Текст книги "Мир в ХХ веке"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)
Первая мировая война вызвала дальнейшее резкое усиление этатистских и националистических тенденций. С целью концентрации сил для эффективного ведения боевых действий государство в воюющих странах активно вмешивалось в новые для него сферы, устанавливало в той или иной мере контроль над производством и распределением товаров, регулировало политическую и общественную жизнь. Складывалась государственно-монополистическая военная экономика. Особенно далеко зашел этот процесс в Германии: возникшая там структура получила даже название “государственного социализма” и сыграла роль своеобразного примера[69]69
Подробнее см.: Драбкин Я.С. Ноябрьская революция в Германии. М., 1967. С. 12–15.
[Закрыть]. Аналогичные шаги были в той или иной степени предприняты и в других воюющих странах. Хотя эти меры считались чрезвычайными, многим они казались уже предвестием нового общественного устройства, где с помощью государства будут, как полагал, например, крупнейший немецкий промышленник и политик В. Ратенау, гармонизированы экономические отношения и обеспечено взаимодействие труда и капитала. Эти идеи проникали и в рабочие социалистические партии.
Националистический угар, сопровождавший начало мировой войны, сопровождался уже чисто тоталитарной реакцией одурманенных масс. Подготовленная десятилетиями пропаганды “сверху” волна массового шовинизма захлестнула европейские страны и в свою очередь использовалась правящими кругами для легитимизации войны. Настроения того времени точно описал русский писатель-эмигрант М. Агеев устами героя своего романа: “Я еще хорошо помнил, как в первые дни объявления войны я был очень взволнован, и что волнение это было чрезвычайно приятным, молодеческим и, пожалуй, даже просто радостным. Целый день я ходил по улицам, нераздельно смыкаясь с… праздной толпой, и вместе с этой толпой очень много кричал и очень громко ругал немцев. Но ругал я немцев не потому, что ненавидел их, а потому только, что моя ругань и брань были тем гвоздем, который, чем больше я его надавливал, тем глубже давал мне почувствовать эту в высшей мере приятную общность с окружающей меня толпой”[70]70
Агеев М. Роман с кокаином. Паршивый народ. Р., 1995. С. 45–46.
[Закрыть].
Активное участие в разогревшемся мировом пожаре приняли националистические движения. В ряде стран они сыграли решающую роль во втягивании в конфликт. В Италии националисты, футуристы, шовинистически настроенная часть социалистов и синдикалистов вместе со сторонниками “демократической” Антанты потребовали объявления войны центральным державам, организовали антиавстрийские и антинемецкие выступления. Все они сомкнулись в общем потоке сторонников войны – “интервенционистском движении”. Его вождем стал один из бывших лидеров Итальянской социалистической партии Б. Муссолини, исключенный из ее рядов за призывы к войне. Как политик он подобно многим другим молодым социалистам и синдикалистам сформировался под влиянием пестрой смеси идей Ж. Сореля, Ф. Ницше, К. Каутского и Э. Бернштейна, в те годы распространенных в социалистических кругах. Представления о том, что конечная освободительная цель социализма и этические ценности не важны, что движение несознательных масс должно руководиться элитарным авангардом, о роли мифов-инструментов стимулирования действий людей, о волевых и сильных личностях-вождях как двигателях истории, о сильном государстве и насилии как самоцели соединились у него с воинствующим национализмом и футуристической апологетикой индустриализма. На этой почве зарождались идеи будущего итальянского фашизма.
15 ноября 1914 г. Муссолини начал выпускать газету “Пополо д’Италия”, которую объявил “социалистической”. Он заявлял, что вступление Италии в войну повлечет за собой национальную и социальную революцию. Вскоре он возглавил новое движение сторонников войны – “фаши революционного действия”. Члены “фаши”, футуристы и националисты проводили бурные провоенные манифестации, которые в мае 1915 г. вылились в волну погромов, направленных против граждан Австро-Венгрии и Германии и сторонников сохранения нейтралитета страны (“радужные дни”), и закончились нападением на парламент. В итоге им удалось втянуть Италию в войну вопреки воле большинства населения и политиков. Впоследствии фашисты считали это исходным моментом своего движения, своего рода “генеральной репетицией” террора начала 20-х годов.
Муссолини сделал ставку на фронтовиков. Он рассчитывал, что те, вернувшись с войны, не впишутся в мирную жизнь, обнаружат, что место под солнцем занято “тыловыми крысами”, за которых они “проливали кровь”, и, поскольку интернациональный социализм терпит крах, станут носителями “антимарксистского и национального социализма”, сводящего воедино класс и нацию. С другой стороны, будущие фашисты намеревались представлять интересы “производителей” как корпоративной категории, включающей не только трудящихся, но и “производящий” капитал.
Мировая война, невиданная до тех пор по своим масштабам и жестокостям, вызвала глубокий кризис норм и ценностей в европейском обществе. Были отброшены моральные ограничения; пересмотрены привычные человеческие представления, прежде всего о ценности человеческой жизни. Люди, вернувшиеся с войны, действительно никак не могли обрести себя в мирной жизни, от которой успели отвыкнуть.
Послевоенный экономический кризис 1919–1921 гг. в Италии больно ударил по мелким предпринимателям, торговцам, лавочникам, крестьянам и служащим. Если рабочие, объединенные в профсоюзы, вплоть до конца 1920 г. еще могли добиваться от предпринимателей уступок, смягчая воздействие кризиса, то низшие, полудеклассированные слои мелкой буржуазии, решительно настроенные молодые фронтовики (“ардити”) были экономически беззащитны. Они требовали наведения порядка. Ненужность и изолированность “маленького человека” в мирном обществе противопоставлялась военному боевому товариществу и похожим на него нравам групп “фаши”. Идеализация войны была тем более характерной для многих бывших солдат в Италии, что националистическая агитация умело внушала им: массы ничего не получили в обмен на приложенные ими усилия и понесенные ими жертвы, потому что у Италии была “украдена победа” при переделе мира. Материальные и психологические трудности стимулировали ощущение “национального унижения” и возмущения демократией, неспособной установить порядок в экономике, обеспечить Италии место под солнцем, покончить со спекуляцией нуворишей, с коррупцией и грызней политиканов. Все это побуждало молодых радикалов из мелкобуржуазной среды искать какой-то новый выход, отвечающий их нуждам и чаяниям.
В таких условиях возник итальянский фашизм. 23 марта 1919 г. Муссолини созвал в Милане съезд бывших фронтовиков, на котором было провозглашено рождение фашистского движения. Отряды и группы “фаши” создавались по всей стране. Всего через три недели, 15 апреля расстрелом левой демонстрации и разрушением редакции социалистической газеты “Аванти” фашисты по-существу развязали гражданскую войну[71]71
См.: Кин Ц. Итальянские мозаики. М., 1980. С. 370–377.
[Закрыть].
В Германии поражение в войне разрушило привычную психологическую опору обывателя – чувство сопричастности великой империи, монархии Гогенцоллернов, которую он считал своей. Германский “верноподданный” остался без государя. Распространилось ощущение “национального унижения” страны, “не побежденной на поле боя”, а, значит, преданной. Послевоенный экономический кризис и инфляция вызвали массовое обнищание мелких и средних собственников, подрывали ценности семьи, предпринимательской этики, бережливого стяжания. Веймарскую республику многие считали делом изменников, слишком слабой, коррумпированной и бездарной, неспособной разрешить экономические и политические проблемы. Именно на первые годы после войны приходится всплеск фашистских движений.
Организованный при обществе “Туле” политико-пропагандистский филиал (“Свободный немецкий комитет борьбы за немецкий мир”) и “Политический рабочий кружок”, созданный слесарем А. Дрекслером, объединились в январе 1919 г. в “Немецкую рабочую партию”. Затем она была переименована в “Национал-социалистическую немецкую рабочую партию”. Позже в нее влились представители армейских кругов (рейхсвера), в их числе А. Гитлер и будущий вождь штурмовиков Э. Рэм[72]72
Пруссаков В. Оккультный мессия и его рейх. М., 1992. С. 19–20; История фашизма в Западной Европе. М., 1978. С. 145–148; Contraste. 1993. N 103. April. S. 10.
[Закрыть].
Нацистская партия была в тот период не единственной группировкой германских ультраправых, вынужденных переформировать свои ряды после падения монархии. Создатель “Антибольшевистской лиги” Э. Штадтлер пытался в 1918–1919 гг. организовать массовое фашистское движение под лозунгом “рабочих советов” и борьбы с “хищническим капиталом”, надеясь стать “немецким Муссолини”[73]73
Об Э. Штадтлере см.: Gewalten und Gestalten: Miniatüren und Porträts zur deutschen Novemberrevolution 1918/1919. Leipzig; Jena; B., 1978. S. 299–308. Об “обновленческом” консерватизме в Германии в 20-х годах см.: Галкин А.А., Рахишир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М., 1987. С. 74–93.
[Закрыть]. Многие “фёлькише” примкнули к монархической Немецко-национальной народной партии. Активизировались консерваторы-”обновленцы”, сторонники “прусского” или “немецкого социализма”. В их концепциях 20-х годов (О. Шпенглера, А. Мёллера ван ден Брука, Э. Юнгера и др.) получили развитие идеи, воспринятые затем фашистами: социал-дарвинистское представление о людях и о нациях как хищных зверях, о модели антилиберального и всемогущего государства, растворяющего в себе индивида, о “консервативной революции” как пути перехода к новому социуму, о немецкой “пролетарской нации”, об “освобождении” трудящихся посредством внешней экспансии, о сословно-корпоративном государстве под управлением правящей элиты. Действовали многочисленные военизированные общества, отряды нелегального “черного рейхсвера”. В идеологическом отношении их взгляды колебались между монархизмом и фашизмом, а тактика включала террор и подготовку вооруженного захвата власти. В 1923 г. ультраправые группы во главе с нацистами подняли мятеж в Мюнхене (“пивной путч” Гитлера-Людендорфа), но он был подавлен[74]74
См.: Гумбель Э. К истории германских националистических союзов. Л., 1925.
[Закрыть].
Экономическая стабилизация после 1923 г. пробудила в мелкобуржуазных слоях новые надежды и способствовала временному спаду влияния ультраправых, но “великий кризис” 1929–1932 гг. вновь вверг многих людей в отчаяние. Поддержка нацистов в Германии стала стремительно расти: на парламентских выборах 1928 г. их партия получила всего 2,6 % голосов, в 1930 г. – уже 18,3 %, в июле 1932 г. – 34,7 % голосов избирателей[75]75
Sach Wörterbuch der Geschichte Deutschlands und der deutschen Arbeiterbewegung. B., 1970. Bd. 2. S. 356–357.
[Закрыть].
Почему же люди становились участниками фашистского движения? Психологические мотивы, которыми они руководствовались, сформировались прежде всего под влиянием распада устоявшихся общественных отношений. В эпоху господства гигантских концернов и бюрократических структур окончательно складывалось из разрозненных индивидов так называемое “массовое общество” с аморфной социальной структурой. Если прежде человек был в значительной мере растворен в системе традиционных групповых, местных, религиозных и иных связей, то теперь он оказывался один на один с миром и потому ощущал утрату своего места в социуме, потерю самого смысла существования. “Ему угрожают мощные силы, стоящие над личностью, капитал и рынок. Его отношения с собратьями, в каждом из которых он видит возможного конкурента, приобрели характер отчужденности и враждебности… Человек подавлен ощущением своей ничтожности и беспомощности”[76]76
Фромм Э. Бегство от свободы. M., 1990. С. 62.
[Закрыть].
Люди по-разному реагируют на разрушение привычных социальных взаимоотношений, в том числе и деструктивно[77]77
О возникновении и распространении агрессивных деструктивных импульсов человеческого поведения (“танатоса” – “влечения к смерти”) в связи с подавлением жизненных импульсов (“принципа удовольствия”) развитием рациональности и производительности на протяжении истории см.: Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев, 1995.
[Закрыть]. Человек может искать замену исчезающим связям, некую внешнюю силу (псевдосообщество) в виде государства, нации, движения, вождя или идеи, с которыми он мог бы себя идентифицировать. Такую реакцию самоотречения известный психоаналитик Э. Фромм характеризовал как “садо-мазохистскую”, поскольку она соединяет в себе стремления господствовать над более слабыми и рабски покоряться высшим и сильным. Все это может сопровождаться специфическим бунтарством, однако направленным не против господства как такового, а на подчинение новой, более сильной власти, иррациональной воле или “естественному закону”. Другой тип агрессивной реакции – разрушительность, нацеленная уже не на подчинение, а на уничтожение объекта как части мира, в котором человек чувствует себя одиноким и униженным. Возможна также реакция “автоматизирующего конформизма”, превращения человека в запрограммированную машину, действующую по общепринятым стандартам и шаблонам, по предписанным ему нормам, но с сохранением иллюзии, что решения принимаются им самим, свободно. В результате подавляется способность к критическому мышлению и действию, а страх, одиночество и бессилие вытесняются ценой роботизации личности и ее растворения в массе.
Все эти типы реакции сыграли свою роль в возникновении фашистских движений и в приходе фашизма к власти. Они проявились особенно резко среди радикальной части мелких предпринимателей и торговцев, лавочников, ремесленников и служащих, которые и составили основную социальную базу фашистских движений. Воспитание и быт этих слоев населения способствовали распространению таких деструктивных настроений, как преклонение перед силой, ограниченность кругозора, враждебность к непонятному (фобия), скупость и зависть, стремление повиноваться.
В 20-30-е годы в ряде индустриальных стран среди широких слоев мелких и средних собственников, разочарованных в беспрепятственной капиталистической конкуренции и в способности буржуазно-демократического государства обеспечить им благосостояние, стабильность и приемлемый социальный статус, распространилась идея создания нового государства, которое защищало бы их классовые интересы. Крупная буржуазия заботилась только о своих сверхприбылях, ее государство воспринималось как чуждая “плутократия”. С другой стороны, государственно-социалистические течения (социал-демократы и большевики-коммунисты) провозглашали и, казалось, начали осуществлять идею нового, рабочего государства. В такой ситуации лидеры мелкособственнической массы сочли, что единственная возможность решить ее проблемы – это установить свою собственную власть, действительно сильную, национальную, соответствующую их взглядам и интересам. Такова была провозглашаемая цель фашизма – тоталитарного по своей структуре движения с тоталитарной идеологией, стремящегося насильственно осуществить свои идеи с помощью тоталитарного государственного режима.
Фашистские лозунги, направленные против государства крупного капитала, находили наибольший отклик именно в среде мелких предпринимателей, торговцев, лавочников, ремесленников и служащих. Им, бунтовавшим против своих могущественных монополистических конкурентов и банков, импонировали заявления вождей, которые именовали их, “маленьких людей”, исполнителями высшей миссии нации, истории и провидения, средоточием воли и активности.
Все это отнюдь не означало, что фашизм антибуржуазен по своей сути. Он следовал капиталистической логике утилитаризма и эгоизма, проповедовал господство над другими. Но мелкий собственник в XX в. не чувствовал себя сильным в одиночку и, оставаясь крайним индивидуалистом в том, что касается его материальных интересов, нуждался в толпе себе подобных, чтобы вместе с ними реализовать свои агрессивные устремления. Высшим выражением его личности становились тоталитарная структура движения, нации или расы во главе с вождем, которая воплощалась в тотальном государстве. Оберегая частную собственность и частные материальные интересы, такое государство призвано было одновременно “научно” руководить общим развитием, контролировать борьбу всех против всех и тем самым обеспечивать самоутверждение личности обывателя, ее господство над другими.
Было бы, однако, неверно видеть в фашизме чисто мелкобуржуазный феномен или полагать, что авторитарные черты характера и соответствующие реакции и настроения были распространены только в этой социальной среде. Ими было захвачено немало трудящихся, также принявших участие в фашистских движениях. В этом смысле, действительно, “фашизм начинается в отдельно взятом человеке. Авторитет, мертвящее повиновение, централистский принцип – это предварительные условия общей фашизации”[78]78
Der Syndikalist. 1931. N 14.
[Закрыть].
Взаимоотношения, мышление и психология людей в индустриальную эпоху подверглись существенным изменениям. “Сама машина…. даже вся современная механизированная жизнь обостряют способность человека подчиняться всем видам сигналов и удовлетворять непосредственные, потребности за счет своих способностей принимать долгосрочные решения”. В этом немецкий философ М. Хоркхаймер видел “основные корни типичной современной структуры характера”[79]79
Horkheimer M. Lehren aus dem Faschismus // Horkheimer M. Gesellschaft im Übergang. Frankfurt a. M., 1981. S. 48.
[Закрыть]. Чудовищное давление, оказываемое на членов общества постоянным напряжением, монотонным трудом, неуверенностью в завтрашнем дне, растущей зависимостью от мощных государственных и экономических структур контроля и подчинения, усилило раздражимость и скрытую агрессивность, которая легко переводилась в русло расизма и ксенофобии. С другой стороны, массированное воздействие индустрии средств информации и обработки общественного сознания все сильнее навязывало людям определенные нормы и ценности, социальные роли, приучая менять их, как маски, в различных ситуациях, что препятствовало формированию целостных, автономных личностей и разрушало способность к критическому восприятию мира и различных доктрин. В ходе своеобразного жесткого отбора члены общества с детства привыкали соблюдать те правила мышления и поведения, которые позволяли им выжить в острой повседневной борьбе за существование. Широкое распространение механистических и позитивистских истолкований данных естественных наук и их абсолютизация также способствовали восприятию норм иерархии, господства и капиталистической конкуренции как некоего позитивного факта, как законов природы. В свою очередь, принципы буржуазного общества переносились на мир природы. “Социал-дарвинизм” со свойственными ему взглядами на социальную и биологическую роль человека стал основой идеологии и террористической практики фашизма и национал-социализма.
Таким образом, массовое сознание оказалось в значительной мере подготовленным к восприятию тоталитаризма всей предшествующей историей развития капитализма и государства. Но в то же время, ни в Германии, ни в Италии “…большинство народа не желало фашизма, и выбор ему не принадлежал. Муссолини и Гитлер пришли к власти тогда, когда об этом договорились сравнительно небольшие клики, причем они следовали соответствующему решению высших хозяйственных кругов, которые пришли к выводу, что фашизм станет выходом из переживаемых ими трудностей”[80]80
Ibid. S. 43.
[Закрыть].
Было бы ошибочно рассматривать фашизм в качестве простого орудия крупного капитала, а фашистские режимы – как открытое господство монополий и финансовой олигархии, как это делали многие левые в 20-е и 30-е годы. В действительности большинство крупных буржуа – даже те из них, кто оказывал поддержку фашистской или нацистской партии, – испытывало страх перед радикальностью, “революционностью” и “антикапитализмом” фашистов, перед выплеснувшимися на улицу вооруженными “фаши” и штурмовиками с их непредсказуемыми и властолюбивыми вождями, перед возможными внешнеполитическими последствиями их правления. Но существовала и надежда на то, что уступка части политической власти фашистам и нацистам позволит правящим слоям удержать в своих руках и консолидировать власть экономическую. Тем более что прежние методы классового господства не приводили к желаемым результатам. Это и заставило монополистические круги ряда стран поддержать тоталитарные движения, рассчитывая на выгоды, которые должна была принести им новая авторитарная власть. С одной стороны, реакционная диктатура, опирающаяся на массовую поддержку, могла сыграть роль “превентивной контрреволюции”, с другой – была способна на “непопулярные” и “болезненные” меры радикальной модернизации.
Так, в Италии значительная часть старой правящей элиты начала тяготиться либеральной системой власти начала века, поскольку ее интеграционные возможности оказались ограниченными. Ей не удалось включить в свои рамки многомиллионные массы, для которых официальные цели и принципы оставались чуждыми и непонятными. Возросла политическая неустойчивость. Резко упало влияние традиционных партий, появление новых сил в значительной мере парализовало функционирование парламентских институтов. Усилилась министерская чехарда. Правящие группировки не смогли расширить свою политическую базу. Забастовки, захваты предприятий рабочими, крестьянские волнения, экономическая депрессия 1921 г., вызвавшая крах сталелитейных комбинатов и “Банка ди сконто”, побудили крупных промышленников и аграриев склониться к идее жесткой внутренней и внешней политики. Но конституционная власть оказалась слишком слабой как для того, чтобы подавить растущее революционное движение трудящихся, так и для того, чтобы осуществить глубокие социальные реформы, которые позволили бы массам примириться с существующим общественным строем.
Либеральная система в Италии была не в состоянии обеспечить успешную внешнюю экспансию и колониальную политику, не могла смягчить неравномерность в развитии отдельных регионов и преодолеть местный и групповой партикуляризм, а без этого было невозможно обеспечить дальнейший прогресс итальянского капитализма и завершение формирования “государства-нации”. В этих условиях многие промышленные и финансовые корпорации, а также часть государственного, военного и полицейского аппарата выступили за “сильную власть”, хотя бы даже в форме правления фашистов. После того как в октябре 1922 г. власти пошли на новые уступки профсоюзам, в Милане состоялись решающие переговоры между Муссолини и представителями союза промышленников, на которых было согласовано создание нового правительства во главе с фашистами. Затевая широковещательный “марш на Рим”, признанный символизировать установление нового режима, вождь чернорубашечников прекрасно понимал, что ничем не рискует.
Фашистский режим в Италии приобрел четко выраженный тоталитарный характер лишь постепенно. На протяжении 1925–1929 гг. был закреплен примат государства над обществом, установлена монополия фашистской партии, печати и идеологии, создавалась система корпораций. “Вторая фаза развития режима Муссолини на пути к тоталитарному фашизму (1929–1939 гг.) характеризовалась дальнейшей концентрацией государственной власти и ростом ее контроля над экономическими и социальными отношениями, повышением роли фашистской партии в государстве и обществе, ускоренным процессом фашизации масс”[81]81
Тоталитаризм в Европе XX века: Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. С. 103.
[Закрыть].
Правящие элиты межвоенной Германии имели собственные интересы, побуждавшие их вступить в союз с национал-социализмом. Прежде всего их сближение происходило на фоне очередной волной нарастания этатистских тенденций. Идея сильной разумной власти, казалось, никогда еще не была столь разлита в воздухе, как в этот период. “Дух эпохи” выразил в 1926 г. писатель К. Хиллер, призвавший к “логократии”, господству “мудрых” над “незнающим народом”. Даже такой далекий от политики интеллектуал, как французский архитектор Ле Корбюзье в те годы утверждал, что для реализации его градостроительных планов понадобится сила, сравнимая с абсолютизмом XVII в.[82]82
Цит. по: Dill G. Die Gleichheit von Gleichen in Beton und Glas // Schwarzer Faden. 1995. N 1(52). S. 43.
[Закрыть]
Возрастание роли государства в капиталистических странах в 20-30-х годах стало результатом происходивших технологических и социальных сдвигов. Начало широкого внедрения конвейеров и “фордистско-тейлористской” формы организации труда привели к резкому сокращению рабочих мест, массовому обнищанию, падению платежеспособности спроса и “великому кризису”. Справиться с этими проблемами в рамках чисто рыночной системы не удавалось. В условиях “атомизированного” общества государство вынуждено было взять на себя осуществление мер, без которых социум вообще перестал бы существовать как некое целое. Государственно-административные нормы распространялись не только на сферы повседневной жизни, но и на экономику посредством системы субсидий, налогов, регулирования цен и заработков, планирования и даже прямого огосударствления хозяйства. Заменяя собой “общественные и семейные связи солидарности, разрушенные товарными отношениями”, государство образовало “необходимые рамки, которые не дают рыночной экономике закончиться коллективной катастрофой”[83]83
Gorz A. Kritik der ökonomischen Vernunft. S. 190.
[Закрыть].
Разумеется, фашистский режим был отнюдь не единственной возможной формой такой сильной власти. В большинстве европейских стран усиление роли государства происходило при сохранении системы представительной демократии. Но в Германии существовали особые обстоятельства. Веймарская демократическая политическая система устраивала крупный капитал вплоть до кризиса 1929–1933 гг. Экономические возможности для социального маневрирования и уступок наемным работникам были в значительной мере исчерпаны, и буржуазия прибегла к методам наступления на социальное, правовое и материальное положение трудящихся в попытке выйти из кризиса за их счет. Но такая попытка наталкивалась на сопротивление мощных профсоюзов, способных вести забастовочную борьбу в защиту экономических интересов рабочих и служащих. Республиканские правительства, не имевшие с 1930 г. поддержки большинства ни в обществе, ни в парламенте, не обладали достаточной силой и полномочиями, чтобы сломить это противодействие.
Экспансия германского капитала за рубежом сдерживалась политикой протекционизма, к которой перешли многие государства в ответ на мировой хозяйственный кризис, а капиталовложения в невоенную сферу оказались невыгодными из-за массовой безработицы и падения покупательной способности населения. Промышленные круги вступили в тесные контакты с нацистами, партия получила щедрые финансовые вливания. В ходе встреч с руководителями германской индустрии Гитлеру удалось убедить партнеров в том, что только возглавляемый им режим сможет посредством наращивания вооружений преодолеть проблемы инвестиций и подавить любые протесты со стороны трудящихся.
Признаки ослабления экономической депрессии в конце 1932 г. не заставили промышленников-сторонников Гитлера сменить курс. К продолжению той же линии их побуждала неравномерность в развитии различных отраслей и огромная безработица, справиться с которыми могли только государственная поддержка хозяйства и планирование, а также попытки части правящих кругов во главе с генералом Шлейхером договориться с профсоюзами. Антипрофсоюзные силы в предпринимательской среде предпочли побудить президента Гинденбурга передать власть фашистским функционерам, которых они считали вполне заслуживающими доверия[84]84
Horkheimer M. Lehren aud dem Faschismus… S. 43–44. Подробнее см.: Гинцберг Л.И. На пути в имперскую канцелярию. М., 1972; История фашизма в Западной Европе… С. 169.
[Закрыть].
Таким образом, установление “классических” фашистских тоталитарных режимов произошло в результате соединения в чрезвычайных условиях экономического и государственно-политического кризиса двух различных факторов – роста преимущественно фашистских движений и стремления части правящих кругов передать им власть в надежде использовать их в своих целях. Поэтому сам фашистский режим носил в какой-то мере характер компромисса между новыми и старыми властвующими элитами и социальными группами. Партнеры шли на взаимные уступки: фашисты отказывались от обещанных и поддержанных мелкими собственниками мер против крупного капитала. Крупный капитал допускал фашистов к власти и соглашался с мерами жесткого государственного регулирования экономики и трудовых отношений.
