Текст книги "Мир в ХХ веке"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 51 страниц)

Восток в XX веке
(Л.С. Васильев)

Говорят, Наполеон как-то высказался о Китае в том смысле, что эта огромная империя спит и горе тому, кто ее разбудит. Возможно, перед нами просто исторический анекдот, одна из многих приписываемых великому полководцу фраз, ибо на Восток далее Египта он воевать не ходил и, насколько известно, не намеревался. Но смысл сказанного вполне серьезен и, главное, справедливо отражает ту идею, что еще около двух столетий назад в Европе едва ли не весь Восток воспринимался как нечто спящее, закостенелое, внеисторическое.

Гегель, как известно, примерно в то же время внес в свою историко-философскую систему представление о том, что спящим и, следовательно, как бы застывшим в развитии (т. е. неисторическим) следует считать весь Восток. В какой-то мере эту доктрину воспринял у Гегеля и Маркс с его так называемым “азиатским” способом производства, в котором не было места антагонистическим классам (а борьба между ними по Марксу – едва ли не основной двигатель истории), но друг другу противостояли аппарат власти и покорная ему масса непосредственных производителей (стоит напомнить, что при советской власти и тем более при Сталине эта концепция считалась как бы несуществующей, а упорствующие в ее разработке марксисты обычно плохо кончали).

Так что же такое Восток? Точнее, чем он был в реальности и как воспринимался европейцами вплоть до нашего века? Этой очень важной историко-философской проблеме следует уделить некоторое внимание. Она того стоит. Более того, без знакомства с ней вся история Востока (а это львиная доля человечества и большая часть его истории) останется просто непонятной.

Восток как феномен

Как известно, история мировой цивилизации началась с возникновения очагов первичной урбанистической культуры в долинах великих рек, прежде всего Нила, Тигра и Евфрата, чуть позже также Ганга и Хуанхэ. Появлению этих очагов предшествовала так называемая неолитическая революция, т. е. революционное преобразование присваивающего хозяйства бродячих охотников, рыболовов и собирателей в систему многочисленных оседлых поселений земледельцев и скотоводов, одомашнивших растения (прежде всего и главным образом злаки) и несколько видов домашнего скота, научившихся строить дома и умевших обеспечить себя в нужном количестве приготовленной на домашнем очаге пищей. К числу основных революционных нововведений неолита относятся также умение делать хорошие разнообразные каменные орудия, необходимые в производстве и быту изделия из кости, раковин и т. п., прочные обожженные керамические сосуды, использовавшиеся для хранения и приготовления пищи, а также прядение и ткачество с применением растительного волокна и шерсти домашних животных.

Неолитическая революция, занявшая ряд тысячелетий, вела к кардинальному изменению не только образа жизни людей, но и их демографического поведения. Новые условия жизни, несопоставимые с теми, в каких пребывали охотники, рыболовы и собиратели (сложности их существования хорошо изучены современными антропологами на примере многочисленных сохранившихся до наших дней маргинальных этнических групп), способствовали демографическому взрыву в среде процветавших земледельцев неолита, а резкое увеличение части земледельцев вело к постоянным и нараставшим по законам цепной реакции перемещениями мигрантов в поисках новых удобных для освоения территорий. Вначале были освоены благодатные долины рек в теплой полосе Евразии и Африки, затем – многие остальные пригодные для земледельческого хозяйства долины, еще позже – иные земли. Дело завершилось тем, что все пригодные для земледелия территории были заняты и освоены земледельцами, а не успевшие или не сумевшие адаптироваться к новым условиям существования оказались, как о том только что было упомянуто, в положении маргиналов, оттесненных в не пригодные для развития места.

Все это произошло достаточно давно, задолго до нашей эры. А уже на рубеже IV–III тысячелетий до нее в наиболее пригодных для развития земледельческого производства районах появились первые очаги ранней урбанистической цивилизации со свойственным ей (и по-разному понятой и описанной Гегелем и Марксом) государственно-деспотической формой взаимоотношений между правящими верхами и производящими низами[544]544
  Подробней об обстоятельствах ее возникновения, включая институт власти-собственности с присущей ему централизованной редистрибуцией и процесс генезиса государственности (политогенез), а также ее сущности см.: Васильев Л.С. История Востока: в 2-х тт. М., 1993. Т. 1. Гл. 3–4.


[Закрыть]. Восточная деспотия[545]545
  Одно из наиболее полных ее описаний в последнее время дано в сборнике под ред. Н.А. Иванова: “Феномен восточного деспотизма” (М., 1983). См. также классическую монографию К.А. Витфогеля: Wittfogel КА. The Oriental Despotism. N.; Y., 1957.


[Закрыть] была естественным и закономерным завершением процесса политогенеза, протекавшего в древности. Несмотря на многообразие конкретных ее форм, особенно присущих мелким государственным образованиям или специфическим структурам типа торгово-транзитных общностей, она как явление везде решительно вытесняла элементы первобытной “демократии”, проявлявшиеся, в частности, в практике выбора старейшины общины либо вождя протогосударства – чифдом.

С расцветом древневосточных государств и особенно после появления первых великих империй деспотия как феномен обрела все свойственные ей черты и признаки, которые вкратце ныне могут быть охвачены и объяснены термином “административно-распределительная структура”. И несмотря на все несходство различных древних, средневековых и недавних восточных империй, именно такого рода структура, опиравшаяся на генеральный принцип власти-собственности (власть первична, собственность – приложение к ней) с исключительным правом аппарата власти на произвольную редистрибуцию (перераспределение) национального достояния, всегда была на Востоке нормой.

Полной противоположностью восточной деспотии стал Запад со времен античности. Гражданское общество древних греков с их генеральными принципами свободы и собственности решительно противостояло Востоку. Появление античности можно сравнить со своего рода социальной мутацией, породившей принципиально новый феномен эволюции общества. Человечество в результате этого оказалось перед лицом очередной в его истории бифуркации, и те, кто принял античную структуру, обрел великие потенции.

Это проявилось не сразу. Правда, потенции, опиравшиеся на энергию и инициативу свободных собственников, дали знать о себе уже во времена древности, в период расцвета Греции и Рима. Однако античный запад, как известно, рухнул под натиском восточных кочевников либо трансформировался в рамках все более и более ориентализовывавшейся Византии с ее деспотическими склонностями. Казалось, из противостояния с античностью Восток вышел победителем. Многие специалисты до сих пор отмечают, что вплоть до XV в. он был более развитым и процветающим, нежели бедная феодальная Европа. Но, как бы то ни было, в XV–XVI вв. все стало быстро и решительно изменяться. С эпохи Ренессанса начала зримо и во все возрастающих размерах, в самых разных ее проявлениях возрождаться некогда, казалось бы, канувшая в вечность античность. Именно с этого времени она, обогащенная Реформацией, стала питающим истоком раннего европейского капитализма, а затем – после эпохи Великих географических открытий – и колониализма.

Колониализм – вначале (XVI–XVII, даже часть XVIII в.) торговый, а затем (особенно с XIX в.) промышленный, – в свою очередь, но теперь уже много быстрее и решительней стал трансформировать веками очень медленно эволюционировавший и более всего ценивший консервативную стабильность Восток. Именно с этого времени (и особенно по сравнению с динамичной и быстро развивавшейся капиталистической Европой) такой Восток стал казаться внешнему наблюдателю спящим. И в этой метафоре был немалый смысл. Наблюдателям со стороны, т. е. энергично эволюционировавшим европейцам и в первую очередь умнейшим среди них, т. е. тем, кто видел историческую перспективу и пытался ее осознать и охарактеризовать, было совершенно ясно, что Восток – нечто принципиально отличное от Европы. Вопрос был лишь в том, чтобы четко определить сущность этого отличия. В поисках такого рода сущности специалисты немало спорили друг с другом, но в конечном счете ситуация стала достаточно ясной.

Традиционный Восток и колониализм (структурный анализ)

Современная наука исходит из того, что принцип, который лежит в основе отличий Востока и Запада, – это частная собственность. Разумеется, частная собственность как явление существовала и на Востоке, более того, возникла именно там (равно как и связанные с нею институты – деньги, товары, торговые отношения и т. п.), причем очень давно, еще до зарождения античности[546]546
  Одна из последних книг на эту тему: Частная собственность на Востоке: сб. ст. М., 1998.


[Закрыть]. Но суть проблемы в том, что на Востоке в условиях господства власти-собственности и абсолютного контроля аппарата администрации над социумом эта собственность была лишена жестких правовых гарантий и тем самым была оскоплена, не имела тех потенций для развития, которыми располагала свободная рыночная собственность гражданина в античном мире. Только после колониального вторжения европейцев традиционный Восток познакомился с чуждой ему западной рыночно-частнособственнической структурой, столь не похожей на привычную для него административно-распределительную.

Расставим все необходимые акценты. Структура капиталистического Запада в конце прошлого века была знакома в принципе с теми же видами традиционных общественных связей, которые тысячелетиями складывались на Востоке. Иной была их иерархия. Для мира капитала на первом месте всегда была господствовавшая там рыночная связь товаропроизводителей, огражденная писаными и неписаными правами, привилегиями и гарантиями. И хотя при этом существовали и иные привычные виды социальных и экономических взаимоотношений, уходившие корнями в историю (семейные, клановые, сословные, властные и др.), все они в целом были вторичными.

Восток на рубеже XIX–XX вв. был уже достаточно хорошо знаком с колониально-капиталистическими рыночными связями европейского типа, но они были для него заведомо вторичными. На первом месте находились традиционные взаимоотношения, опосредованные государством и властью-собственностью. Вторым важным видом привычных социальных, экономических и иных связей были корпоративные, сущность которых всегда сводилась к вертикальной патронажно-клиентной зависимости одних от других в рамках сравнительно небольшого круга тесно связанных друг с другом круговой порукой людей. И лишь последнее место занимали ограниченные властью частнособственнические отношения.

Именно этот тип связей, находившийся на последнем месте и игравший ограниченную и контролируемую властью роль, был ближе всего к энергично внедрявшемуся в экономику Востока колониально-капиталистическому рыночному хозяйству. Но как раз он и считался наиболее чуждым и был иерархически много ниже всех остальных типовых связей. Система признанных ценностей на всем Востоке – вне зависимости от предпочтений и склонностей отдельных лиц или даже социальных групп – подчинялась Великому Закону жизни, который всегда был (в отличие от Запада) на стороне коллектива, но не личности, будь она даже богатым и удачливым собственником. Коллектив, о котором идет речь, – это основное, причем имеется в виду не столько социум (хотя и он тоже), но прежде всего и главным образом государство, аппарат власти с его всемогуществом.

К слову, как раз эта особенность системы ценностей на Востоке теснейшим образом связывала между собой власть и собственность. Богатым мог и должен был, имел право быть представитель власти, начиная с правителя. Это само собой разумеющаяся норма, согласно которой собственность всегда является функцией власти, вторичной и зависимой от нее. Если богатый теряет свое положение в системе власти, он легко может лишиться имущества, а то и головы, что было делом весьма нередким в любой из стран Востока. Если человек разбогател, не будучи причастным к власти, он, во-первых, должен был прежде всего окружить себя большим количеством клиентов, которые живут за его счет и являются некоей гарантией его нормального существования (вот она, роль корпоративного типа связей на Востоке!), а во-вторых, не упустить случая поделиться доходами с представителями власти, без чего статус его будет очень непрочным.

Колониальный капитал, столкнувшийся с традиционной структурой Востока и господствовавшими там типами и иерархией связей, сделал естественную для него ставку на резкое усиление роли частнособственнического начала. Именно из слоя людей, причастных к нему, черпались посредники-компрадоры, сотрудничавшие с колонизаторами, учившиеся у них рыночному хозяйству западного типа. Подчас к сотрудничеству склонялись и местные власти, получавшие за это немалые выгоды. Однако государство в целом (если оно в данный момент в той или иной стране Востока было достаточно сильным) обычно давало резкий отпор колониальному проникновению, а то и вообще пыталось закрыть двери перед иностранцами с Запада. Тем не менее давление колониализма, нараставшее на протяжении XVI–XIX вв., на рубеже XX в. было повсюду уже достаточно ощутимым. Восток к этому времени был уже открыт для постоянных и все возраставших контактов с Западом и стоял перед необходимостью вынужденной трансформации.

Это затронуло практически все страны Востока[547]547
  Здесь необходимо оговориться, что понятие “Восток”, коль скоро речь идет о теоретическом анализе, включает в себя и Африку, как негритянскую, так и особенно арабскую. Более того, многое из сказанного имеет отношение и к странам Латинской Америки, хотя там немало специфичного, связанного и с историей, и с религией, и с цивилизацией Нового Света. Говоря о Востоке в плане структурного анализа, следует иметь в виду, что речь идет практически обо всем неевропейском мире, во многом сходном, несмотря на все его различия, если имеется в виду сопоставление его с капиталистическим Западом.


[Закрыть]. Весь неевропейский мир[548]548
  В понятие “Запад” на рубеже XIX–XX вв. входили уже не только Западная Европа, но и Северная Америка, даже Австралия с Новой Зеландией. Словом, неевропейскому миру противостоял мир западный, сконструированный в основных своих параметрах (хотя и далеко не целиком) по модели Западной Европы.


[Закрыть] вынужден был признать превосходство Запада, имея в виду как его научно-технические и военно-промышленные достижения, так и всю систему отношений, способствовавших быстрым и впечатляющим темпам эволюции. А признав таковое, традиционный Восток оказался перед нелегким выбором: приспособление или сопротивление?

Разные страны Востока в зависимости от обстоятельств на рубеже XIX и XX вв. делали свой выбор (как кое-какие из них, особенно страны исламского мира, пытаются делать это и сегодня). Но в общем и целом выбор был только кажущимся. Практически его не было. Перед колониальным и зависимым от европейского капитала Востоком, т. е. перед всем неевропейским миром, был единый узкий коридор, по которому жизнь заставляла его идти. Идти, чтобы выжить в резко изменившихся обстоятельствах. Но, даже шарахаясь из стороны в сторону, традиционный Восток уже не мог оставаться прежним. Под давлением объективных факторов, справиться с которыми ему было не под силу, он вынужден был идти вперед. Иными словами, традиционный многотысячелетний Восток, выше всего всегда ценивший консервативную стабильность, более не мог спать. Он пробудился.

Пробуждение Востока стало важным моментом в политике и лозунгах европейских революционеров, особенно русских марксистов. Рассуждая и мечтая о всемирной антикапиталистической революции, они, начиная с Ленина, придавали этому факту огромное значение и сильно его преувеличивали. Однако революционный момент в пробуждении Востока действительно присутствовал и сыграл свою роль в истории XX в. Правда, был он не везде, и роль его была различной в зависимости от многих случайных либо закономерных обстоятельств. В первую очередь, играла свою важную роль та цивилизация, в рамках которой тысячелетиями существовала и развивалась данная страна Востока, тот или иной неевропейский народ. Вопрос о цивилизационном факторе в истории Востока, в том числе последнего столетия, даже наших дней, столь значителен, что ему следует уделить специальное внимание.

Религии и цивилизации Востока

Понятие “цивилизация” принадлежит к числу весьма многозначных. В нашем случае используются только два из них. Во-первых, как о том уже говорилось, это переход человечества (точнее, передовой его части, освоившей земледельческий образ жизни в долинах великих рек) к так называемому урбанизму, т. е. к появлению протогосударственных образований с центром в виде небольшого городка с храмом или несколькими храмами, где обитали правитель с его родственниками и приближенными, жрецы, воины, чиновники, слуги, располагались дворцы и большие дома, многочисленные мастерские, амбары, склады, подчас даже верфи и т. п. А во-вторых, это специфические формы более или менее развитой материальной и особенно духовной культуры в различных очагах урбанистической государственности.

Второе из этих значений (в отличие от первого, более или менее общего и одинакового во всех ранних очагах урбанизма) для нас наиболее важно, ибо именно оно на многие века, порой тысячелетия, определило характер того либо иного из мегасоциумов, с которыми мы имеем дело на протяжении длительного времени, особенно на Востоке.

Цивилизации тесно связаны с религиями и в конечном счете обусловлены именно ими. Они вторичны по отношению к господствующей религии. Соответственно среди цивилизаций следует различать развитые и недостаточно развитые. Ставить всех на один уровень, как то пытался сделать А. Тойнби с его то 21, то даже 30 с лишним так называемыми локальными и практически равными друг другу цивилизациями[549]549
  Краткое изложение его идей см.: Тойнби А. Постижение истории. М., 1991.


[Закрыть], едва ли справедливо. Вернее делить цивилизации на великие (их всего четыре: западная иудеохристианская с четырьмя основными модификациями – иудейско-ветхозаветной, католической, православной и протестантской – и три восточные – исламская с ее суннитским и шиитским вариантами, не говоря уже о великом множестве сект и орденов; индуистско-буддийская с индуизмом, махаянистским и хинаянистским буддизмом с их сектами, а также модификациями вроде джайнизма либо сикхизма; и дальневосточно-конфуцианская, где тон задает конфуцианство, но рядом с ним существуют и другие религии типа буддизма, даосизма или синтоизма, играющие второстепенную роль) и все остальные, включая древневосточные и доколумбовые американские субцивилизации, соответствовавшие недостаточно развитым религиям.

Если исходить именно из этого членения, вполне удобного для теоретического анализа и особенно для последовательного изучения основ истории духовной культуры Востока, то окажется, что на современном Востоке (после возникновения и упрочения в VII в. н. э. ислама) мы имеем дело только с тремя основными религиями и соответственно с тремя великими цивилизациями. Обратим внимание на эти цивилизации, ибо они в ушедшем XX веке проявили себя весьма зримо[550]550
  Подробнее см.: Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1998. Здесь даются только самые общие характеристики основных религий и цивилизаций Востока.


[Закрыть].

Различия между ними достаточно существенны. Ислам, оказавшись наследником как древневосточных субцивилизаций Северной Африки и Западной Азии, так и (через Византию и ее провинции) великой культуры античного мира, а также очень много заимствовавший из ветхозаветной мудрости иудеев и от раннего византийского христианства, сумел гармонично переплавить все это богатое наследие, добавив к нему языческие традиции полупервобытных кочевников-бедуинов и элементы, связанные с многовековой привычной практикой караванной транзитной торговли. Все это нашло свое отражение в Коране, хадисах Сунны и, главное, в жестких нормах шариата, исламского права (во всех его четырех основных школах-масхабах). В результате сплава древней культуры, активной воинственности полупервобытных кочевников и торговой хватки мастеров транзитных контактов возникла не только новая религия, но и новая цивилизация.

Как религия ислам, чья догматика была фактически создана неграмотным пророком Мухаммедом, черпавшим свою мудрость из бесед с сопровождавшими арабские караваны знающими иудеями и христианами и позже ссылавшимся на то, что он получил ее от самого Аллаха (Коран, насыщенный заимствованиями из Библии, считается правоверными мусульманами несотворенной книгой, т. е. заповедями Аллаха), – в богословском смысле не слишком глубок. Сила его совсем в другом. Он в отличие от любой иной религии, имеющей церковную организацию либо лишенной ее, жесток и неумолим. Здесь нет свободы поведения (в других религиях одни чаще и охотнее посещают храмы, другие вовсе забывают о них и вспоминают лишь по большим праздникам; моральные нормы можно строго соблюдать, но можно и манкировать ими – до определенных пределов, разумеется).

Наиболее характерной чертой ислама в обоих его модификациях и многочисленных сектах является основанный на постоянно и сознательно воспитываемой фанатичной вере и жесткой догматике (чего стоит одна только обязательная пятиразовая ежедневная молитва, от которой освобождаются лишь немногие, например, больные) сильный акцент на религиозно детерминированное социальное поведение. Генеральная установка ислама – покорность воле Аллаха и его представителей на земле. Абсолютная власть его над правоверными состоит в полном слиянии религии и светской администрации, а также в сознательно культивируемом фатализме (“на все воля Аллаха”, “без нее волос не упадет с головы”) и принижении личности перед великим и всемогущим Богом.

Для ислама характерен жесточайший конформизм (разумеется, он выглядит по-своему в рамках каждой из сект); здесь наиболее отчетливо выражен деспотизм любого вышестоящего (его власть освящена) и слабо защищена собственность индивида при всем том, что в Коране и иных священных книгах немало говорится о покровительстве предпринимательству и резко осуждается только ростовщичество, практика взимания процента. Для арабо-исламской цивилизации, навязанной и более развитым народам, принявшим ислам и соответственно перестроившимся, характерно отсутствие социальной замкнутости сословий, в частности противопоставления наследственной знати простолюдинам. Здесь большую роль играет вертикальная социальная мобильность: внутренняя сила личности, способности и удачный случай здесь чаще, чем где-либо, превращали вчерашнего раба во всемогущего повелителя, сына бедняка – в высокоуважаемого улема, знатока ислама.

Активная служба делу Аллаха вплоть до джихада, т. е. войны с неверными, считается не только основным смыслом существования мусульманина на этом свете, но и залогом его процветания в загробной жизни (молодых воинов, отдавших жизнь за ценности ислама, особенно прельщают райским блаженством рядом с прекрасными гуриями). И стоит заметить, что везде и всегда мусульмане с их фанатизмом считались очень храбрыми воинами. Почти на всем Востоке из них комплектовались гвардейские отряды охраны правителей. Вообще же жестокость и склонность к роскоши верхов, неторопливость и непритязательность низов и, что весьма существенно, приниженное положение женщины (по нормам шариата ее слово в суде равно половине мужского) характеризуют традиционное исламское общество. К сказанному существенно добавить, что в форме закята (налог с имущих) ислам всегда стремился к некоей социальной поддержке неимущих, к своего рода социальному равенству. Все мусульмане, кроме того, считались единым целым (умма), а национальные и расовые различия при этом воспринимались как нечто второстепенное, малозначительное.

Совсем иначе выглядела индуистско-буддийская традиция – цивилизация, видевшая основной смысл существования человека в его религиозно-детерминированном индивидуальном поведении. Каждый сам кузнец своего счастья. Освобождение от материального мира и слияние с Верховным Абсолютом (Брахман, мокша, нирвана и т. п.) – высшая цель жизни, а достижение ее зависит как от висящей на каждом кармы (сумма злых и добрых поступков на протяжении ряда перерождений, определяющая колесо сансары, т. е. конкретные формы вечного перерождения живых существ), так и от индивидуальных усилий каждого. Неудивительно, что усилия многих, будь то владевшие тайнами бытия и мироздания касты жрецов-брахманов или буддийские и джайнские монахи, вели к уходу от мира и к попыткам вырваться из круга сансары. Высшая социально-духовная ценность (слиться с внефеноменальной Реальностью) вела к тому, что генеральная установка здесь всегда была направлена не на организацию социума или создание крепкого государства, но на уход от мира.

Ставка на интроспекцию думающего прежде всего о себе самом индивида вела к крайней степени рыхлости как религиозных доктрин, так и возникавшего на их основе общества и складывавшегося в нем государства. Индуистско-буддийская традиция-цивилизация во всех ее вариантах отличается крайней степенью терпимости, включая безразличие к власти как таковой. Это в свою очередь влекло за собой как слабость власти (в Индии – по крайней мере в доисламский период ее истории), так и высокую степень социального самоуправления, выразившегося в жесткой системе каст. Не нуждаясь в чрезмерном административном усердии аппарата власти (налоги собирались столь же легко, как мед из пчелиных ульев, а каждая община или каста была так же замкнута и надежно защищена от вторжения в нее, как улей), индийское общество не стимулировало излишней активности в рамках привычного феноменального мира, хотя и поражало своим ярким и причудливым многообразием форм существования.

Дочерние по отношению к древнему брахманизму и частично более позднему индуизму, оба варианта буддизма, принципиально отрекшегося от каст (это же относится и к джайнам), равно как и продолжавшие свято хранить свое знание брахманы, многое взяли от древнеиндийской традиции, но сделали акцент на равенство каждого перед лицом спасения во внефеноменальной Реальности. Однако закон кармы не сделал буддистов, джайнов или индуистов фаталистами, тем более фанатиками, в чем они кардинально отличались от завоевавших Индию на рубеже ХІІ-ХІІІ вв. мусульман. Для индуистско-буддийской цивилизации в целом всегда были характерны высокие этические побуждения (этого требовала карма) и детально разработанная культура чувств, в том числе и чувственности. Женщина здесь была практически равноправной, а ее страстное желание не смел не принять во внимание понравившийся ей мужчина. Важно также оценить принцип ахимсы, т. е. ненасилия, ненанесения вреда любому живому существу (оно могло быть твоим родственником после очередного кармического перерождения).

Индуистско-буддийская цивилизация воспитывала миролюбие и уж во всяком случае не звала никого к войнам либо к социальным катаклизмам: твое нынешнее состояние – результат твоей кармы; улучшай ее – и станешь в новом перерождении иным. А завидовать богатым и знатным нечего. Они заслужили свое положение своей кармой…

Китайско-конфуцианская традиция-цивилизация, обогащенная в разных ее вариантах буддизмом, даосизмом и (в Японии) синтоизмом, всегда была достаточно безразлична к миру внефеноменального. С древности главной заботой китайцев и их соседей было стремление к социальной гармонии и упорядоченной администрации. Генеральная установка здесь, освященная именем Конфуция и уходившая во многих своих основных позициях в глубь веков, – это признание высшей ценности оптимально организованного бытия, в рамках которого старшие заботятся о младших, а младшие почитают старших. Во главе разумно обустроенного государства должен стоять мудрый правитель, а вышколенные чиновники из числа специально подобранных и прошедших строгое конкурсное сито умных и способных людей обязаны, не жалея усилий, помогать ему.

Гармония организованного социума и государства должна сочетаться с внутренней гармонией человеческих отношений и взаимоотношений человека с природой. И культ предков, и тесные связи между родственниками, и стимулированное Конфуцием стремление к постижению знаний и постоянному самоусовершенствованию, и привычный стимул к конкурсному отбору лучших как средство сделать административную карьеру, – все это способствовало укреплению Китайской империи. В Японии, где гражданская администрация в силу исторических обстоятельств оказалась не слишком значимой, ее заменила аналогичная военная. Имеется в виду организация самураев со свойственным этому сословию все тем же конфуцианским по корням кодексом чести (бусидо), вплоть до самоубийства-харакири за недостойный поступок.

Все три великие восточные цивилизации не противостояли одна другой. Конечно, между ними случались конфликты, в наиболее острой форме в Индии между мусульманами и общинно-кастовой массой индуистов, которую они так и не смогли одолеть. Но в большинстве случаев контакты были достаточно мирными. Буддизм свободно проник в конфуцианские Китай и Корею, а в Японии он даже укрепился до того, как там стало задавать тон конфуцианство (правда, это был уже китаизированный буддизм, ибо он прошел через Китай и Корею). Китайское конфуцианство столь же мирно, вместе с мигрантами-хуацяо, осваивало буддийские и мусульманские страны Юго-Восточной Азии как островной, так и полуостровной (Индокитай).

И хотя при этом случались и конфликты, они чаще возникали на социально-имущественной, нежели этнически-цивилизационной и тем более религиозной основе. Суть дела была в том, что конфуцианская цивилизация с ее принципами самоусовершенствования и соревновательности, стремлением к усвоению знаний и применению их на практике (и это отчетливо выявилось после колонизации Востока, особенно в XIX–XX вв.) оказалась наиболее приспособленной к усвоению колониально-капиталистических норм рыночно-частнособственнического хозяйства. Хуацяо, экономически процветавшие и сплачивавшие вокруг себя большие и крепкие китайские общины, подчас по своей структуре напоминавшие мафиозные организации, вплоть до нынешних времен нередко являются (подобно евреям в других странах) объектом зависти и ненависти. И любые катаклизмы, рожденные главным образом нищетой, отражались в первую очередь на них, как то имело место, например, в конце 90-х годов XX в. в Индонезии.

Тем не менее все три восточные цивилизации обычно уживались друг с другом. Иное дело – ситуации, когда в их контакты вмешивались взаимоотношения всех их с колониальным Западом. И хотя в достаточно резкой форме это проявлялось не так уж часто (наиболее остро в момент раздела Индии после 1947 г.), именно со второй половины XX в. в политические и национальные отношения все чаще вторгались и порой задавали тон отношения религиозно-цивилизационные. Более того, сегодня мы вправе уже сделать вывод, что из всех восточных цивилизаций наиболее агрессивно как по отношению к соседям, так и при конфликтах внутри какой-либо из стран и тем более при взаимоотношениях со странами современного развитого Запада ведет себя одна – исламская. И хотя конфликты и террористические акты в наши дни встречаются в разных уголках планеты и по иным поводам (в борьбе за национальный сепаратизм и т. п.), активность агрессивного ислама (а он представляет немалую долю современных мусульман) вполне достаточна для того, чтобы на исходе XX в. мир остро почувствовал, на сколь хрупкой основе зиждется ныне спокойствие на Земле. Обратимся теперь непосредственно к роли и месту Востока в событиях ушедшего от нас века.