Текст книги "Избранное"
Автор книги: Ба Цзинь
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)
Ду Дасинь успел уйти довольно далеко, когда Ли Лэн с сестрой словно бы очнулись от кошмарного сна. Они смотрели друг на друга, охваченные каким-то безотчетным ужасом, не произнося ни слова. Ду Дасинь удалился, но его голос будто звучал еще в комнате.
Четверть часа стояла мертвенная тишина.
– Брат, ты слышал все, что он сказал? – спросила наконец Ли Цзиншу.
И снова воцарилась тишина.
– Слышал, – печально ответил через некоторое время Ли Лэн. Он явно утратил обычное спокойствие, его грустный голос выдавал сердечную боль. – Может быть, Дасинь и прав, но уж очень это страшно. Кровь, месть, взаимная ненависть, взаимная вражда! Почему всегда так? Почему нельзя как-то иначе?
Ли Цзиншу глубоко задумалась, потом заговорила. В ее голосе слышалось страдание:
– Брат! То, о чем он говорил, касается и нас с тобой! Он ведь сказал, что всякий, кто построил свое благополучие на несчастье других, должен будет погибнуть, и это действительно может произойти. И никто не знает, когда… О, как страшно подумать, что мы столько лет жили на краю пропасти, в мире греха! Мы не знали, что, пока мы в покое и неге предавались мечтаниям юности, рядом были люди, которым голод и холод не давали уснуть; они проклинали нас, и их голоса были полны злой обиды. И в глазах этих несчастных бедняков мы тоже были чудовищами-людоедами… Как все это страшно!
– Сестренка, когда подумаю об этом, самому жить не хочется. Мы проповедуем любовь, а наша собственная жизнь стала источником злых обид для бедняков. Мы должны покончить с таким образом жизни. Мы, богатые, должны сами положить конец своим преступлениям! – Луч надежды пробился сквозь отчаяние и осветил лицо Ли Лэна: – Давай поклянемся, что мы искупим грехи нашей семьи. Отныне мы должны отказаться от благополучия и наслаждений, чтобы искупить вину нашей семьи и нашу собственную перед народом, чтобы помочь людям!
– Я как раз думала об этом, брат! – В душе Ли Цзиншу страх постепенно уступал место надежде, все ярче разгорались возвышенные идеалы. Ее большие глаза излучали чистый, целомудренный свет. Ли Лэну показалось, что на просветлевшем лице сестры заиграла улыбка, но та улыбка была необычной – улыбалась ее душа. Ли Лэн даже удивился: он никогда еще не видел сестру такой красивой, все ее существо словно купалось в свете. Тогда он еще не знал причины, но позже понял Так всегда бывает, когда революционер дает торжественную клятву посвятить себя народу, борьбе за высокие идеалы.
В тот момент Ли Цзиншу сознавала, что ее ждут бедность, может быть, пытки и смерть. Но она не пугалась, не раскаивалась, она ощущала прилив самых возвышенных чувств. Она обрела гармонию со своей совестью, сердце стало спокойным, как осенние воды. Голос ее, похожий на серебряный колокольчик, зазвучал еще более мелодично:
– Я все еще верю, что этот мир может спасти лишь любовь, я ни за что не хочу поддаться ненависти. Но любовь мы должны выражать через наши поступки, а не только в речах.
Жесты, наружность, голос – все передавало накал чувств, и это глубоко трогало Ли Лэна.
– Сестренка, и я думаю точно так же. давай же вдохновлять друг друга!
Брат и сестра слились в едином порыве. Они никогда еще не чувствовали себя такими счастливыми.
Да, для молодых людей, решивших пожертвовать всем во имя блага народа, такой миг воистину самый счастливый. И даже если он знаменует собой начало пути, ведущего к нищете, тюрьме, гибели, они готовы принять все это со спокойной улыбкой. Ибо они оба глубоко осознали, что с этого момента стали людьми, что они исполняют свой человеческий долг.
ТРАГЕДИЯ ДУ ДАСИНЯИсполнился год, как Ду Дасинь начал вести профсоюзную работу. В последние месяцы дел в профсоюзе заметно прибавилось. В отделе пропаганды вместе с ним было еще два члена комитета, но большую часть работы делал он сам. Отчасти это происходило из-за опасения, что, если он не возьмет на себя всю ответственность, могут возобладать взгляды другой фракции. Одновременно Ду был редактором «Рабочей декады», для которой писал основную часть материалов. Профсоюз размещался в рабочем районе Яншупу, а он жил на территории французской концессии. Ездить было далеко и неудобно, поэтому Ду решил переселиться в Яншупу.
Шло время, и он не мог не заметить, что, хотя рассудок говорил ему, что он не должен любить Ли Цзиншу, в действительности его любовь крепла день ото дня. Порой ему, охваченному страстным волнением, казалось, что он не может больше жить без нее. Каждый день, проведенный вдали от Ли Цзиншу, представлялся несчастьем, Ду Дасинь не находил себе места, жизнь становилась пыткой. Когда же он виделся с девушкой и ощущал новый прилив любви, вступал в свои права рассудок, начинались муки совести. Наконец он принял решение: постараться заглушить свою страсть усиленной работой и как можно реже встречаться с Ли Цзиншу. А потому переезд в Яншупу становился неизбежным.
Товарищ по работе, которого звали Чжан Вэйцюнь, снял для него неподалеку от собственного дома мансарду за три юаня в месяц. Однажды под вечер Ду Дасинь отправил повозку с багажом в Яншупу, а сам поехал туда на трамвае.
В профсоюзе текстильщиков было больше десятка выборных работников, которые делились на две фракции: одну возглавлял Ду Дасинь, другую – Ван Бинцзюнь, причем вторая была более влиятельной. Хотя Ван Бинцзюнь занимался в профсоюзе лишь контактами с другими организациями, он являлся членом отдела по работе с трудящимися одной из партий [12]12
Имеется в виду гоминьдан.
[Закрыть], которая и направила его в этот профсоюз. Более того, он мог получать из партийной кассы ежемесячные дотации. Когда-то он был учеником на заводе. Обладая природным умом, он сумел сблизиться с несколькими видными фигурами второго плана, помогал организовывать профсоюзы, накапливая стаж и опыт. Когда он вступил в партию, там это учли и оценили, предоставив Вану должность в аппарате. Пользовался он уважением и у большинства в комитете профсоюза, которое поддерживало его точку зрения.
За Ду Дасинем шло лишь четверо: ответственный секретарь Чжоу Байшунь, члены комиссии по пропаганде Чжан Вэйцюнь и Цай Вэйшэнь, а также Гао Хунфа, работавший в одной комиссии с Ваном. Трое последних были людьми в возрасте, повидали многое на своем веку и потому вели себя с оглядкой. Они выгодно отличались от остальных комитетчиков, но самое большее, на что их хватало, – это отдавать профсоюзным делам примерно столько же времени и сил, сколько своим домашним заботам. Приносить ради работы в профсоюзе жертвы они не были способны. Ду Дасиню они сочувствовали, но не столько его взглядам, сколько ему самому как личности. Они не смогли бы четко ответить, что лучше – «идеи главы правительства», которые проповедовал Ван Бинцзюнь, или «социализм» Ду Дасиня, но все-таки склонялись к его взглядам, потому что считали его на редкость хорошим человеком. Им нравилась искренность его речей и его отношение к людям; Ван Бинцзюнь же вызывал у них неприязнь своим высокомерием и зазнайством. К тому же Ван неизменно повторял всем поднадоевшие фразы, причем в каждой третьей обязательно поминал главу правительства. Еще он любил рассказывать, как глава правительства однажды похлопал его по жирному плечу, а порой и демонстрировал, как это было. Плечо, к которому прикоснулся сам премьер, стало чем-то священным и неприкосновенным, хотя никто толком не знал, действительно ли премьер удостоил это плечо своим прикосновением. Чжан Вэйцюнь не раз принимался доказывать недостоверность рассказа Вана, но секретарь и многие другие продолжали верить. Иной раз, когда Вану нечего было возразить Ду Дасиню или Чжан Вэйцюню, он хлопал себя по знаменитому плечу и говорил: «Глава правительства того же мнения, что и я». У Ду Дасиня это вызывало лишь усмешку, а Чжан Вэйцюнь часто передразнивал Вана и продолжал спорить. Но как бы то ни было, глава правительства – человек большой и общение с ним в глазах многих придавало вес Ван Бинцзюню. В результате он нередко выходил победителем в дискуссиях.
Правда, Ду Дасинь не всегда оставался в проигрыше, были и на его счету малые победы. Известно, что китайцы обладают особым свойством – заботиться о сохранении репутации. Именно из этого соображения члены комитета часто уступали Ду Дасиню в менее важных вопросах, чтобы тот не чувствовал себя униженным. Что же касается пропагандистской работы, то она почти целиком лежала на Ду Дасине, Ван Бинцзюнь интересовался ею от случая к случаю.
Такое положение дел немало огорчало Ду Дасиня, временами ему даже казалось, что он не может больше работать здесь. Он выкладывался до конца, отдавая делу, в которое верил, всю душу, а в ответ встречал язвительные ухмылки Вана, равнодушие и неискренность со стороны других комитетчиков. Ду Дасинь не раз принимал решение не раскрывать рта, позволяя Ван Бинцзюню говорить что заблагорассудится; но когда он слышал, как его собственные излюбленные положения подвергаются вздорным нападкам, он вскипал и ввязывался в дискуссию. Он понимал, что с его болезнью вредно волноваться, на него не раз нападал сильнейший кашель. В таких случаях лицо его пылало, выступал обильный пот, дыхание перехватывало – казалось, сердце вот-вот вырвется через горло из груди. Все умолкали, лишь на лице Ван Бинцзюня застывала еле заметная противная усмешка; это приводило Ду в еще больший гнев, и он кашлял еще сильнее. Он понимал, что идет по дороге к смерти, что она приближается с каждым днем. Было известно ему и то, что больные туберкулезом нуждаются в покое. Товарищи по работе и особенно Ли Цзиншу убеждали его подумать о будущем – ведь он еще молод, он мог бы еще долго трудиться и бороться, если бы не губил свой организм чрезмерной работой. Он признавал, что подобные суждения вполне резонны. Но присущая ему страстность делала бесполезными все уговоры: он не умел молчать, когда что-либо вызывало раздражение или огорчение. Он прекрасно понимал, что его гнев и его скорбь не приведут ни к чему хорошему, но не мог сдерживаться. Он слишком остро ощущал боль от окружавшей действительности, чтобы утешиться мечтами о светлом будущем. Внешне он часто казался абсолютно спокойным, но это неестественное спокойствие как раз показывало, как тяжело у него на сердце. А сердце у него было горячее, оно жаждало одного – работы, не прекращающейся ни днем, ни ночью. Он словно добивался, чтобы работа отнимала у него здоровье, гасила пламя страстен, поглощала его душевные силы и делала его бесчувственным, чтобы он перестал ощущать эту нестерпимую боль.
Но на самом деле чем хуже он себя чувствовал, тем обостреннее становились его реакции, тем невыносимее боль. В то самое время в его дневнике появилась такая запись:
Я не в состоянии любить, во мне есть лишь ненависть Я ненавижу всех, ненавижу себя.
Гаршин писал, что волки не пожирают волков, зато люди с радостью едят людей. Он прав, я каждодневно наблюдаю эту трагическую картину. Разве человек может любить человека? Вот наш людской мир: он разделен на две половины, в одной тепло и свет о другой холод и мрак. А почему?! На теплой половине люди бешено веселятся, на другой гибнут от холода. А мы сидим и смотрим на все это. Потомкам мы обещаем все самое прекрасное, но как быть с теми, кто замерзает и голодает сегодня? Что для них будущее, на что им уповать, когда они сейчас, сию минуту находятся награни жизни и смерти. И что такое мечта? Разве она может согреть замерзающего, насытить голодающего? Мы убаюкиваем людей прекрасными мечтаниями, а они продолжают гибнуть от голода и холода, от руки себе подобных. Имеют ли для них хоть какое-нибудь значение наши словеса? Они умирают, затаив ненависть. Я хочу стать мстителем за этих людей.
Меня страшит смерть, но сила ненависти преодолевает этот страх. Раз я не могу жить ради любви, я готов умереть во имя ненависти. Моя ненависть исчезнет лишь вместе с моей смертью.
28 мая.
Другой причиной душевных страданий Ду Дасиня была его любовь к Ли Цзиншу. В дневниковой записи от 6 июня читаем:
Нынче вечером заходил к Ли Лэну, но его не было дома. Мы с Ли Цзиншу говорили о наших надеждах на будущее, меня взволновали ее слова. Она в общем разделяет мои убеждения, но не одобряет насильственные революционные методы. И, конечно же, она протестует, когда я говорю о ненависти. Она заявила, что вместе с братом решила покончить с буржуазным образом жизни (брат только что закончил университет). Скоро они пойдут в народ, будут помогать людям, нести им слова любви. Этот разговор еще теснее соединил наши души.
Сегодня она была особенно расположена ко мне, беспокоилась о моем здоровье, произносила искренние ласковые слова в ответ на мои сетования на трудности в работе. Я даже заметил слезы в ее милых глазах. Она плакала из-за меня! Я ей так признателен. Она дала мне почувствовать женскую теплоту и мягкость, дала понять, что в глубине женской души таится нечто возвышенное и благородное, чего нет у нас, мужчин. Я не находил слов, я чувствовал себя перед ней таким мальчишкой. Мне думалось лишь, что я заплатил бы любую цену, чтобы занять место в тайнике ее души. Если бы в тот момент она воскликнула: «Вон там море, иди и прыгай!», я побежал бы и бросился в море. Но она сказала только: «Господин Ду, вам пора идти. И перестаньте изводить себя ненавистью. Помните, что, когда бы и где бы вы ни были, на свете есть человек, полный сочувствия к вам». Как это понимать?..
Возможно, она в состоянии полюбить меня, а быть может, уже полюбила. Я и сам хотел бы любить ее всей душой, но сейчас я не имею права любить людей… Нынешним вечером я был покорен ею, полностью лишился собственной воли. Почему же это случилось, разве я не давал клятвы никогда больше не любить женщин? Слить общую людскую ненависть со своей собственной и уничтожить старый мир, чтобы поскорее родился новый, – вот в чем мой долг. Примером моей горестной жизни я должен разжечь в людях еще большую ненависть, и пусть скорее исчезнет этот мир, а вместе с ним все людоеды и все рабы, готовые отдать себя на съедение. Только тогда не станет моря слез, только тогда ядовитая кровь современных людей не сможет заразить обитателей счастливого мира будущего. Конечно, один я не смогу выполнить эту задачу, но я по крайней мере буду предтечей, проложу дорогу для других. Кем же я тогда окажусь, если ради женщины заброшу свою работу и начну наслаждаться простым человеческим счастьем или, еще хуже, пожертвую всем ради него? Значит, все, что я провозглашал раньше, было пустой болтовней? Я должен, должен доказать, что у меня слова не расходятся с делом. Все, что было написано моим пером, я должен претворить в действия. Я должен полюбить свои страдания, я должен смыть ими все неправедное, что было содеяно мной, я должен стремиться к непорочности. Мне во что бы тони стало нужно найти способ убить мою любовь к ней.
Впредь мне не следует бывать в ее доме.
6 июня.
Однако вот что можно прочесть в записях от 9 и 15 июня:
И вчера, и сегодня я был в доме Ли Цзиншу. Разве я не клялся, что больше туда не пойду? Но не пойти оказалось выше моих сил. Я стал рабом своей любви и своих страстей. Не могу прожить дня, чтобы не видеть ее; увидев ее, терзаюсь муками совести, но понимаю, что без Ли Цзиншу моя жизнь ущербна.
Нет сомнения, она – истинный ангел любви, такая чистая, такая нежная! Я люблю ее, я должен ее любить. А почему бы нет? Но сможет ли моя любовь принести ей счастье, что я могу для нее сделать? И останутся ли у меня силы, чтобы следовать своим убеждениям? В конце концов, как же мне быть?
9 июня.
Я внутренне убежден, что я должен идти к ней, должен любить ее. Да, убежден. Но почему же я не иду к ней, что не дает мне любить ее? И как мне быть дальше, есть ли у меня какой-то иной выход?
15 июня.
В этих записях – вся трагедия Ду Дасиня.
ЧЖАН ВЭЙЦЮНЬИз всего состава профсоюзного комитета настоящим единомышленником Ду Дасиня был лишь Чжан Вэйцюнь.
Ему шел всего двадцать четвертый год. Отец его был приказчиком в провинции Аньхой, семья жила небогато. В тот год, когда он оканчивал вторую ступень начальной школы, в провинции вспыхнули военные действия, их дом разграбили до нитки. Вскоре один за другим умерли отец и мать. Оставшись без всяких средств, мальчик подался в Шанхай; ему удалось устроиться на текстильную фабрику, где он и проработал восемь лет. По натуре это был человек осмотрительный и очень трудолюбивый. Вредных привычек за ним не водилось, родственников на иждивении у него не было, так что сводить концы с концами удавалось. Три года назад он женился и теперь был отцом маленького сынишки.
В нем, человеке вполне взрослом, оставалось еще много детской непосредственности и наивности. Именно поэтому он не мог молчать, не мог не возвысить голос, если сталкивался с несправедливостью и неправдой, а вид людских страданий исторгал у него слезы. Удовольствоваться собственным маленьким благополучием он был не в состоянии. Примерно с год назад он уверовал в «социализм», который проповедовал Ду Дасинь, загорелся желанием революционным путем покончить со всем несправедливым, что есть вокруг, и создать новый, совершенный мир.
Взгляды Чжан Вэйцюня сложностью не отличались. Несправедливостей в нынешней жизни он насмотрелся достаточно, а о прекрасном мире будущего узнал благодаря Ду Дасиню из книжек. Пусть он не мог, подобно ученому или писателю, подкрепить свои убеждения научными, философскими и социологическими доводами, зато вера его в пришествие великих дней была непоколебимой и граничила с суеверием. Как у всякого верующего, у него была своя религия – его убеждения. У него был свой Бог, имя которому – «счастье человечества». Разумеется, эти два слова были для него абстрактным понятием, и если бы его спросили, что именно он понимает под «счастьем человечества», он не смог бы подробно ответить. И все же он твердо знал, что нужно как минимум дать спокойную и радостную жизнь всем страждущим, что в будущем не останется места для несправедливости и угнетения. Не будет ни фабрикантов, ни рабочих, все станут равны, все будут наслаждаться миром и счастьем. Он был убежден, что такие дни придут, и придут очень скоро – быть может, через год или два. Из-за этого в нем порой возникало нетерпение, и он начинал выпытывать у Ду Дасиня, когда же начнется революция.
Не будучи пророком, Ду Дасинь, естественно, не мог дать ответа, но часто разъяснял ему свое отношение к тем или иным проблемам и старался поддержать его дух.
В деле Чжан Вэйцюнь был человеком смелым и решительным, он отдавал профсоюзной работе большую часть своего свободного времени. Стоило в любом из отделов комитета появиться сложному или опасному заданию, как все разом называли имя Чжан Вэйцюня, и он добровольно, смело и даже с радостью брался за его выполнение. За это все комитетчики были о нем хорошего мнения.
Ду Дасиню же он просто нравился. Ду видел, что этот молодой рабочий подает большие надежды, и всячески старался сблизиться с ним. Переехав в Яншупу, он оказался соседом Чжан Вэйцюня – сам он жил в комнате с окнами во двор, а Чжан в каморке возле лестницы. Каждый вечер после ужина, если не было профсоюзного собрания, Ду шел к Чжану и его жене и старался рассказать, в доступной им форме, обо всем, что знал и чему был свидетелем. Они слушали с большой охотой и вниманием. Иногда Ду описывал мир будущего, и это получалось у него так красиво, так волнующе, что они слушали затаив дыхание, словно пребывая в золотом сне. И сам Ду Дасинь в такие моменты был иным – сладкие мечты о будущем как бы вытесняли ненависть, направлявшую обычно его мысли. Такие встречи приносили большую радость Чжан Вэйцюню с женой, да и Ду Дасинь находил в них покой и удовлетворение. К сожалению, они случались не часто – работа в профсоюзе оставляла слишком мало времени для досуга.
Мало-помалу Ду Дасинь завоевал расположение жены Чжан Вэйцюня. Спустя некоторое время супруги решили, что Ду Дасиню одному не с руки готовить себе еду, и стали уговаривать его столоваться у них; Ду не сумел отказаться, но настоял на том, что помимо ежемесячного денежного взноса будет помогать жене Чжана резать овощи и мыть плошки. В ответ жена Чжана стала бесплатно стирать его белье, и опять он не нашел способа отклонить ее услуги. Супруги относились к нему с тем большей теплотой, что у них не было в Шанхае родственников, и сам Ду Дасинь стал воспринимать их как родных. В его многотрудной жизни образовался просвет, на душе стало легче и спокойнее.
Однажды вечером Ду Дасинь с Чжан Вэйцюнем возвращались домой после нелегального профсоюзного собрания. Часы показывали половину двенадцатого. Шаги друзей гулко отдавались на пустынной улице, лишь изредка мимо проплывали удлиненные тени молчаливо спешащих пешеходов, не обращавших на молодых людей никакого внимания. В ночном небе ярко сияли звезды. Друзья миновали огороды и пошли гуськом по узкой тропке, на которой трудно было бы разминуться двоим. И вдруг Ду Дасинь услышал позади голос Чжан Вэйцюня – голос, поразивший своей необычностью. Ду обернулся и увидел горящие и в то же время печальные глаза Чжан Вэйцюня.
– Что случилось?
– Господин Ду… Я действительно больше не могу… – Чувствовалось, что говорящий старается превозмочь себя, но уже не властен над собой.
– Вэйцюнь, не говори так! Что тебя тревожит? Поделись со мной! – Ду Дасинь произнес это успокоительным тоном, не замедляя шага.
И Вэйцюнь вновь задал все тот же мучивший его вопрос:
– Господин Ду, ну когда же, когда начнется революция?
– Вэйцюнь, я же столько раз объяснял тебе… Она начнется, обязательно начнется, но почему ты так торопишься? Почему ты такой нетерпеливый? – Ду Дасинь в этот миг забыл, что и сам принадлежит к числу таких же нетерпеливых.
– Нет, не в этом дело!.. Я не хочу ждать, но не ради себя, я действительно думаю не о себе, я сам ничего не значу… Поймите, я думаю о них, о тех, кто страдает, чья жизнь хуже собачьей… – Его голос дрожал, словно хвост пса, который вот-вот погибнет от холода.
Ду Дасинь обернулся и увидел, что дрожащие, как и его голос, пальцы Чжан Вэйцюня указывают туда, где мрачные, чудовищные сооружения изрыгают красный дым. Ему тоже стало страшно, но он ничего не сказал и двинулся вперед, крепко впечатывая свои шаги в мягкую почву. Чжан Вэйцюнь заговорил снова:
– Господин Ду, я хочу рассказать вам одну вещь… Вы знаете, каким образом вам досталась ваша комната?
– А в чем дело? – Ду явно забеспокоился, но Чжан не придал этому значения и продолжал рассказ.
– За несколько часов до того, как вы приехали, хозяин дома вызвал полицию, чтобы выселить прежних жильцов. Это была чахоточная женщина с тремя детьми. Я знал ее мужа, он раньше работал на нашей фабрике. За пять месяцев до этого он украл какую-то мелочь, мастер обнаружил кражу и сдал беднягу в полицию. Его приговорили к шести месяцам тюрьмы, а ведь он взял-то всего ничего. А как жене прожить эти шесть месяцев? Ну, она стирала, чинила людям одежду, да разве на это можно содержать себя и детей? Потом ей стало хуже, она не смогла работать. Пришлось влезть в долги, заложить или распродать все имущество. Мы старались ей помочь, только много ли мы можем? Вы же знаете, как мы живем… Она задолжала квартплату за четыре месяца. За один мы заплатили, но домохозяину каждый медяк дороже жизни, разве он этим удовольствуется? Он часто приходил к ней, кричал, но она отвечала одно: вот муж выйдет из тюрьмы, тогда за все рассчитаемся. В конце концов хозяину надоело, и он вызвал полицию…
Ду Дасинь вдруг остановился, а вслед за ним и Чжан Вэйцюнь.
– Только я во всем этом сразу не разобрался, я считал, что она сама согласилась уйти или что хозяин нашел ей угол подешевле. По правде говоря, я об этом мало думал – уж очень мне хотелось, чтобы вы рядом со мной поселились. Только после вашего переезда, вечером, жена рассказала мне о том, как обошлись с той женщиной… – Конвульсия пробежала по его лицу, он замолк, но вскоре заговорил снова: – В день вашего переезда, как раз когда в доме собирались завтракать, пришли два полицейских, вызванные хозяином. Что было делать той женщине? Она, само собой, понимала, что хозяин уже принял решение, и все равно она вместе с ребятишками валялась у него в ногах, плакала, просила полицейских смилостивиться. Она думала, что у этих типов есть человеческое сердце! А они пинали ее, выкидывали на улицу остававшееся у нее тряпье, даже недоваренную кашу и ту из котелка выплеснули. В общем, пришлось ей с детьми уйти из дома. Они сели на тротуар рядом со своими пожитками, долго рыдали, а потом собрали свой скарб и ушли…
– Куда же она пошла? – В голосе Ду Дасиня слышалась боль.
– Повела детишек просить милостыню, куда же еще… Сегодня мне сказали, что она померла.
– Умерла?.. – машинально повторил Ду Дасинь. Он не хотел в это поверить, но интонация Чжан Вэйцюня не оставляла сомнений. Умерла – ну и что ж, какое значение имеет смерть чахоточной нищенки для четырехсотмиллионного Китая! Но для него, Дасиня, то была не просто смерть незнакомой больной женщины – порвалась еще одна ниточка надежды.
– Так когда же наступит революция?! Я вправду больше не могу терпеть! – Страдальческий голос Чжан Вэйцюня нарушил ночную тишину над огородами. Эти слова подобно острию ножа вонзились в грудь Дасиня, который старался в этот момент спасти собственную веру, они не давали ему сосредоточиться, застали его врасплох. «Чего он ко мне пристает?» – подумал Дасинь, а вслух сказал с нотками раздражения и даже мстительности в голосе:
– Ну вот, двадцать лет терпел, а сегодня вдруг не можешь?
– Раньше я думал, что так на роду написано, что это правильно и справедливо, потому и мог терпеть. А теперь я знаю, что все это несправедливо, преступно, обречено на гибель. Это не я, а оно, это оно не может терпеть. – Тут Чжан Вэйцюнь приложил правую руку к груди.
У Ду Дасиня не нашлось слов, чтобы возразить ему, да он и не собирался спорить. Что мог он сказать? Боль Чжан Вэйцюня была и его болью, он и сам не мог долее терпеть.
Все это время трубы заводов продолжали извергать столбы красного дыма. Постепенно дым заполнил собой почти все небо, оно приобрело кроваво-красный оттенок. Ду и Чжан понимали, что это – результат деятельности тех сил, которые они считают преступными, которые действовали вчера и будут действовать завтра и послезавтра… Они вдруг ощутили опасность, словно все преступные силы мира бросились за ними в погоню. Им показалось, что лишь чудо может спасти их от гибели. Но откуда тут взяться чуду?
Им показалось, что все небо вот-вот займется пожаром, в его свете людские судьбы представлялись эфемерными, как серебристые нити осенней паутинки. Их сердца охватил безотчетный ужас.