Текст книги "Владимир Набоков: pro et contra. Tом 2"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: А. Долинин
Жанры:
Критика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 65 страниц)
Заметки <для авторского вечера «Стихи и комментарии» 7 мая 1949 г.> [*] *
Впервые: Наше наследие. М., 2000. № 55. С. 75–89.
[Закрыть]
Вступительная статья, публикация и комментарии Г. Глушанок
НАБОКОВ В РОЛИ НАБОКОВА [**] **
В название статьи сознательно введена перекличка с заглавием книги Л. И. Вольперт «Пушкин в роли Пушкина» (М., 1999).
[Закрыть]
В личном архиве Набокова в Монтрё хранятся уникальные альбомы, заведенные еще матерью Набокова – Еленой Ивановной, и продолженные его женой. В них вклеены газетные вырезки – рецензии на книги и выступления. В 1930-м году Елена Ивановна, жившая после гибели мужа в Праге, вероятно, присутствовала на вечере сына. Она сохранила газетную заметку об этом выступлении:
«Вечер В. В. Сирина
Союз русских писателей и журналистов воспользовался пребыванием в Праге В. В. Сирина и 20 мая в зале Ираска устроил вечер, посвященный чтению его произведений. В. В. Сирин читает мастерски, захватывая внимание слушателей… Переполненная аудитория горячими искренними аплодисментами приветствовала даровитого писателя и прекрасного чтеца…» [1] 1
Неделя. Прага. 1930. 28 мая. № 60.
[Закрыть]
На этом вечере Набоков читал отрывок из романа «Соглядатай», стихи и небольшой рассказ.
Публичные выступления в Праге, Брюсселе, Лондоне, Париже, а позднее и в Нью-Йорке, были для писателя не только материальным подспорьем в его часто бедственном положении, но и своеобразным актерским экспериментом – волнующей, живой встречей с читателями. Современники оставили многочисленные свидетельства о своих переживаниях во время литературных чтений в переполненных залах.
* * *
15 ноября 1932 г. состоялось первое организованное И. Фондаминским выступление Набокова в Париже. H. H. Берберова вспоминала: «Вечера чтений Набоковым своих вещей обычно происходили в старом и мрачном зале Лас-Каз, на улице Лас-Каз. В зале могло поместиться около 160 человек. В задних рядах „младшее поколение“ (т. е. поколение самого Набокова), не будучи лично с ним знакомо, но конечно, зная каждую строку его книг, слушало холодно и угрюмо. „Сливки“ эмигрантской интеллигенции (средний возраст 45–50 лет) принимали Набокова с гораздо большим восторгом в то время. Позже были жалобы, особенно после „Приглашения на казнь“, что он стал писать „непонятно“. Это было естественно для тех, кто был чужд западной литературе нашего столетия, но было ли наше столетие – их столетием? Что касается „младших“, то, сознаюсь, дело это далекого прошлого, и пора сказать, что для их холодности (если не сказать – враждебности) было три причины: да, была несомненная зависть – что скрывать? – особенно среди прозаиков и сотрудников журнала „Числа“; был также дурной вкус, все еще живущий у молодых „реалистов“ (не называю имен); и наконец была печальная неподготовленность к самой возможности к возникновению в их среде чего-то крупного, столь отличного от других, благородного, своеобразного, в мировом масштабе – значительного…» [2] 2
Берберова Н.Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С. 370.
[Закрыть]
Воспоминания В. С. Яновского, представлявшего как раз «младшее поколение», подтверждают «расслоение» зрительного зала, жадный интерес публики к сенсации и вечное противостояние «художника и толпы»: «Большие, парадные вечера – смотры парижской литературы – обычно устраивались в зале Географического общества <…> Я пришел явно с недоброжелательными поползновениями; Сирин в „Руле“ печатал плоские рецензии и выругал мой „Мир“. [3] 3
Сирин В.Волк, волк! <Рец. на:> В. С. Яновский «Мир» // Наш век. Берлин. 1932. № 31.
[Закрыть]В переполненном зале преобладали такого же порядка ревнивые, завистливые и мстительные слушатели. Старики – Бунин и прочие – не могли простить Сирину его блеска и „легкого“ успеха. Молодежь полагала, что он слишком много „пишет“. <…> Читал он в тот раз главу из „Отчаяния“, где герой совершенно случайно встречает свое „тождество“ – двойника. Тема старая, но от этого не менее злободневная. От „Двойника“ Достоевского до „Соглядатая“ того же Сирина всех писателей волновала тайна личности. Но, увы, публика кругом, профессиональная, только злорадствовала и сопротивлялась. Для меня вид худощавого юноши с впалой (казалось) грудью и тяжелым носом боксера, в смокинге, вдохновенно картавящего и убедительно рассказывающего чужим, враждебным ему людям о самом сокровенном, для меня в этом вечере было нечто праздничное, победоносно-героическое. Я охотно начал склоняться на его сторону. Бледный молодой спортсмен в черной паре, старающийся переубедить слепую чернь и, по-видимому, даже преуспевающий в этом! Один против всех, и побеждает. Здесь было что-то подкупающее, я от всей души желал ему успеха. <…> Увы, переубежденных после этого вечера оказалось мало. Стариков образумить невозможно, хоть кол теши у них на темени. Проморгал же Бунин и Белого, и Блока. Поэтам же нашим вообще было наплевать на прозу; они вели тяжбу с Сириным за его стихи, оценивая последние в духе виршей Бунина, приблизительно. А общественники в один голос твердили: „Чудно, чудно, но кому это нужно…“» [4] 4
Яновский В.Поля Елисейские. Нью-Йорк, 1983. С. 247–248.
[Закрыть]
Уже тогда «русский Париж проявил исключительное внимание к писателю, в короткое время составившему себе крупное имя. <…> репутация искусного чтеца, которую имеет Сирин, оказалась оправданной. Если стихи он читает скорее как актер, чем как поэт, то в прозе обнаружил и чувство меры, и умение одной, едва заметной интонацией подчеркнуть нужное слово». [5] 5
Последние новости. Париж. 1932. 17 ноября. См. также об этом вечере: Встреча с В. Сириным (от парижского корреспондента «Сегодня») // Сегодня. 1932. 4 ноября.
[Закрыть]
Еще одно парижское выступление воскрешают воспоминания И. В. Гессена, друга отца Набокова: «Накануне возвращения в Берлин удалось еще побывать на литературном вечере, где Сирин читал отрывок из тогда еще не напечатанного романа „Дар“ и чудесный рассказ „Оповещение“. Впечатление усиливалось мастерским чтением, не выпускавшим слушателя из взволнованного напряжения, несмотря на отталкивание, внушаемое большинству слушателей его творческими дерзаниями. Оно и понятно, потому что в новаторстве чувствуется высокомерие, неуважение (у Сирина так и было в немалой степени) к установившимся вкусам и интересам публики. <…> С этой точки зрения понятно, что наиболее непримиримой должна быть своя же братия, писатели и критики – как наиболее увязшие в доминирующей толпе». [6] 6
Гессен И. В.Годы изгнания: Жизненный отчет. Париж, 1979. С. 255.
[Закрыть]
В своей автобиографии, написанной по-английски, Набоков вспоминал: «Но только в конце тридцатых годов мы покинули Берлин навсегда, хотя уже задолго до этого я повадился навещать Париж для публичных чтений. Немыслимая частость этих литературных чтений, проводимых в частных домах или наемных залах, была приметной особенностью эмигрантской жизни, вполне отвечавшей ее скитальческому и театральному характеру». [7] 7
Набоков В.Память, говори // Набоков В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. СПб., 1999. Т. 5. С. 559.
[Закрыть]Далее следуют портреты «различных типов исполнителей», выписанные с беспощадным сатирическим блеском и вполне узнаваемые – от Плевицкой до Бунина. «…(вечер – вот русское слово, приставшее к представлению этого рода)», [8] 8
Набоков В.Смотри на арлекинов! // Там же. С. 164.
[Закрыть], – уточняет Набоков, описывая под именем Степана Ивановича Степанова – И. Фондаминского, в доме которого он останавливался, приезжая в Париж для этих выступлений.
Мимолетные сценки и реплики, разбросанные в автобиографических и художественных текстах Набокова, подчеркивают значимость таких публичных «экзаменов» в жизни писателя: «…помнится, однажды двое литераторов, спозаранку явившихся в эту соседнюю столовую, заговорили обо мне. „Что, были вчера на вечере Сирина? – Был. – Ну – как? – Да так, знаете“». [9] 9
Набоков В.Другие берега // Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 5. С. 317.
[Закрыть]
«Крупного поэта Бориса Морозова, похожего на дружелюбного медведя, спросили, как прошел его вечер в Берлине, и он ответил: „Ничево“ – и затем рассказал смешную, но не запомнившуюся историю о новом председателе Союза русских писателей-эмигрантов в Германии». [10] 10
Набоков В.Смотри на арлекинов! С. 149.
[Закрыть]
«За три дня до отъезда матери, в большом, хорошо знакомом русским берлинцам зале, принадлежащем обществу зубных врачей, судя по портретам маститых дантистов, глядящих со стен, состоялся открытый литературный вечер, в котором участвовал и Федор Константинович. <…> После перерыва густо пошел поэт: высокий юноша с пуговичным лицом, другой, низенький, но с большим носом, барышня, пожилой в пенсне, еще барышня, еще молодой, наконец – Кончеев, в отличие от победоносной чеканности прочих тихо и вяло пробормотавший свои стихи, но в них сама по себе жила такая музыка, в темном как будто стихе такая бездна смысла раскрывалась у ног, так верилось в звуки и так изумительно было, что вот, из тех же слов, которые нанизывались всеми, вдруг возникало, лилось и ускользало, не утолив до конца жажды, какое-то непохожее на слова, не нуждающееся в словах, своеродное совершенство, что впервые за вечер рукоплескания были непритворны. Последним выступил Годунов-Чердынцев». [11] 11
Набоков В.Дар // Набоков В. Собр. соч. русского периода. Т. 4. С. 275–276.
[Закрыть]
24 января 1937 г. Набоков читал в Париже начало «Дара». Чтение это предваряло «Слово о Сирине» В. Ходасевича, оформленное позже в статью. Быть может, впервые «ключ ко всему Сирину» был найден: «Сирин не только не маскирует, не прячет своих приемов <…> но напротив: Сирин сам их выставляет наружу, как фокусник, который, поразив зрителя, тут же показывает лабораторию своих чудес… Его произведения населены не только действующими лицами, но и бесчисленным множеством приемов, которые, точно эльфы или гномы, снуя между персонажами, производят огромную работу: пилят, режут, приколачивают, малюют, на глазах у зрителя ставя и разбирая те декорации, в которых разыгрывается пьеса. Они строят мир произведения и сами оказываются его неустранимо важными персонажами…» [12] 12
Ходасевич Вл.О Сирине // Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 2. С. 391.
[Закрыть]Если в творчестве писатель использовал «режиссерско-постановочные» приемы, то на настоящей сцене прием доводился до абсолюта. Автор скетчей и девяти пьес, Набоков вполне владел актерским мастерством и режиссерским талантом. Он играл в пантомимах по новеллам Боккаччо, в 1925 году в Берлине изображал в комическом розыгрыше драматурга и режиссера Николая Евреинова, а в следующем году исполнил в театрализованном суде роль Позднышева, героя повести Толстого «Крейцерова соната». В отзывах, рецензиях, письмах современников и его творчество, и его поведение приравниваются к лицедейству, которому необходимы подмостки и зрители: «Не могу Вам передать, в какое восхищение меня приводит эта, – да и предыдущая – главы романа! – писал 26 ноября 1937 г. В. В. Руднев Набокову, прочитав третью главу „Дара“. – Отдельные страницы положительно изумительны по внутренней острой – пусть даже отравленной прелести, по обольстительной черной магии Вашего словесного искусства. За Вами, как за гимнастом на трапеции, следишь с замиранием сердца: вот-вот сорвется, безумец, – а глядишь, проделав смертельный перелет, он уже опять беззаботно (по видимости) покачивается». И в том же письме – о репетициях набоковской пьесы «Событие», которая была поставлена Русским театром в Париже 4 марта 1938 г.: «Когда же Вы наконец приедете в Париж? Во всяком случае, к репетициям Вашей пьесы в Русском театре, не правда ли? И останетесь до триумфа первого спектакля: было бы безбожно лишить слушателей удовольствия после первого действия поорать: „автора! автора!“ А Вы будете выходить раскланиваться и притворитесь смущенным». [13] 13
New York Public Library. Berg Collection. Nabokov Papers. Ср. в «Парижской поэме» Набокова: «Смерть еще далека (послезавтра я / все продумаю), но иногда / сердцу хочется „автора, автора“. / В зале автора нет, господа» ( Набоков В.Круг. Л., 1990. С. 149–150).
[Закрыть]
«Правда ли, что Вы написали пьесу? Приедете ли, как подобает драматургу, на премьеру? Будете ли выходить на вызовы? Влюбитесь ли в исполнительницу главной роли? Я, впрочем, все равно решил идти на первый спектакль – из любви к Вам и назло человечеству…» [14] 14
Ходасевич Вл.Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 533.
[Закрыть]– спрашивал Ходасевич Набокова в письме двумя месяцами позже, 25 января 1938 г.
Тридцать лет спустя американские критики отметят эту игровую природу творческого дара писателя и назовут свои рецензии весьма характерно: «Маскарад Набокова», [15] 15
Burges A.Nabokov Masquerad // Yorkshire Post. 1962. November 15. P. 4.
[Закрыть]«Кукольный театр Набокова», [16] 16
Appel A.Nabokov's Puppet Show // New Republic. 1967. Vol. 156. № 2 (January 14). P. 27–30; № 3 (January 21). P. 25–32.
[Закрыть]«Маг Набоков». [17] 17
Janeway E.Nabokov the Magician // Atlantic. 1967. Vol. 220. № 1 (July). P. 66–71.
[Закрыть]
«Набоков был столь великолепным актером (одно из основных требований, предъявляемых „великолепным учителям“), что никто и не подозревал за ним конспектов, которые он писал для своих лекций дословно, включая ироничные „отступления“», – вспоминал его ученик по Корнельскому университету. [18] 18
Wetzcteon R.Nabokov as a teacher // Triquarterly. 1970. № 17. P. 240–246.
[Закрыть]
И даже смерть не завершила тему, а лишь ее продолжила. «Исчезновение Набокова» – так назвал свой некролог В. Вейдле: «Он был, мало сказать, мастер; такой он был колдун и чародей, что именно исчезновением хочется назвать его кончину…» [19] 19
Вейдле В.Исчезновение Набокова // Новый журнал. 1977. № 129. С. 271–274.
[Закрыть]
* * *
Первое выступление Набокова в Америке состоялось уже через четыре месяца после его приезда – 12 октября 1940 года. [20] 20
10 октября 1940 г. газета «Новое русское слово» сообщала:
«Общество друзей русской культуры
В субботу 12 октября в Публичной библиотеке на 145 улице
Вечер В. В. Сирина (Набокова)
Чтение автором его произведений.
Вступительное слово Л. И. Тартака. Начало в 8.30».
[Закрыть]«Переполнившая зал Общества друзей русской культуры аудитория чрезвычайно тепло, временами даже горячо, приветствовала автора, напряженно следя за каждым звуком… Мастер сам давал свои объяснения, в добавление к слову – мимикой, жестами, интонациями, взлетами и падениями, ритмическими переходами своего голоса…» – писал рецензент. [21] 21
Васильев В.Вечер В. В. Сирина // Новое русское слово. 1940. 15 октября.
[Закрыть]Набоков прочел тогда четыре стихотворения и рассказ «Лик». Через месяц публика потребовала нового концерта. [22] 22
10 ноября 1940 г. газета «Новое русское слово» сообщала:
«Объединенная организация деятелей искусств „Шиворот навыворот“ извещает своих друзей, что в помещении клуба художников 121 Вест 54 улица сегодня, 10 ноября, состоится Вечер поэзии В. В. Сирина. Начало ровно в 8.30 веч.».
[Закрыть]
«Заметки», как сам Набоков озаглавил свои комментарии к рассказам и стихам, были написаны им весной 1949 года специально для публичного выступления, состоявшегося 7 мая этого года в Нью-Йорке. «Стихи и комментарии» – так по желанию Набокова назывался в пригласительных билетах литературный вечер. [23] 23
ОБЩЕСТВО ВЗАИМОПОМОЩИ «НАДЕЖДА»
приглашает Вас на
ВЕЧЕР В. В. НАБОКОВА-СИРИНА
«СТИХИ И КОММЕНТАРИИ»
Вечер состоится в субботу, 7-го мая 1949 г., в 9 ч. веч. в зале «Академия» 314 West 91 St. (BAR. Nadejda Papers. Box 3. Invitation card).
[Закрыть]Набоков, как всегда, заранее приготовил твердый текст для «произнесения» его перед аудиторией. На вечере он прочел рассказ «Тяжелый дым» и одиннадцать стихотворений.
Организатором вечера был В. М. Зензинов, [24] 24
См. вступ. ст. к «Переписке В. В. Набокова с В. М. Зензиновым» в наст. изд. (с. 34–64).
[Закрыть]который, помимо многих прочих обязанностей и должностей, был председателем эмигрантского общества взаимопомощи «Надежда», основанного в Нью-Йорке в 1945 году. По переписке Набокова и Зензинова прослеживаются все этапы подготовки этого «мероприятия»: выбор удобной для всех даты, оплата объявления, реклама, печатание и распространение билетов. [25] 25
См. письма В. В. Набокова и В. М. Зензинова от апреля – мая 1944 г. и от марта – мая 1949 г. в наст. изд. (с. 69–74; 87–90).
[Закрыть]Позже Зензинов хотел опубликовать заметки в «Известиях Литературного фонда», где он был тогда редактором, но не обнаружил в своем экземпляре самих стихов и рассказа, прочитанных в тот вечер. 22 июня 1949 г. он писал об этом Набокову: «Взялся я за оставленную Вами мне рукопись, чтобы использовать ее для украшения второго номера „Известий Литературного фонда“, который я сейчас составляю – и ахнул! Да ведь в этой рукописи нет ни одной стихотворной строки, одни только комментарии! Это получилось нечто вроде пирога без начинки! Я надеюсь, что у Вас есть копия того, что Вы мне передали. В этом переданном мне манускрипте имеется 12 страниц. Я предполагал – если место позволит – поместить полностью в „Известиях“ – все, начиная со стр. 8. И вот – если бы Вы собрались с силами и прислали мне стихотворный (только стихотворный) текст, начиная со стр. 8, то у меня все было бы в порядке, и я мог бы воспроизвести все со стр. 8 до 12-й…» [26] 26
BAR. Zenzinov Papers. Box 3.
[Закрыть]Однако учебный год в Корнелльском университете уже закончился, и Набоковы уехали. Так и остался в архиве Зензинова «пирог без начинки».
За пять лет до этого Набоков шутливо сообщал М. А. Алданову: «Зензинов мне писал о возможности устройства „выступления“. Давно я не слышал громогласного картавого чтения Сирина». [27] 27
Письмо от 8 мая 1944 г. (BAR. Aldanov Papers. Box 6).
[Закрыть]В газетной публикации на состоявшийся 7 мая вечер известный общественно-политический деятель Г. Я. Арансон отмечал: «Аудитория буквально упивалась мастерством каждой строки поэта, его чудесной властью над словом, его проникновением в тайну слова, очаровательными неожиданностями – и все эти особенности Сирина-поэта подчеркивались и замечательной его дикцией, и в не меньшей мере „комментариями“, которыми он сопровождал чтение, – грациозными, меткими, остроумными». [28] 28
Арансон Г.Встреча с поэтом (На литературном вечере В. В. Набокова-Сирина) // Новое русское слово. 1949. 26 мая. Григорий Яковлевич Арансон (1887–1968) – общественно-политический деятель, меньшевик, публицист, журналист, поэт, мемуарист. Писал также на английском языке и на идиш. В январе 1922 г. выслан из Советской России, обосновался в Берлине. В 1922–1951 гг. – член ЦК Бунда. Член Заграничной делегации РСДРП. В 1921–1931 гг. – генеральный секретарь «Орт-Юнион» (Берлин). В 1930-е годы жил в Париже. С 1940 г. – в США (Нью-Йорк). В 1944–1957 гг. – сотрудник редакции газеты «Новое русское слово». Соредактор сборника «Памяти В. И. Лебедева» (1958), «Книги о русском еврействе» (1968). Умер в Нью-Йорке.
[Закрыть]
«Твой приезд и выступление произвели большое действие в здешних умах, – писал Набокову Р. Н. Гринберг. [29] 29
См. о нем примеч. 89с. 60 наст. изд.
[Закрыть]– Ты сам об этом знаешь. Ты, наверное, читал Арансона. А Николаевский [30] 30
Николаевский Борис Иванович (8 октября 1887, Белебей Уфимской губ. – 1966, Нью-Йорк) – общественно-политический деятель, крупнейший архивист и собиратель документов по политической истории России. В 1917 г. – левый меньшевик. На 1-м Всероссийском съезде Советов избран в состав ВЦИК. В 1919–1921 гг. работал в Москве в Историко-революционном архиве, сотрудничал в журнале «Былое». С 1920 г. – член ЦК меньшевиков. 21 февраля 1921 г. арестован, заключен в Бутырскую тюрьму; освобожден и в феврале 1922 г. после длительной голодовки (вместе с Ф. И. Даном и др. меньшевиками) выслан за границу. Жил в Берлине, сотрудничал в журнале «Новая русская книга» (1922–1923), в сборниках «На чужой стороне» (1924–1925), «Голос минувшего на чужой стороне» (1926), в журналах «Современные записки» (1938–1940) и «Русские записки» (1938–1939). Один из основателей журнала «Летопись революции» (1923) и редактор одноименной мемуарной серии. Представитель Русского заграничного пражского архива в Берлине, в 1924–1931 гг. – представитель Института Маркса и Энгельса за границей: по поручению директора института Д. Б. Рязанова собирал в западноевропейских странах документы по истории международного рабочего движения. Сотрудничал в выходивших в СССР исторических журналах «Каторга и ссылка» (1922–1931), «Летописи марксизма» (1926–1928). Осудил коллективизацию и репрессии сталинского режима в феврале 1932 г., лишен советского гражданства. В 1933 г., после прихода к власти Гитлера, переехал в Париж; вывез из Берлина архив германской Социал-демократической партии и передал его Международному институту социальной истории в Амстердаме. Был директором Парижского отделения института. С 1940 г. – в США. Сотрудничал в русских эмигрантских изданиях: «Новый журнал», «Народная правда», «Новое русское слово»; издавал журнал «За рубежом». После Второй мировой войны, пытаясь объединить русскую эмиграцию, основал «Лигу борьбы за народную свободу». В 1948 г. издал в Лондоне вместе с Д. Ю. Далиным книгу «Принудительный труд в Советском Союзе». Входил в редакцию «Социалистического вестника». Большая часть архива и библиотеки Николаевского в 1940 г. была захвачена гитлеровцами и, по-видимому, погибла в Германии. В США возобновил собирательскую деятельность. В 1963 г. продал свою коллекцию (свыше 250 фондов) Гуверовскому институту при Стэнфордском университете. Автор работ по истории РСДРП и партии эсеров и статей о советской политике и деятелях СССР.
[Закрыть]мне говорил: „Сирин произнес исповедь“. Чувствительный и нежный старик Церетели [31] 31
Церетели Ираклий Георгиевич (20 ноября 1881, Кутаис – 20 мая 1959, Нью-Йорк) – политический деятель, один из лидеров меньшевиков. Участник Общероссийской конференции меньшевиков в Женеве (1905). Депутат II Государственной Думы. Делегат 5 съезда РСДРП (Лондон, 1907). Закончил юридический факультет Московского и Берлинского университетов. Церетели – один из организаторов Грузинской Демократической Республики (1918). После падения меньшевистского правительства в Грузии (1921) остался в эмиграции, представлял грузинскую Социал-демократическую партию в Международном социалистическом бюро и исполкоме Социнтерна.
[Закрыть]<…> вспоминает твои стихи, и охает, и приговаривает: „Таких я и не подозревал!“ Словом, ты пришелся по вкусу и общественникам! Не удивительно ли?.. Я сначала не понимал, как так вышло. Помогли твои нужные комментарии…» [32] 32
Р. Н. Гринберг – В. В. Набокову. 28 мая 1949 г. // Library of Congress, Washington. Manuscript Division. Vozdushnye puti. Box 2.
[Закрыть]
Два с половиной года спустя в Нью-Йорке состоялся еще один вечер, [33] 33
ОБЩЕСТВО ВЗАИМОПОМОЩИ «НАДЕЖДА»
приглашает Вас на вечер
В. В. НАБОКОВА-СИРИНА
в субботу 8 декабря 1951 г. в 8.30 веч.
в помещении Master Institute Hall 323 W/ 103 ул.
и Riverside Drive.
(BAR. Nadejda Papers. Box 3. Invitation card.)
[Закрыть]в первой части которого Набоков читал отрывки из своей книги о Гоголе, [34] 34
Nabokov V.Nicolai Gogol. New York, 1944.
[Закрыть]а во второй – стихи. Неделю спустя он писал Гринбергу о своих переживаниях: «Но должен вот что отметить: эти выступления с собственными стихами, эти редкие погружения в прорубь редкого моего сочинительства производят на меня болезненное, потрясающее действие. Я несколько дней как-то не мог прийти в себя. Вероятно, это идет на пользу в струнном отношении души, но самое переживание – острое и бередливое, if you know what I mean, [35] 35
Если ты понимаешь, что я имею в виду (англ.).
[Закрыть], как говорят русские». [36] 36
В. Набоков – Р. Гринбергу. 15 декабря 1951 г. (BAR. Grynberg papers. Box 1).
[Закрыть]«После Вашего отъезда, – отвечал Гринберг, – мы множество раз слышали о впечатлениях, переживаниях, чувствах, мыслях тех, кто ходил тебя смотреть на эстраде. Все всегда говорят со страстью, как говорят о своей вере или любви, немножечко туманно. Ты всех здорово растормошил, и это главное! „О чем это он говорил, не понял, но как прекрасно говорил!“ – мнение общественников-культурников – сам слышал. „Я уходила оттуда на крыльях“, – сказала мне одна мадама. А Тартак собирается читать лекцию о непонятных поэтах: Ходасевич, Цветаева, Сирин…» [37] 37
P. Гринберг – В. Набокову. 29/XII 1951 г. (New York Public Library. Berg Collection. Nabokov papers).
[Закрыть]
«Поэты обыкновенно плохо читают свои стихи и редко бывают хорошими докладчиками. Набоков в этом смысле исключение. Он прекрасный докладчик – острый и парадоксальный. Свою трудную, но насыщенную мыслью и образами поэзию он читает выпукло, живо и как бы с некоторым вызовом», – отмечал очередной журналист. [38] 38
И. Л. Т. <Тартак?> О вечере Владимира Набокова // Новое русское слово. 1951. 13 декабря.
[Закрыть]
Стихам, прочитанным на вечере 7 мая 1949 г., предшествовало прозаическое описание их появления – но эта проза была – та же поэзия: «Пьяные от итальянской музыки аллитераций, от желания жить, от нового соблазна старых слов – „хлад“, „брег“, „ветр“, – ничтожные, бренные стихи, которые к сроку появления следующих неизбежно зачахнут, как зачахли одни за другими все прежние, записанные в черную тетрадь; но все равно: сейчас я верю восхитительным обещаниям еще не застывшего, еще вращающегося стиха, лицо мокро от слез, душа разрывается от счастья, и я знаю, что это счастье – лучшее, что есть на земле». [39] 39
Набоков В.Тяжелый дым // Набоков В. Собр. соч. русского периода. Т. 4. С. 552–557.
[Закрыть]
{*}
Сначала я прочту небольшой рассказ – страничек семь. Называется он «Тяжелый дым». Место действия: Берлин, – русский эмигрантский Берлин, оставивший суховатый, но не совсем лишенный аромата, могильный веночек у многих из нас в памяти. Выбирая рассказ для нынешнего вечера, я остановился на этом рассказе потому, что я его люблю, да он как-то подходит по своему настроению к стихотворной части моей программы. Жизнь, в нем изображенная, – не моя, молодой туманный лирик, в нем сочиняющий стихи, – не я, но мне была близка и хорошо знакома эта жизнь эмигрантского юноши в русском Берлине.
Время действия – середина тридцатых годов.
Рассказ «Тяжелый дым». {1}
Мне хотелось бы поделиться со слушателями несколькими образцами моих собственных поэтических выделений за последние двадцать лет. Однако нет ничего скучнее сплошного чтения стихов, а кроме того, за годы работы в здешних университетах я привык к некоторым, так сказать, автоматическим замашкам профессорского образца. Поэтому мне показалось заманчивым предпослать каждому стихотворению кое-какие объяснительные заметки.
Я начал писать еще отроком. Однажды, в Петербурге, мой отец на заседании Литературного фонда показал Зинаиде Гиппиус мои первые опыты. Ознакомившись с ними, «Передайте вашему сыну, – отвечала эта сивилла, – что никогда писателем он не будет». {2} Нет сомнения, что книжечка, выпущенная мной в 1916 году – «Стихотворения Валентина Набокова» {3} (я уже тогда питал слабость к неуместным псевдонимам), {4} была плохонькая. Только десять лет спустя, за границей, в Англии, в Германии, во Франции, кое-что во мне выправилось, лужицы несколько подсохли, послышались в голых рощах сравнительно чистые голоса.
Довольно естественно, что для молодого изгнанника утрата отечества сливалась бы с утратой любовной. Из многочисленных лирических стихов такого рода, которые я сочинял в Европе в ту пору, я отобрал несколько таких, которые все еще отвечают моим сегодняшним требованиям.
«На закате, у той же скамьи…». {5}
Следующее стихотворение, состоящее из нескольких легко-сцепленных частей, обращено сначала как бы к двойнику поэта, рвущемуся на родину, в какую-то несуществующую Россию, вон из той гнусной Германии, где я тогда прозябал. Окончание относится уже прямо к родине.
«Такой зеленый…». {6}
К этой же группе хочу отнести и следующее стихотворение, очень пришедшееся по вкусу покойному Иосифу Владимировичу Гессену, {7} человеку, чье художественное чутье и свобода суждений были мне так ценны.
«Мы с тобою так верили в связь бытия…». {8}
Я теперь прочту три стихотворения, сочиненных мною в Париже в начале войны. Первые два появились в «Современных записках» за выдуманной подписью «Василий Шишков». Не могу удержаться, чтобы не объяснить причину этого скромного маскарада. В те годы я догадывался, почему проницательность влиятельнейшего зарубежного критика {9} делалась до странности тусклой, когда он брался за мои стихи. Этот талантливый человек был известен тем, что личные чувства – соображения дружбы и расчет неприязни – руководили, увы, его {10} пером. Мне показалось забавным испробовать на деле, будет ли он так же вяло отзываться о моих стихах, если не будет знать, что они мои. При содействии двух редакторов «Современных записок», дорогих и совершенно незабвенных Фондаминского {11} и Руднева, {12} я прибегнул к этой маленькой хитрости, приписав мои стихи несуществующему Шишкову. Результат был блестящий. Критик восторженно отозвался о Шишкове в «Последних новостях» {13} и чрезвычайно на меня обиделся, когда выяснилась правда.
«Поэты» («Из комнаты в сени свеча переходит…»). {14}
Второе стихотворение этого парижского «цикла» (как любят выражаться молодые поэты) оказалось последним из моих многочисленных обращений к отечеству. Оно было вызвано известным пакостным пактом {15} между двумя тоталитарными чудовищами, и уже после этого если я и обращался к России, то лишь косвенно или через посредников.
«К России» («Отвяжись… я тебя умоляю…»). {16}
Третье стихотворение несколько длиннее прочих – и по появлении своем в нью-йоркском «Новом журнале» вызвало устные упреки в туманности. Оно станет яснее, если иметь в виду, что вступительные его строки передают попытку поэта, изображенного в этих стихах, преодолеть то хаотическое, нечленораздельное волнение, когда в сознании брезжит только ритм будущего создания, а не прямой его смысл.
«Парижская поэма». {17}
При счастливом переезде в Америку, вот уже девять лет тому назад, меня, помнится, прежде всего поразила летним вечером удивительная нежность сиреневых зданий вокруг Central Park и какое-то чувство нездешности, Нового Света, нового освещения. Следующее маленькое стихотворение начинается со слова «Вечереет» в кавычках, т. е. употребленное с такой интонацией, с какой старомодный художник мог бы озаглавить пастельный пейзаж.
«Вечереет…». {18}
За последние годы я писал мало. Тут у меня два стихотворения 1945 года, откровенно гражданского пошиба. В первом из них намечена пародия на манеру покойного Владимира Маяковского. Рифмы, упомянутые в конце, подразумевают имена Сталин и (в русском произношении) Черчилль. {19} В этом стихотворении явно выражается раздражение, вызванное низкопоклонничеством перед громовержцами.
«О правителях». {20}
Стихотворение, которое я теперь прочитаю, посвящено моему большому приятелю, известному автомобильному гонщику, князю Сергею Михайловичу Качурину. {21} Года тридцать четыре тому назад представился случай инкогнито побывать в России, и добрейший Сергей Михайлович очень уговаривал меня этим случаем воспользоваться. Я живо представил себе мое путешествие туда и написал следующие стихи.
«Качурин, твой совет я принял…». {22}
Как известно, по какому-то странному совокуплению разнородных мыслей, военная слава России послужила для некоторых архибуржуазных кругов поводом к примирению с ее режимом. Один литературный журнал, который специализировался на этом патриотическом трепете, обратился ко мне с просьбой сотрудничать и получил от меня следующую, довольно неожиданную для него лепту:
«Каким бы полотном батальным <не являлась>…». {23}
О последнем стихотворении, которое я сегодня прочту, говорить много не приходится. Скажу только, что в нем некий дьявол, похожий на восковую фигуру, соблазняет свободного поэта всякими вещественными наградами. На псевдоним «Сирин», под которым я так много писал, намекается в одной из строф образом человека, загримированного птицей. {24} Те, кто помнит «Памятник» Пушкина, заметят в одном месте маленькую парафразу. {25}
«Слава». {26}
