Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

МОНА ЛИЗА

– Как по-твоему, эта иностранка хороша собой? – приятель Линь, покончив со стоящей перед ним тарелкой русских щей, неожиданно взглянул в сторону соседнего столика и незаметно указал на сидящую там посетительницу.

Я ничего не ответил, но про себя подумал: до чего же он беззаботен! Этот приятель только что бежал сюда, в Шанхай, от бомбардировок японской авиации и всего лишь двумя часами ранее вырвался из немыслимой толчеи и давки, царивших на Южном вокзале, где ему вдобавок выдрали клок из его шелкового халата. И вот он преспокойно сидит и толкует о женщинах!

– На мой взгляд, внешность довольно банальная, – вяло отозвался другой приятель.

– Да нет, говорю вам, в ней есть что-то от «Моны Лизы» Леонардо, – с чувством промолвил Линь.

Похоже было, что на него нашло вдохновение, и, я думаю, он наверняка проговорил бы еще немало, но внезапно, как гром среди ясного неба, загрохотали зенитные орудия. В ресторане поднялась суматоха, трое посетителей, поспешно расплатившись, вышли. Линь тоже забыл о женщине, похожей на Мону Лизу, и целиком сосредоточился на еде.

Женщина продолжала спокойно сидеть. С ней был мальчик лет четырех. Она подцепила вилкой ломтик помидора и отправила его в ротик ребенку. На лице ее была чуть заметная улыбка, но в этой улыбке чувствовался привкус горечи.

В ресторане «Хуаньлун», где была европейская кухня, я видел эту женщину несколько раз. Впервые она появилась в сопровождении мужчины-китайца, а затем приходила обедать лишь с мальчиком. Всю последнюю неделю я встречал ее там ежедневно ровно в полдень. Она тихонько сидела с сыном на своем обычном месте, время от времени оглядываясь по сторонам, словно ища защиты; на лице ее лежала печальная улыбка. Я почти не слышал, чтобы она с кем-нибудь разговаривала, всего две-три фразы, произнесенные тихим голосом, которыми она обменивалась с ребенком или с официантом.

У нее было продолговатое, необыкновенно чистое лицо, обрамленное каштановыми волосами, заплетенными в две маленькие косички; огромные глаза светились простодушием; поверх белой блузки с длинными рукавами было наброшено что-то вроде темно-красной накидки – все это вместе делало ее больше похожей на подростка, чем на мать ребенка.

Я не знал, кто она, не мог определить даже ее национальности. Она говорила так мало и так тихо, что я даже не сумел разобрать, на каком языке она говорит. Поэтому я никак не отреагировал на высказывания Линя. В тот момент у меня не было настроения вникать в такие мелочи. Как только мы вышли из ресторана, я сразу же начисто забыл о ней.

Прошло два дня, и я снова отправился в тот же ресторан. На этот раз я оказался один. Иностранка уже была там. При виде меня ее лицо тронула улыбка, которая могла означать приветствие; она явно узнала меня. Весь ее вид говорил о том, что она нуждается в дружеском участии. Я легонько помахал рукой в ответ и сел, заняв место у окна.

Мальчик капризно теребил мать, требуя чего-то, и она, наклонив голову, уговаривала его. Внезапно ребенок почувствовал, что я наблюдаю за ними, засмущался и попытался спрятаться за спину матери. Улыбка вновь осветила лицо женщины, она подняла голову и приветливо посмотрела на меня, губы ее слегка шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, но, не произнеся ни слова, она опять крепко сжала их.

Я ел свои щи, недоумевая про себя, что же она хотела мне сообщить, чем бы я мог помочь ей, и никак не мог разрешить эту загадку. В сущности, в этом не было необходимости.

До меня донесся ее голос, она говорила на языке, который я понимал. Она обращалась к официанту по-французски, а официант кроме китайского умел разговаривать только по-английски и по-русски. Она также знала несколько китайских слов, но понять ее было трудно. Поэтому они с официантом, сколько ни бились, не могли договориться друг с другом. Официант нервничал, ее лицо залилось краской. Я сообразил, в чем дело, и, не выдержав, добровольно взял на себя роль переводчика.

Оказалось, что она условилась о полном пансионе в этом ресторане, и хотя срок договора еще не истек, ей нужно было уезжать и она хотела рассчитаться. Я помог им уладить дело. Она с улыбкой поблагодарила меня. Я понял, что мне представился счастливый случай. Мне хотелось узнать, что с ней произошло. Я воспользовался возможностью и спросил, куда она едет, рассчитывая, что она, скорее всего, не откажется мне ответить.

И в самом деле, с приветливым выражением лица она пригласила меня сесть к ней за столик. Я не отказался и, взяв стоявший передо мной стакан чаю, подошел.

– Я собираюсь поехать в Ханчжоу, на поиски мужа. Моя фамилия Сунь, – просто сказала она.

Я вспомнил того китайца, которого как-то видел с ней, и теперь был уверен, что это ее муж. Что он за человек? Я видел его лишь однажды. Кажется, ему не было и тридцати, наружность ничем не примечательная, вот только глаза, пожалуй, не такие, как у всех, они словно излучали свет, озарявший все его лицо.

Женщина продолжала:

– Вы, наверное, видели здесь моего мужа. Раньше мы регулярно приходили сюда каждое воскресенье. Он приезжал домой по субботам, ни разу не нарушил этого правила.

Она смолкла и, повернув голову, взглянула на сына. Мальчик сидел, не шелохнувшись, и внимательно слушал мать. Я непроизвольно взглянул в глаза ребенка и вздрогнул от испуга. Это были те самые сияющие глаза! Точно такие же, как у его отца.

– Но вот уже две недели я не получаю от мужа известий, – проговорила она с тревогой. – Ни одного письма! Он никогда не был так невнимателен, наверняка что-то случилось, мне нужно поехать к нему. – Она умолкла, а я все еще не понимал, чем занимается ее муж и почему она так взволнована.

– У господина Суня в Ханчжоу дела? – спросил я.

При этих словах тревога исчезла с лица женщины, ее сменило радостное оживление, она явно гордилась своим мужем.

– Он капитан военно-воздушных сил, – проговорила она. – Отличный пилот. Он давно ждал этой возможности и часто говорил мне, что невинные жертвы бомбардировок, начавшихся после «28 января» [29]29
  28 января 1932 г. в районе Шанхая началась война сопротивления Японии. – Примечание автора.


[Закрыть], ждут отмщения. Сейчас это время пришло.

Услышав слова матери, мальчик вскочил со своего места и затормошил мать:

– Мама, я хочу посмотреть, как папа воюет на самолете.

– Не шуми, скоро мы поедем с тобой к папе!

Она склонилась к ребенку, успокаивая его. Мальчик замолчал, но продолжал стоять, прижавшись к матери. Она вновь подняла голову и заговорила со мной. С лица ее уже сошло прежнее оживление.

– Я знаю, что он так и поступил, – тихо проговорила женщина. – Время пришло, и он, как и другие, выполняет свой долг. Он часто говорил, что кровь можно оплатить только кровью; он говорил, что должен смыть позор прошлого своей кровью. Вчера, я слышала, был сбит китайский самолет, пилот приземлился на территории противника и отказался сдаться – он убил несколько человек, а потом покончил с собой. Я не знаю имени этого летчика, но подозреваю, что это был мой муж. Вы тоже слышали эту новость, мсье?

– Да, я читал в газетах, в самом деле отважный человек! – только и мог ответить я.

– Я уверена, что это он! Он храбрец! – широко раскрыв глаза, возбужденно проговорила женщина.

– Едва ли это господин Сунь; я думаю, что он, вероятно, в безопасности, и надеюсь, что вы найдете его в Ханчжоу, – вымолвил я, желая успокоить ее и погасить ее волнение.

Она покачала головой и улыбнулась слабой улыбкой. Это была трагическая улыбка, улыбка боли.

– Мсье, – проговорила женщина, – не думайте, что меня волнует только личное счастье. Мы, французы, как и вы, китайцы, знаем, что значит любовь к свободе, любовь к справедливости. Мы никогда не склоняли голову перед властью сильных. – И сразу поправилась: – В сущности, я теперь тоже китаянка! Я могу сделать то, что может сделать каждая китайская женщина. Я тоже хочу, чтобы мой муж отдал жизнь за счастье своих соотечественников. Весь Китай кричит сейчас криком ярости! Настало время отплатить кровью за кровь. Я смогу достойно воспитать сына. Мальчик очень похож на отца, и со временем он сможет сделать то же, что сделал его отец. Я верю, что сопротивление будет продолжаться до тех пор, пока люди на этой земле не обретут свободу. – Чем дальше она говорила, тем больше приходила в возбуждение, лицо ее раскраснелось, глаза сверкали. Она, словно красноречивый оратор, своими словами воспламеняла и меня.

Я хотел что-нибудь сказать, чтобы выразить свои чувства, но сердце мое бешено колотилось и слова застревали в горле. В это время мальчик заторопил ее, она поднялась и, не дожидаясь, пока я отвечу ей, протянула мне руку:

– Прощайте. Я ухожу. Спасибо вам. Я думаю, что мы непременно еще увидимся. – Она помолчала и добавила: – При более благоприятных обстоятельствах. – Она ободряюще улыбнулась мне, ее большие глаза светились надеждой.

– При более благоприятных обстоятельствах, – растроганно пробормотал я и крепко сжал ее руку. Мне хотелось задержать ее, но она поспешно взяла ладошку мальчика и вышла. Я тупо уставился в стеклянную дверь. Две каштановые косички трепетали на спине женщины.

Больше я не встречал ее. Дня через два мы с приятелем Линем снова зашли в ресторан «Хуаньлун». Он допил свой чай, встал и вдруг спросил с беспокойством:

– А что это сегодня не видно Моны Лизы?

– Моны Лизы? – удивленно переспросил я, не понимая, кого он имеет в виду.

– А то ты не знаешь! Брось прикидываться! – насмешливо произнес Линь.

Но я уже не слышал его. Я думал о другом. Перед моим взором вновь затрепетали две маленькие каштановые косички. Я вспоминал о том, что сказала мне француженка.

Шанхай. 8 сентября 1937 года

Перевод Н. Феоктистовой

СКОРБЬ ДАНТОНА

1

– Дантон, ты должен вызвать бурю в Конвенте! – с ожесточением произнес член Конвента Камиль Демулен. Он отложил карты и, обернувшись, посмотрел в спину Дантону, стоявшему у окна.

– Ты должен взвалить судьбу Франции на свои плечи, Дантон! – проговорил, поднимаясь из-за карточного стола, другой член Конвента, Филиппо.

Жорж Жак Дантон стоял, опираясь на подоконник, и смотрел в окно на улицу. При этих словах он повернулся и с легкой усмешкой произнес своим зычным голосом, в котором, однако, чувствовалась усталость:

– Вы постоянно шумите – Дантон то, Дантон сё. Что проку? Я сыт этим. Я не желаю все время взваливать на свои плечи судьбу Франции. Робеспьер хочет действовать – пусть действует, скоро он пожалеет об этом.

Дантон направился к говорившим. При упоминании имени Робеспьера на его лице появилась презрительная гримаса. Подойдя к карточному столику, он остановился, машинально поднял карту и, бросив с холодной усмешкой: «Король!» – швырнул карту обратно. Густые черные брови нависали над его лицом, постоянно сохранявшим надменное выражение. Он неторопливо направился к своей юной жене Луизе, та была занята беседой с супругой Демулена Люсиль. Дантон наклонил голову, поцеловал жену и с теплотой в голосе проговорил:

– Ведь ты уговаривала меня не ездить в Париж? Я знаю, ты не хочешь, чтобы я занимался всем этим.

– Я боюсь. – Луиза с испугом подняла к нему свое хорошенькое личико юной шестнадцатилетней женщины.

– Но сегодня опять слетело более десятка голов. Тебе совсем не страшно, Дантон? – запинаясь и краснея, промолвил Демулен. – Кровь застит людям глаза. Франция не обойдется без тебя, Дантон! Ты должен спасти Францию.

Дантон сидел подле Луизы. Его густые брови взметнулись вверх, глаза засверкали. При упоминании о Франции он воодушевился. Он любил Францию, еще сильнее любил Республику. Заносчивый и честолюбивый по натуре, он просто-напросто был уверен, что без него Республика не сможет существовать. Своими отважными действиями в минувшие годы он заставил народ поверить в него и сам чересчур уверовал в свои силы. Он утверждал, что революция – его детище. Что 18 августа именно он сверг монархическую власть, 2 сентября начал казни, 21 января убил Людовика XVI. Одному себе он присваивал все заслуги народа. Его гигантское тело, исполненное жизненной силы, легко несло это бремя, и тень его была так огромна, что ее не мог охватить его собственный взгляд.

– Спасти Францию? – Дантон возбужденно рассмеялся. – А разве другие не могут спасти Францию? Робеспьер верит в свою власть, верит в свою гильотину. Ты веришь в свое великодушие. А я, я должен сгрести Францию в кулак, встряхнуть, пробудить ее. Но сейчас еще не время. Да и Луиза не хочет, чтобы я оставался в Париже. Я сейчас мечтаю только об одном – отдохнуть… – Произнося эти слова, он время от времени встряхивал головой, подобно льву, встряхивающему гривой. В Париже Дантона прозвали «Львом».

– Но льется слишком много крови! – Демулен с тоской взглянул в лицо Дантону и страдальчески сдвинул брови. – Сегодня я своими глазами видел, как больше десятка голов скатилось в корзину. – Он бросил взгляд на жену – Люсиль продолжала тихо беседовать с Луизой. На лицах обеих женщин читалась тревога.

Дантон большими шагами подошел к Демулену и своей огромной ручищей легонько похлопал его по плечу:

– Это головы безбожников эбертистов. Разве ты сам не нападал в газетах на этих крайних, «бешеных»? Пусть катятся. Робеспьер не может быть милосерднее тебя!

– Тогда тебе надо остерегаться, чтобы он не убил и тебя, – с участием произнес Филиппо. – Вслед за эбертистами…

– Убить меня? И Робеспьер посмеет? – Словно досадуя, Дантон презрительно пожал плечами и поспешил прервать Филиппо, решительно и чересчур самоуверенно произнеся: – Он не посмеет! Эта голова слишком тяжела, кто дерзнет отрубить ее? Вы верите, что кто-нибудь решится отрубить голову Дантону? Робеспьер не так храбр, он не дерзнет! Я знаю его! – Он размахивал руками, по телу его пробегала дрожь. Он стоял около карточного стола, гигантская тень падала на стол и плясала в колеблющемся пламени свечи, напоминая льва, замахнувшегося лапой.

– Ты не знаешь Робеспьера. Я знаю его. Мы с ним старые друзья. Он сделает то, что говорит. Ради идеи он готов пожертвовать всем, – жестко проговорил Демулен, в его голосе, во всем облике сквозила тревога. Он понял, что Дантон не внял его словам и по-прежнему недооценивает Робеспьера. Он разочарованно опустился на стул рядом с карточным столом.

– Ты забыл, о чем только что говорил мне? Франции не обойтись без Дантона! А Робеспьеру в борьбе со мной придется пожертвовать еще несколькими головами! – Дантон оперся о стол своими громадными ладонями, он весь дрожал от возбуждения.

– Лучше уж играли бы! Вы всегда так горячитесь, когда говорите о политике! – не вытерпев, воскликнула хозяйка дома Мадлен. При слове «политика» лицо ее приняло насмешливое, презрительное выражение. Это была женщина средних лет, в прошлом жена графа, а после революции – содержательница тайного игорного дома.

Дантон опустил голову и, протянув руку, коснулся напудренной щеки Мадлен.

– Ты права, Мадлен, – проговорил он. – Твой мир так мал, в нем нет места для этой чертовой политики. – Он сел. – Ну что ж, сыграем! – Он сгреб карты, взял их веером в руки и шутливо произнес: – На что будем играть? Если я выиграю, сегодня ночью ты спишь со мной, идет?

– Идет! – со смехом откликнулась Мадлен. – Но ты выиграй сначала. – И добавила себе под нос: – Что это до сих пор нет Эро?

– Дантон, – взволнованно перебил Филиппо. – Тебе не кажется…

– О чем ты? – Дантон резко поднял голову и взглянул на Филиппо.

– Тебе не кажется, что твое положение опасно? Тебе нужно перехватить инициативу! – Сверкающий взгляд Филиппо был устремлен на Дантона, он обдумывал план выступления.

Вопреки ожиданиям Филиппо Дантон расхохотался и продолжил игру, как ни в чем не бывало.

– Ты слишком переоцениваешь Робеспьера, – проговорил он. – Он не посмеет тронуть и волоска на моей голове.

– Но как ты можешь позволить так долго топить Париж в крови, Дантон? – Демулен взволнованно ходил по комнате, его бледное лицо исказилось от боли, карие глаза беспокойно блуждали. – Нужно покончить с этим кровавым режимом. Мы должны воспользоваться случаем и устранить Робеспьера.

– И сделать это как можно скорей, – вставил Филиппо. – Тебя поддержат все монтаньяры!

Слушая их, Дантон продолжал играть с Мадлен. Внезапно он расхохотался.

– Мадлен, я выиграл! – Потом отложил карты и проговорил в ответ: – Вечно вы торопитесь! Сейчас еще не время. Вы ведь утверждаете, что меня поддержат монтаньяры, что меня поддержат войска, что меня поддержит народ. На что же тогда осмелится Робеспьер?

– Разве Эбера не поддерживал народ? Но на чувства народа не всегда можно рассчитывать. И разве не Камиль был первым, кто ратовал за революцию? А сейчас… – возмущенно произнес Филиппо.

– Эбер? Я давно знал, что их песенка спета, они зашли слишком далеко. Я согласен с выступлением Камиля в газете. Камиль, ты ходил сегодня к месту казни, расскажи, что ты там видел. – Дантон продолжал игру. Время от времени он поднимал голову и бросал взгляд на Филиппо и Демулена или поглядывал на беседующих в уголке двух молодых женщин: Луиза как раз рассказывала Люсиль об их жизни в Севре.

Камиль заговорил:

– Там было полно народу. Место для зрелищ, прямо театр. Множество людей пришли посмотреть, как взойдет на эшафот редактор «Пер Дюшена». Но было на удивление мало бедняков. Я прошелся по нескольким улицам, почти везде царила скорбь. Простолюдины шли молча, понурив головы, будто действительно умер их хороший друг. Вот уж не думал, что Эбер обладал такой притягательной силой, – медленно и печально говорил Демулен.

– Раз народ недоволен казнью Эбера, мы должны воспользоваться этим и начать действовать, – поспешно проговорил Филиппо, ухватившись за эту мысль. Похоже, он обдумывал это уже давно.

– Устранение Эбера – дело хорошее, одним препятствием стало меньше. Что же касается Робеспьера, то мне еще нужно подумать. На этот раз нам следует быть осторожнее, – в раздумье произнес Дантон, откладывая карты.

– Осторожнее? Дантон заговорил об осторожности! – Демулен плечом прислонился к стене и с насмешкой продолжал: – До этого я слышал от тебя только о храбрости, всегда только о храбрости.

– А теперь я устал и не хочу подражать дурному примеру Робеспьера, – пренебрежительно проговорил Дантон, пожимая плечами. – И потом, говорят, что в Париж вернулось немало роялистов и жирондистов… – Он не успел договорить, ему помешала Мадлен.

– Тише! Кто-то пришел!

Мадлен услышала звук шагов и встала, чтобы посмотреть, кто идет. Но посетитель был уже в комнате.

– Эро! – радостно воскликнула Мадлен.

Эро де Сешель легким быстрым шагом вошел в комнату, мурлыча под нос какую-то фривольную песенку. Увидев присутствующих, он громко воскликнул:

– Вот вы все где! Я пришел как нельзя кстати. Мадлен, мы будем играть, я сегодня при деньгах! – Он подошел к карточному столику и сел. Все смотрели на него. Ему, как и Демулену, было тридцать четыре года – на год меньше, чем Дантону, но по сравнению с Дантоном он выглядел совсем юным. Он был хорош собой, озорная усмешка никогда не сходила с его лица.

– О чем идет речь? – с удивлением проговорил он. – Вы опять говорите о Робеспьере? Черт его возьми, это вечно непроницаемое лицо, ледяной тон. Я его просто ненавижу! – Он нахмурился и скорчил презрительную гримасу, но тут же выражение его лица изменилось и он приветливо окликнул хозяйку: – Мадлен, подсаживайся скорей, вчера я остался в проигрыше, сегодня хочу отыграться!

Мадлен, улыбаясь, села к столу.

– Эро, ты откуда? Что нового? – спросил Дантон.

– Нового! Черт побери! Все тот же Робеспьер! – Эро нахмурился, слова его дышали сарказмом. – Я только что прослушал в клубе речь о неподкупности. Робеспьер говорил, что вся эта жадная до удовольствий шваль, которая только хлещет вино, проматывает деньги в карты и набивает брюхо, – враги республики, он заявил также, что слишком мешкают с казнями! Вы понимаете, что он хотел этим сказать? Робеспьер хочет сам повязать фартук и взять в руки метлу, чтобы очистить Париж.

– О-о-о! – испуганно вскрикнула Луиза, сидевшая в углу комнаты.

Дантон поспешно подошел к ней. Демулен и Филиппо изменились в лице.

– Эро, это не выдумка – то, что ты сейчас сказал? – озабоченно спросила Люсиль, широко раскрыв глаза.

– Какая уж тут выдумка, такая же истина, как и то, что сегодня полетели головы эбертистов. – Эро, усмехаясь, поднял голову, но сразу же снова опустил ее и, уставившись в карты, которые держал в руках, спросил Мадлен, какова ее ставка.

– Берегись, Дантон! – взволнованным голосом предостерегающе произнес Филиппо.

Дантон не ответил.

– Давай вернемся в Севр, мне страшно. – Луиза прижалась к Дантону, голос ее дрожал.

– Не бойся, Луиза, я сильнее Робеспьера, народ меня поддержит, – тихо успокаивал ее Дантон.

– Народ? Ты еще веришь в народ? – расхохотался Эро. – Эбер тоже был другом народа. Когда народу не хватало хлеба и других продуктов, Парижская Коммуна делала все, чтобы помочь людям. Однако, когда эбертисты шли на плаху, этот народ только глазел!

– Не будем об этом, Эро. Не лучше ли поговорить о более веселых вещах? О вине, о женщинах, о мечтах, – по-прежнему спокойно и даже шутливо обратился к Эро Дантон.

– Давай уедем, мне страшно в Париже. – Луиза встала и взяла мужа под руку; она чуть не плакала.

– Дантон, время не ждет. Нам нужно брать инициативу, нужно положить конец этому режиму террора, чего бы это ни стоило! Завтра ты пойдешь в Конвент… – Демулен говорил с подъемом, горячо убеждая Дантона. Лицо его пылало, глаза сверкали, его звала мечта, и эта мечта уводила его очень далеко.

– Дантон! – раздался снаружи голос, прервавший речь Демулена.

Присутствующие в испуге устремились к дверям. В комнату в смятении вбежал сурового вида человек лет сорока с тростью в руках, лицо все в капельках пота. С трудом переводя дыхание, он устремился к Дантону.

– Делакруа, что случилось? – взволнованный бросился к нему навстречу Дантон. Делакруа схватил Дантона за руку и, задыхаясь, проговорил:

– Я повсюду ищу тебя, а ты, оказывается, здесь! И вроде настроен на веселый лад!

Без тени страха, все так же спокойно, почти шутя, Дантон проговорил:

– Делакруа, за тобой что, гонится Робеспьер? Ты так взволнован!

– Ты действительно храбрец, Дантон! Комитет общественной безопасности собирается арестовать тебя! – возбужденно проговорил Делакруа, лицо его было белее бумаги.

Принесенное им известие было слишком неожиданно. Оно словно обухом ударило по головам присутствующих, все молчали, и только Луиза все повторяла шепотом: «Господи! Господи!»

Дантон на мгновенье задумался и резко бросил сквозь зубы:

– Они не посмеют.

– Не посмеют? Я получил эти сведения от одного из секретарей Комитета, сейчас там как раз решают твою судьбу. Приказ может быть отдан со дня на день. Тебе нужно быть готовым к этому, – уверенно проговорил Делакруа.

– Не верю! Они ни за что не посмеют арестовать меня, – запальчиво и, как всегда, самоуверенно произнес Дантон. – Революционный трибунал создал я. Я руководил Комитетом общественной безопасности. Я создал Республику! Никто во Франции не посмеет арестовать Дантона! – Он вновь пришел в возбуждение, как это бывало, когда он выступал перед толпой.

– Герой! – в восхищении захлопал в ладоши Эро.

– Дантон, тебе нужно на время уехать из Парижа, – немного помедлив, озабоченно произнес Демулен.

– Уедем, – припав к мужу, в испуге лепетала Луиза.

Выражение лица Дантона оставалось спокойным, ничто не выдавало той бури, которая бушевала в его душе. Усмехаясь, он промолвил:

– Уехать! Куда я могу уехать? Если Франция меня изгоняет, то в другом месте меня подстерегает еще большая опасность. Человек не может постоянно носить пыль Родины на подошвах своих сапог.

– Значит, будешь ждать, пока Комитет пришлет людей, чтобы схватить тебя? – в отчаянии проговорил Делакруа.

– Я совершенно уверен, что они не посмеют сделать это! – упрямо стоял на своем Дантон. – Спроси Эро, он тоже член Комитета общественной безопасности.

– Они притянут тебя по делу об иностранном заговоре. Фабр д’Эглантин, которого ты так оберегал, угробит тебя. Ты хочешь пойти на эшафот вслед за ним? – торопясь, с укоризной проговорил Делакруа.

– В таком случае тебе нужно действовать немедленно, возможно, мы еще успеем, – не отступал Демулен; ему в голову пришла какая-то идея.

– Правильно! Это наш последний шанс. Дантон, лев должен зарычать еще раз! – громко отозвался Филиппо.

Эро неожиданно швырнул карты на пол и встал, возбужденно бормоча:

– Пойду в Комитет, выясню, в чем дело! Посмотрим, кто там фабрикует дело Дантона! – И, не дожидаясь ответа, быстро вышел.

Присутствующие молчали, глядя вслед Эро. Мадлен, испугавшись, подбирала карты, ворча про себя: «Вечно эта проклятая политика!»

Дантон взял Луизу под руку и усадил ее возле Люсиль, а сам опять в раздумье стал мерить шагами комнату.

– Камиль, пойди к Робеспьеру! Вы с ним учились вместе, он крестил твоего ребенка, сходи к нему, – в сильном волнении обратилась Люсиль к Камилю. Она была смертельно бледна, в глазах ее стояли слезы. Она страстно любила Камиля, в нем была вся ее жизнь. Но сейчас Камиль тоже был в опасности.

– Бесполезно, теперь уже поздно. Робеспьер не пойдет на уступки. Крайние только что взошли на эшафот, теперь очередь умеренных! – Делакруа со вздохом покачал головой, словно понимая, что все пути уже отрезаны.

Внезапно за окнами поднялась суматоха, шум постепенно нарастал. Послышались крики: «Да здравствует Робеспьер! Да здравствуют неподкупные! Долой предателей!»

Демулен, не ответив жене, бросился к окну; он не слышал даже тихого возгласа Люсиль.

– Да здравствует Робеспьер! Это вопль диких зверей! – с горькой усмешкой промолвил Дантон. – Парижане словно посходили с ума. Они сами не понимают, что кричат. Кровь застит им глаза.

– Эро! – вдруг обернувшись, в ужасе воскликнул Демулен.

Дантон ринулся к окну. Он успел увидеть профиль Эро – три жандарма вели его под конвоем, позади с криками следовала толпа.

– Господи! Что же это делается на свете! – испуганно воскликнула Мадлен.

– Вот и все! Теперь настал наш черед, – в страхе проговорил Филиппо.

Дантон молчал, прижавшись лицом к стеклу.

– Теперь, Дантон, ты убедился в правоте моих слов, – негромко произнес Делакруа.

У Дантона вырвался крик боли, он вдруг отпрянул от окна и в отчаянии запустил пальцы в волосы. В одно мгновенье в его лице произошла страшная перемена. Оно потемнело как туча, лишь взгляд сверкнул, словно луч солнца, пробившийся сквозь облака. Все притихли, в испуге глядя на Дантона, не зная, чего от него ожидать.

– Я иду к Робеспьеру! – вдруг решительно проговорил Дантон.

– Нет! – остановил его пронзительный крик Луизы.

– Ты сошел с ума, Дантон! Сам пойдешь к Робеспьеру? Пойдешь просить у него защиты? – изумленно проговорил Делакруа. – Да это верная гибель, это невозможно! – пытался он остановить Дантона.

Дантон холодно улыбнулся и упрямо проговорил:

– Для Дантона не существует ничего невозможного. Пойду посмотрю, каков храбрец этот Робеспьер, что он замышляет! И если он выведет меня из себя, я задушу его!

– Ты в самом деле пойдешь один? – сдерживая слезы, спросила Люсиль.

Дантон обернулся и взглянул на нее, взор его сразу же потеплел, и он уже мягче проговорил:

– Я пойду один. Я очень скоро вернусь. Присмотри за Луизой, Люсиль. Ждите меня здесь. Я принесу вам весть о победе… Жди меня, Луиза!

– Не ходи! – Луиза встала и, заливаясь слезами, протянула к нему руки. Но он уже был за дверью.

– Мы все погубили его! Надменный великан, ему только тридцать пять, а он уже старик, уже мертв, – в отчаянии вздохнул Делакруа.

Спустя час Дантон возвратился в дом Мадлен. Все с нетерпением ждали его.

– Ты видел Робеспьера? – взволнованно спросила Люсиль.

– Видел, – ответил Дантон. Лицо его было мрачнее тучи и предвещало скорую бурю. Он помолчал немного и, заскрежетав зубами, разразился бранью: – Это животное действительно опасно! Холоден как лед! Это не человек, это машина, машина, убивающая людей. Я спросил его, мир или война, он ответил: война. Что ж, я докажу ему, кто в конце концов сильнее!

– Мы должны начать немедленно, мы сумеем победить, народ на нашей стороне! – с воодушевлением проговорил Демулен: услышав, что Дантон согласен действовать, он возликовал; ему грезилось людское море, лес рук, приветствующих его, так было 12 июля 1789 года. В тот день он впервые выступал перед народом и зажег толпу.

– Я решил! – Дантон сжал кулаки и с силой ударил по столу.

– Нам не стоит обольщаться! Думаю, у нас нет никаких шансов, – равнодушно проговорил Делакруа и отвернулся.

– Давай уедем, – тихо, словно шелест березовых листьев, прозвучал над ухом Дантона голос Луизы.

2

Шесть дней были потрачены напрасно. Сена все так же несла свои воды.

Настал вечер, моросил дождь, в мутных потоках воды Париж выглядел уныло. Было холодно. Черные тучи заволокли небо. Дантон шел по берегу Сены. Он ступал медленно и тяжело. Спина его совсем ссутулилась, в душе царил мрак. Неведомая ранее усталость давила на плечи. Холод и оцепенение сковали его могучее тело.

– Со мной все кончено! – в отчаянии восклицал он, и голос его напоминал рык смертельно раненного льва. По одну руку бежали воды Сены, по другую лежали улицы Парижа. Воздух был насыщен капельками влаги, тусклый желтоватый свет редких фонарей едва пробивался сквозь завесу дождя. Подымая брызги, медленно проехали несколько экипажей. Торопливо шли редкие прохожие, прячась под зонтиками. Вокруг было безрадостно и глухо. Как, оказывается, безмолвен Париж!

Никто не замечал Дантона. Несколько человек равнодушно прошли ему навстречу, кто-то бросил на него удивленный взгляд, но все проходили мимо. Никто не узнавал в этом усталом человеке великана Дантона, льва Дантона, которого они когда-то поддерживали и любили. Люди уже забыли его. Народ, который когда-то приветствовал его неистовыми криками «Да здравствует Дантон!», уже больше не узнавал своего кумира.

Это было для него смертельным ударом. Холод, оцепенение, усталость сопровождали закат его славы. И это – итог его шестидневных усилий! Он словно погрузился в какой-то сон, сам провозгласил себя владыкой этого сонного царства, но прошло каких-то шесть дней, и сон развеялся. Власть, толпа – все миновало, ушли и его силы. Шесть дней назад он дерзко говорил с Робеспьером и уверял друзей, что во всем Париже не найдется человека, который посмеет тронуть его, Дантона. Однако жизнь показала его полное бессилие. Большая часть жирондистов в руках Робеспьера, оставшихся уничтожили вслед за Жебером. Он говорил, что поднимет бурю в Конвенте, но в Конвенте уже некому его слушать. Он оторвался от народа, равнодушен к революции и вдобавок совершенно безоружен. И если бы сейчас он попытался своим примером зажечь Францию, завоевать ее, это было бы полнейшим безрассудством. Он не может противостоять Робеспьеру. У него только один путь – смерть на плахе. Конец совершенно очевиден. Его последняя битва бесповоротно проиграна.