, придется платить очень высокие проценты и т. д., и т. п. Но я не принял его доводов и продолжал слать письма, требуя денег.

Старший брат, обладая мягким сердцем, не решился отказать мне и попросил Яолиня уговорить меня отложить поездку во Францию на два-три года. Но я заупрямился и не соглашался ни на какие уступки. Яолинь написал мне два письма, советуя еще подумать, войти в положение брата и проявить понимание к трудностям, которые он испытывает. Но я решительно стоял на своем.

Старший брат наконец выразил готовность выделить мне средства, но потребовал, чтобы мы с Яолинем приехали домой переговорить, хотел, чтобы мы вникли в состояние семейных дел. Это поставило Яолиня в затруднительное положение. Нам обоим не хотелось ехать. Я боялся, что, поскольку в семье родственников много, значит, будут разнотолки и под их влиянием старший брат может изменить свое решение. Яолинь же считал так: его нет дома уже три года, однако он не сумел добиться больших успехов и разумнее потратить на занятия время, которое заняла бы поездка. Поэтому он поступил так же, как я. В конце концов старший брат прислал мне денег, я доверил шанхайской организации Всемирного союза студентов оформление выезда из страны, получил паспорт, купил билет на пароход и 15 января 1927 года отплыл из Шанхая.

Накануне отъезда я получил от Яолиня письмо (оно хранится у меня и поныне), в котором он писал: «На этот раз я не смогу проводить тебя, надеюсь, ты будешь беречь себя в пути. Ты должен почаще писать, особенно домой тебе следует посылать хорошие, подробные письма. Ты всегда все делал по-своему, но у тебя много друзей, и не надо никого обижать, причинять людям огорчение и из-за этого страдать самому. Наш брат уже взрослый человек, с достаточно большим жизненным опытом, и, если у тебя возникнут проблемы, лучше всего учтиво попросить у него совета. Когда ты приедешь во Францию, главным для тебя должна стать учеба, меньше отвлекайся на посторонние занятия, потому что в дальнейшем будет много возможностей заняться делом, а вот возможность учиться имеется только сейчас и на очень короткое время. Ты должен внимательно следить за своим здоровьем, в свободное время не мешает побольше заниматься спортом, чтобы не болеть…»

Эти слова в то время мне трудно было постичь до конца.

2

Все вышеизложенное было написано до того, как я оказался в больнице. После перелома я долго еще не мог писать. Но в моем сознании по-прежнему присутствует образ брата. Я вспоминаю разные связанные с ним эпизоды, некоторые из них лишь на миг всплывают в памяти и снова исчезают, а к некоторым я постоянно возвращаюсь. У меня такое ощущение, будто брат все время где-то рядом.

Итак, я отыскал рукопись, работа над которой прервалась восемь месяцев назад, и продолжаю писать.

…Я уехал во Францию, мы с братом все больше отдалялись друг от друга, все реже обменивались письмами. Я приехал в Париж и окунулся в новую обстановку. В жизни брата, оставшегося на родине, тоже произошли изменения. Он уехал в Бэйпин и перевелся в Яньцзинский университет. Я через некоторое время перебрался в маленький городок Шато-Тьерри, где жил затворником, учился и писал. Семья наша испытывала затруднения, не могла больше оказывать мне финансовую поддержку, я зарабатывал переводами, жил и питался при коллеже Лафонтена в Шато-Тьерри, где плата была невелика. Неожиданно для себя я получил денежную помощь от хуацяо из Калифорнии, рабочего Чжун Ши, на эти деньги я и вернулся на родину в 1928 году.

Только после возвращения я узнал, что брату жилось гораздо хуже, чем я мог себе представить. Он не только был «упорным студентом», но в свободное от занятий время брал еще какую-нибудь работу или занимался репетиторством с младшими детьми в семьях своих сокурсников, зарабатывая себе на учебу и на жизнь. Он никогда не жаловался на трудности, не падал духом, учился очень успешно и жил надеждой на будущее.

В 1929 году старший брат вместе с несколькими домочадцами приехал погостить в Шанхай. Я от имени старшего брата и от себя лично просил Яолиня приехать в Шанхай повидаться. Но он не приехал, сославшись на то, что во время летних каникул дает дополнительные уроки младшему брату одного из сокурсников. На самом деле причина была в другом, и я, прежде чем отправить ему письмо, должен был позаботиться и убедить старшего брата в необходимости выслать Яолиню денег на проезд. Одним словом, Яолинь упустил шанс повидаться со старшим братом. В 1930 году он наконец окончил Яньцзинский университет и по конкурсу занял место преподавателя английского языка в нанькайской средней школе. В Яньцзинском университете он специализировался по двум предметам – английскому языку и методике преподавания английского языка, поэтому он был рад возможности преподавать. Он занял денег, справил два европейских костюма и приготовился «въехать в должность на коне».

В преподавательской деятельности он добился успехов, усиленно работал, поддерживал дружеские отношения со своими однокурсниками. Казалось, что перед ним открывается гладкая дорога в будущее, я был рад за него. Но не прошло и года, как негаданно пришла беда. Старший брат, потерпев банкротство, покончил с собой, оставив разоренной семью. Мы оба получили из Чэнду телеграммы. И Яолинь по собственной воле решил, что, поскольку кто-то должен взять на себя ношу старшего брата, пусть этим человеком будет он. В ответной телеграмме он выразил согласие ежемесячно посылать домой денежные переводы и никогда не нарушал договора, пока не вспыхнула антияпонская война. В прошлом году мой племянник вспоминал в разговоре, как семья в Чэнду ежемесячно получала по почте деньги.

Весной 1931 года брат приехал из Тяньцзиня повидаться со мной, я вытащил его на прогулку на озеро Сиху, а потом проводил в Нанкин. Как он когда-то, шесть лет назад, провожал меня на север, так и я теперь стоял на платформе в Пукоу, наблюдая, как он входит в поезд, отправляющийся на север. Когда мы бывали вместе, нам не хотелось развлекаться, мы пользовались случаем обменяться мыслями. Мой роман «Стремительное течение» был уже полностью напечатан в шанхайской газете «Шибао», знал Яолинь и о моих замыслах написать «Семью». Как я уже сказал, у меня не было желания поступаться своим положением ради нашей семьи. Брат же молчаливо взвалил на себя семейную ношу, и я уже тогда догадывался, каких жертв это ему стоило. Потом я ездил в Тяньцзинь навестить его, трижды останавливался в его школе. В 1934 году я жил и работал в издательстве журнала «Вэньсюэ цзикань», он тоже не раз приезжал ко мне. Общаясь с ним довольно много, я глубже вник в ситуацию, в которой он оказался, и понял, что мои прежние представления были слишком поверхностны. Он не просто шел на большие жертвы, точнее сказать, он отказывал себе во всем. Как же ему было трудно двигаться вперед с такой тяжкой (а для него она была действительно тяжкой) ношей на плечах! Ведь он, не раздумывая, отказался от мысли создать собственную семью.

Он добровольно стал бедным учителем, не позволял себе ничего лишнего, усердно работал. Его единственным развлечением было кино. Ученики относились к нему с искренней симпатией, он щедро отдавал им свои душевные силы.

От смелости и решительности, отличавших его в молодости, не осталось и следа. Он стал мягким, отзывчивым, не способным никого задеть. Я знал, что некоторые представительницы женского пола были тайно влюблены в него, но он считал, что слишком беден и у него нет условий, чтобы создать благополучную семью, обеспечить счастливую жизнь супруге. В 30-х. годах мы встретились в Бэйпине, куда он приехал на свадьбу младшей сестры одного из своих сокурсников. Я встречался с этой особой, она была хороша собой. Брат знал ее семью и особенно хорошо был знаком с этой девушкой и ее старшим братом. Родители подыскали ей жениха, устроили помолвку, но это было против ее желания, она очень страдала, и благодаря усилиям братьев и сестер (Яолинь тоже настраивал их на борьбу) свадьба в конце концов не состоялась. Брат мог теперь сказать о своих чувствах, но он знал, что родители девушки не дадут согласия на их брак, им не нужен был такой бедный зять. Одним словом, он ничем себя не выдал. Впоследствии девушка нашла себе другого, подходящего человека и вышла за него замуж. Что касается брата, то он, наверное, с горькой улыбкой подумал: «Я давно уже от всего отказался. Но я же никого не обидел!»

Перед тем как отправиться «поздравлять» новобрачных, брат зашел ко мне в издательство «Вэньсюэ цзикань», мы провели вместе часа два-три. Он был неразговорчив. Я проводил его к выходу, на душе у меня было тяжело. Я смотрел ему вслед, и, хотя на нем был опрятный европейский костюм, выглядел он таким одиноким и постаревшим!

3

В 1939 году я вернулся из Гуйлиня в Шанхай, где намеревался прожить какое-то время и дописать роман «Осень». Я предложил брату перебраться ко мне. Он сначала раздумывал, а потом неожиданно покинул затопленный наводнением Тяньцзинь и приехал в Шанхай. Я не был предупрежден о его приезде. И, помню, как-то осенним днем я услышал, что он окликает меня из окна. Я поднял голову и увидел его худое до черноты лицо, мне даже не поверилось, что это он.

Он остался в Шанхае. Мы жили вместе на улице Жоффр (ныне улица Хуайхайфан) в доме у приятеля, я занимал помещение на третьем этаже, он поселился рядом в небольшом закутке. Я уже начал писать «Осень», брат был ее первым читателем. Закончив очередную главу, я прежде всего давал прочитать ему и выслушивал его замечания. Незадолго перед этим он взялся переводить роман «Обрыв» русского писателя Гончарова и тоже часто интересовался моим мнением о переводе. Он переводил «Обрыв» с английского и французского текстов, которыми я снабдил его. Я не знал, что на английский роман был переведен в сокращенном варианте, к тому же сокращений было много. Это говорит о том, что читал я мало, часто оказывался дилетантом. Как правило, я против произвольных сокращений и изменений чужого текста, но тут подсунул брату неполный текст романа, вынудил его тратить время впустую. Хотя «Обрыв» и в сокращенном варианте заслуживает прочтения, а перевод, сделанный братом, вполне хорош, каждый раз, вспоминая эту историю, я испытываю угрызения совести.

В июле следующего (1940-го) года, после выхода «Осени» из печати, я собрался в Куньмин, а Яолинь должен был остаться в Шанхае и сделать перевод нескольких книг из классиков западной литературы для издательства «Вэньхуа шэнхо». Мы бок о бок прожили в Шанхае десять месяцев, как некогда, добрых полтора десятка лет назад, жили вместе в Нанкине. Я еще не был женат, Сяо Шань училась в Куньмине, а брат по-прежнему был один как перст.

По воскресеньям мы любили раза три-четыре сходить в кино, никогда не пропускали концерты в клубе местного отделения профсоюзов. Нам нравилось также бродить по букинистическим лавкам. Я много разговаривал с ним, но никогда не заглядывал в тайники его души. Казалось, он ко всему относился без интереса, редко смеялся, но очень любил детей, молодых студентов и был весьма увлечен своей педагогической деятельностью.

Я тогда и подумать не мог, что настанет время, когда я, вспоминая прошлое, буду винить себя в том, что, по существу, очень мало уделял ему внимания.

Какие у него были тайные тревоги, какие друзья – я даже этого не знал. Уезжая из Шанхая, я поручил заботу о нем своему приятелю из издательства «Вэньхуа шэнхо», прозаику Лу Ли. Это был на редкость славный человек. Они вдвоем, стоя на берегу реки Пуцзян и не переставая махать руками, проводили взглядом пароход, отплывавший прямым рейсом до Хайфана. Под их улыбки я отправился в Хайфан, а оттуда – в Куньмин.

Там я узнал много людей, пережил множество событий, а письма из Шанхая не переставали идти. Ни одно из этих писем не удалось сохранить, и я не имею возможности рассказать здесь о том, как Яолиню жилось в Шанхае. Меньше чем через полтора года я во второй раз оказался в Гуйлине, но не успел там обжиться, как разразилась война на Тихом океане, связь с Шанхаем сразу же оборвалась.

Японские войска оккупировали шанхайские сеттльменты, шли повальные аресты, интеллигенция оказалась в самом опасном положении. Я во все стороны рассылал запросы и не мог добиться никакой достоверной информации. Было много тревожных слухов. Говорили, будто Лу Ли схвачен японской полицией, но никто не знал, правда это или ложь. Прошло довольно много времени, и вдруг я получаю от брата письмо, очень короткое, содержащее лишь сообщение о том, что все в порядке, но между строк можно было прочесть, каково приходилось китайской интеллигенции под железной пятой японской армии. Письмо это проделало длинный путь и в конце концов нашло меня. Я ждал второго письма, но вскоре мне пришлось уехать из Гуйлиня, и назад я уже не смог вернуться.

Мы с Сяо Шань во время путешествия в Гуйян поженились и вместе жили в Чунцине. В Чунцине же мы встретили «победу». Я послал телеграмму в Шанхай, брат в ответной телеграмме сообщал, что тяжело болел и только начал поправляться, что от Лу Ли ни слуху ни духу, и просил меня срочно приехать в Шанхай. Я обегал всю округу, но ехать было не на чем. Только через два с лишним месяца я сумел добраться до Шанхая. Оказалось, что брата за два дня до моего приезда опять свалила болезнь. Я притащил раскладушку и спал рядом с ним. Мне сказали, будто болезнь у него не тяжелая, но он очень ослаб и нуждается в отдыхе.

Я поверил. К тому же приятель, в доме которого мы жили, был врачом-самоучкой и кое в чем разбирался. Я и на сей раз был слишком невнимателен. Сначала Яолинь не хотел ложиться в больницу, а я со своей стороны не настоял на этом, и только потом, когда я услышал от него: «Я чувствую жуткую слабость, надо бы поскорее в больницу», я отыскал приятеля, который помог его госпитализировать. Я никак не мог предположить, что брату оставалось жить всего семь дней! Потом я часто думал: если бы на следующий же день после приезда я поместил его в больницу, может, удалось бы одолеть болезнь, может, он прожил бы еще несколько лет? Я терзался, корил себя, но было уже поздно.

В течение тех последних семи дней он вел себя так, будто не испытывал мучений, всем навещавшим его он неизменно говорил: «Все хорошо». Но все видели, что силы постепенно оставляют его. Мы с приятелями установили очередность и по ночам дежурили около больного. Я провел около него ночь за двое суток до смерти. Сидя у кровати, я правил корректорский оттиск рассказа «Огонь». Брат вдруг приоткрыл глаза и со вздохом произнес: «Нет уже времени, не договорю». Я спросил его, о чем это он. «Мне многое нужно сказать, – выговорил он, и еще: – Слушай, что я скажу, я только тебе говорю». Мне показалось, что он бредит, я испугался, принялся его успокаивать, уговаривать заснуть, завтра, мол, можно будет все сказать, что нужно. Он опять со вздохом произнес единственное слово: «Поздно». Как бы не узнавая меня, он посмотрел мне в глаза и после этого сомкнул веки.

На следующее утро, когда я уходил от него, он опять хотел что-то сказать, но ничего не произнес, выговорил только: «Хорошо». Это была наша последняя встреча. Через день, утром, не успел я подняться с постели, как из больницы позвонили. Дежуривший около брата в эту ночь приятель сказал: «Яолинь скончался».

Я примчался в больницу, откинул покрывало, чтобы видеть лицо покойного. Оно было желтым и худым, щеки глубоко запали, веки были плотно сомкнуты, губы чуть-чуть приоткрыты, будто он что-то не успел сказать. Я тихонько позвал: «Брат», я не проронил ни одной слезы, лишь почувствовал, как множество иголок вонзились мне в сердце. Почему я не дал высказать ему того, что было у него на душе?

Днем, в 2 часа, его тело поместили в гроб в шанхайском похоронном бюро. Вечером я в одиночестве лег спать на третьем этаже дома № 59 по улице Жоффр, и мне почудилось, будто он, как прежде, спит где-то рядом и вот подходит ко мне, хочет высказать то, что у него на душе. Он говорит, что ему надо две недели, чтобы высказать все, до конца, а я уговариваю его отдохнуть, не разговаривать.

Это я закрыл ему рот, заставил его унести все с собой в вечность. Я корю себя за то, что не сумел понять: брат был словно огарок свечи, огонь которой затухает, как только выгорает воск, – за то, что не нашел случая с ним поговорить, а он действительно ждал такого случая. Поэтому он и не оставил никакого завещания. Только сказал жене одного приятеля, что хотел бы передать мне «золотой ключик». Я знал, что этот «золотой ключик» был вручен ему за отличные успехи по случаю окончания Яньцзинского университета. Он всю свою жизнь был беден, но честен, на свои скудные доходы содержал «старую семью», помогал людям, и маленький «золотой ключик», на котором выгравировано его имя, был его единственной драгоценностью, у него не было ничего дороже этой вещицы! Этот ключик никогда не позволит мне забыть о жизни, заполненной годами усердного труда и бедности, он дает мне возможность и сегодня соприкасаться с этим излучавшим тепло и свет благородным сердцем.

Через девять дней мы похоронили его на кладбище Хунцяо, надеясь, что нашли для его прахадостаточно тихое место. При жизни он по совместительству вел уроки в женской средней школе «Чжи жэнь юн» («Ум, милосердие, храбрость»), и пять учениц из этой школы посадили перед его могилой два кипариса.

Его переводы романа «Обрыв» и других книг были изданы. Мы воспользовались гонорарами, чтобы оформить его могилу. Попросили товарища Цянь Цзюньтао сделать надпись на памятнике. На могиле была установлена высеченная из мрамора раскрытая книга, а на ней слова: «Прощайте, прощайте навеки! Мое сердце нашло здесь настоящий дом». Эти слова я взял из его переводов. Я верил, что этот бедный учитель, проживший 42 года и всегда думавший о других, а не о себе, сможет обрести здесь вечный покой. Когда мы во второй раз благоустраивали его могилу, мы установили перед ней каменную вазу, и каждый год в день поминовения усопших и в день его памяти родственники ставили в вазу живые цветы. Иногда мы обнаруживали, что в вазе уже стоят цветы и кто-то еще до нашего прихода убрал могилу. Так было не один год. А однажды издали увидели силуэт женщины средних лет, но не разглядели, кто это. Спустя некоторое время вазу украли. Я собирался в третий раз заняться обустройством могилы, использовав на это, как и раньше, его гонорары, мне все хотелось получше обставить его «настоящий дом». Но время не позволило сделать этого. Вскоре началась «великая культурная революция», я был репрессирован, стал объектом борьбы. Как-то суровой зимой в «коровнике» я услышал от людей, что кладбище Хунцяо разгромили, каменные надгробия растащили, а останки разбросали по земле. Я похолодел от ужаса, оставалось надеяться только на то, что это ложные слухи, ведь тогда у меня не было ни времени, ни права разузнать получше.

Потом я наконец покинул «коровник». Я собрался было привести в порядок могилу брата, и тут мне стало известно, что кладбища Хунцяо больше не существует. Так где же мне искать его «настоящий дом»? Где мне искать прах этого доброго учителя, никогда не причинявшего никому зла? Ответа нет, а я продолжаю мучиться вопросами.

Завершено 10 августа

Перевод Т. Никитиной