Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

ДНИ ТРЕВОГИ

Когда Чжан Вэйцюнь глубокой ночью не вернулся домой, и его жена, и Ду Дасинь очень забеспокоились. Расставаясь в шесть часов на территории концессии с Ду Дасинем, Чжан сказал ему, что идет в типографию забрать листовки и «Рабочую декаду». Так почему же его до сих пор нет? Ду предчувствовал, что вышла какая-нибудь неприятность. Он дважды ходил к Чжоу Байшуню, но и тот ничего не знал. По всему было видно, что жена Чжана все больше тревожится, а глядя на нее, волновался и Ду Дасинь.

– А я как раз шел к тебе, нам надо поговорить. Или лучше пойдем к Чжоу Байшуню.

По виду говорившего Ду Дасинь сразу догадался, что случилось что-то нехорошее, но по дороге они не проронили ни слова – каждый хранил свою тайну. Войдя в дом Чжоу, Гао Хунфа заговорил первым: «Чжан Вэйцюнь сидит в полицейском управлении». Эту новость он узнал от одного приятеля, служившего в этом управлении детективом. По его словам, задержанного собираются отправить в военную комендатуру, а это не предвещало ничего хорошего. Гао сообщил: тот приятель уговаривал его быть поосторожнее и припрятать все, что может вызвать подозрения. Наконец, он попросил Ду Дасиня быть особенно осмотрительным – как бывший студент, он может легко привлечь к себе внимание в этом районе, а ведь на нем лежит главная ответственность за работу отдела пропаганды. Гао Хунфа опасался, что Чжан Вэйцюнь не выдержит побоев и выдаст Ду Дасиня.

Чжоу Байшунь внял совету и тут же спрятал хранившиеся у него профсоюзные документы в ящик, который перенес затем в другой дом. Гао Хунфа вернулся к себе, чтобы проделать то же самое. А Ду Дасинь погрузился в раздумья; он ничего не боялся, к тому же был уверен, что Чжан Вэйцюнь не под какими пытками не даст показаний, не такой он человек. Только около полудня он вернулся домой, и то с большой неохотой – ему не хотелось сообщать жене Чжан Вэйцюня новость о ее супруге. Но и не идти было нельзя – факты налицо, долго скрывать все равно не удастся, а она так переживает… Он рассказал женщине то, что знал, но добавил, что, по его мнению, дело мужа не такое уж серьезное, самое большее – посадят на несколько месяцев.

Новость обрушилась на жену Чжан Вэйцюня подобно удару грома. Они с Вэйцюнем поженились три года назад и с тех пор ни на день не расставались, жили душа в душу. И вот теперь он в заключении! Быть причисленным к революционерам в наши дни – вещь очень серьезная, кто знает, могут и к казни приговорить. А если такое случится, на что будут жить вдова с сиротой? Она даже не решалась подумать об этом, удар для нее был слишком силен.

Но потом она стала думать: как же это так – вчера все было в порядке, а сегодня его вдруг не стало? Может, это только сон, может, ее муж преспокойно работает сейчас на фабрике? Ей показалось, что она слышит его голос, звуки его шагов. Ни в какое управление его не забирали, вечером он, как всегда, придет домой. По своей молодости и неопытности она хотя и боялась всяких таких вещей, но не очень верила, что это действительно может произойти. Для нее реальностью была ее благополучная жизнь, а все остальное – из области фантазии. Когда же она осознала всю серьезность положения, она вконец растерялась и залилась слезами. Другая затаила бы обиду, даже возненавидела бы Ду Дасиня с Чжоу Байшунем; ведь если бы ее муж не работал вместе с ними в профсоюзе, с ним ничего бы не случилось. С точки зрения большинства женщин, это достаточная причина для ненависти, более того, они могли бы воспользоваться этим, чтобы шантажировать Ду Дасиня и иже с ним. Но в глазах этой маленькой, простодушной женщины все выглядело по-другому. – Она лишь сетовала на свою горькую участь, но никого не обвиняла.

Она горько плакала, лежа на кровати, а двухлетний сынишка, не понимавший, в чем дело, то и дело тормошил ее. Она что-то отвечала ему с полными слез глазами, но он опять ничего не мог понять и в конце концов разревелся сам. Теперь ей пришлось успокаивать мальчугана. Вечером она перестала плакать, приготовила еду, поиграла с сынишкой и заснула.

С того времени Ду Дасинь каждый день добывал сведения о Чжан Вэйцюне и пересказывал их жене. Сообщения его были примерно одинаковыми: никаких перемен, наверное, скоро выпустят. На самом же деле получаемые им известия были совсем иными, причем день ото дня хуже. На пятый день после ареста Гао Хунфа сообщил Ду и Чжоу о том, что Чжан Вэйцюня переправили в военную комендатуру. Волнуясь, Гао Хунфа повторил рассказ своего приятеля-детектива, видевшего там Чжан Вэйцюня. У арестованного от побоев распухло лицо, ноги кровоточили, но от твердил, стиснув зубы: «Передай моим, что, само собой, было бы здорово, если бы они меня выручили, но, если не сумеют, пусть не беспокоятся, я умру, но ни в чем не признаюсь… Прошу только, чтобы они позаботились о жене и детях. И еще передай, что я ни о чем не сожалею, пусть и они обо мне не плачут…» Когда Ду Дасинь представил себе распухшее от ударов лицо Чжан Вэйцюня, произносящего эти слова, вообразил себе состояние его души, острая боль пронзила его, и он не смог выговорить ни слова.

Настроение Гао Хунфа, Цай Вэйшэня и Чжоу Байшуня соответствовало пословице: «Кролик погиб, а лиса вчуже печалится». Они прекрасно понимали, что спасти товарища уже невозможно. Теперь их заботило одно – как бы им самим избежать такой же участи. Им чудилось, что вокруг них враги, что впереди их подстерегает опасность. Притом опасность эта приближается, как им ни хотелось бы поверить, что ее можно предотвратить. Их теперь пугал любой шум на улице, каждое громкое слово, и тем не менее они старались выглядеть как можно более спокойными, дабы никто не подумал, будто они трусливее других. Наступило тягостное затишье, время тянулось нестерпимо медленно, казалось, всех гнетет какая-то неодолимая сила.

Вдруг они услышали шаги человека, поднимающегося по лестнице. Сердца у всех троих заколотились. Раздался стук в дверь. «Кого вам?» – спросил Чжоу Байшунь, вытаскивая из ящика стола револьвер, и бросился к двери. В ответ послышалось: «Это я!» Но никто в комнате не разобрал, кому принадлежит голос.

– А кто вы такой? – опять спросил Чжоу Байшунь. Все вскочили со своих мест, один Ду Дасинь, погруженный в свои невеселые раздумья, остался недвижим.

– Да вы что, меня не узнаете?

На сей раз голос показался знакомым, но Чжоу Байшунь все же проявил осторожность – отпер замок, а сам с пистолетом остался за створкой двери.

Вошедшим оказался Ван Бинцзюнь. Он увидел стоящих посреди комнаты Гао и Цая и спросил не без ехидства:

– Интересно, чем это вы тут занимаетесь?

В ответ послышался голос Цай Вэйшэня:

– Ну ты нас напугал до полусмерти!

– Вот уж не думал, что вы такие робкие! – в интонации Ван Бинцзюня послышалось высокомерие.

Вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо. Он обернулся – прямо в лицо смотрели холодная сталь револьвера и пара гневных глаз. В глазах у Вана потемнело, рот широко раскрылся. Вобрав голову в плечи и высоко подняв руки, он отступил на два шага назад. Послышался смех. Только тогда, чуть успокоившись, он разобрал, что перед ним стоит Чжоу Байшунь. Ван сплюнул в его сторону, облегченно вздохнул, уселся на свободный стул и произнес:

– Ладно, будем считать, что вы мне отомстили.

Инцидент был исчерпан. Ван Бинцзюнь объяснил, что он несколько дней болел, отлеживался в доме одного родственника, а сегодня ему полегчало, и он вышел разузнать новости. Об аресте Чжан Вэйцюня он уже знал, теперь Гао Хунфа передал ему слова попавшего в беду товарища. Ван Бинцзюнь повздыхал, почесал бородку и заговорил, обнажив ряд желтых сверкающих зубов:

– Вот уж не предполагал, что этот мальчишка Чжан Вэйцюнь окажется таким храбрым… Если бы такое случилось со мной, это было бы не опасно. Во-первых, я не один год проходил революционную закалку, во-вторых, я общался с главой правительства. Вы должны знать, что, когда премьер, направляясь в Пекин, проезжал через Шанхай, я имел честь видеться с этим уважаемым человеком. Он знал, что я очень старателен, а потому заулыбался и собственной рукой похлопал меня по плечу, добавив, что я преданный революции товарищ… Конечно, наш Вэйцюнь молод, многого не понимает, да и в идеях главы правительства не разбирается. Но сейчас, когда он готов пожертвовать собой за торжество этих идей, я верю, что дух покойного премьера с небесной вышины защитит его. Скоро наши вооруженные товарищи по борьбе пробьются к Шанхаю, и тогда я самому главнокомандующему скажу о нем добрые слова… – Он снова потрогал бородку, покачал головой и промолвил: – Случись такое со мной, было бы неудивительно!

Никто не прореагировал на это заявление, а на лице Ду Дасиня появилась недовольная гримаса. Но Ван Бинцзюнь продолжал разглагольствовать:

– Не страшно, если он и погибнет. Не только не страшно, даже почетно. Ведь он же станет героем-мучеником, а это такая слава! Вы знаете, конечно, имя Ши Байгао? Во время «событий Седьмого февраля» [19]19
  Седьмого февраля 1923 г. реакционные власти потопили в крови забастовку на Пекин-Ханькоуской железной дороге. В числе казненных был Ши Байгао (Ши Ян) – видный профсоюзный деятель, член КПК.


[Закрыть]он был расстрелян генералом Сяо Фонанем, и таким образом он приобрел славу, его каждый знает. Он ведь был моим земляком. Я тогда тоже был в Ухани, и меня ждала такая же участь. У Пэйфу знал, что я являюсь одним из предводителей рабочих; говорят, он лично приказал схватить меня. Но надо же было такому случиться! Как раз в те дни у меня заболела жена и потребовала, чтобы я отвез ее в деревню к матери. Мне пришлось подчиниться… Так я упустил случай прославить себя. Такая жалость! Зато Ши Байгао умер достойной смертью. И сейчас уханьские рабочие, услышав его имя, льют слезы. – Он говорил с все большим азартом, во все стороны брызгая слюной: – Однако Ши Байгао не пришлось видеть главу правительства, а мне выпало такое счастье. Он похлопал меня по плечу и сказал, что я преданный революции товарищ… Идеи нашего премьера – великая вещь, но еще более велик он сам! Он производил глубочайшее впечатление на всех, кто с ним встречался. Мало быть последователем идей премьера, надо еще суметь встретиться с ним…

Тут он с самодовольным видом похлопал себя по плечу, в который раз воспроизводя тот пресловутый эпизод. Ду Дасинь не выдержал и расхохотался. Ван Бинцзюнь не на шутку переполошился: по его понятиям, непочтительный смех в такой ситуации оскорблял не только его самого, но и покойного главу правительства. Да такому наглецу и тысячи смертей мало! От негодования он не мог вымолвить ни слова. И лишь когда Ду Дасинь скрылся за дверью, он ткнул в его направлении пальцем и крикнул:

– Это контрреволюционер, настоящий контрреволюционер!

Вернувшись к себе, Ду Дасинь, естественно, не стал пересказывать жене Чжан Вэйцюня то, о чем только что узнал. Вместо этого он поведал ей сочиненную им успокоительную версию, которой она охотно поверила. Ду видел, с каким нетерпением молодая женщина ждет возвращения мужа, и всячески старался утешить ее, отогнать мрачные мысли. Относясь к ней как к младшей сестренке, он следил и за тем, чтобы они с сыном не терпели лишений.

ЗРЕЛИЩЕ КАЗНИ

В погожий день, когда воздух свеж и небо ясно, для некоторых нет большего удовольствия, чем полюбоваться казнью – особенно, если рубят головы революционерам, «уничтожать которых есть долг каждого человека». В последние годы – очевидно, из-за всеобщего упадка нравственности – шанхайцы редко имели возможность насладиться таким зрелищем. Говорят, что, даже когда верхи решали покарать «бунтовщиков и изменников», включая всеми проклинаемых членов «партии революции», они делали это тайком, по ночам, причем ограничивались расстрелом, лишая простой люд увлекательного представления. Да, не только бывшие сановники времен империи, но и мало-мальски искушенные в жизни владельцы лавок и приказчики то и дело жаловались на оскудение нравов.

Но в нынешнем году дела пошли лучше, командующий Сунь Чуаньфан вновь решил доставлять шанхайским обывателям подобную радость. И, надо сказать, мало кто отказывал себе в таком редком удовольствии. Революционеров казнили на площади перед Северным вокзалом. В тот день около часа пополудни вся площадь была заполнена народом – старыми и малыми, мужчинами и женщинами, изысканной публикой и неотесанным сбродом. Лишь в центре оставалось свободное пространство, огороженное веревками. По счастью, стояла нежаркая осенняя погода, но из-за тесноты людям все равно дышалось тяжело. Каждый старался протиснуться поближе, откуда лучше видно, и потому то здесь, то там возникала давка. Время от времени раздавался женский крик: «Ах ты, мерзавец, куда залез!», а следом мужской хохот. Поначалу в перемещениях в толпе еще можно было уловить какой-то смысл, потом стало очевидно, что толкаются просто так, от нечего делать.

Ду Дасинь пришел очень рано и потому смог занять место в первом ряду. Может показаться странным, но на душе у него не было ни гнева, ни печали, в ней соседствовали сомнения и надежда. Глядя на веселящихся, словно на праздничном пиру, людей, он поверить не мог, что скоро здесь обезглавят человека. Он сомневался, наяву ли все это происходит.

Вдруг послышалась сирена автомобиля, народ потеснился и освободил проход. Прибыли главные участники представления. Первым проследовал офицер в сопровождении восьми конников, затем четыре солдата с привязанными к спинам большими мечами привели обнаженного до пояса, со связанными сзади руками преступника. Следом шагал взвод солдат, а последним с самодовольным видом выступал палач, помощник которого на вытянутых руках нес меч. Под крики толпы вся процессия выстроилась на огороженном пространстве в центре площади.

Ду Дасинь не сводил глаз с преступника. Прошло всего восемь дней с тех пор, как они расстались, но Чжан Вэйцюня уже нельзя было узнать. Это был умирающий человек. Его скулы распухли так, что почти сравнялись с носом, а глаза превратились в узкие щелочки. Это было не человеческое лицо, а какой-то красный шар. Он почти не мог передвигать ноги, и сопровождавшим его солдатам порой приходилось волочить его по земле. На обнаженной спине выделялись вздувшиеся багровые рубцы. Если бы Ду Дасинь и не слышал рассказа Гао Хунфа, одного взгляда на сегодняшнего Чжан Вэйцюня было достаточно, чтобы понять, какие муки довелось ему претерпеть за эти восемь дней.

Спектакль начался… Солдат положил руку на плечо Чжан Вэйцюня, и тот покорно опустился на колени, не пытаясь сопротивляться. Это очень удивило Ду Дасиня – прежде Чжан был совсем иным человеком. Но вскоре он понял: его сподвижник уже утратил волю к жизни. На его лице не было страха смерти, но он уже шагнул одной ногой в ее черные врата. Если бы он не приоткрывал изредка глаза и не вздыхал, его можно было бы принять за покойника.

«Господин Ду!.. Когда же, наконец, придет революция?» – отчетливо звучало в ушах Дасиня недоумение Чжан Вэйцюня. Однако сейчас трудно было поверить, что такой вопрос не раз задавал тот, кто теперь стоял на коленях посреди площади. Дасинь смотрел на него, коленопреклоненного, обвел взглядом распорядителя казни, палача, солдат, толпу; он машинально засунул руку в карман, что-то долго там искал, затем вытащил руку с выражением безнадежности. Нет, перед лицом такой толпы он был абсолютно бессилен.

«Все-таки придет революция или нет?» – снова прозвучал в ушах вопрос Чжан Вэйцюня. Сейчас не только сам Дасинь не мог на него ответить, но и тот, стоящий на коленях, не смог бы его задать. На всех окружавших его физиономиях он читал одинаковый отрицательный ответ. Страшная конвульсия пробежала по лицу Дасиня, на какое-то время он перестал видеть что-либо вокруг.

Совсем иные ощущения, разумеется, были у тех, что стояли рядом с Ду Дасинем. Каждый думал по-своему, но всех объединяло чувство некоторого разочарования. По их представлениям, «партия красных» должна была состоять из свирепых мужиков, один вид которых наводит ужас, а перед ними был умирающий человек, одной ногой уже стоящий в могиле. Кто-то из зевак промолвил:

– Надо же, до чего измордовали человека! Да зачем его казнить, он сам скоро умрет.

– Верно, перед ним помахать мечом, он окочурится со страху.

Послышались голоса раздосадованных:

– Вот не повезло! Это же все равно что больную свинью резать. И стоило поднимать такой шум в газетах!

Правда, стоявшим в задних рядах было все равно, кого будут резать – человека или больную свинью. Им ведь были видны лишь головы впереди стоящих. Но и не имея возможности видеть саму казнь, они все-таки были довольны уже тем, что присутствуют на ней, не упустили такого редчайшего случая. Будет о чем рассказывать потом!

В какой-то момент так называемый распорядитель казни поднялся со стула, развернул лист бумаги и слабеньким голосом стал что-то читать, широко разевая при этом рот. Даже стоявшим на привилегированных местах было видно лишь, как шевелятся его губы и раскачивается голова. Они догадывались, что он зачитывает приговор, но, в чем заключается вина преступника, разобрать не могли. Стоявшие сзади не видели даже движений его губ.

– Мама, мне не видно! Ничегошеньки не видно! – захныкал мальчонка на руках у матери.

– Тише ты! Сейчас человека убивать будут!

Мальчик, естественно, не понимал, что значит «убивать». Зато стоявшие впереди прекрасно понимали и взирали на происходящее расширенными от возбуждения глазами.

Наконец распорядитель казни закрыл свою пасть. Палач, стоявший позади коленопреклоненного преступника, вдруг изменился в лице, наступил ему на ногу, взял в правую руку меч. Тем временем располагавшийся слева солдат взмахнул большим тесаком, целясь в лицо осужденному, но через мгновение слегка изменил направление удара. Осужденный остался невредим, однако невольно отклонился назад. Только и ждавший этого движения палач обрушил свой меч, попав в левую часть головы, отрубив ухо и щеку. Удар не затронул шеи, голова осталась на своем месте. Забурлила кровь, фонтанчиком брызнула прямо на руки и одеяние палача. Он поспешно отступил назад, тогда как преступник со стуком опрокинулся навзничь. Удар словно вернул его к жизни. Он стал кататься по земле, испуская нечеловеческие вопли. Он кусал покрытую пятнами крови землю, колотил ее босыми ногами, связанные за спиной руки рвались на волю. На нетронутой части лица выделялись странные, широко раскрытые глаза – а ведь еще недавно это были две щелочки. Таких огромных глаз, казалось, еще никогда не было у простого смертного. Из них глядели бесконечная боль и ужас. У каждого, кто встретился с ними взглядом, по спине пробегала холодная дрожь. Тот, что сейчас катался по площади, был уже не человек, а смертельно раненное, расстающееся с жизнью животное.

В толпе началось волнение, зрелище взяло людей за живое. Люди, впервые столкнувшиеся с подобной ситуацией, стали отступать назад, но задние не знали, что произошло в центре, и продолжали изо всех сил протискиваться вперед. Многоопытные оставались более спокойными, но ощущение страха и неуверенности разделяли все. Первым не выдержал палач. Он подбежал к откатившемуся в сторону телу осужденного, наступил ему ногой на грудь, прижав его плотно к земле, а затем отсек ему голову и отпихнул ее подальше. Оставшаяся часть шеи как-то сразу сморщилась и стала вровень с плечами. Когда перепачканная в крови и пыли голова подкатилась к одному из солдат, тот еще пнул ее, и она покатилась в обратную сторону. В течение нескольких минут солдаты играли головой, как футбольным мячом, и было видно, что игра доставляет им большое удовольствие.

Все в порядке, с «партией революции» покончено.

Участники представления покинули сцену. Ушло и немало зрителей, но их места тотчас же заняли стоявшие позади.

От невыносимой боли Ду Дасинь потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что его со всех сторон обступила толпа. В центре площади валялись лишь туловище казненного, его голова и отрубленная часть щеки. Люди вокруг оживленно обсуждали происшедшее, размахивали руками. Позади послышались громкие голоса – казалось, начиналась ссора. Он прислушался: оказалось, двое людей среднего возраста спорили о том, существовал ли во времена казни Сюй Силиня [20]20
  Сюй Силинь – борец против Цинской монархии, в 1907 г. убивший губернатора провинции Аньхой.


[Закрыть]обычай вспарывать живот и вырывать у преступника сердце для принесения в жертву духу убитого им. Справа от Дасиня тоже шла дискуссия: отвечая своему соседу, какой-то старик гневно кричал:

– Жестоко?! Да эту банду революционеров и надо казнить самым жестоким способом! Они же не признают ни отца, ни государя, им на роду такая смерть написана!

Лицо Ду Дасиня снова исказила гримаса, он почувствовал, что дрожит всем телом. Он словно перестал понимать, где находится, какая сейчас эпоха и что за люди его окружают. Вдруг почудилось, будто залепленный грязью и кровью круглый предмет заговорил: «Когда же придет революция?» Этот вопрос давно уже преследовал самого Ду Дасиня, и он по-прежнему не находил ответа. Ему вспомнилось, как Чжан Вэйцюнь – еще полный жизни, похожий на большого ребенка – не раз спрашивал то же самое, а он объяснял, что этот великий день придет в самом близком будущем, что тогда не будет ни слез, ни страданий. У каждого будет вдоволь еды и одежды, люди будут жить в спокойствии и в мире. А те бандиты, которые вредили, вредят и собираются и дальше вредить людям, должны будут погибнуть. Все это он произносил много раз и с твердой уверенностью, но сейчас, рядом с трупом Вэйцюня, эти слова вдруг потеряли для него свою силу. Гибель! Гибель! Но погибли не бандиты, а этот большой ребенок. Погиб сам Чжан Вэйцюнь! Его голова отделилась от туловища и купается в собственной крови. Кто теперь поверит, что у погибшего было золотое сердце, полное ненависти к злу, любви к справедливости и готовности бороться за счастье других? От жгучего приступа боли у Ду Дасиня раскалывалась голова.

Вдруг в его ушах отчетливо прозвучали слова: «Пусть я один умру, это не имеет значения». В волнении он схватился за волосы, как будто борясь с самим собой, а из его уст непроизвольно вырывались слова: «Нет, нет! Нельзя, чтобы ты умер один!» Он вкладывал в эти восклицания последние силы, но голос был так слаб, что даже стоявшие рядом вряд ли могли что-либо услышать.

С огромным трудом Ду Дасинь выбрался из продолжавшей нарастать толпы и покинул площадь. Казалось, он попал в иной мир. Улицы продолжали жить обычной суетливой жизнью: как прежде, торговали магазины, спешили по своим делам прохожие, на многих лицах были видны заученные улыбки. Прошел трамвай, за ним авто, затем проследовал рикша. Прохожим явно было невдомек, что ангел смерти только что посетил соседнюю площадь и безжалостно забрал у человека жизнь. Да и что может означать для такого огромного города уничтожение одной человеческой жизни, особенно если речь идет о революционере! А Ду Дасинь думал: пусть будут уничтожены все трамваи, пусть погибнут все проходящие сейчас мимо, но пусть воскреснет Чжан Вэйцюнь. Поглощенный скорбными думами, он замедлил шаги.

До него донесся разговор шедших впереди. Первым заговорил пожилой человек, похожий на многоопытного хозяина лавки:

– Правильно говорят, что каждое новое поколение хуже предыдущего! Разве раньше такие были палачи? Помнится, Ван Тай по прозвищу Золотой Меч Шаньдуна был большим мастером. Я раз видел, как он казнил подряд семь разбойников, и хоть бы что – дыхание ровное, лицо не краснеет… Заглядеться можно! Вот он спокойно, не торопясь, без всяких усилий подымает меч, так же легко опускает его точно в середину шеи. Чирк – и голова уже отлетела от туловища. А если родные преступника дадут деньжат, так он ударит наискосок, чтобы у головы осталась часть шеи с кожей.

– А какая в том нужда – оставлять кожу, да еще деньги за это платить? – усомнился шагавший рядом парнишка, по виду – ученик, только-только вступающий в жизнь.

– Нет нужды, говоришь? Ничего-то ты не соображаешь. Да за этот кусок кожи иные отдавали не одну сотню лянов [21]21
  Лян – мера веса, равная 50 г.


[Закрыть]серебра! Это сейчас, когда казнят революционеров, их тела родственникам не отдают; наскоро закопают где-нибудь, и дело с концом… а раньше, при Великой Цин, если человек богатый иль чиновный нарушит государевы законы и будет за то осужден, его родичи обязательно заберут труп и постараются пришить голову к туловищу. А сделать это можно, только если останется часть кожи со стороны головы, потому как шея сморщивается и уходит вовнутрь… Нынешние палачи никуда не годятся. Хотя, по правде говоря, будь сейчас жив Золотой Меч Шаньдуна, все равно ничего бы не изменилось. Кому нужно мастерство, если одной пулей можно на тот свет отправить?.. Я в Шанхае уже десятый год живу, а как голову рубят, первый раз вижу. И то спасибо, будет о чем потом рассказывать…

Лицо ученика невольно расплылось в улыбке.

Вдруг сзади налетел какой-то человек, растолкал собеседников и помчался вперед, не оглянувшись. Едва не сбитые с ног, они не без труда восстановили равновесие. К этому моменту бежавший был уже далеко. Старый лавочник от испуга долго не мог вымолвить слова. Впрочем, вскоре он забыл об этом случае…

В тот вечер нескольким зевакам, присутствовавшим на казни, приснился одинаковый сон. Им привиделся мужчина, лежащий со спущенными штанами на земле и получающий порцию палок, и женщина в широкой одежде, стоящая на коленях в храме Небесного владыки. Ее держали за руки и били по спине кожаной плеткой. Когда экзекуция закончилась, мужчина и женщина поблагодарили господ чиновников за милосердие, после чего их вытолкали за дверь, и они пошли восвояси, с трудом передвигая ноги. А окружающие радостными голосами возглашали: «В Поднебесной мир и благоденствие, объявился истинный государь, ниспосланный Небом».