Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

29

У него был единственный друг, и с его смертью оборвались все нити, связывавшие его с работой. В конце рабочего дня Вэньсюань, как обычно, привел в порядок свой стол, сошел вниз и словно потерянный остановился возле стола Чжуна. А выйдя на улицу, он с таким видом взглянул на дверь, будто навсегда прощался с этой конторой. Но он пришел сюда и на другой, и на третий день… и на шестой.

Как раз в этот день несколько сослуживцев решили поехать на могилу Чжуна, и он присоединился к ним. Ехать было далеко, они сели в переполненный автобус. Вэньсюаню пришлось стоять буквально на одной ноге. От тряски и духоты его едва не вырвало.

Чжуна похоронили недалеко от больницы. Земля на могиле высохла, но на ней еще не было травы, лежал лишь венок из бумажных цветов с надписью «Здесь покоится господин Юань», рядом – траурное полотнище от сотрудников. Был на могиле еще один венок, он висел на деревянном столбике, – от управляющего, тоже из бумажных цветов с той же надписью. Мемориальную доску еще не успели поставить.

– Даже на похороны не могли расщедриться, наше начальство выдало какие-то жалкие гроши, – заметил кто-то из сослуживцев.

– И то хорошо! При управляющем Чжоу вообще ничего не дали бы! – заметил другой.

– Говоря по правде, мертвому все равно, лучше бы при жизни относились хорошо, – вмешался в разговор третий.

– Вот именно! Даже живых ни во что не ставят, что же говорить об умерших?

К Вэньсюаню никто не обращался, казалось, его избегают. Он одиноко стоял, издали глядя на могилу друга, словно боялся, что его прогонят. Он плохо видел сквозь слезы: ныла грудь, болело горло От напряжения разболелись глаза. Почему на ленте стоит его имя? Нет, там написано «Юань». Но он думал о другом венке и о другой ленте. Его похоронят, насыплют холмик, но и в могиле он будет совсем одинок – никто не придет.

Сослуживцы одни уехали в город, не позвали его. Он стоял у могилы, смотрел на это последнее пристанище человека, и думал не только о Чжуне, но и о себе. Небо заволокли тучи. Темнело. Он не мог оставаться здесь дольше и побрел к автобусной остановке. Шел медленно, пока дошел, стал мокрым от пота. Прождав более получаса, он втиснулся наконец в автобус. Вместо сорока минут ехал до дому полтора часа и все время стоял. Из-за ливня автобус то и дело останавливался.

Дома Вэньсюань едва добрел до постели и больше не встал. Он все время температурил, потел, задыхался. С трудом говорил, но безропотно переносил все страдания. Он не разрешал Сяосюаню приезжать домой, почти не разговаривал с матерью, только печально улыбался, видя, как она плачет. Все было кончено, но мать продолжала бороться, без конца приглашала врачей, а те лишь безнадежно разводили руками. Доктор Чжан, как мог, ее утешал, но теперь и он понял, что надежды на спасение нет.

Вэньсюань потерял голос. И сам не слышал, когда говорил. Обнаружив это, он в голос горько заплакал, и на душе стало легче. Подбежала мать, стала расспрашивать, что случилось. Он ничего не ответил, открыл рот и показал на горло. Она поняла, в чем дело, долго молчала, потом стала его утешать:

– Ничего, Сюань, не страдай… ты же хороший… попадешь на Небо… – Больше у нее не было сил говорить.

«Я не мучаюсь, мама, но почему-то вдруг стал верить в Небо», – хотел было он сказать, но не смог. Даже улыбнулся, пытаясь справиться с охватившим его отчаянием.

– Не бойся, ты не умрешь, – проговорила мать.

– А я и не боюсь, рано или поздно все умирают, жаль, что тебе одной придется выносить все эти страдания. Сяосюань слишком мал…

Мать не могла разобрать, что он говорит, но его отчаянная борьба со смертью причиняла ей муки.

– Не надо говорить, сынок.

Вэньсюань со слезами смотрел на мать, моля о помощи.

В комнате было так жарко, что казалось, стены сейчас загорятся. Он сбросил одеяло, обнажив исхудавшую желтую грудь, кожа да кости.

Мать купила звоночек, чтобы Вэньсюань в случае необходимости мог кого-нибудь позвать. Обычно ее, потому что никто больше в эту комнату не входил, не считая врача или почтальона. Но почтальон здесь был редким гостем, Сяосюань и Шушэн писали не так уж часто. Шушэн по-прежнему присылала деньги. Расходы были немалые, пришлось даже часть денег взять в банке. Теперь получала их мать по доверенности. Ради сына она готова была на все, не могла только заставить себя написать Шушэн. Писал он, не желая утруждать мать. Все письма были одинаковы: «Я иду на поправку, не беспокойся». Сяосюаню иногда писал он, иногда – мать. Он просил сына хорошо учиться и пока не приезжать, и мальчик провел каникулы у своего приятеля. Бабушка писала внуку более подробные письма, но она скрывала правду – все еще надеялась. Но, словно наперекор всем ее надеждам, состояние сына с каждым днем ухудшалось. И мать и сын чувствовали, что близок конец.

И все же мать никак не могла примириться с мыслью о смерти, аккуратно давала сыну лекарства, поила молоком, кормила яйцами, помогала одеваться, самая лучшая нянька, пожалуй, не стала бы столько делать. Свои просьбы он писал на бумаге, и вот однажды с огромным трудом вывел:

Мама, я хочу умереть, дай мне яду, не могу больше видеть твоих мучений.

Она прочла, печально на него посмотрела и, плача, сказала:

– Разве я могу? Ведь ты у меня единственный сын.

«Я все равно умру», – написал он.

– Мы вместе умрем, я не хочу жить без тебя! – Убитая горем, она разрыдалась.

Он устало откинулся на подушку…

Палящий зной прибавил мучений. Холера буквально косила людей. С улицы доносился плач по покойникам. Вэньсюань теперь не вставал с постели, то лежа на боку, то на спине, уставившись в потолок. Но ни минуты не спал, он был не в состоянии одеваться, сидеть, письма к Шушэн стоили невероятных усилий, он мучился, чтобы написать несколько слов.

– Давай я напишу, – умоляла мать.

Он не соглашался. Ведь тогда Шушэн поймет, что он не в силах писать.

– Скрываешь от нее правду? Почему? – спросила однажды мать.

Он долго молчал, потом написал: «Пусть она будет счастлива, мама».

Мать подумала: она нашла себе другого, а он ее щадит, не хочет, чтобы ее мучила совесть.

– Глупый! – ласково упрекнула она сына. Но, глядя на кое-как написанные иероглифы, решила, что не надо лишать его последней надежды. И так он не знал в жизни счастья – одни страдания. Он ведь ее кровиночка. Она с жалостью смотрела на помрачневшее, худое лицо сына, и сердце сжималось от боли: хотелось кричать, провалиться сквозь землю. Хоть бы какая-нибудь бомба разрушила этот маленький мир и покончила разом со всем.

В тот день у соседей кто-то умер от холеры, и женщины оплакивали его, громко причитая. Вэньсюань написал матери: «Мама, когда я умру, не плачь».

– Зачем ты об этом говоришь?

«Как подумаю, что ты будешь плакать, на душе становится тяжело, не могу умереть спокойно», – приписал он.

Жара спала, в комнате стало прохладно, но состояние Вэньсюаня не улучшилось. Бывало даже, он не мог сдержать стона, но стонал беззвучно. Однажды вечером мать стала кормить его бульоном из ложечки, но, сделав несколько глотков, он отстранил руку матери.

– Ну еще немножко, – уговаривала мать, – ведь ты почти ничего не ешь.

Он взял дрожащей рукой кисточку и написал: «Горло болит».

Мать вздрогнула. Рука с ложкой затряслась.

– Постарайся хоть несколько глотков. – Она едва сдерживала слезы. – Разве можно не есть? – И она поднесла ему ложку ко рту. Он через силу проглотил и судорожно сжал край одеяла.

– Сюань, – тихо позвала мать. Он сделал еще глоток, но тут его вырвало, и начался приступ кашля. Мать поставила чашку, поддержала ему голову.

Он закрыл глаза, хотел задремать, но мешала боль. Ни стонать, ни кричать он не мог, молча переносил страдания. От прикосновений материнской руки становилось как будто бы легче. И он думал сейчас только о матери, чтобы хоть на миг забыть о мучениях.

С улицы донесся треск хлопушек, которого давным-давно не было слышно в городе. Он то приближался, то удалялся, сливаясь с криками, песнями, смехом, как бывает во время радостных событий. Мать и сын сначала не придали этому никакого значения, но потом оба одновременно подумали: что случилось?

«Япония капитулировала! Япония капитулировала!» – закричал какой-то ребенок, ему вторил кто-то постарше.

– Сюань, ты слышишь? Слышишь? Япония капитулировала!

Он недоверчиво покачал головой. Но треск хлопушек усиливался. Под окнами беспрерывным потоком шли люди.

– Наверно, это правда, смотри, что творится! – радостно говорила мать.

Однако Вэньсюань по-прежнему качал головой. Новость пришла слишком неожиданно.

«„Юнайтед пресс“ сообщает: „Японское правительство капитулировало перед четырьмя великими державами: Советским Союзом, Китаем, Америкой, Англией!“» – раздался чей-то громкий голос на улице.

– Ты слышишь, это правда! Война кончилась! Кончились наши мучения. – Мать то плакала, то смеялась, будто не было больше этой мрачной комнаты, огарка свечи, облитого стеарином подсвечника, тусклого, дрожащего огонька.

Вэньсюань широко раскрытыми, непонимающими глазами смотрел на мать и не знал, то ли плакать, то ли смеяться от радости. Но очень быстро он успокоился и, глубоко вздохнув, подумал: войне конец и мне конец!

«Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Япония капитулировала!» – кричал продавец газет, пробегая мимо окна. Мать взяла сына за руку, ласково улыбнулась:

– Сюань, ты рад? Победа! Пришла победа!

А он написал: «Теперь я могу умереть».

Но мать, забыв обо всем, плача и смеясь, говорила:

– Ты не умрешь! Не умрешь! Пришла победа, нельзя умирать! – Из глаз ее катились слезы. Она еще крепче сжала руку сына: то ли от счастья, то ли от горя.

30

Надежды матери не сбылись. С того дня прошло совсем немного времени. Как-то ночью она сидела у постели сына, с тревогой наблюдая за ним. Тусклая лампочка едва освещала комнату. На табуретке, рядом с кроватью, стояла чашечка с бульоном.

– Сюань, поешь, – просила мать.

Он открыл глаза, пошевельнулся и сделал знак рукой – не мог даже взять карандаша в руки.

– Ты уже два дня в рот ничего не берешь, съешь немножко.

Он едва заметно покачал головой, открыл рот, потрогал нижнюю губу, опустил руку, снова поднес ее ко рту, будто хотел потрогать язык.

– Тебе больно? – спрашивала мать, сжимая руку.

Он кивнул, схватился за горло. Глаза наполнились слезами.

– Не бойся, ты не умрешь, – утешала мать.

Он продолжал судорожно сжимать горло. Пальцы похолодели, грудь высоко вздымалась.

– Что с тобой?

Он не ответил, опять схватился за горло и так дрожал, что скрипела кровать.

– Потерпи немножко, – умоляла мать.

Он жалобно взглянул на нее. Видишь, как я страдаю! Тело дергалось в конвульсиях.

– Очень больно?

Он снова кивнул, высвободил руку, судорожно ловя воздух. Мать не понимала, что с ним.

– Тебе что-нибудь нужно?

Он показал глазами на бумагу и карандаш, которые лежали радом с подушкой.

– Хочешь что-нибудь написать? Дать карандаш?

Он потянулся дрожащими пальцами к карандашу, но едва не выронил его из рук, так сильно дрожали пальцы.

– Пиши на книге.

Превозмогая боль, он несколько раз написал: «Больно».

Мать смотрела и утирала слезы.

– Потерпи. Придет Сяосюань, пошлю его за доктором. – Она утешала его, а сама, пряча лицо, обливалась слезами.

Мозг его четко работал, сознание оставалось ясным. Мучила боль и ощущение слабости. Он знал, что умирает, медленно, долго, что близится последний миг. Только теперь он понял, как любит жизнь и страшится смерти. Как тяжело смотреть на страдания матери – она сидит у окна и плачет. Но он ничего не может поделать, разве что сказать несколько слов на прощанье. Ведь я никому не причинил зла, все безропотно терпел. За что же мне такая кара? А ведь остается мать, как она будет жить, на какие средства? Что станет с Сяосюа-нем? Ведь и они не сделали ничего плохого! Все эти горькие мысли усугубляли мучения. Но он молчал. А если бы и заговорил, все равно никто не услышал бы его слабого голоса. Он требовал справедливости. Но где она, эта справедливость?! Кричать он не мог, оставалось лишь молча умирать.

На улице плакала женщина. Видимо, ее бил мужчина. Кто-то пытался их разнять… Где-то пели.

Они живут, а я должен умирать! И такой мучительной смертью. Почему? Как хочется жить! В этот момент мать повернулась к нему, глаза ее опухли, покраснели от слез. Можно было подумать, что она тяжело больна. «Как она настрадалась!» – сокрушался Вэньсюань. Вдруг его пронзила острая, нестерпимая боль. По его раскрытому рту видно было, что он силится крикнуть, он опять стал ловить воздух руками. Мать взяла его руки в свои, закричала… Он потерял сознание. Потом очнулся, схватил мать за руку и смотрел, ничего не понимая. Боль стихла. Он попробовал улыбнуться, но из глаз покатились слезы.

– Ну успокойся, сынок, – говорила ласково мать.

Вошел Сяосюань.

– Бабушка, доктор Чжан не придет, у него приступ малярии.

Мать замерла: все кончено. Тяжесть камнем легла на душу.

– Почему ты так долго не возвращался?

– На улице много народу, завтра будет праздник Победы. Я с трудом пробрался сквозь толпу, потом задержался у Чжана. Так весело на улицах, везде разноцветные фонарики.

– Ты ведь голоден, у тебя есть немного денег, пойди поешь. Я сегодня ничего не готовила, доедала остатки. Иди же!

– Хорошо, – сказал мальчик.

Они будут праздновать победу, подумал Вэньсюань. Но принесет ли она им избавление от всех бед? Боль снова напомнила о себе и все время усиливалась, заставив забыть обо всем. Снова началась борьба и мученья, и Вэньсюань потерпел поражение. Но он продолжал бороться, беззвучно моля: «Скорей бы умереть, нет сил переносить эти страдания».

Ни мать, ни Сяосюань не могли ни услышать его, ни помочь.

Третьего сентября праздновали день Победы, но в их мрачном жилище ничто не изменилось. По улицам шли демонстранты с радостными, улыбающимися лицами. В небе парили самолеты, разбрасывая листовки. А в доме у Вэньсюаня были только слезы. В этот день он трижды терял сознание, чувствовал, что приближаются последние минуты. Он никак не мог умереть, все еще жил. Сын и мать не отходили от его постели. Он не сводил с них страдальческих глаз и призывал смерть.

Он медленно угасал. Голова была ясная, но без единой мысли. Лица сына и матери расплывались, и на их месте постепенно вырисовывалось другое лицо, лицо Шушэн. Но и оно не могло избавить его от страданий. Он мучился, задыхался, а смерть не приходила. Мать и сын держали его руки в своих, с ужасом глядя на его мучения.

Наконец он перестал дышать, глаза остекленели, зрачки закатились. Рот остался открытым, словно на губах застыли слова справедливости. Было семь часов вечера. С улицы доносился барабанный бой, праздник был в самом разгаре.

ЭПИЛОГ

Прошло больше месяца, и в связи с ремонтом электростанции в городе опять отключили электричество. В тот день с самого утра моросил дождь, а к вечеру похолодало. Резкий ветер, загнав всех в дома, разносил неприятный запах карбидных фонарей.

Перед высоким домом на мрачной пустынной улице остановился рикша. Из коляски вышла модно одетая женщина с сумочкой в руке. Она вошла в дом, освещая карманным фонариком лестницу, миновала темный коридор и поднялась на третий этаж.

Сердце ее тревожно и радостно билось, когда она постучала в знакомую квартиру.

Никто не вышел. Не может быть, чтобы никого не было дома, подумала женщина. Видимо, спят. И она постучала сильнее.

– Кто там? – Голос показался знакомым.

– Откройте!

Дверь отворила женщина, в полумраке лица ее почти не было видно.

– Вам кого?

– Скажите, здесь живут Ваны?

– Нет.

– Но раньше они здесь жили. И мебель их вся на месте…

– О! Да ведь это госпожа Ван! Проходите, пожалуйста, у нас выключили свет, и я сразу вас не признала, – обрадованно говорила хозяйка, улыбаясь и пропуская гостью в комнату.

– Госпожа Фан, вы ведь жили на втором этаже! А теперь сюда переехали? – У молодой женщины отлегло от сердца: по крайней мере увидела знакомого человека.

В комнате все осталось по-прежнему, только она не выглядела такой мрачной, потому что стены были выкрашены более светлой краской.

– В начале месяца мы переселились сюда, – ответила госпожа Фан. – Не знаю, как вас теперь называть, госпожа Ван. Вы жили в Ланьчжоу? Когда возвратились?

– Только что. У меня все по-старому. Я замуж не вышла, – сказала Шушэн, краснея. Голос ее дрожал, когда она спросила: – А куда переехали наши? Вэньсюань и остальные?

– Вэньсюань? Разве вы ничего не знаете? – удивилась хозяйка.

– Нет. Целый месяц не получала от них писем, хотя аккуратно писала.

– Господин Ван умер, – тихо проговорила хозяйка.

– Умер? Когда? – Шушэн была близка к обмороку.

– В прошлом месяце, в день празднования Победы. А бабушка взяла мальчика и уехала. Комнату нам оставила. И обстановку тоже, мы дали ей немного денег.

Шушэн побледнела, ее била дрожь. После долгого молчания, вытирая слезы, спросила:

– Куда они уехали?

– Не знаю. Бабушка говорила, что сначала поедут к родственникам, а потом как будто в Куньмин. Я слышала, как она просила кого-то купить билеты на пароход.

– В Куньмин не едут пароходом, и там у них нет родственников, – сказала Шушэн. – Даже представить себе не могу, куда они уехали.

– Не знаю. Бабушка так говорила, – сказала хозяйка, – а там кто ее знает. Перед отъездом почти все распродали, прямо тут же, у дома. Госпожа Ван, да вы присядьте, я еще вас чаем не угостила, – виновато говорила хозяйка, направляясь к чайному столику за чайником и чашкой.

– Не беспокойтесь, госпожа Фан, спасибо. Скажите, знаете ли вы, как он умирал? Где похоронен?

– Не терзайтесь, госпожа Ван, отдохните, выпейте чаю, – ласково говорила женщина.

– Благодарю вас. Расскажите же мне, как он умирал. Я думала, дело идет на поправку. Он писал, что чувствует себя неплохо. Пожалуйста, расскажите мне все, я хочу знать правду.

– Не знаю, право, не знаю. Я всего раз заходила к бабушке. Знаю только, что он потерял голос и долго мучился. В тот день, когда я была у них, он совсем не разговаривал и был очень худой…

– А где он похоронен? Я хочу сходить на могилу, – перебила хозяйку Шушэн.

Как горько она раскаивалась, что уехала, оставила его!

– Не знаю. Слышала только, что последнее время они очень нуждались. После смерти господин Ван несколько дней лежал дома, пока бабушка не раздобыла где-то немного денег на похороны. Где раздобыла, этого она не сказала, хотя я и спрашивала. Она так страдала. Высохла вся, поседела, – говорила хозяйка, участливо глядя на гостью.

Шушэн слушала, кусая губы, едва сдерживая слезы. Сердце сжималось от тоски. Должен же знать кто-нибудь из соседей, где Вэньсюань похоронен! И на службе у него можно спросить. Шушэн успокаивала себя, не подозревая, что Чжун тоже давно ушел в мир иной.

– Здесь никто ничего не знает, – продолжала госпожа Фан. – Гроб унесли рано утром, на кладбище никто не пошел, бабушка никому ничего не сказала. Может, на службе вам скажут. – Женщине очень хотелось помочь Шушэн.

– Завтра пойду узнавать, – расстроенно сказала Шушэн, потом спросила: – А давно они уехали?

– Да уж с полмесяца. Мы сразу побелили стены и через день перебрались. А в нашей прежней комнате хозяин устроил приемную. Я не спросила вас, госпожа Ван, где вы остановились, – спохватилась хозяйка.

– Пока… у одних знакомых. Через несколько дней уеду.

– Вы собираетесь искать свекровь? – В это время заплакал ребенок. – Дочка проснулась, подождите, пожалуйста, – сказала женщина и быстро ушла в соседнюю комнату.

Шушэн была рада, что избавилась от необходимости отвечать на этот щекотливый вопрос. Она сидела одна при тусклом свете свечи в каком-то полузабытьи. В этой комнате она жила. Здесь те же столы – столовый и письменный, книжная полка, буфет, кровать, все такое знакомое! Только стены побелены и мебель отремонтирована. Но теперь все чужое. Никаких следов прошлого. Как все переменилось за эти несколько месяцев. Муж умер, свекровь с сыном уехали. Куда? Неизвестно. Где похоронен Вэньсюань, тоже никто не знает. Почему они не дали ей знать? Как теперь быть? В ее комнате плачет чужой ребенок, как-то странно плачет. Мать держит его на руках и что-то напевает. Все это Шушэн пережила, когда растила Сяосюаня. Где он теперь, ее сын? Он не очень привязан к ней, и она к нему тоже. Она никогда о нем не заботилась и теперь, может быть, потеряла его навсегда. А ведь это ее единственный сын!

Госпожа Фан не выходила, ребенок плакал, и мать терпеливо носила его по комнате, что-то напевая. Она, казалось, забыла о Шушэн, и Шушэн сидела в одиночестве, предавшись нахлынувшим воспоминаниям. Неожиданно вспомнила, как на лестнице они в темноте пожали друг другу руки и она сказала: «Береги себя!» Почему же он не сообщил, когда наступило ухудшение? «Лишь бы с тобой ничего не случилось, я возвращаюсь, я не сделала ничего, что могло бы тебя оскорбить», – думала она, сидя в самолете. Она приехала с чистой совестью, но слишком поздно. Ей страшно было подумать о том, что довелось пережить ему перед смертью. Слишком поздно! Слишком поздно! Ради собственного благополучия она погубила его… Шушэн поднялась. Почему я не ухожу? Невыносимо сидеть в этой комнате, где все так знакомо, где каждая вещь напоминает об их жизни. Даже песнь этой молодой матери будит в душе давно похороненные воспоминания. Надо уйти, решила она и громко сказала:

– Госпожа Фан, я ухожу, не провожайте меня.

Она взяла сумочку и направилась к двери. Госпожа Фан вышла с ребенком на руках, стала просить:

– Госпожа Ван, посидите немножко, ведь еще рано! – И столько было в ее голосе искренности.

Шушэн остановилась было, но тут же решительно сказала:

– Нет, я пойду, спасибо.

– Осторожней на лестнице, – говорила госпожа Фан. – Заходите еще!

– Благодарю, но я не приду больше, – покачала головой Шушэн, чувствуя, что сейчас разрыдается.

– Погодите, я возьму свечу, там темно, – говорила женщина.

– Не надо, госпожа Фан, у меня есть фонарик, к тому же я хорошо помню, как идти. – Шушэн быстро направилась к выходу.

– Да подождите, я провожу вас до лестницы. Вот беда, – сокрушалась хозяйка, – как на грех свет выключили. Уже два месяца после победы прошло, а ничего не изменилось, пожалуй, еще хуже стало.

У лестницы Шушэн остановилась, оглянулась, направила фонарик на госпожу Фан.

– Прощайте, госпожа Фан. – Сказав это, Шушэн и в самом деле без всяких затруднений спустилась по лестнице.

Открыв парадную дверь, Шушэн зябко поежилась от налетевшего порыва ветра. Только октябрь, а так похолодало! Шушэн чувствовала себя неуютно в своем легком осеннем пальто. У ворот не было ни одного рикши. Она оглянулась, посмотрела на входную дверь, темную лампочку над ней и вздохнула: «Куда идти? Где бы выплакаться? Так пусто на душе». Но идти было некуда. И оставалось только бродить по улицам.

– Барышня, помогите беженцам, у нас все пропало… – Из темноты тенью вынырнул человек с протянутой иссохшей рукой.

Шушэн испугалась, но, приглядевшись, поняла, что это старуха. Шушэн вынула из сумочки несколько монет и сунула в руку нищенке.

– Спасибо, барышня, спасибо, – прохрипела старуха и скрылась во мраке.

Шушэн сокрушенно покачала головой и пошла дальше. Впереди мелькал свет.

– Купите! Пятьсот юаней, триста юаней… триста юаней… двести юаней…

В нос ударил неприятный запах карбида. На улыбающихся лицах застыла мольба. Молодая женщина со спящим ребенком на руках сидела на низкой скамеечке, не сводя глаз с вещей, разложенных на циновке, которые она не могла никак продать.

Шушэн снова поежилась. До чего же холодно! А ведь эта женщина тоже мать, мелькнуло в голове, и Шушэн остановилась, с жалостью глядя на беженку. Надо найти Сяосюаня! И они так же распродавали вещи, подумала она. От этой мысли на душе стало еще тяжелее.

– Ты уезжаешь? – спросил кто-то рядом.

– Да вот, никак не достану билет на пароход! – последовал ответ.

– Надо что-нибудь придумать. Может, зайцем поедем?

– Что ты! Сейчас даже чиновникам не проехать. За взятку мой родственник попробовал было. Схватили! Только деньги зря выбросил.

– Тебе хорошо, ты и в Сычуани не пропадешь, а мне, если не уеду в следующем месяце, хоть ложись и помирай. Вещи почти все проели. Ведь мы были уверены, что сразу после победы возвратимся домой.

– Победа – это для них, а нам что? Мы не наживались на горе людском. Вот и не видим ничего хорошего от победы. Это и так было ясно, только зря на демонстрацию шли и радовались…

Шушэн вся дрожала, будто проваливалась в прорубь, и, съежившись, глядела по сторонам, чувствуя, как ее окутывает пелена лжи. Порой ей казалось, что все это сон. Вчера в это время она обедала в шумном ресторане, упиваясь льстивыми речами. А сегодня в холодную ночь слушает жалобы этих несчастных. Зачем она возвратилась? На что надеялась, торопясь в ту мрачную комнату?.. И что ей делать теперь?

Утро вечера мудренее. Мертвым уже все равно, а живой о живом должен думать.

Единственное, что она сможет завтра узнать, – это место захоронения мужа. Но удастся ли ей вернуть сына? Сможет ли она все изменить? Отправиться неизвестно куда на поиски или вернуться в Ланьчжоу и уступить домоганиям управляющего?

У нее две недели на размышления. Всего две недели. А решить нелегко. Почему она должна стоять здесь на холодном ветру?

У меня есть еще время, успокаивала она себя. Шла медленно, но уверенным шагом. И вдруг на этой мрачной улице ее охватило странное ощущение: она с тревогой смотрела на карбидные фонарики, боялась, что ветер их загасит.

Ночь выдалась слишком холодной, а Шушэн так недоставало тепла.

Перевод Е. Рождественской-Молчановой