Текст книги "Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Джек Лондон,Оскар Уайльд,Уильям О.Генри,Эдгар Аллан По,Марк Твен,Гилберт Кийт Честертон,Брэм Стокер,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 51 страниц)
I
Джон Тревор не был ревнив. Он десятки раз говорил это себе, сейчас он впервые сказал это Марджори Баннинг.
– Ревнив! – вспыхнула она, но тут же взяла себя в руки. – Я не совсем понимаю тебя. Что значит – ревнив?
Было заметно, что Джеку неприятно заводить этот разговор.
– Ревнив – глупое слово, конечно, я хотел сказать, подозри… – начал он и опять осекся.
Молодые люди сидели в Гайд-парке под раскидистым вязом; толпа, способная свести с ума любого, была достаточно далеко, чтобы ее вредное влияние свелось к минимуму. В поле их зрения были только три флиртующие парочки, гувернантка с коляской, полицейский и несколько играющих детей.
– Я хочу сказать, – выговорил отчаявшийся найти нужные слова Джек, – дорогая, я доверяю тебе, и… ну, не хочу выведывать твои секреты, но…
– Но? – повторила она холодно.
– Я всего лишь хотел бы заметить, что три раза видел, как ты едешь в шикарной машине…
– В машине клиента, – тихо ответила она.
– Но обязанности парикмахера определенно не занимают весь день и вечер, – настаивал Джек. – Мне очень жаль, если эти расспросы тебе неприятны, правда жаль, но дело в том, что я видел тебя в этой машине именно в те дни, когда ты говорила, что занята вечером.
Она ответила не сразу.
Она чувствовала себя не в своей тарелке и горько досадовала – не только на то, что Джек усомнился в ней, что в его глазах ее поведение выглядит и впрямь подозрительно, но и на то, что она не может ничего объяснить. А больше всего она огорчилась из-за того, что ее молчание подтверждало его подозрения.
– Кто натолкнул тебя на такие мысли? – спросила она. – Леннокс Мэйн?
– Леннокс? – фыркнул он. – Ну что за глупости, Марджори! У Леннокса и в мыслях нет говорить о тебе плохое – мне или кому-то другому. Леннокс прекрасно к тебе относится – вспомни, это ведь он нас познакомил.
Она задумчиво закусила губу. Девушка была отлично осведомлена, что Леннокс от нее в восторге – в том восторге, который он приберегал для любой подвернувшейся девушки-работницы; а поскольку и Марджори была всего лишь девушкой-работницей, то и свои чувства к ней молодой человек почерпнул из той же категории.
Марджори работала в большой парикмахерской в Вест-Энде и ненавидела свою работу; ненавидела не только из-за самой необходимости работать. Ее отец, скромный провинциальный доктор, умер несколько лет тому назад, оставив жену и дочь без гроша. Друг их семьи был знаком с владельцем парикмахерской, а старому Феннетту нужна была секретарша. На эту должность ее и нанял этот «цирюльник для женщин», как насмешливо обзывал его Леннокс Мэйн. Впрочем, девушка вскоре перешла от обязанностей секретарши к парикмахерской работе – мистер Феннетт, мастер своего дела, взялся посвящать ее в таинства «культуры цвета».
– Мне ужасно жаль, что это тебя беспокоит, – чопорно ответила она, поднимаясь, – но у нас, работниц, есть свои обязанности, Джек.
– Бога ради, не называй ты себя работницей! – мгновенно вышел из себя он. – Конечно, дорогая, я принимаю твое объяснение, только зачем делать из твоей работы тайну?
Внезапно она схватила его за руку.
– Потому что мне платят за соблюдение тайны, – с улыбкой ответила она. – А теперь пойдем к «Брату Янусу» – я умираю с голоду.
Во время обеда они опять заговорили о Ленноксе.
– Я знаю, что ты его недолюбливаешь, – сказал Джек. – Но он отличный парень и, более того, очень мне полезен, а я не могу позволить себе терять полезных друзей. Мы учились вместе, но, конечно, он всегда был умнее меня. Он уже заработал себе состояние, а я до сих пор собираю ту тысячу, которая позволит мне ввести тебя в самый невзрачный домик в пригороде…
Она протянула руку под столом и сжала его ладонь.
– Ты прелесть, – вздохнула она, – но я надеюсь, что ты никогда не будешь зарабатывать деньги так, как Леннокс.
Он хотел было возмутиться, но она продолжила, движением головы отметая его возражения:
– Девушки, которые красят седеющие локоны знатным дамам, слышат много странного, – сказала она, – а у Леннокса дурная слава человека, который добывает деньги сомнительными путями.
– Но его дядя… – начал он.
– Его дядя очень богат, но ненавидит Леннокса. Все говорят об этом.
– А вот здесь ты ошибаешься, – торжественно возразил Джек. – Они плохо ладили, но теперь наконец помирились. Я ужинал с Ленноксом вчера вечером, когда ты разъезжала в этой твоей дорогой машине, – дорогая, я ничего плохого не хотел сказать, – в общем, я ужинал с ним, и Леннокс говорил, что старик стал весьма дружелюбен. И более того, – понизил голос Джек, – он поможет мне заработать большие деньги.
– Леннокс? – недоверчиво переспросила девушка и покачала головой. – Я могу представить, как Леннокс наживает состояние сам или как он обещает золотые горы наивным девицам, но не могу представить его помогающим разбогатеть приятелю.
Джон только рассмеялся.
– Разве он когда-нибудь пытался вскружить голову обещаниями тебе? – спросил юноша, но Марджори не стала отвечать.
Она познакомилась с Ленноксом Мэйном в доме их общего друга, а потом они встречались в парке, как теперь с Джеком. Леннокс предложил ей будущее, которое сулило определенные материальные выгоды, но имело недостатки с точки зрения морали. А потом однажды в воскресенье, когда они гуляли возле реки, Марджори познакомилась с Джеком Тревором… после этого держать филантропа на расстоянии становилось все легче и легче.
На закате, когда молодые люди входили обратно в Парк через Мраморную арку, навстречу им попался неопрятного вида человечек с лошадиным лицом, который, завидев Джека, прикоснулся к шляпе и широко улыбнулся.
– Это Вилли Джинс, – сказал Джек с улыбкой. – Его отец был нашим конюхом, когда мы жили в Ройстоне. Интересно, что он делает в Лондоне?
– А чем он занимается? – спросила девушка.
– Он собирает информацию о лошадях.
– То есть?
– О лошадях, участвующих в скачках. Вилли отлично знает свое дело. Он работает на одну из спортивных газет, и, думается, там ему неплохо платят.
– Вот странно! – сказала Марджори и рассмеялась.
– Что тебя так развеселило? – спросил Джек, но она не ответила.
II
В странном человеке, неподвижно распростершемся на верху стены, было что-то от хамелеона. Его зеленая пятнистая куртка, желтые бриджи и гетры настолько сливались со стеной и нависающими над ней ветвями деревьев, что девять из десяти людей прошли бы мимо, ничего не заметив; впрочем, солнечный майский день только начинался – было всего лишь семь часов утра – и на улице не было прохожих, способных нарушить его спокойствие. Опираясь локтями на осыпающуюся кладку, он лежал, будто приклеившись к сильному биноклю, и так напряженно следил за чем-то, что лицо его болезненно скривилось.
Уже двадцать минут он ждал в этом положении, и его плотный спутник, сидевший невдалеке за рулем машины, только терпеливо вздыхал. Он повернул голову, услышав приближение наблюдателя.
– Закончил? – спросил он.
– Угу, – ответил тот.
Толстяк вздохнул снова и направил автомобиль к деревне. Неряшливый наблюдатель нарушил молчание, только когда они добрались до окраин Болдока.
– Ямынь захромал, – бросил он.
При этих словах водитель от избытка эмоций едва не вырулил на обочину.
– Захромал? – недоверчиво переспросил он.
Вилли кивнул.
– Начал хромать на середине галопа, – уточнил он. – Теперь ему дерби никак не выиграть.
Толстый мужчина тяжело дышал.
Они были братьями (Вилли – младший, Пол – старший), хотя семейного сходства между ними было не больше, чем между крысой и почтенной домашней курицей.
Машина остановилась возле почтового отделения Болдока, Вилли вышел и остановился в задумчивости. Так он стоял некоторое время, почесывая подбородок и проявляя другие неожиданные признаки неуверенности. Затем он забрался обратно в машину.
– Поехали в гараж, заправимся.
– Это еще зачем? – спросил сбитый с толку Пол. – Я думал, ты собираешься послать теле…
– Какая разница, что ты там думал, – нетерпеливо прервал его брат, – поехали, и залей полный бак. Отвези меня в Лондон. Почта не будет работать еще полчаса.
Пол нечленораздельно пробурчал что-то, долженствовавшее выражать удивление и раздражение.
Вилли снизошел до объяснения, только когда братья вернулись на Стивенедж-роуд.
– Если послать телеграмму отсюда, через несколько минут о ней все будут знать, – скептически хмыкнул он. – Ты знаешь эти городки. А мистер Мэйн мне такого вовек не простил бы.
Леннокс Мэйн был главным работодателем Вилли. Несмотря на наличие других клиентов, Джинс-младший в значительной степени зависел от гонорара, получаемого от этого зажиточного покровителя.
У мистера Джинса была интересная профессия. Он был одним из тех, кто в спортивной прессе называются «наблюдатели», и держал штаб-квартиру в Ньюмаркете. Но есть конюшни и за пределами столицы скачек, так что, когда главному нанимателю Джинса-младшего требовалась информация, которую нельзя было получить другим способом, Вилли отправлялся в Уилтшир Даунс, Эпсом или в другое нужное место, и из первых рук добывал информацию о самочувствии нужных лошадей.
– Повезло немного, не без этого, – задумчиво проговорил он через некоторое время. – Не думаю, что есть в Англии еще кто-то, кто сумел бы проследить за лошадьми старого Греймана. Обычно он выставляет в дозор с полдюжины человек, чтобы никто не проскользнул через стену.
Стюарт Грейман владел обширным поместьем на Ройстон-Роуд, прекрасно подходящим для столь скрытой и замкнутой персоны: парк, где дрессировали лошадей, окружала высокая стена, а люди Греймана были сама преданность.
Ценную информацию из конюшни обычно можно добыть, сведя знакомство с кем-то из конюхов, но то ли Грейман платил слугам слишком хорошо, то ли так тщательно подбирал персонал – в результате постороннему можно было и не надеяться узнать что-либо. И потому старик наводил на букмекеров ужас. Из его конюшни выходили неожиданные победители – секреты хранились настолько хорошо, что лишь когда скачка заканчивалась и букмекерские конторы начинали выплачивать выигрыши, становилось понятно, что победитель был «ожидаем». В общем, Грейман мог позволить себе не скупиться, и до сих пор добыть достоверные сведения о его лошадях не удалось никому.
Так что радость Вилли была вполне понятна – он добился, по сути, невероятного успеха.
Запыленная машина остановилась в ухоженном сквере, и ответивший на звонок в дверь раздраженный дворецкий отнюдь не сразу согласился впустить посетителей.
Леннокс Мэйн, щеголеватого вида молодой человек, как раз завтракал; появление неряшливого Джинса удивило его гораздо меньше, чем дворецкого.
– Садитесь, – коротко пригласил он и, когда посетители сели, а дворецкий вышел, снова перевел взгляд на Вилли. – Что у вас?
Вилли вывалил новости; Мэйн слушал, задумчиво нахмурясь.
– Старый дьявол, – негромко и не без восхищения проговорил он, – хитрый старый дьявол!
Вилли в принципе был более чем согласен со словами, которыми любящий племянник описал своего дядю Стюарта, но недоумевал, как его новости могли выставить мистера Греймана в более дьявольском свете, нежели обычно.
Леннокс сделал паузу, собираясь с мыслями.
– Джинс, вы понимаете, что это должно остаться в тайне. Ни слова о хромоте Ямыня. Могу сказать вам, что десять минут назад дядя звонил мне и сказал, что скакал на Ямыне, и тот в прекрасной форме.
– Что? – задохнулся от возмущения Вилли. – Да этот конь хром, как…
– Не сомневаюсь, – перебил его наниматель, – но у мистера Греймана есть причины не разглашать это. Он поставил значительную сумму на победу этой лошади в дерби, и теперь нужно время, чтобы выправить положение. Какие еще кони бежали?
– Я не очень хорошо знаю его лошадей, – пояснил Вилли, – но жеребец, который всех обставил, неотразим – таких коней еще поискать. Он обошел остальных, как будто они на месте стояли. Засечь время я не мог, но шли они галопом.
– Ты точно уверен, что захромал именно Ямынь?
– Более чем уверен, сэр. – Вилли решительно кивнул. – Я видел его в Аскоте и Ньюмаркете в прошлом году – эти белые ноги ни с чем не спутать. Нечасто увидишь гнедого коня с четырьмя белыми чулками.
Хозяин помолчал еще немного.
– А какой масти был жеребец, выигравший галоп?
– Полностью гнедой, без единого белого пятнышка.
– Хм, – задумчиво протянул мистер Мэйн, – это, должно быть, Фэйрилэнд. Я припоминаю его. Спасибо, что пришли, – сказал он, кивком отпуская посетителей, – и помните…
– Ни гугу, – отозвался Вилли, сворачивая две банкноты, которые наниматель толкнул к нему через стол.
Оставшись один, мистер Леннокс Мэйн какое-то время напряженно раздумывал. У него и в мыслях не было винить дядю. Мэйн не мог позволить себе осуждать других за нечестную игру, ведь отнюдь не рыцарские добродетели приносили деньги ему самому. Он был азартным игроком, притом успешным. Он играл на бирже, играл на скачках, но больше всего дохода приносили ставки на других людей – или против них. И вот в этой игре он допустил уже два досадных промаха. Он решил сыграть на расположении своего дяди по матери, Стюарта Греймана, и переоценил при этом собственную хитрость – Леннокс использовал информацию, получаемую от скрытного дяди, для своих дел, и, к его ужасу, это выплыло наружу. Дядя охладел к племяннику на долгих пять лет и смягчился только недавно – при встрече в «Карлтон-Грилл» во время ланча Ленноксу было сообщено, что он прощен.
– Старый дьявол, – восхищенно пробормотал он, – чуть не купил меня!
Старый Грэйман сказал ему, что на победу Ямыня в дерби можно ставить смело.
Леннокс Мэйн не доверял никому и менее всего – старику, который, как он подозревал, затаил на своего племянника обиду. Вот почему он послал Джинса проверить правдивость сведений о невероятной скорости хромого Ямыня. Двухлетний Ямынь до сих пор участвовал только в двух скачках. Его тщательно готовили к большим победам, и рассказанная стариком история выглядела полностью достоверной.
Итак, старик пытался обмануть его! К счастью, Леннокс не успел поставить ни пенни.
Грейман был одной из его неудач, второй была Марджори Баннинг. Временами Леннокс Мэйн раздраженно думал, что она была величайшей его неудачей. Она казалось такой простой. Настолько стесненной обстоятельствами, что, казалось, должна была сама упасть ему в руки.
Стоило Мэйну вспомнить об этой девушке, как резко зазвонил телефон и раздался голос Джона Тревора.
Леннокс услышал имя, и его лицо перекосилось, но голос оставался приветливым.
– Привет, Джек! Заходи, конечно. Ты разве сегодня не работаешь? Хорошо.
Он повесил трубку и вернулся к столу. Джек Тревор! Его глаза сузились. Мэйн отнюдь не простил своего наивного друга, и десять минут размышлял, сопоставлял и прикидывал.
Джек занимал неплохую должность в одной из городских контор, а поскольку торговля резиной в Англии в то время потихоньку приходила в упадок, служба не отнимала много времени.
Леннокс принял гостя в кабинете и подвинул ему серебряную коробку с сигаретами.
– Что привело тебя на запад в этот час? – спросил он. – Останешься на обед?
Джек покачал головой.
– Дело в том, – выпалил он, – что я несколько встревожен, Леннокс. По поводу Марджори.
Брови Леннокса взлетели вверх.
– Что такое? – спросил он. – Хочет перекрасить тебя в блондина?
– Не настолько все плохо, – улыбнулся Джек, – но… я знаю, ты очень хорошо относишься к Марджори. Леннокс, ты человек умный и даешь бесценные советы, а… понимаешь, я очень волнуюсь из-за Марджори. – Он довольно долго молчал, а Леннокс с интересом наблюдал за другом. – В общем, либо у нее есть таинственный друг, либо таинственная работа, – сказал Джек наконец. – Четырежды я видел, как она проезжала мимо на шикарной машине.
– Одна?
Джек кивнул.
– Наверное, просто к клиентке ехала, – пожал плечами собеседник. – Знаешь, даже у женщин, способных приобрести хорошую машину, бывает нужда в особых услугах парикмахера.
– Даже женщины, владеющие дорогими машинами, не нуждаются в услугах парикмахера с трех часов пополудни до одиннадцати вечера, – возразил Джек, – а Марджори возвращается к себе в гнездышко именно в это время. Знаю, что следить за собственной невестой – отвратительно, но именно так я и поступил. Она получает большие деньги. Я поговорил с ее домовладелицей. Позвонил ей под тем предлогом, что звонил Марджори, но не застал, и поговорил с ней на тему отлучек Марджори; домовладелица сказала, что Марджори разменивала для нее чек на сотню фунтов.
– Хм, – сказал Леннокс. Он был не менее озадачен, чем Джек. Подумав, он ответил: – Всему этому наверняка есть простое объяснение, старина, так что не переживай. Уж в чем-чем, а в ветрености Марджори обвинить нельзя. Когда ты собираешься жениться?
Джек неопределенно пожал плечами.
– Да бог его знает. Хорошо тебе говорить о женитьбе, с твоим-то достатком, но мне на свадьбу копить еще месяцев двенадцать.
– Ты уже определился с суммой, которая тебе нужна на свадьбу? – с улыбкой осведомился Леннокс.
– Тысяча фунтов, – ответил Джек, – и шесть сотен у меня уже есть.
– Тогда, старина, я помогу добыть тебе даже не тысячу, а десять тысяч.
Джек изумленно воззрился на него.
– О чем ты, черт возьми, говоришь?
– О темной лошадке, Ямыне, – ответил Леннокс, – это лошадь моего дяди. Я ведь сказал как-то, что помогу тебе сколотить состояние, – вот сейчас мы этим и займемся.
Он поднялся, подошел к столу, взял утреннюю газету и какое-то время перелистывал страницы.
– Смотри, вот ставки, – показал он статью. – Сто к шести на Ямыня – а то, что он выиграет дерби, так же несомненно, как то, что ты женишься на своей Марджори. Сегодня ты можешь выиграть десять тысяч за шесть сотен – завтра ставки уже будут ниже.
– Боже правый! Я не могу позволить себе потерять шесть сотен фунтов, – охнул Джек, но Леннокс только рассмеялся.
– Если б ты знал, насколько мал риск, то не дрожал бы, как заяц. Говорю тебе, это верное дело.
– Ну, наверное, шестьдесят фунтов я поставить могу…
– Шестьдесят? – фыркнул в ответ собеседник. – Старина, какой смысл собирать деньги по крохам? Вот тебе шанс, какой бывает раз в жизни, и, если ты в своем уме, ты его не упустишь. Завтра ставки будут где-нибудь шесть к одному, а не шестнадцать, а сейчас ты можешь поставить деньги и выиграть целое состояние, практически не рискуя.
Он с полчаса говорил о лошадях – о Ямыне, его скорости, его родословной, – а Джек завороженно слушал.
– Я позвоню букмекеру и сделаю ставку за тебя.
– Постой, постой, – сдавленным голосом возразил Джек, когда Мэйн поднял трубку, – это огромный риск, Леннокс.
– И огромный выигрыш, – возразил искуситель. Будь у Мэйна больше времени, он бы устроил дело таким образом, чтобы шесть сотен упали к нему в карман, но сейчас это было невозможно. Джека Тревора следовало поймать немедленно или отказаться от этой идеи вообще – нельзя было давать ему время подумать или спросить у кого-нибудь совета или, того хуже, обнаружить, что Ямынь хром. Секрет мог перестать быть секретом в любой момент – новости мог разнести недовольный чем-нибудь помощник конюха, случайно пропущенный шпион, излишне словоохотливый ветеринар… Потеря шести сотен фунтов не обязательно расстроит замужество маленькой вздорной парикмахерши, но уж точно заставит парочку отложить это событие.
– Согласен, – решился Джек и будто во сне слушал спокойный голос приятеля:
– Ставка на имя мистера Джона Тревора, Кастлмейн-Гарденс… Да, я ручаюсь за него. Спасибо.
Он повесил трубку и теперь смотрел на Джека со странной улыбкой.
– Поздравляю, – мягко сказал он, и Джек отправился обратно в город; голова молодого человека кружилась, и даже загадки его невесты бледнели от осознания собственной невероятной опрометчивости.
Марджори Баннинг, услышав новости, сразу упала на стул. К счастью, стул был на месте.
– Ты поставил все деньги на лошадь? – потерянно переспросила она. – Ох, Джек!
– Но, дорогая, – уверенно возразил Джек, – все, что говорил Леннокс, правда, и деньги, считай, уже наши. Вчера на эту лошадь ставили шестнадцать к одному, а сегодня – всего лишь восемь к одному.
– Ох, Джек, – только и смогла повторить она.
Джеку нужно было найти оправдание в собственных глазах. Он до ужаса отчетливо ощущал собственную глупость и проклинал себя за то, что прислушался к голосу искушения.
– Все хорошо, Марджори, – сказал он в малоуспешной попытке ободрить ее, – конь принадлежит дяде Леннокса Мэйна, и тот сказал Ленноксу, что эта лошадь точно победит. Марджори, дорогая, подумай, что для нас означают десять тысяч фунтов…
Она слушала, но не спешила успокаиваться. Зная, каких трудов и жертв стоило ему собрать эту сумму, понимая даже лучше жениха, во что выльется потеря этих денег, она не могла чувствовать ничего, кроме глухого отчаяния.
В это же время мистер Леннокс Мэйн испытывал сходные чувства, хоть и по другой причине. Получив телеграмму, «король наблюдателей» – вряд ли бывал на свете король более неряшливый, небритый и нервный – спешно вернулся на Манчестер-сквер; теперь замызганный «форд» с полным водителем ждали у дверей, а мистер Вилли Джинс ерзал на стуле и со всем терпением, какое у него нашлось, пытался выстоять под градом оскорблений своего нанимателя.
– Ты полный кретин, а я идиот, что решил нанять тебя, – бушевал Леннокс Мэйн. – Какой смысл шпионить за лошадьми, если тебя все видят?! Говорил же тебе: никому не говори, что ты связан со мной, олух чертов, – нет, тебе понадобилось открыть рот!
– Не было такого, – возмутился обвиняемый, – я никогда не болтаю. По-вашему, как бы я зарабатывал на жизнь, если бы…
– Нет, ты проболтался. Вот, послушай. – Леннокс схватил письмо со стола. – Это от моего дяди. Послушай, идиот ты чертов:
«Похоже, Вам недостаточно сказанного мной, и Вы нанимаете шпиона наблюдать за моими лошадьми. Передайте мистеру Вилли Джинсу вот что: если его еще раз увидят в моем поместье или где-то рядом, он получит порку, какой еще не видал…»
Последний абзац, в котором Стюарт Грейман высказывал свое мнение по поводу племянника, Леннокс опустил.
– Я и в мыслях не держал, что меня кто-то видел; когда я был на стене, вокруг было ни души… – пробормотал мистер Джинс. – Я честно заработал свои полсотни.
– От меня ты не получишь ни гроша, – отрезал Леннокс. – Я уже заплатил тебе все, что ты наработал, – выметайся, и больше чтоб я тебя не видел.
Вернувшись к брату, мистер Вилли Джинс пребывал в отнюдь не блестящем расположении духа.
– Куда теперь? – невозмутимо спросил толстяк.
Вилли назвал место, куда вело много маршрутов, а найти дорогу было легко; его старший брат, привычный к эмоциональным вспышкам младшего, отправился не по указанному адресу, а туда, куда они собирались с самого начала – в Эпсом. На въезде в Гайд-парк полицейский предостерегающе поднял было руку, завидев автомобиль-развалюху, но «форд» мистера Джинса подходил под определение «личная машина» согласно действующему законодательству, и братьям было позволено присоединиться к сверкающей череде машин, медленно въезжавших в парк.
Сама судьба заставила «форд» заглохнуть в десятке шагов от места, где сидели хмурые возлюбленные.
– Что за странное авто, – сказала девушка, – и разве это не тот человек, которого мы давеча видели, – ну тот, который следит за лошадьми?
– Да, он самый, – угрюмо подтвердил Джек, и вдруг вскинулся: интересно, он в курсе?
Он поднялся и подошел к шпиону; завидев Тревора, мрачный Вилли приподнял кепку.
– Добрый вечер, мистер Тревор.
– Куда вы направляетесь? – осведомился Джек.
– В Эпсом, посмотреть дерби. Большая часть лошадей уже там, кроме, – сморщился он, – кроме Ямыня.
– А его там почему нет? – спросил Джек, холодея; враждебность, с которой Джине отзывался о фаворите, наводила на худшие подозрения.
– Да потому что он не бежит сегодня, вот почему, – зло бросил он.
– Не бежит? То есть как это? – медленно переспросил Джек.
– Он охромел, – сказал человечек. – Надеюсь, вы на него не ставили?
Джек механически кивнул.
– Пойдемте со мной, – убитым голосом сказал Тревор. – Марджори, у меня скверные новости, – с тяжелым вздохом выговорил он. – Джинс говорит, что Ямынь захромал.
– Все так, – кивнул шпион, – хром, как старый Джанкет. Это другой конь мистера Греймана. Вы наверняка помните, сэр: ну тот, который все время выигрывал кентер, а потом сбивал ноги на последней сотне ярдов.
– Я о лошадях мало знаю, – сказал Джек. – Расскажите мне о Ямыне. Давно он захромал?
– Да вот уже три дня как, – ответил человечек. – Я за ним неделю наблюдал. Он надорвался в конце галопа.
– Но знает ли мистер Грейман?
– Мистер Грейман? – фыркнул наблюдатель. – Еще бы ему не знать. Своему племяннику Ленноксу Мэйну он вот говорить не захотел, зато сказал я – и даже спасибо за это не получил.
– Когда вы сказали ему? – спросил Джек, стремительно бледнея.
– Так Леннокс Мэйн знал!
Джек был потрясен до глубины души.
– Этого просто не может быть! – Он покачал головой. – Леннокс бы никогда…
– Леннокс Мэйн и родную тетю бы продал, – презрительно скривился Вилли.
– Так это Леннокс убедил тебя поставить на эту лошадь? – спросила девушка.
Джек кивнул.
– Вы уверены, что Ямынь охромел?
– Клянусь. Я знаю Ямыня как свои пять пальцев, – решительно кивнул человечек. – Это единственная лошадь с четырьмя белыми чулками в конюшнях Болдока…
– Болдок! – Девушка вскочила на ноги, смотря на Джинса. – Вы сказали – Болдок?
– Именно так, мисс.
– Кто владеет этой усадьбой? – быстро спросила она. – Фамилия?
– Грейман.
– Какой он из себя?
– Старик лет шестидесяти, седой и жесткий, как гвоздь. Тот еще старый дьявол; готов поспорить, он слишком хитер даже для Леннокса Мэйна.
Она долго молчала после того, как Джинс пошел своей дорогой дальше, а потом внезапно спросила:
– Пригласишь меня на дерби, Джек?
– Боже правый! Вот уж не думал, что тебе захочется это видеть, – покачал он головой, – видеть крушение всех наших надежд.
– Так ты возьмешь меня туда, Джек? Мы можем нанять авто на день и посмотреть гонку с его крыши. Отвезешь меня туда?
От удивления он смог только кивнуть. До сих пор она не проявляла ни малейшего интереса к скачкам.
Похоже, какие-то сведения о проблемах гнедого фаворита все же просочились наружу, потому как утром гонки на Ямыня давали уже двадцать пять к одному, а утренняя пресса муссировала слухи о постигшей его неудаче.
«До нас дошли сведения, – писала «Спортинг-пост», – что с Ямынем, «темной лошадкой» мистера Греймана, не все в порядке. Возможно, неверным будет называть этого коня «темной лошадкой», поскольку он уже дважды принимал участие в скачках, но, пока имя Ямыня не появилось в списке участников, немногие могли предположить, что сын Мандарина и Эттабелль намеревается участвовать в соревнованиях такого уровня. Мы питаем глубокое уважение к хозяину лошади мистеру Стюарту Грейману и надеемся, что слухи преувеличены».
Марджори раньше не бывала на скачках и, наверное, была бы впечатлена и более скромным событием, но Эпсом стал настоящим откровением. Это были не столько скачки, сколько гигантский фестиваль и ярмарка. Толпа пугала девушку. Стоя на крыше автомобиля, она попыталась прикинуть число собравшихся. За пестрым скопищем народу не видно было травы на холмах; люди бесчисленной фалангой тянулись от одного края скакового круга до другого, занимали все места, окружали букмекеров и заполняли беговые дорожки между гонками. Оглушающий шум, беспрестанное движение, калейдоскоп цветов, палатки и афиши привлекали ее внимание больше, чем лошади.
– Публика только о Ямыне и говорит, – сказал Джек, вернувшийся с разведки. – Говорят, что Ямынь в скачке участвовать не будет. Газеты готовят нас к этому. Боюсь, дорогая, я показал себя невероятным глупцом.
Она перегнулась через край крыши и вложила что-то в его руку – листок бумаги, с удивлением понял Джек.
– Это что – кредитный билет? Ты собираешься сделать ставку?
Она кивнула.
– Я хочу, чтобы ты сделал ставку для меня.
– И на кого же?
– На Ямыня, – ответила девушка.
– На Ямыня! – недоверчиво повторил Джек и посмотрел на билет. Тот был на сотню фунтов. Юноша только беспомощно воззрился на невесту. – Не нужно этого делать, право же, не стоит.
– Я прошу тебя, – твердо сказала она.
Джек пробрался туда, где принимали ставки букмекеры из конторы Таттерсолла, и после окончания предварявшей дерби гонки нашел там своего знакомого. Когда юноша вернулся к невесте, ставки выросли еще.
– За эту сотню мы в случае выигрыша получим две тысячи, – сказал он, – но я еле заставил себя сделать ставку.
– Я бы очень разозлилась, не сделай ты этого, – ответила девушка.
– Но зачем… – начал было он и замолчал, когда на доске появились имена участвующих лошадей. – Ямынь участвует, – прошептал он.
Никто не знал этого лучше Марджори. Она видела бирюзовый камзол жокея на предварявшем скачки параде и заметила знаменитые белые чулки сына Мандарина, когда лошади выходили к старту. Ее рука, державшая бинокль, болела от напряжения, но она все смотрела на бирюзовый камзол, пока белая лента не взлетела вверх и две сотни тысяч голосов не закричали в унисон: «Стартуют!»
Бирюзовый камзол был третьим на подъеме, четвертым на ровном участке у поворота железной дороги, снова третьим на выходе на прямую после поворота с Таттенхем Корнер – а затем пронзительный голос ближайшего букмекера возвестил: «Ямынь победил!»
– Не знаю, с чего и начать, – сказала она тем вечером. Они ужинали вместе, но на сей раз у Марджори. – Все началось с месяц назад, когда пожилой джентльмен появился в парикмахерской и прошел к хозяину, мистеру Феннету. Они говорили минут десять, после чего послали за мной. Мистер Феннет сказал мне, что у этого господина особый заказ и что нужен эксперт в покраске волос. Я сначала думала, что речь идет о нем самом, и было даже жаль, что этому джентльмену захотелось избавиться от благородной седины. Только на следующей неделе я узнала, зачем в действительности потребовались мои услуги, когда за мной прислали машину и отвезли в Болдок. И вот тогда он рассказал мне суть дела. Он спросил, все ли необходимое для обесцвечивания и окраски у меня с собой, и, когда я ответила утвердительно, посвятил меня в тайну. Он сказал, что очень щепетильно относится к масти своих лошадей и что у него есть великолепный конь с белыми ногами – вот эти-то ноги ему и не нравились. Он хотел, чтобы я выкрасила ноги, и конь стал полностью гнедым. Конечно, сначала я рассмеялась – это звучало так забавно, – но он был совершенно серьезен, а потом меня познакомили с этим самым конем. Более странного клиента у меня еще не было, – улыбнулась она.
– И ты перекрасила лошадь?
Она кивнула.
– Но это было не все. Был еще один конь, чьи ноги нужно было обесцветить. Бедненький, теперь ему так и ходить с белыми чулками, разве что хозяин пожелает опять его перекрасить. Тогда я ничего не знала, но теперь знаю, что это конь по имени Джанкет. Каждые несколько дней я должна была ехать в Болдок, обновлять краску и повторять обесцвечивание. Мистер Грейман договорился с мистером Феннетом, что мой гонорар останется в тайне даже от фирмы, и, конечно, я ничего не сказала – даже тебе.
