Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

МАРСЕЛЬСКИЕ НОЧИ

Ночи в Марселе…

В Марселе я второй раз, я уже бывал здесь три года назад.

Три года срок, конечно, небольшой, но миновал этот короткий отрезок времени – и я увидел иной Марсель.

Широкие улицы, громадные магазины, великолепно одетые дамы и господа, большие кафе, роскошные отели, прекрасные парки, величественные бронзовые статуи. Крупный современный город – таким я увидел Марсель в свой первый приезд.

Я ужинаю в солидном ресторане. С двумя приятелями мы занимаем большой стол, нам прислуживают два великолепных лакея во фраках. В ответ на наше обращение они почтительно кланяются. В зале играет оркестр. Каждый из нас делает заказ на семьдесят-восемьдесят франков и дает по десять франков чаевых. Когда мы уходим, лакеи во фраках провожают нас поклонами.

Потом мы идем в большое кафе и точно так же проводим время и оставляем деньги. Кафе мы покидаем, сопровождаемые словами благодарности.

«Вот мы и погуляли в Марселе», – улыбаясь, мы обмениваемся взглядами друг с другом. И думаем про себя, что Марсель действительно крупный город.

Вскоре мы уезжаем.

А через три года я вернулся в Марсель один. Я был уверен, что здесь ничего не изменилось, к тому же я все очень точно рассчитал: ночевать в Марселе мне не придется.

Первую ночь скоротаю в поезде, а следующую встречу уже в море на борту парохода, говорил я себе.

Однако, прибыв в Марсель, я сразу понял, сколь ошибался в своих расчетах. Во-первых, как только я сошел с поезда, мой новый знакомый повел меня в какое-то странное место, и я ощутил, что я словно бы и не в Марселе или по крайней мере в каком-то другом Марселе. Во-вторых, когда мы с этим новым приятелем явились в пароходную компанию за билетом, выяснилось, что сегодня началась забастовка моряков и пароходы в восточном направлении не ходят. На вопрос о том, когда можно ожидать окончания забастовки, служащий ответил, что ему ничего не известно. Так пришлось мне остаться в Марселе и при этом в совершенно ином, незнакомом мне Марселе. Ну а мечта о том, чтобы провести ночь на борту парохода, так и осталась мечтой.

Тогда-то я и увидел опять марсельские ночи.

Я живу в маленьком номере на пятом этаже небольшой гостиницы.

Обедаю я теперь не в роскошном отеле, а в китайском ресторанчике, который к тому же только что пришлось закрыть. За столом мне уже не прислуживают лакеи во фраках, не играет оркестр. Мы обслуживаем себя сами. Местечко, где я обитаю, не похоже на нью-йоркский Чайна-таун; напротив, это настоящая французская улица. Кроме уже упомянутого мною ресторанчика китайцы держат здесь еще один, и он-то только и может быть по-настоящему назван рестораном. А тот, в котором обедаю я, хозяин вынужден был закрыть, и я столуюсь здесь лишь благодаря рекомендации моего нового приятеля, и поначалу владелец ресторанчика отказывается брать с меня плату.

Ежедневно мое время распределяется между гостиницей и рестораном: из гостиницы – в ресторан, из ресторана – в гостиницу. В гостинице я занят тем, что читаю роман Золя или сплю, не придавая значения тому, день сейчас или ночь. В ресторанчике у меня тоже два занятия: есть или слушать, как рассказывают анекдоты. Еда не занимает много времени, а анекдоты можно слушать бесконечно.

От моей гостиницы до ресторанчика рукой подать, но все же приходится миновать несколько улиц. Я очень боюсь ходить по этим улицам, но и не ходить по ним не могу. Боюсь, во-первых, потому, что на улицах скользко. И в ясную погоду, и в дождь там всегда легко поскользнуться: земля усеяна фруктовыми корками и овощными отбросами. А еще боюсь потому, что улочки очень узкие: по некоторым из них еще можно пройти втроем-вчетвером, другие же просто крошечные переулки, где не разминуться даже двоим. Есть улицы и пошире, но они обычно запружены тележками ручных торговцев. Я часто встречаю на своем пути рослых тучных женщин либо худеньких слабых девчушек, которые толкают перед собой тележки и громкими голосами зазывают покупателей; попадаются и разносчицы с корзинами. Продают они по большей части повседневный товар – овощи, фрукты либо предметы галантереи. Раз или два толстая торговка фруктами предлагала мне свой товар, но едва мы успевали договориться о цене, как она вдруг бросалась бежать с громкими криками и смехом. Сбегала не только она, все продавщицы бросались врассыпную. Поднималась суматоха, а затем мгновенно воцарялась тишина и улица пустела. Пораженный, я не мог понять причину происходящего. Но вскоре все прояснилось: навстречу мне медленно двигался ухмыляющийся полицейский. Как только спина его скрывалась из виду, женщины с тележками вновь запруживали улицу. Иногда, запрокинув голову вверх, я видел разноцветье сушившегося белья.

И еще одну особенность этих улочек я не могу не упомянуть – отвратительный запах. У меня нет слов, чтобы передать, каков он был. Несло тухлой рыбой, выброшенной за двери лавок, кое-где высились груды гниющих отбросов, будто улицы никогда не знали метлы. Проходя там, я каждый раз затыкал нос либо прикрывал его носовым платком – я боялся, что меня стошнит.

Тем не менее по вечерам я часто прогуливался по этим улицам со своим новым приятелем, а он с усмешкой предостерегал меня:

– Смотри, как бы с тебя не сорвали шляпу!

Я понимал, на что он намекает, и с улыбкой отвечал:

– А я не боюсь! – Но сам всегда немного трусил, хотя мне и хотелось испытать, как это бывает, когда с тебя срывают шляпу.

Вот мы идем по улице, которая особенно страшит меня. Я вижу дома с застекленными либо задернутыми занавесками дверями. У входа обязательно стоят женщины, большинство из них толстые, хотя, конечно, встречаются и худые, всем им за тридцать; их лица одинаково грубо размалеваны, одинаково кроваво багровеют губы; женщины одинаково выпячивают грудь и играют глазами.

– Заходите, мсье! – летят ко мне со всех сторон их пронзительные, призывные, насмешливые голоса. Они машут мне рукой.

– Ну, что? Зайдем? – негромко с усмешкой спрашивает меня приятель.

Я бросаю взгляд на этих толстух, и слова застревают у меня в горле, мне становится страшно, я хватаю приятеля за руку и торопливо тащу прочь, словно опасаясь, что женщины погонятся за мной и сорвут с меня шляпу. Я прохожу мимо многочисленных домов, двери которых задернуты занавесками; внутри играет какая-то странная музыка, и я, кажется, угадываю, почти вижу, как трое-четверо матросов в обнимку с женщинами распивают вино, но у меня не возникает желания подойти и рассмотреть все подробно.

– Ты ведь только что говорил, что не боишься, а теперь что же? – усмехаясь, спрашивает меня приятель, когда эта улица остается позади.

Я же только теперь успокаиваюсь.

– Глядя на тебя, я невольно вспомнил одну историю с неким Ваном, – сообщает он и громко смеется.

– Какую историю? – немного поспешно интересуюсь я.

– Ну, с Ваном, ты, наверное, знаешь его. Он одних лет с тобой, только ростом пониже. – Приятель начинает пересказывать историю Вана, посмеиваясь время от времени, но мне совершенно не до смеха. – Он занимался литературой. И часто говорил, что у Гёте было больше двадцати любовниц, а у него – только пять. Он считал, что этого мало. На самом же деле он относил к числу своих любовниц и служанку, убиравшую его комнату, и девушку из булочной, и торговку из мясной лавки. А эти женщины слова с ним не сказали, кроме «доброго утра» при встрече. Он все говорил, что нужно иметь побольше любовниц, что нужно пойти в публичный дом. При каждой встрече он излагал мне свои намерения пойти в бордель и даже восхищался институтом проституции. Но все это была пустая болтовня. Я постоянно подсмеивался над ним. Однажды он, довольный, сообщил мне, что собирается в публичный дом, но я усомнился, и как ты думаешь, пошел он в конце концов? – неожиданно задал мне вопрос приятель.

– Конечно, не пошел, – не давая себе труда подумать, ответил я.

– Если бы не пошел, не было бы ничего странного, но все дело в том, что он пошел, и я даже сопровождал его, – радостно проговорил приятель. – Он не бывал во французских борделях и не представлял, что там творится. Мы пришли. Я предупредил, что пришел лишь за компанию, и уселся внизу ждать его. Перед нами выстроились шесть или семь толстых обнаженных женщин, предоставив Вану возможность выбирать. Ван, превозмогая себя, остановил свой выбор на одной из них, уплатил внизу деньги и вслед за женщиной поднялся наверх… Не прошло и десяти минут, как он спустился ко мне, на лице его было выражение неловкости. Он потащил меня за руку к выходу.

«Что это ты так быстро?» – со смехом недоуменно спросил я. «Не надо об этом, – с досадой проговорил он, – вернемся – расскажу». Он понурил голову и не проронил больше ни слова.

На этих словах рассказчик смолк.

– Вот, смотри. – Он нащупал в кармане письмо и протянул мне. – Сегодня получил от Вана, он опять вспоминает эту историю.

Тем временем мы вышли на большую улицу и зашли в кафе. Там я прочел письмо Вана. Вот отрывок из него:

…Последнее время я постоянно изнываю от тоски и одиночества, душа моя пуста, поэтому мы с приятелями часто ведем разговоры о женщинах. Нам всем чего-то не хватает, но пустоту эту мы не в силах заполнить, и остается лишь терпеливо сносить гнетущую скуку. Воля иссякла. Я хотел посвятить свою жизнь любви, но не встретил женщины, которая бы полюбила меня… Я больше не помышляю о публичном доме: покупать любовь за деньги – как это смешно, какой самообман! Ты помнишь тот случай в Марселе? В то время у меня еще были иллюзии. Кто же знал, что при встрече с уродливой действительностью мои иллюзии рассеются в прах. Я поднялся наверх с той дебелой женщиной, вошел в ее комнату, увидел, как она моется. Во мне не было ни капли желания, я ощущал только холод. Она подошла ко мне вплотную. Меня охватило чувство не то отвращения, не то страха. Видя мою нерешительность, она с фальшивым смехом принялась тормошить меня, но все было напрасно. Мой пыл угас. В конце концов она, презрительно рассмеявшись, обругала меня и велела убираться вон. Когда я вышел оттуда, душа моя была полна беспричинной тоски, целый месяц я не ощущал радости жизни, сам не знаю почему. Я не только не получил там желаемого удовлетворения, но напротив – ощутил еще большую пустоту. Я до сих пор еще помню ту раскормленную женщину…

– Видишь, какая участь постигла человека, возомнившего себя Гёте? – насмешливо проговорил приятель.

Я тоже хотел было рассмеяться, но что-то удержало меня. Я сложил письмо, сунул его в конверт и вернул приятелю.

Мы проходим мимо кинотеатра с каким-то претенциозным названием, но кажется здание маленьким и старым. Билетная касса, напоминающая клетку, располагается снаружи.

– Ты наверняка не бывал в подобных кинотеатрах, стоит зайти посмотреть.

Не дожидаясь моего согласия, приятель идет за билетами. Я вижу, как он достает из кармана два франка. «Какие дешевые билеты», – думаю я, и мы входим внутрь.

В небольшом помещении – двадцать или тридцать рядов длинных деревянных скамеек, по три в каждом ряду, на одной скамье могут поместиться пять-шесть человек. Под грязным потолком горят тусклые лампочки. Впереди – экран. Оркестра нет. Неровный пол скрипит под ногами. В помещении накурено, слышен смех, разговоры, на скамьях уже расположилось немало публики. Мы садимся в самом последнем ряду, там все три скамьи свободны, да и от экрана довольно далеко, не будет резать глаза. Приятель оглядывается по сторонам, словно ища знакомых.

Внезапно его взгляд падает в левый угол зала. На лице появляется улыбка. Он поднимает руку и приветствует кого-то. Я слежу за его взглядом и вижу двоих людей, которых уже встречал раньше. Это мужчина и женщина. Мужчина – китаец, на нем поношенный европейский костюм без галстука, на голове кепка; у него желтоватое лицо, широкие скулы, над губой редкие усики. До недавнего времени этот китаец плавал на английском пароходе, но машиной ему оторвало большой палец на правой руке. После того как он подлечился, компания выплатила ему пятьдесят фунтов компенсации и выбросила на улицу. Он приехал в Марсель, рассчитывая пожить здесь немного и вернуться на родину. Я несколько раз встречал этого человека в ресторане, и потому он был мне знаком. Женщину я тоже видел в ресторане. Она была аннамитка. Я не знал, каким ветром занесло ее в Марсель. О ней мне было известно лишь, что у нее существуют какие-то загадочные отношения с хозяином ресторана, и, кроме того, у меня были основания считать, что она принадлежит к категории уличных женщин, так как в ресторане между анекдотами мне часто приходилось слышать разговоры о том, сколько стоит «эта аннамская баба». С беспалым китайским рабочим я видел ее впервые.

Эти двое вели интимную беседу, касаясь друг друга головами (она знала гуандунский диалект). Внезапно она обернулась и улыбнулась моему приятелю. Я увидел ее черные волосы, маленькие глазки, напудренное, нарумяненное лицо, толстые накрашенные губы, большую грудь. Улыбка ее была вызывающей, и она в самом деле походила на уличную женщину.

Свет неожиданно погас. За один франк нам показали подряд три фильма. Это было утомительно для глаз, и, как только зажегся свет, мы с приятелем вышли в числе первых, не обратив внимания на знакомую нам пару.

Одна ночь сменяла другую, все те же марсельские ночи…

Известий о том, что пароходы начали ходить, не было. Забастовочная волна все нарастала, в Марселе скопилось множество грузов, осело большое число пассажиров. Город неожиданно заполнили толпы людей и груды товаров, но в самом облике Марселя ничего не изменилось. То есть перемены, конечно, были, но постороннему глазу они были незаметны. Только однажды я видел демонстрацию забастовщиков.

Наступала ночь, ее сменяла другая. Все те же марсельские ночи.

Я словно был накрепко связан с этим рестораном, этой улицей, этой гостиницей, этим приятелем, этим кинотеатром. Роман Золя был прочитан и вернулся обратно в чемодан. Я больше не читал книг. По вечерам, выйдя из ресторана, мы с приятелем шли прогуляться. Мы не могли миновать той улицы, что вызывала у меня такой страх. Немолодые пышнотелые женщины по-прежнему, улыбаясь, заигрывали со мной, зазывали к себе. Но я уже не боялся их.

Каждый вечер мы ходили в новый кинотеатр. Мы обошли почти все кинотеатры Марселя. Бывали мы, конечно, и в том первом и при этом, под видом студентов, покупали билеты за полцены. Частенько, посмотрев фильм вместе с трудовым людом, мы на следующий день одевались поприличнее и отправлялись в перворазрядный кинотеатр, где сидели среди дам и господ и пользовались услугами любезных билетерш. Уловке с переодеванием меня научил мой приятель, у него уже был опыт по этой части: ему отказывались продавать билеты в перворазрядных кинотеатрах, если он не был подобающе одет.

В маленьком кинотеатре мы часто встречали того беспалого рабочего-китайца с его «аннамской бабой». Они, как обычно, перешептывались и смеялись.

Постепенно мы сблизились с этим рабочим, ближе узнали и его аннамитку. Мы встречались с ними то в кинотеатре, то в ресторане, но всегда ночью.

Однажды вечером мы, как обычно, встретили аннамитку в маленьком кинотеатрике. Она беседовала с мужчиной, приникнув к нему головой, вызывающе смеялась. Но это был не тот беспалый китаец, что приходил с ней всегда, а незнакомый юноша француз. Увидев нас, она, как всегда, игриво улыбнулась нам, но очень скоро отвернулась и вновь стала шептаться с юношей.

– А у этой «аннамской бабы» новый клиент, – со смехом сообщил мне приятель. Я кивнул головой.

Через день мы снова отправились в тот кинотеатр. Впереди в левом углу я вновь увидел аннамитку с ее французом. Она заметила нас и опять игриво улыбнулась. Беспалого китайца и след простыл.

Свет погас. На экране появилось изображение. Нищета, любовь, война, смерть… Свет вспыхнул снова.

К нам подошел какой-то человек. Это оказался тот самый рабочий-китаец, которого мы не видели уже несколько дней. Одно место рядом с приятелем было свободно. Китаец сел и, не обращая внимания на нас, устремил взгляд в левый угол зала, на те места впереди, где сидели аннамитка и француз.

– Что это вы уже два дня как врозь? Смотри-ка, у нее новый клиент, – проговорил мой приятель, хлопнув китайца по плечу.

Тот повернул к нам свое худое лицо. Оно выражало страдание, но в глазах горел недобрый огонь.

– Да, опять нашла себе нового парня! Ей не нравится, что я калека, но ничего, она у меня еще узнает, поймет, что со мной шутки плохи! – со злобой проговорил он, но голос его звучал неуверенно.

– Экая важность! Стоит ли из-за этого расстраиваться, – со смехом уговаривал его приятель. – Такие, как она, живут, торгуя собой. У кого есть деньги, с тем и идут, ты ли, другой ли – какая разница. Да она и не жена тебе, так что не сердись.

– Ты не знаешь, как я к ней относился, а она – бесстыжая, – стиснув зубы, отвечал китаец. – Несколько месяцев тому назад французская армия подавила волнения в Аннаме, потерпевших поражение повстанцев согнали вместе и расстреляли из пулемета. Года три-четыре назад тоже было такое. Тогда погиб ее старший брат, погиб от французской пули. А она сейчас завела шашни с французом. Может быть, он тоже скоро пойдет в солдаты, его могут послать в Аннам, и он будет убивать аннамских революционеров так же, как другие французские солдаты убили когда-то ее брата… – Он замолчал и поднял кверху стиснутый кулак, словно собирался кого-то ударить. Но кулак этот был бессилен, он был не только маленьким, в нем было всего четыре пальца: большой палец отсутствовал, и на его месте виднелся смешной гладкий обрубок. Китаец разжал кулак, словно понимая свое бессилие. Я подумал, что раньше он, наверное, был крепким парнем, но силы его отняла машина. Я не совсем был согласен с китайским рабочим, но не мог удержаться, чтобы не взглянуть на спины аннамитки и ее француза. Они сидели так близко, что я невольно задумался над тем, что только что рассказал китаец. Я почти забыл, что между теми двумя существовали отношения купли-продажи, и думал о них как о влюбленных. Но тут вспомнил об этом. Юноша и в самом деле был очень молод и скоро должен был достигнуть призывного возраста. Конечно, его могут направить в колонии, и не исключено, что он пойдет убивать аннамских революционеров. Все, о чем только что говорил китайский рабочий, вполне вероятно. Может быть, у нее еще есть старший брат или младший, и может статься, что этот французский парень будет убивать их, очень может быть. Думая так, я словно бы наяву увидел эту картину, и мне показалось, что сидящая передо мной парочка как бы теряет свои очертания.

Рабочий был совершенно прав, сказал я самому себе. И тут же мне пришла в голову другая мысль: неужели сейчас следует броситься и помешать этим двоим, разлучить их, предрекая их будущее? И есть ли другие способы избежать грядущих событий?

Поначалу мне стало грустно от всего этого, но потом я невольно начал беззвучно смеяться. Я вспомнил, что эти двое, мужчина и женщина, установили торговые отношения, в их отношениях – никакой сложности. Только теперь я взглянул на экран и не мог понять, что там происходит.

Фильм кончился. Мы с китайским рабочим вышли первыми. Он хотел было дождаться ее у входа, но мы отговорили его. Втроем мы зашли в кафе, посидели немного, слушая рассказы китайца об «аннамской бабе». Гнев его постепенно улегся, время от времени он поглядывал на место, где был палец, и вздыхал.

Сказанное моим приятелем наверняка нашло отголосок в его сердце.

– Разве ты сам взял ее не для того, чтобы потешиться? – сказал он китайцу. – Разве не говорил, что в скором времени вернешься на родину? Тогда ей все равно пришлось бы искать другого. Она ведь не жена тебе. Есть деньги – найди себе другую, на улице их полно. Смотри, вон там как раз одна. – Он показал рукой на улицу.

За окном, неподалеку от площади взад и вперед прохаживалась женщина с зонтом в руках, за ней по пятам следовал мужчина.

На прощанье приятель посоветовал рабочему:

– Выкинь аннамитку из головы, не стоит о ней горевать. Потерпи несколько дней, и она сама к тебе прибежит.

– Не нужна она мне больше, – решительно и грубо ответил тот и, повернувшись, пошел прочь. Мне показалось, что в уголке глаза у него сверкнула слеза. Я не понимал психологии этого человека.

Миновало два вечера, и мы вновь встретили аннамитку в другом небольшом кинотеатре. На этот раз она подошла к нам и уселась рядом с моим приятелем; она не села впереди, так как пришла одна.

– Ты одна? – спросил ее приятель по-французски.

Она засмеялась, кивнула головой и придвинулась к нему.

«Заманивает клиента», – невольно подумал я.

– А твой друг-француз? – насмешливо прошептал приятель.

– Не знаю. – Она пожала плечами.

– А приятель-китаец?

– Дурак он, – ответила она резко, нисколько не стыдясь нас. – Ревнует, будто я жена ему. А я занимаюсь промыслом, и никого это не касается. У кого есть деньги, тот мне и клиент. А он – пресный какой-то. Надоел он мне…

Тут погас свет, и я не успел расспросить ее о гибели брата и о том, есть ли у нее еще брат или младшие братья. Я следил за людьми и событиями на экране. Деньги, любовь, борьба, покушения на жизнь…

Выйдя из кинотеатра, мы часть пути прошли с ней вместе. Дойдя до перекрестка, мой приятель внезапно произнес:

– Тебе – туда!

– Да, спасибо! – Она игриво улыбнулась. – А может, пойдем ко мне, проведем время?

– Нет, благодарю. Я занят вечером. В следующий раз, – мягко проговорил приятель и на прощанье пожал ей руку.

Когда женщина удалилась, он внезапно рассмеялся:

– Не повезло ей сегодня с клиентом!

Стоит лунная ночь. На небе ни облачка. Лишь полная луна и несколько сверкающих звезд в бездонном океане. Уже начало зимы, но еще не очень холодно. Вокруг ни души, лишь изредка попадаются прохожие. Мы медленно бредем, задираем головы и поглядываем в небеса. Вот мы уже на площади.

Внезапно передо мной мелькает черная тень, и слабая рука хватает меня за плечо. Я с испугом вскидываю голову. Рядом со мной стоит женщина. Ее молящий взгляд устремлен прямо на меня. Лицо ее сильно размалевано, губы ярко накрашены, но все эти ухищрения уже не могут скрыть ни ее морщин, ни ее возраста. Худощавое правильное лицо, таких я не встречал у женщин, торгующих любовью на улицах. Она бормочет:

– Мсье, смилуйтесь, сжальтесь, ради жизни человека… – Ее рука вцепилась в мое плечо, она чуть не падает на меня. Как неумело пытается она продать свой товар!

Не только я остолбенел, но и мой бывалый друг не знает, как выпутаться из этой истории. Я стою в растерянности и слышу, как она бормочет:

– Смилуйтесь, сжальтесь, ради жизни человека…

О небо! Да эта женщина мне в матери годится, и она глубокой ночью, на площади, зазывает меня к себе в дом! Из милости, из сострадания, ради жизни человека я должен идти к этой женщине, которая годится мне в матери. Я, проучившийся более десяти лет, образованный человек, не могу понять этого. Я знал жизнь только по книгам, я не понимаю жизни, мне непонятен мир. И я не понимаю марсельских ночей. Я не знаю, как справиться с первой встретившейся мне трудностью. Но совершенно неожиданно для меня женщина бросается бежать, словно за ней гонится сам дьявол, и ее худая спина исчезает за уличным поворотом. Сзади слышится топот тяжелых сапог, раздается мужской кашель. Я невольно оборачиваюсь – оказывается, это полицейский.

Мы удаляемся. Поначалу я испытываю радость оттого, что все позади, но потом этот неразрешимый вопрос начинает меня мучить. Я возвращаюсь на площадь в поисках этой женщины, но ее и след простыл.

– Отчего так много продажных женщин? Неужели такое множество женщин не могут прожить иначе, чем торгуя собой? – с огорчением спрашиваю я приятеля.

– Служанка из моего отеля рассказывала мне, что полгода назад она приехала сюда с шестью товарками, сегодня все шестеро стали проститутками. Только она одна трудится в поте лица. Она занята с утра до вечера, убирает в номерах, моет полы, морит клопов и тому подобное, и все это за мизерное жалованье. Когда она только сюда приехала, она была хороша собой, а сейчас превратилась в дурнушку. И это всего за несколько месяцев! Ты же видел ее!

Да, я действительно видел ее в отеле, где живет приятель. Это была светловолосая девушка, очень молоденькая, маленькая и худенькая. Сейчас она в самом деле была нехороша, и руки у нее стали грубые, непохожие на женские.

– Я думаю, что однажды она тоже выйдет на панель, чтобы подцепить мужчину, – продолжает приятель. – И это неудивительно. Ты разве не знаешь, что в Марселе, в Париже, в других крупных городах даже имеющие работу женщины согласны переспать с мужчиной только ради ночлега, ради теплой постели? Мои друзья сталкивались с такими случаями. Кое-кто из них заразился… Большинство этих уличных женщин страдают болезнями, венерические заболевания распространены повсюду!.. Послушай, в сегодняшнем французском обществе, кроме аристократических дам и барышень, все остальные женщины так или иначе бывают вынуждены однажды выйти на панель… Венерические болезни распространяются с каждым днем… Такова сегодня западная цивилизация.

Последние две фразы он произносит совершенно серьезно.

Он замолкает. Нам обоим не хочется больше говорить – слова кажутся лишними. Мы по-прежнему медленно бредем по тихой улице. Перед глазами мелькают женские тени, до наших ушей долетают отрывистые слова:

– Мсье, идите сюда. Послушайте, мсье!

Но голоса, который только что так огорчил меня словами «Смилуйтесь, сжальтесь, ради жизни человека», не слышно.

Стоит прекрасная лунная ночь. Марсельская ночь.

Перевод Н. Феоктистовой