Текст книги "Владимир Набоков: pro et contra. Tом 2"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: А. Долинин
Жанры:
Критика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 65 страниц)
Не его ли образ витал над Лужиным-старшим, когда он, сидя в одной из берлинских кофеен, задумал свою повесть «Гамбит» – о шахматном вундеркинде с трогательно хрупкой – «музыкальной» внешностью. «Он умрет молодым», – решает автор…
И действительно, образ и жизнь Пола Морфи самым необыкновенным образом, подобно зеркальному отражению, вплетаются в ткань биографии Лужина-младшего и в эскиз ненаписанного Лужиным-старшим «Гамбита».
Пол Чарльз Морфи родился в 1837 в Новом Орлеане в интеллигентной семье: его отец был судьей, мать сочиняла песни, скрипичные пьесы (с арфой) для музыкальных собраний, устраивавшихся регулярно в доме Морфи.
Во время одного из подобных вечеров в доме Лужиных некий скрипач дает 10-летнему Лужину первый шахматный урок…
К шахматам Пол начал приобщаться в 10 лет (страстными поклонниками игры были его отец и дядя), вскоре стал побеждать не только родных, но и новоорлеанских любителей, в 12 лет обыграл сильнейшего американского шахматиста Э. Руссо, в 13 победил гастролировавшего в Америке И. Левенталя [33] 33
Левенталь Иоганн Якоб (1810–1876) – известный венгерский шахматист, постоянно жил в Лондоне с 1851 года. Автор кн.: Morphy's games. New York; London, 1860.
[Закрыть](и еще раз – в Лондоне в 1858 году). Особенное впечатление на болельщиков, собиравшихся в местном шахматном клубе, производила его виртуозная игра на многих досках. Подобный матч-мираж чудо-ребенка возникает в воображении Лужина в «Гамбите»: «…легкий нарядный мальчик, Бог весть зачем пришедший сюда, в странной напряженной тишине легко переходит от столика к столику, один движется среди этих оцепеневших людей…» (II. 42).
Между тем Пол был вообще блестяще одарен – обладал способностями к музыке, литературе, языкам, феноменальной памятью (раз прочитанное запоминал на всю жизнь) и чрезвычайно острой впечатлительностью. Но игра в шахматы – не профессия, и близкими заранее было решено, что он, по традиции, станет юристом.
Одним из лучших он закончил колледж, затем досрочно, за два года вместо пяти – Луизианский университет и даже основал адвокатскую контору в Новом Орлеане. Но шахматы побеждают, и он уезжает в Англию и Европу, где в 1857–1959 годах состоялись его триумфальные матчи, вошедшие в анналы шахматной истории.
Вскоре, однако, обостряется его конфликт с матерью. Вопреки отцу, всегда его поддерживавшему, она ненавидела шахматы, и когда глава семьи неожиданно умер (в 1856 году – от апоплексического удара), она все более настойчиво требовала, чтобы Пол занялся делом – адвокатской практикой и, прежде всего, немедленно вернулся в Америку. Некоторое время ему удается устоять (с небольшими перерывами играл до середины 1860-х годов), тем более что в него буквально мертвой хваткой вцепился некий «менеджер» – Фредерик Эйдж. Он стал его поклонником еще в Америке, затем вновь встретился с Морфи в Лондоне и уговорил нанять себя личным секретарем (без жалованья). Он не только устраивал его соревнования в Англии и в Европе, но и писал за Пола письма матери и сестре, подробно перечисляя при этом города, события, даты и т. д. Однако его участие во всякого рода развлечениях Пола, о чем немедленно неведомо какими путями становится известно в Новом Орлеане, переполняет чашу терпения родных. И, расставшись с Эйджем, Пол возвращается домой.
Время свое он проводил между безлюдной конторой и домом, в шахматы не играл, – въявь – будто верил внушению родных, что именно они виновны в том состоянии ужаса, страдания и уныния, в котором он пребывал. Изредка навещавшим его друзьям иногда удавалось уговорить его на партию-другую – тайком от матери, в уединенной комнате, но удовольствия это ему не доставляло – лишь глухую неуемную боль. Отрадное успокоение он испытывал лишь в часы музицирования: вдвоем с матерью – под ее аккомпанемент они пропевали целые оперные клавиры. Она восхищалась его музыкальностью и с тоской говорила, что, если бы с детства с ним правильно занимались, он бы мог стать великим музыкантом…
Но постепенно все более усиливающиеся фобии растравляют сознание Пола хуже любого яда: он боится открытых пространств, ему кажется, что его преследуют видимые и невидимые враги, хотят его отравить, сжечь его дом; особенно он страдал в долгие душные ночи. «Я много играл вслепую – это кратчайшая дорога в сумасшедший дом», – думал он, безостановочно бродя по комнатам и веранде, непрерывно при этом посвистывая, что безумно раздражало родных. Но когда они попытались действительно «сдать» его в приют умалишенных, он настолько поразил врача трезвой оценкой их поступка (в связи с имущественными претензиями брата Эдуарда), что был немедленно отправлен восвояси. Но кольцо «врагов» сжималось, он плохо спал, мучили головные боли, и внезапный животный ужас будил его в краткие мгновения забытья. Однажды в летний знойный день 1884 года Пол вернулся домой крайне взволнованным встречей с судьей (по поводу того самого дела) и сразу бросился в ванную комнату. И когда ледяная вода наполнила резервуар до краев, с облегчением шагнул в Лету… Близкие забеспокоились лишь где-то час спустя. Мать скончалась в том же году, сестра, всегда трогательно его опекавшая, – спустя два года.
Многие композиции Пола Морфи, записанные его современниками, были впоследствии опубликованы, а первую книжицу о нем под названием «Пол Морфи, шахматный чемпион» напечатал в Лондоне в 1859 году некий «Englishman» – под этим псевдонимом выступил Фредерик Эйдж.
Владимир Набоков нигде не упоминает имени Пола Морфи, с «Защитой Лужина» он связывает, как уже говорилось, имена Андерсена и Кизерицкого. Это умолчание «о главном» – сокровенный прием писателя. Он не мог не знать Морфи – шахматиста, специальную литературу о нем, [34] 34
Sergeant Ph. W.Morphy's games of chess. London, 1916; Sergeant Ph. W.Morphy gleanimgs. London, 1932.
[Закрыть]тем более что излюбленный мужской тип в его сочинениях – одаренный, возвышенный и оторванный от жизненных реалий человек – жертва. И косвенно – через Стаунтона – он, хотя бы и невольно, протягивает нить в своем лабиринте к Полу Морфи.
В связи с этим обращает на себя внимание в «Других берегах» еще один эпизод, связанный с именем Говарда Стаунтона.
Итак, обозревая свои Staunton'ские шахматы, Набоков вспоминает, что за такими же шахматами сидели 6 ноября 1904 года Лев Толстой и Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), известный русский пианист. [35] 35
Эпизод этот отсутствует в автобиографической версии Набокова «Память, говори».
[Закрыть]Художник Морозов якобы запечатлел в этот день не только их самих, но даже бумажный ярлычок с надписью «Staunton» на внутренней стороне крышки ящика для фигур (IV, 292). К сожалению, это или ошибка, или опечатка. Александр Иванович Морозов (1835–1904) не бывал в доме Толстых ни в Москве, ни в Ясной Поляне, кроме того, он скончался 28 ноября 1904 года и едва ли мог работать над подобным рисунком 6 ноября этого года, к тому же и жил в Петербурге. На самом деле автором рисунка был А. В. Моравов (1878–1951). Кажется, что Набоков, обладавший феноменальной памятью, ошибиться не мог, либо его ошибка нарочито придуманная: перо отказалось начертать фамилию вполне благополучного советского художника, каковым стал Моравов после революции. До этого он принадлежал к младшему поколению передвижников, в 1909 году выполнил известный портрет Л. Н. Толстого («Л. Н. Толстой в своем кабинете в Ясной Поляне», х. м., ГМТ) и ряд зарисовок писателя за игрой в винт, за чтением и за шахматной доской с Гольденвейзером.
И все же – почему Набоков называет именно эту зарисовку художника? Как своего рода воспоминание о прошлой жизни, об одной из ее «земляничных полян», когда даже сама запутанность дат и фамилий выступает как знак глубокой подспудной и такой человечной тоски… И отсутствие этого эпизода в другой версии автобиографии подобно роковому прощанию с прошлым. Однако – это лишь поверхностный слой явлений: метод писателя подобен сочинению музыки, когда тема, обозначенная в заголовке или угадываемая в эпизоде, подобна мелодии; она же – горизонталь (фабула), лишь повод для вертикали – наслоения литературных (житейских) аллюзий, контаминаций, прямых цитат. В музыке же – сложных или простых гармоний, полифонических переплетений и наслоений и тому подобное. И только при включении всех механизмов памяти, воображения, эрудиции, чувственного опыта возможна интерпретация, хотя бы отчасти приближающаяся к авторскому замыслу. А почему является именно эта тема – это величайшая тайна творчества, выплеск глубинных потаенных процессов духовной жизни самого творца или даже его весьма отдаленного пращура…
Рисунок, упомянутый Набоковым, – это свидетельство необыкновенной дружбы, окрасившей теплым нежным светом жизнь Льва Николаевича Толстого в последние почти полтора десятка лет. В 1896 году в доме писателя появился 21-летний выпускник консерватории Александр Гольденвейзер и вскоре стал не просто частым гостем-музыкантом, но своим человеком как для самого хозяина, так и для домочадцев.
Он пленял всех не только поразительно одухотворенным пианизмом, но и деликатностью, чуткостью в общении и незаурядным интеллектуализмом; ко всему прочему оказался еще большим любителем шахмат (сыграл с Толстым около 700 партий!). Когда он появлялся в Хамовниках или в Ясной Поляне, Лев Николаевич заметно «светлел». После краткого послеобеденного отдыха все собирались в гостиной, и Гольденвейзер начинал играть: Бах, Скарлатти, Моцарт, Бетховен – все в его интерпретации было выражением изысканного аристократизма духа, того особого равновесия мысли и чувства, что доступно лишь избранным (это хорошо «слышно» по записям пианиста). Совершенно по-особому он играл произведения Шопена – рояль пел под его пальцами подобно человеческому голосу. И Лев Николаевич не скрывал своего потрясения – на его глазах нередки были слезы – слезы радости: «Вот как надо писать, „вскрикивал“ он (подобно Фридриху) и добавлял по-немецки: „Das ist Music“». [36] 36
Гольденвейзер А. Б.Вблизи Толстого. М., 1959. С. 380.
[Закрыть]
И Александр Борисович боготворил Толстого – настолько, что даже испытывал порой некие уколы ревности к домашним: он был готов ежеминутно выполнять для него то, что являлось их семейной обязанностью. И этот легендарный старец платил ему редким расположением. Увидев Александра Борисовича где-нибудь на московской улице, он немедленно его подхватывал, и, часами собеседуя, они отмеряли мостовые… История свидетельствует: подобная дружба с музыкантом – мечта многих великих мира сего (например, постоянно переживаемая тоска одиночества Шпенглером и зависть к Ницше, осчастливленному, хотя бы и временно, духовной общностью с Вагнером и т. п.), а в ситуации семьи Толстых она служила писателю неким возмещением нарастающих противоречий в его взаимоотношениях с Софьей Андреевной и тремя сыновьями. Первый пик пришелся на начало ноября 1909 года. Драма эта хорошо известна: Толстой был потрясен сговором своих сыновей, решивших предъявить права наследования на все его сочинения (после 1881 года), и он втайне от близких, кроме Александры Львовны, [37] 37
Толстая Александра Львовна (1884–1979) – младшая дочь Л. Н. Толстого.
[Закрыть]подписывает 1 ноября завещание на ее имя с тем, чтобы она отказалась от наследственных прав в общую пользу (опустим процессуальные проблемы), причем первая свидетельская подпись доверяется Гольденвейзеру. Случаю было угодно, чтобы в этот самый день в Ясную Поляну явился художник Моравов – он обязался по заказу известного издателя И. Д. Сытина написать портрет Льва Николаевича. Работал он чуть более недели, был настолько тих и скромен, что его попросту не замечали. И он не заметил какого-либо особого напряжения в доме Толстых, что явствует из его рассказа: «Я рад, что побывал в Ясной, когда жизнь там была сравнительно спокойной и начало драмы, приведшей к печальному концу жизнь Л. Н., еще не так ясно обрисовывалось для постороннего и осторожного посетителя». Не раз беседовала с ним сама Софья Андреевна, и ее исповедь вполне подходит для заключения всего этого протяженного повествования: «…А сколько лет ушло на переписку его сочинений, но это было для меня одно наслаждение. Бывало, читая и перечитывая его рукописи, я так увлекалась, что мне казалось, что это я так сама сочинила и что это я такая умная… Ни на что не хватало времени… так и состарилась, а всегда я тоже любила жизнь. Любила музыку, любила рисовать». [38] 38
Моравов А. В.Странички воспоминаний о Л. Н. Толстом // Очерки по русскому и советскому искусству. М., 1965. С. 348–350.
[Закрыть]
На упомянутом портрете Толстого и рисунке Моравова стоит одна дата – 7 ноября 1909 года, ровно через год – 7 ноября 1910 года Толстой навсегда ушел из жизни.
Когда же «ушел из жизни» Владимир Владимирович Набоков?
Ф. ДВИНЯТИН
Пять пейзажей с набоковской сиренью
0. Вводные замечания
Целью настоящих заметок является реконструкция тех механизмов, которые формируют некоторые (предполагается, что принципиальные) набоковские контексты. Отбор и сочетание элементов (слов, словосочетаний, образов, поэтических приемов, метрических схем и т. д.) в таких контекстах мотивированы не только «внешней» логикой языка и/или непосредственного сообщения, но и сложной системой ходов, относящихся к «внутренней», «дополнительной» логике. Во-первых, имеются в виду многочисленные подтексты (в смысле К. Ф. Тарановского, «интертексты», «цитаты», и т. д. – терминология Тарановского продолжает оставаться предпочтительной), отсылающие к различным и разнохарактерным источникам, их сочетания и переплетения. Во-вторых, с ними сочетаются типы присутствия в тексте отсутствующего знака (слова и т. д.) через его синонимы, через элементы того же лексико-семантического поля, через иноязычные соответствия, через звуковые соответствия (паронимы) и их комбинации. В-третьих, два внешне несвязанных, случайно соположенных элемента контекста могут быть связаны через некий отсутствующий третий член. Не приводя предварительно материала из самого Набокова, можно проиллюстрировать последнее положение примерами из Мандельштама. Скажем, в контексте Для женщин воск – что для мужчины медь [1] 1
Мандельштам О.Полн. собр. стихотворений. СПб., 1995. С. 147. Далее стихотворения Мандельштама цитируются по этому изданию с указанием в скобках номера страницы.
[Закрыть]два элемента, воски медь,соположенные как будто произвольно, оказываются соотнесены через мед,связанный с медьюпаронимически (мед – медь),а с воскомметонимической близостью (мед и воск). Или чернику в лесу, Что никогда не сбирал(192): здесь леси с(о)биратъсоотнесены через бори собор,как можно показать, привлекая другие контексты. Подняв дорожной скорби груз(146): груз(плюс дорожной) со скорбьюсоотнесены через скарб,и т. д.
Целью не является выдвинуть тезис о таком устройстве набоковского контекста, так как подобное понимание характерно для некоторых набоковедческих работ, [2] 2
Тамми П.Заметки о полигенетичности в прозе Набокова // Studia Russica Helsengiensia et Tartuensia. III. Helsinki, 1992. С. 181–194; Левинтон Г.The Importance of Being Russian, или Les allusions perdues // В. В. Набоков: Pro et contra. СПб., 1997. С. 308–339; ср.: Двинятин Ф. Н.Об интертекстуальных связях личного имени в «Даре» Набокова: Зина Мерци вокруг // Russian Studies. Vol. II. 1996. № 3. С. 234–254, и др.
[Закрыть]равно как и доказать это положение. Предполагается на некоторых примерах показать, как это может быть устроено в некоторых конкретных случаях.
Предлагаемые заметки объединены наличием в исследуемых фрагментах или их реконструируемых подтекстах сирени,как образа и, как правило, в виде лексемы сирень.Цели комплексной реконструкции набоковского образа сирени не ставится. Предполагается, что предлагаемые заметки «самоценны» в том смысле, что каждая из них отвечает сама за себя, а роль циклизации в достаточной степени «внешняя».
Тем не менее несколько слов о главной героине работы должно быть сказано. Сравнительно недавно важнейшие контексты сиренив русской литературе (не только художественной), преимущественно XIX в., были прослежены А. Ф. Белоусовым. Подробно описав «акклиматизацию» сирени в русской поэзии, он описывает завершение этого процесса: «Атмосфера, в которой формировались поэты 80-х гг. XIX в., была наполнена „сладким запахом сирени“. Это, естественно, привело к тому, что „душистая ветка сирени“ стала одним из основных образов новой поэтической эпохи». [3] 3
Белоусов А. Ф.Акклиматизация сирени в русской поэзии // Сборник статей к 70-летию проф. Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 321.
[Закрыть] Сирень,таким образом, ко времени Набокова была вполне освоенным и даже частотным в русской поэзии элементом модели мира. В текстах самого Набокова она встречается довольно часто и в важных контекстах.
Два обстоятельства должны были в особенной степени способствовать этому. З. А. Шаховская отмечала в своей книге, что Набоков смотрит на природу взглядом дачника; [4] 4
Шаховская З. А.В поисках Набокова. Отражения. М., 1991. С. 62–63.
[Закрыть]точнее было бы сказать – дачника и натуралиста. Сиреньже относится именно к усадебной ботанике, к тем растениям, которые преимущественно и попадают в поле зрения горожанина.
Кроме этой «денотативной» логики, действует и логика собственно внутритекстовая. В русских (по крайней мере, в русских) текстах Набокова можно выделить сиринский пласт,который впредь, в соответствии с утвердившейся (в работах В. Н. Топорова и его коллег) традицией обозначения подобных явлений, будет описываться как сиринский текстНабокова. Речь идет о многочисленных контекстах, в которых обыгрывается и «разыгрывается» то, что имеет отношение к русскому псевдониму Набокова и практически всему, что может быть с ним соотнесено. Так, не без внимания остаются персонажи русской литературы, чьи фамилии отличаются от псевдонима Сиринтолько одной буквой: СуринПушкина, СилинКозьмы Пруткова и др. (см. об этом в специальной работе). Сирень,паронимически соотнесенная с Сирин,тоже оказывается вовлеченной в этот важный водоворот вторичной циклизации имен, апеллятивов и контекстов.
Работа посвящается цветению петербургской сирени.
1. Умножение запахов и подтекстов: «Ultima Thule»
Прихотливым монтажом сразу нескольких, причем исключительно стихотворных, претекстов представляется следующий фрагмент из первого абзаца «Ultima Thule»:
Смешиваются индустриально-техническое и естественно-цветочное, и их смешение затрагивает область запахов. И эта общая модель, и ряд примечательных частностей позволяют предположить в качестве интертекстуальной основы контекста перекликающиеся строки Ахматовой: [6] 6
Ахматова A. A.Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 56.
[Закрыть]
Бензина запах и сирени
и Мандельштама (114):
И сирень бензином пахнет.
Словно соответствуя двойственности источников, смешение запахов у Набокова раздваивается. БензинуАхматовой – Мандельштама у Набокова соответствует, с одной стороны, асфальт(семантическое поле «дорога – транспорт»), с другой стороны, резина(фонетическая близость по общему элементу -зин-). Подобным же образом сиренисоответствуют глицинии(цветущие лиловыми гроздьями) и рай.
Объединение бензина, асфальтаи резинынаходит параллель у Дон Аминадо, в стихотворении которого «Города и годы» содержится искомая триада, естественно, в урбанистическом контексте:
Взаимосвязь сирении раявыглядит не вполне очевидной. Но, во-первых, она фиксируется у самого Набокова (правда, в более поздний период, в «Других берегах»):
Во-вторых, если учитывать глубокое звуковое соответствие сирень – сирин/Сирин,к рассматриваемому комплексу надо подключить Блока:
Не менее интересна заглавная строка одного из стихотворений Клюева:
(примечателен невольный подарок, который Клюев делает Сирину, помещая его в одной строфе с Пушкиным).
Можно предполагать, что для Набокова вообще был характерен интерес к «предыстории» своего псевдонима в текстах предшественников. Уже приходилось говорить о том, что своеобразное превращение Набоковым в «Даре» Ахматовойв литератора Шахматовас переменой пола (gendershift) – рядом упоминается поэтесса Анна Аптекарь– могло быть спровоцировано таким же gendershift'ом, разумеется, предварительным и невольным, у самой Ахматовой:
(ср. перекличку цитируемых «сиринских» фрагментов Блока и Ахматовой: Или сирины… поют? – Иль… Сирин… поет?). В «Даре» же упоминается присяжный поверенный Пышкин,который произносил в разговоре с вами: «Я не дымаю» и «Сымашествие», – словно устраивая своей фамилье некое алиби… (III, 289).
Откровенно обнажаемый Набоковым характер переноса Пушкин – Пышкин,т. е. у – ы,может быть ответом на пушкинского Суринаиз «Пиковой дамы»: Сирин – Сурин,и, соответственно, и – у.Некоторые переклички прослеживаются в «Даре» и с пьесой Александра Жемчужникова «Любовь и Силин».
В приведенном фрагменте не менее важна тема умножения,и особенно в соседстве с раем.Здесь угадывается еще один спутник-соперник Набокова – Пастернак:
Ср. также у Пастернака «Мы были в Грузии» и у Набокова «Мы <…> завтракали в <…> Италии».
«Волны» Пастернака, откуда взята приведенная цитата, оказывались актуальны для Набокова и впоследствии. В небольшой поэме «К кн. С. М. Качурину» (1947) у Набокова:
и в «Волнах» Пастернака:
Есть и другие, менее значительные совпадения. У Набокова: «И всем долинам Дагестанским// я шлю завистливый привет», у Пастернака: «Внутри дымился Дагестан<…> Спирали выход из долин»;вторая строка (стихотворения) у Набокова: «И вот уж третий день живу»,вторая строка (стихотворения) у Пастернака: «И то, чем я еще живу».
Если учесть продолжение пастернаковского фрагмента из «Волн»: «Мы были в Грузии. Помножим / Нужду на нежность, ад на рай, / Теплицу льдамвозьмем подножьем…», то можно объяснить и глицинии:не противореча семантике теплицы, они совпадают с ней фонетическим элементом -лиц-(ср. -зин-для бензинаи резины), но еще более близки льдамчерез латинское glacies«лед» и его производные в различных языках.
Райна цветочном полюсе позволяет предполагать некий «ад» на полюсе техническом, особенно в связи с пастернаковским ад на рай.Семантику Аида отчасти берет на себя асфальт– через паронимическую близость к асфоделю,цветку загробного мира, ср. в «Истинной жизни Себастьяна Найта» роман Найта о перспективах загробного существования «Сомнительный асфодель». При такой интерпретации асфальтавсе составляющие контекста получают полное истолкование в рамках одной глубинной схемы, формирующей контекст через систему интертекстуальных и паронимических ходов.
Помимо прочего, контекст в рамках той же системы ассоциативных ходов оказывается соотнесен и с семантикой целого. Центрального (кроме рассказчика) героя «Ultima Thule» зовут Адам Фальтер,в прозрении он открывает некую разгадку мира. Ассоциация имени с библейским Адамом,с его беззаконным познанием, очевидна; но к мифологеме «изгнания из рая» асфальт,если признавать его «адские» ассоциации, подключается звуковой близостью с фамилией героя: ФАЛЬТер – асФАЛЬТ.
Строки Ахматовой
Бензина запах и сирени
и Мандельштама
И сирень бензином пахнет
имеют у Набокова и более явное продолжение. В рассказе «Весна в Фиальте» есть сцена любовной близости между рассказчиком Васенькой и Ниной.
… а немного позже я шагнул на этот балкончик, и пахнуло с утренней пустой и пасмурной улицы сиреневатойсизостью, бензином,осенним кленовым листом…
Дело происходит в Париже,как и в цитируемом стихотворении Ахматовой. Свидание стало возможным потому, что муж Нины, Фердинанд фехтовать уехал,то есть предавался такому же спортивному единоборству, как и теннис,которому посвящено цитируемое стихотворение Мандельштама.
2. Сирень в синкрете: «Василий Шишков»
Василий Шишков, персонаж одноименного рассказа и герой соответствующей мистификации Набокова, напоминает рассказчику об описанном в прессе недавнем случае, когда
мать (…) потеряв терпение, утопила двухлетнюю девочку в ванне и потом сама выкупалась – ведь не пропадать же горячей воде. Боже мой, сравните с «посоленными щами», с тургеневской синелью…
(IV, 408).
Слово синельвызывает очевидное лексическое затруднение и требует того или иного истолкования. Комментирующая этот текст Н. И. Толстая указывает на источник закавыченного выражения, тургеневское стихотворение в прозе «Щи». В «Щах» описывается ситуация, внешне схожая с пересказанной Шишковым (поэтому и можно сравнить), но по сути очень далекая (поэтому сравнение действует настолько угнетающе): крестьянка продолжает есть щи после смерти единственного сына.
Можно, кстати, предположить то переходное звено, через которое происходит ассоциация убиваемого матерью младенца и крестьянки с ее щами, помимо общей ситуации материнской мнимой или подлинной бесчувственности. Таким звеном становится фрагмент из «Острова Сахалин» Чехова, в котором тоже, очевидно, учитывается тургеневская параллель. У Чехова мотивы убийства своего ребенка, сочетания ужасного преступления с бытовой повседневностью и основного компонента щей – капусты – сводятся воедино:
Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, – этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?» [16] 16
Чехов А. П. Полн.собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1987. Т. 14–15. С. 196–197.
[Закрыть]
По поводу самого выражения тургеневская синелькомментатор замечает: «Здесь, по-видимому, Набоков обыгрывает заглавие всего тургеневского цикла стихотворений в прозе – „Senilia“ ( лат.„Старческое“)». [17] 17
Толстая Н. И.Примечания // Набоков В. Круг. Л., 1990. С. 538.
[Закрыть]
Обыгрывание основано на двойном переходе: паронимическом и межъязыковом (латынь – русский).
Безусловно, это верное объяснение. Но в синельможно предположить и некую синкрету, объединяющую три смысла:
тургеневская синель(1) – [ синель– Senilia] – «тургеневские стихотворения в прозе» – «художественный мир тургеневских стихотворений в прозе»;
тургеневская синель(2) – [ синель– «шнурки для плетения»] – «тургеневское / в тургеневском мире рукоделие»;
тургеневская синель(3) – [ синель– «сирень»] – «тургеневская сирень».
С совмещенным смыслом: тургеневская синель– «тургеневский мир» – «старый, светлый русский мир».
Разумеется, включение в синкрету созначений «сирень» и «шнурки для плетения» требует особых подтверждений, и, кажется, их можно указать. Более того, можно даже предположить, о какой из «тургеневских сиреней» идет речь.
В тех нарочито плохих стихах, которые Шишков предложил рассказчику в начале знакомства, рифмовались жасминаи выражала ужас мина, беседкии бес едкий(IV, 408). В начале IX главы «Отцов и детей» Базаров («Асмодей нашего времени»), обсуждая кирсановское сельское хозяйство, в частности, замечает: «Вот беседка принялась хорошо <…> потому что акация да сирень– ребята добрые, ухода не требуют». [18] 18
Тургенев И. С.Полн. собр. соч. и писем. Т. 7. С. 41.
[Закрыть]Таким образом, жасминоказывается здесь родственником-заместителем сиренипо денотативной линии, сигнализирующим о начале «разыгрывания» сиреневой темы, а беседка– точным лексическим совпадением (Шишков рифмует также ноктюрныи брат двоюрный,любопытно, что далее в IX главе «Отцов и детей» говорится о Фенечке и ее сыне Мите, единокровном брате Аркадия, а Николай Николаевич играет на виолончели «Ожидание» Шуберта).
А. Ф. Белоусовым отмечена преемственность в сочетании сирении акациимежду усадьбами Кирсановых и Манилова, эта комбинация восходит ко вкусам императрицы Марии Федоровны. [19] 19
Белоусов А. Ф.Акклиматизация сирени в русской поэзии. С. 311–312.
[Закрыть]Вокруг маниловского дома «были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций». [20] 20
Гоголь Н. В.Полн. собр. соч.: В 14 т. М., 1951. Т. 6. С. 22.
[Закрыть]Внимательный читатель Набоков, скорее всего, заметил это совпадение; во всяком случае, годы спустя, пересказывая роман Тургенева в американских лекциях, он укажет место действия одного из кульминационных эпизодов романа: «Мы присутствуем при знаменитой сцене в сиреневой беседке». [21] 21
Набоков В.Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 166.
[Закрыть]
Но если тургеневская синельесть, в числе прочего, еще и сирень,и конкретная сирень, и к тому же гостившая некогда у Гоголя, то возможно сопоставить ее (и по структуре словосочетания, и по особому типу звукового повтора) с гоголевской шинельюиз известного апокрифического высказывания Достоевского «Все мы вышли из гоголевской шинели». Пара шинель – синельпопадает тогда в контекст (прослеженный в предыдущей работе автора) «пересчета по шибболету», т. е. мены начальных С и Ш с целью порождения новых знаков и смыслов.
Еще одно немаловажное обстоятельство, позволяющее настаивать на реальности реконструируемого ассоциативного сплетения, состоит в том, что и шинельи синель(2) (шнурки) происходят от одного и того же французского chenille.
3. Сирень в прихотливом подтексте: «Неправильные ямбы»
НЕПРАВИЛЬНЫЕ ЯМБЫ
В последний раз лиясь листами
между воздушными перстами
и проходя перед грозой
от зелени уже настойчивой
до серебристости простой,
олива бедная, листва
искусства, плещет, и слова
лелеять бы уже не стоило,
если б не зоркие глаза
и одобрение бродяги,
если б не лилия в овраге,
если б не близкая гроза.
Итака, 1953(Стих., 286)
Это один из сравнительно ранних примеров той поэтики позднего русского стихотворного Набокова (в качестве высшего взлета включающей «С серого севера…»), для которой характерен ряд особенностей, отчетливо противопоставляющих ее, в частности, набоковской поэтической манере двадцатых и даже тридцатых годов. Четкость и «классичность» на некоторых уровнях организации текста подчеркнуто размывается. Утрачивается метрико-ритмическая «правильность»: в данном стихотворении это проявляется в сверхсхемных ударениях на первых слогах строк в последнем четверостишии, что и делает ямбы неправильными;в других текстах Набоков может и вовсе выходить за пределы силлабо-тонической метрики. Рифма, в соответствии с «футуристической» традицией (Маяковский, Пастернак, Цветаева и др.), движется от точности к комбинации неточности и богатства ( настойчиво – не стоило;в «С серого севера…»: севера – дереваи Оредежъ – до сих пор еще). Характерно сочетание в соседних строках мужских, женских и дактилических рифм, как и вообще интерес к дактилическим рифмам. Решительно преодолевается структура четырехстишия: первые две строфы – четырехстишия чисто графические, что видно из расположения рифмующихся строк: ААбγ бддγ, причем рифмы γ – дактилические. Словом, размываются все традиционные компоненты стиха – ритм, рифма, строфика.
Наряду с этим возрастает напряженность синтаксиса (все стихотворение – единое предложение, и подлежащее первого простого предложения, – второе оказывается безличным, – появляется только в строке 6 после двух деепричастных оборотов, один из которых занимает две строки, а другой – три) и особенно спаянность звуковой структуры стиха, выдвигающая на первый план звукосмысловые – паронимические и анаграмматические – отношения.
Стихотворение определенно аллитерировано на л', специально на лии несколько в меньшей степени на ле: последний, лиясь, листами, зелени, олива, листва, плещет, лелеять, если, если, лилия, если, близкая– 15 употреблений на приблизительно 250 звуков, т. е. 6 %, что превышает среднюю частотность этого звука в русской речи (1,71 %, по данным А. М. Пешковского), [22] 22
Пешковский А. М.Десять тысяч звуков // Пешковский А. М. Сборник статей. Л.; М., 1925. С. 183.
[Закрыть]более чем в три с половиной раза. Но внутри этого общего аллитерационного потока выделяются и более тесные соотношения.
