Текст книги "Избранное"
Автор книги: Ба Цзинь
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц)
Несколько позже Ба Цзинь вновь вернулся к повествованию о судьбах семьи Гао и создал еще два романа: «Весна» (1938) и «Осень» (1940); так образовалась трилогия «Стремительное течение». Если попытаться в нескольких фразах передать основное содержание этих крупных по объему, густо населенных персонажами произведений, то следует сказать, что в «Весне» внимание сфокусировано на судьбах молодых женщин, страдающих от феодальной системы брачных отношений. Одни надламываются сразу, другие пытаются безуспешно сопротивляться, третьи, и в их числе главная героиня романа Шуин, обретают силу благодаря передовым идеям и добиваются победы. В «Осени» запечатлен последний этап распада рода Гао, когда даже махнувший было на себя рукой Цзюэсинь решается проявить самостоятельность. Со смертью сына и наследника старого Гао, Кэмина, дом остается без «законного» главы, а молодое поколение живет своей жизнью. «Осень не вечна, – говорит в финале одна из героинь, – осень пройдет, и наступит весна». Из других книг Ба Цзиня читатель уже знал, что весна приходит медленно и трудно.
Две последние части трилогии привлекли к себе меньше внимания, чем первая, отчасти потому, что появились в годы, когда страна жила уже другими заботами и проблемами. Начавшаяся в 1937 году агрессивная война японского империализма распространялась на все новые районы, несла с собой жертвы и разрушения, требовала от Китая напряжения всех сил. В первых рядах интеллигенции, поднявшейся против агрессора, был и Ба Цзинь. 19 октября 1937 года он обратился с открытым письмом к одному из японских литераторов, где были такие строки: «Мы всегда ненавидели войну. Но наша нация не из тех, кто добровольно подставляет голову палачу… Настал час возмещения кровавого долга. Китайский народ не станет на колени».
Ба Цзинь впервые официально вступает в общественную организацию – Всекитайскую ассоциацию работников литературы и искусства по отпору врагу, он редактирует патриотические литературные журналы и, конечно, пишет обращения, очерки, рассказы (из них в наш том включен один – «Мона Лиза»). Главным вкладом Ба Цзиня в патриотическую литературу стал роман «Пламя», который состоит из трех частей, написанных между 1940 и 1943 годами. Замысел романа – показать энтузиазм шанхайской молодежи, поднимающейся на бой с оккупантами, ведущей агитационную работу в прифронтовых деревнях, сплачивающейся с другими патриотическими слоями общества. Лучшие страницы романа передают и патриотический порыв автора, и устремленность его героев к реальным действиям для спасения родины. Но в романе изображены обособленные группки, действующие на свой страх и риск, а потому без большого успеха. То есть Ба Цзинь словно не заметил, что молодежь периода антияпонской войны уже искала и находила организационные связи с прогрессивными силами. В плане художественном «Пламя» трудно отнести к ярким удачам писателя.
В годы войны Ба Цзинь много, часто вынужденно, ездил по стране, видел тяготы простого народа, слабость и неподготовленность армии, бессилие и коррупцию гоминьдановских властей. Воодушевление первых лет войны сменялось растущим разочарованием, окружающее общество казалось безнадежно больным, погруженным в холод и мрак. С изменением внутреннего состояния писателя преображалась и манера его письма. Ушла романтическая приподнятость, пылкие страсти, горячие споры. Углубляется психологизм, внимание к конкретным деталям и обстоятельствам, изображение становится более объемным и пластичным. Об этом свидетельствуют произведения середины 40-х годов – сборник рассказов «Маленькие люди, маленькие дела», повести «Сад радости» и «Палата № 4» и особенно роман «Холодная ночь». Им остался доволен обычно самокритичный автор. Принято считать, что в романе явственно ощущается влияние Чехова и что он как бы продолжает характерную для русской литературы тему «маленького человека» в большом недобром мире. О справедливости этих суждений читатель сможет судить сам; заметим лишь, что в этом отношении у Ба Цзиня были и китайские предшественники – Лу Синь, Юй Дафу и другие.
Роман закончен в последний день 1946 года, но действие его происходит в заключительный период антияпонской войны, во временной столице Чунцине, на фоне воздушных налетов, дороговизны, усталости от длящихся уже семь лет сражений. Рядовая среднеинтеллигентская, по тогдашним понятиям, семья: он – корректор в издательстве, она – сотрудница банка, его мать и тринадцатилетний сын, которого все вроде бы любят, но всерьез им не занимаются. Довольно заурядная житейская ситуация: скромный, любящий муж, страдающий из-за приниженного положения на службе, ничтожного заработка и открывшейся болезни; моложавая и привлекательная жена, уверенная, что достойна большего, к тому же намного больше зарабатывающая; мать, которая души не чает в сыне и потому, естественно, недолюбливает невестку. Каждый из героев по-своему прав, но каждого можно в чем-то упрекнуть. И вот разыгрывается семейная драма, в финале которой муж умирает (по иронии судьбы – в день празднования капитуляции Японии), а жена, ранее ушедшая, теперь уже вдова, возвращаясь в семью, не находит ни свекрови с сыном, ни даже могилы мужа. И вроде бы нет конкретных виновников случившегося – просто так уж устроен окружающий мир, таковы общественные нравы и система ценностей.
Несложные подсчеты подсказывают, что персонажи «Холодной ночи» – сверстники героев ранних произведений Ба Цзиня (скажем, «Трилогии любви»), а может быть, и их однокашники. Они не оправдали возлагавшихся писателем надежд, но автор в «Холодной ночи» смотрит на них, по выражению А. Блока, «добрей и безнадежней», иными словами человечней. Тем более что знает: другие их сверстники под водительством компартии ведут последний и решительный бой с теми силами старого мира, с которыми боролся сам Ба Цзинь. Он все внимательнее прислушивается к голосу коммунистов, начинает знакомиться с марксизмом-ленинизмом. И когда наступает победа народной революции, Ба Цзинь занимает достойное место в рядах строителей новой, социалистической культуры.
Все предыдущие десятилетия редко отрывавшийся от своего рабочего стола, избегавший всяческих «мероприятий» писатель должен был изменить свой образ жизни. Став одним из руководителей Шанхайской ассоциации деятелей литературы и искусства, заместителем председателя Союза китайских писателей, редактором двух литературных журналов, членом Комитета борьбы за мир, он то и дело участвовал в заседаниях, выступал с речами, ездил с делегациями. Он опубликовал несколько сборников очерков и путевых заметок об этих поездках. Один из них, «Дружба», посвящен Советскому Союзу, где Ба Цзинь в 50-е годы был пять раз. И здесь, и в других своих публикациях Ба Цзинь в самых теплых словах говорил о своей горячей симпатии к русской и советской культуре, о желании развивать дружеские связи наших стран.
Во время корейской войны Ба Цзинь дважды посетил эту многострадальную страну, проведя там около года. Результатом явились четыре сборника рассказов и очерков, в которых писатель запечатлел духовный облик и славные дела своих соотечественников, пришедших на помощь корейским братьям. «История одного разведчика», как нам кажется, дает адекватное представление об этом ряде произведений писателя, отмеченных неизменно присущим ему духом интернационализма.
Неоднократно высказывался Ба Цзинь по проблемам литературной теории и практики, всякий раз подчеркивая, что не считает себя способным давать наставления и рецепты. Приходилось ему участвовать и в проработочных кампаниях, в 50-е годы сменявших одна другую, но он старался сделать свой «вклад» в это дело минимальным. Но писатель принимал участие и в другого рода кампаниях. Так, в 1958 году он поддался пропагандистскому ажиотажу и включился в хор воспевателей «большого скачка», причем искренне, как признавался позже, сожалел, что «не может угнаться за бурными темпами» этой печально завершившейся авантюры. Это не помешало «общественности», явно по указке сверху, в том же году провести во многих печатных органах «дискуссию» (с заранее предопределенными критическими выводами) о творчестве Ба Цзиня. Критик Яо Вэньюань, в будущем один из членов «банды четырех», охарактеризовал ее как «борьбу между пролетарской идеологией, с одной стороны, и буржуазной и мелкобуржуазной – с другой». На этот раз оргвыводов сделано не было, но больше, вплоть до «культурной революции», Ба Цзинь не опубликовал ни одной новой книги. Удалось лишь завершить выпуск четырнадцатитомного, далеко не полного собрания сочинений, для которого писатель заново отредактировал тексты своих ранних произведений, внеся в них порой существенные изменения.
Надо ли говорить, что Ба Цзиня не миновала горькая чаша «культурной революции», как не миновала она всех честных китайских интеллигентов. Далеко уже не молодому художнику, объявленному «контрреволюционером» и «буржуазным писакой», пришлось пройти через все круги ада – унижения и побои, «митинги борьбы» и заточение в «коровник» (импровизированную тюрьму), запрет заниматься профессиональной работой и «перевоспитание физическим трудом». От самоубийства спасла поддержка жены, преданной и мужественной женщины. Когда же она, к несчастью, умерла и одновременно наступили некоторые послабления, Ба Цзинь стал искать прибежище и черпать стойкость в работе над переводом «Былого и дум». Пример А. Герцена и его соратников по борьбе с самодержавием рождал веру и укреплял надежду. Так что отнюдь не случайно Ба Цзинь объединил пять своих публицистических сборников, созданных им после «культурной революции», под названием «Думы».
Всего в этих сборниках, каждый из которых имеет свое особое заглавие, сто пятьдесят самостоятельных вещей объемом от полутора до нескольких десятков страниц. Все они разнообразны по форме и еще более – по содержанию. Воспоминания и открытые письма, эссе и обращения к читателям, разговор о прочитанном и отклики на текущие события (порой не такие уж значительные) – этот перечень может быть продолжен. Работа над циклом началась в декабре 1978 года и завершилась в мае 1984 года. Таким образом, перед нами книга, написанная подошедшим к своему восьмидесятипятилетию художником, итог его творческой жизни. Это размышления умудренного многообразным, нередко горьким опытом человека о том, что было с ним и со страной, о том, что удалось и не удалось сделать в жизни, чего лучше было бы не делать, рассказы о людях, которые сыграли заметную роль в его жизни, о странах и городах, которые он посетил, о книгах, которые запали в душу.
О чем бы ни говорилось в конкретном фрагменте, писатель выходит на проблемы, актуальные для сегодняшнего Китая. Рассказывая о новой, после полувекового перерыва, встрече с Францией, он раскрывает важность культурных связей со всем миром и вред изоляции. Сетуя на нелегкую, подчас трагическую участь своих покойных друзей и близких, он ратует за внимательное и бережное отношение к людям – особенно к таким, как принявший мученическую смерть замечательный писатель Лао Шэ. К пережитому во время «культурной революции» Ба Цзинь обращается много раз и под разными углами зрения. Он настоятельно призывает соотечественников всесторонне и глубоко усвоить этот печальный урок, чтобы избежать самой возможности повторения чего-либо подобного. Гневную отповедь писателя вызывают рассуждения тех, кто спустя всего три года после перенесенной катастрофы предлагает перестать вспоминать, обличать, советует «не сеять уныния», а «звать вперед, вдохновлять людей». Напротив, Ба Цзинь предлагает создать «музей культурной революции», чтобы не только современники, но и потомки знали правду о пережитом страной и народом бедствии.
Говорить правду, не бояться истины, как бы горька она ни была, анализировать собственные ошибки и заблуждения – к этому призывает писатель и сам подает пример. Не всякий найдет в себе мужество признать, что в начале «культурной революции» он «не поднимался на трибуну и не обличал других только потому, что не было такой возможности, а была бы – счел за великое везение», сознаться, что и он на время поддался демагогии и мечтал переделать себя по образу и подобию хунвэйбинов.
В своих «Думах» старый писатель говорит о вещах, важных для родной страны, важных и для всех нас. Каждая его строчка продиктована заботой о будущем своего народа, который является частью человечества, проникнута мыслями о благе Китая. «Земля моя, земля моей родины! Я навеки с тобой, под солнцем и под дождем, я взращен тобой, как цветущие деревья и зеленеющие всходы!»
Советский читатель уже почти сорок лет знаком с творчеством Ба Цзиня, у нас вышло собрание его сочинений в двух томах и много отдельных изданий на языках наших народов. Хочется верить, что нынешняя встреча с произведениями этого старейшего и глубоко современного китайского писателя – с уже известными у нас и с переведенными впервые – расширит представление о художественном облике и творческом пути председателя Союза китайских писателей, замечательного мастера слова, патриота и интернационалиста Ба Цзиня.
В. Сорокин
ХОЛОДНАЯ НОЧЬ
РОМАН
1Прошло полчаса после сигнала тревоги; было тихо, темно, слышался лишь неясный гул самолетов.
Посидев на каменных ступеньках у входа в банк, он поднялся и посмотрел вверх. На фоне грязно-серого, словно полинявшего неба вырисовывался черный силуэт высокого здания, расположенного напротив. Больше он ничего не увидел. Да и что можно было сейчас увидеть или услышать? Он стоял просто так, чтобы скоротать время. А оно, как нарочно, будто остановилось. Ночь выдалась морозная, и он дрожал в своем легком ватном халате. «Не могу больше!» – Он тяжело вздохнул, опустив голову. И вдруг услышал голос: «Но что делать, хватит ли у тебя мужества, ты ведь всегда был мягким». Он испуганно огляделся и тут понял, что слова эти произнес он сам. «Хватит! – уже гневно продолжал он. – Неужели мне всю жизнь суждено быть добрым?»
Он снова огляделся кругом: рядом по-прежнему ни души. Вдалеке блеснул свет карманного фонарика – будто близкий друг подмигнул. На сердце словно посветлело, но луч исчез, и снова воцарился мрак. Он потер окоченевшие на морозе руки, сделал несколько шагов. Вдруг ему почудилось, что промелькнула какая-то тень, он с опаской обернулся. Никого вокруг, все та же непроглядная тьма. Он сам не знал, чего искали его глаза. Снова блеснул свет фонарика, теперь уже ближе. Обладателем его оказался человек самый что ни на есть обыкновенный, таких нередко можно встретить на улице. Лица прохожего он не сумел разглядеть, но продолжал смотреть ему вслед, в темноту. Вдруг он остановился. Гул самолетов давно смолк. Он напряг слух. «Может быть, самолетов вообще не было, и мне просто почудилось? – произнес он в голос. – В таком случае я могу возвратиться домой». Решение созрело мгновенно, и ноги сами понесли его в сторону дома. Вскоре он был уже на другой улице, но продолжал идти по-прежнему медленно. Его мысли словно блуждали в тумане.
– За весь день продал всего пять лепешек да две булочки! Вот и торгуй тут!
Он обернулся и увидел за углом людей, сидевших на корточках.
– А я вообще ничего не продал, – отозвался чей-то молодой звонкий голос. – Нынче не то, что раньше. В некоторые бомбоубежища нас вовсе не пускают. Чуть ли не весь город утром обегал.
– Опять Чэнду бомбили? Что-то долго не дают отбоя, – произнес первый, пропустив мимо ушей слова второго. Говорил он раздумчиво, словно сам с собой.
– Вчера отбой дали в третью стражу [3]3
В старом Китае время делилось на «стражи» – отрезок в два часа. Первая стража длилась с семи до девяти часов вечера. Таким образом, третья стража начиналась в одиннадцать часов вечера и заканчивалась в час ночи. – Здесь и далее примечания переводчиков.
[Закрыть], сегодня, глядишь, еще позже…
Этот такой обычный разговор двух торговцев причинил ему невыразимую боль. Вчера… в третью стражу… Эти незнакомые люди словно нарочно напоминают ему о вчерашнем.
Вчера вечером в это время… Что же случилось вчера? После отбоя он вместе со всеми вышел из убежища и направился домой. Он был не один, рядом шли мать, жена и тринадцатилетний сынишка. Они шутили, смеялись. Так по крайней мере ему казалось. «Что же случилось потом?» – стал он припоминать.
Дома, когда сын лег спать, он спросил жену о письме, которое принес во время ужина какой-то человек. Она рассердилась. Он тоже вспылил и наговорил грубостей. Ему очень хотелось ей уступить, но гордость мешала. И все кончилось ссорой. Ссора продолжалась недолго, минут пятнадцать. Жена выскочила из дому, а он, возмущенный, ждал ее возвращения, стараясь оставаться равнодушным. Но вдруг встревожился и побежал ее искать. Прошел несколько улиц и не встретил ни одной женщины. Даже в центре города было пустынно, магазины закрыты, лишь в нескольких закусочных горел свет – видно, посетители засиделись. Где ее искать? Ночи не хватит, чтобы обойти этот огромный город, расположенный на горе. Ведь неизвестно, по какой улице она может пройти…
«Что же делать?» – без конца повторял он и сейчас задавал себе тот же вопрос, хотя понимал, что это бессмысленно. Разве сегодня не принесли от нее письмо? Несколько коротких фраз, от них веет холодом. Она сообщала, что поселилась у подруги, и просила передать с подателем письма ее вещи. Он исполнил ее просьбу и отправил еще более короткое, более холодное письмо. Ни словом не обмолвился о том, как искал ее, не просил возвратиться. Мать стояла рядом, когда он писал, но ничего не сказала. Лишь за завтраком спросила, почему так случилось, нахмурилась, покачала головой. На долю этой пятидесятитрехлетней женщины, рано поседевшей, выпало немало жизненных невзгод, и здоровье ее пошатнулось. Она обожала сына, души не чаяла во внуке, но недолюбливала невестку и, когда та ушла, была даже рада, хотя страдала за сына. Сын ждал, что мать поможет ему советом. Произнеси она хоть слово, он тут же написал бы другое письмо, ласковое, теплое, и попросил бы жену вернуться. Ему так хотелось этого! Да, он готов был умолять жену вернуться, но написал несколько ничего не значащих фраз, и теперь их разделяла пропасть. Искать встречи с женой на службе ему не хотелось. Но он знал, что, если не пересилит себя и не напишет письма, помириться будет еще труднее. И вот уже второй день он снова и снова спрашивал себя, что делать, и не мог найти ответа.
Может быть, Сяосюань поможет? От этой мысли стало легче, но ненадолго. «Нет, бесполезно, – пронеслось в голове, – она не интересуется сынишкой, а Сяосюаню нет дела до нее. Они, видимо, не любят друг друга». И в самом деле, рано утром Сяосюань ушел в школу, не поинтересовавшись, где мать, будто знал о вчерашней ссоре. Он даже не спросил о ней, когда прощался с отцом.
«Что за семья! – в отчаянии закричал он. – Никому до меня нет дела! Каждый думает только о себе. Не хотят уступить друг другу». Это кричало его сердце, и только он один слышал этот крик. Но ему казалось, что он действительно кричит. Он быстро огляделся. Темно и тихо – торговцы, видимо, куда-то ушли.
«Что же я стою?» – произнес он громко. На этот раз он тоже думал только о себе. Он словно очнулся от сна и стал размышлять: «Я прятался во время тревоги, так? Да-да, прятался. Я замерз, иду домой. Вспоминаю о ссоре с Шушэн. Мечтаю разыскать ее и упросить вернуться домой. Но согласится ли она? К тому же я не знаю, где ее искать. Мать говорит, что Шушэн вернется, – пронеслось в голове. – Должна вернуться. Но мама равнодушна, ей это все равно. Да и откуда ей знать, вернется Шушэн или не вернется. Ей надо бы меня заставить пойти разыскивать жену. А где сейчас мама? Может быть, пошла к ней? И они вместе где-нибудь укрылись? О, тогда все разрешится просто. Я прихожу домой, а они разговаривают, обе улыбаются. Кстати, что я ей скажу? Что-нибудь ласковое, и разговор завяжется сам собой». При этой мысли лицо его озарилось улыбкой. От сердца отлегло. Он прибавил шагу и быстро дошел до перекрестка.
– Смотри, два красных фонаря! Скоро отбой! – нарушил вдруг тишину голос одного из торговцев, оказавшихся рядом. Их беседа не прерывалась, просто он не прислушивался, хотя недалеко отошел от них. Он поднял голову и взглянул на вышку на крыше банка, откуда давали сигналы тревоги и отбоя. Два фонаря висели на шесте, бросая красный свет. Вот-вот дадут отбой, надо прийти пораньше и встретить их у входа! Он снова бросил взгляд в сторону шеста и решительно направился к дому.
Улица постепенно оживлялась. Даже он, ничего не видевший, не мог этого не заметить. Темноту то и дело прорезали лучи карманных фонариков. На углу горел карбидный фонарь, там с лотка продавали маринованную курицу и толпился народ. Он машинально бросил взгляд в ту сторону и пошел дальше.
Вдруг стало светло: зажегся свет. Ребятишки захлопали в ладоши, радостно закричали. Его сердце тоже наполнилось чувством радости. «Ссора с женой – сон! Зловещий сон!» – успокаивал он себя, ускорив шаг.
Вот и его дом. Парадная дверь открыта. Тускло светит у входа лампочка. Сосед со второго этажа, управляющий какого-то магазина, разговаривает у двери со своей женой. Повар и служанка снуют взад-вперед.
– Наверняка опять бомбили Чэнду, – поздоровавшись, радостно, словно приятную новость, сообщил Фан.
Он через силу ответил и поспешил в дом. Миновал длинный узкий коридор, быстро поднялся на третий этаж и увидел, что дверь комнаты заперта. «Еще рано», – подумал он, утешая себя. Они не могли еще вернуться. Он постоял перед дверью. Кто-то поднимался наверх. Это были служащий господин Чжан и его жена, соседи. Чжан нес на руках спящего малыша и, приветливо улыбаясь, спросил:
– Ваша мать вернулась?
– Не знаю, я только что пришел.
Сосед не стал допытываться, и они с женой направились к себе. Жена соседа была в старом, выцветшем пальто, изрядно поношенном. Всегда добрая и приветливая, с правильными чертами бледного, худого лица, она в свои двадцать шесть лет выглядела довольно привлекательной, хотя на лбу уже обозначились морщины. Женщина поздоровалась с ним и, повернув ключ в замке, что-то тихо сказала мужу. Они вошли в комнату, прижавшись друг к другу. Он проводил их завистливым взглядом.
Затем посмотрел на лестницу и заволновался: «Почему они еще не вернулись?» Он забыл, что после отбоя мать всегда приходила позже других. Со здоровьем у нее было неважно, ходила она медленно и если по сигналу тревоги торопилась, то обратно шла не спеша. Возвратившись домой, садилась в плетеное кресло в его комнате и несколько минут отдыхала. Жена была рядом. А сейчас?
Он поспешил вниз, надеясь увидеть мать, а может быть, и жену, добежал до парадной двери, выглянул на улицу, но матери не увидел. Напротив закусочной он заметил двух женщин, они приближались к нему. Та, что повыше, в синем пальто, походила на его жену, пониже, в темном халате, напоминала мать. Наверняка они! Он заулыбался и пошел навстречу. Сердце его взволнованно билось. Но оказалось, что это мужчина и женщина. Старика он и принял за мать.
Он даже остановился. Надо же так ошибиться! Ведь ни малейшего сходства. Я слишком взволнован. Могу наговорить глупостей, как только увижу их. Нет, пожалуй, ничего не скажу. Не смогу. Я ни в чем не виноват. Я не должен молчать. Но от радости могу растеряться. А почему, собственно, я должен теряться? Я, кажется, действительно ничтожество! Мысли путались. Он был сам с собой не в ладу, но ничего не мог сделать. Кто-то окликнул его:
– Сюань!
Он поднял голову и увидел мать.
– Мама! – с изумлением и радостью воскликнул он, но радость тотчас исчезла: – Ты одна?.. – Он не осмелился спросить о жене.
– Все еще надеешься, что она вернется? – тихо спросила мать, с жалостью глядя на сына.
– Значит, не возвратилась?
– По-моему, так лучше, – сказала мать, с трудом скрывая презрение. – А то пойди поищи ее. – Но тут она увидела, какое печальное у него лицо, и уже мягче добавила: – Не беспокойся, придет она. Ссоры между мужем и женой – дело обычное. Идем домой.
Он последовал за матерью, шел не поднимая головы. Только у лестницы заметил, что мать несет тяжелый мешок, и взял его.
В этот вечер комната казалась особенно пустой и неуютной, а лампочка совсем тусклой. Было холодно, пахло углем и еще чем-то отвратительным, он едва не задохнулся, закашлялся и опустил мешок на круглый столик. Мать прошла к себе. Он стоял, тупо глядя на стену. Мысли разлетались как пух. Мать окликнула его, что-то сказала. Он не слышал. Она вошла к нему.
– Еще не лег? А ведь ты так устал сегодня! – Она подошла ближе.
– А… я не устал. – Он словно очнулся ото сна, рассеянно посмотрел на мать.
– Ложись спать! Утром-то на службу.
– Да, утром на службу, – словно эхо повторил он.
– Вот и ложись.
– Иди спать, мама. Я сейчас лягу.
Мать молча глядела на сына. Он не двигался с места. Даже не заметил, как она со вздохом ушла.
Он думал, думал… Но мысли сплелись в клубок, который никак нельзя было распутать. Голова будто свинцом налилась. В полном изнеможении он повалился на кровать и, не погасив света, не укрывшись, забылся тревожным сном.