Текст книги "Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Джек Лондон,Оскар Уайльд,Уильям О.Генри,Эдгар Аллан По,Марк Твен,Гилберт Кийт Честертон,Брэм Стокер,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)
БЕЛЫЙ ПРИЗРАК
Две пары играли в теннис на вечеринке в саду приходского священника. Как минимум последние четверть века юноши и девушки собирались здесь в это время года и развлекались подобным образом. Время шло, одни игроки уходили, другие занимали на их место, а в остальном ничего не менялось.
Нынешние юноши и девушки прекрасно понимали, какую важную роль эта вечеринка играет в жизни местного маленького сообщества, а потому обращали особое внимание на одежду и изысканность манер. В то же время им нравился спорт, а потому игра шла достаточно азартно. Их усилия (а также одежда и поведение) служили объектом пристального внимания четырех пар глаз. Квартет леди расположился на скамье у самого корта – это были признанные любительницы поглазеть на любое зрелище.
В сущности, это было одной из известнейших традиций здешних вечеринок в саду: четыре леди сидели на своем привычном месте и наблюдали за игрой. Как правило, они крайне мало знали о теннисе, зато чрезвычайно много – об игроках. Также в традицию входило, чтобы две леди из четырех были милы и любезны, а двумя другими неизменно оказывались миссис Доул и миссис Хэтч-Маллард.
– У Евы Джонлет нынче не прическа, а воронье гнездо, – изрекла миссис Хэтч-Маллард. – Волосы, конечно, никогда не были сильной стороной бедняжки, но это же не повод устраивать на голове невесть что! Кому-то придется рано или поздно ей об этом сказать.
Упомянутая прическа Евы Джонлет могла бы избежать осуждения от миссис Хэтч-Маллард, если б не факт, который являлся более значимым: Ева была любимой племянницей миссис Доул. Все чувствовали бы себя значительно лучше, приглашай приходской священник миссис Хэтч-Маллард и миссис Доул поодиночке, но вечеринка в саду проводилась лишь раз в год, и вычеркнуть любую из этих леди из списка приглашенных казалось решительно невозможным. Нет-нет, если только не жаждать разом уничтожить мир и спокойствие в округе.
– А тисовые деревья в это время года особенно прелестны, – вставила леди с нежным, шелковым голосом, напоминающим шиншилловые муфты на картинах Уистлера.
– Что значит «в это время года»? – требовательно спросила миссис Хэтч-Маллард. – Тис прекрасен в любое время года. Вот в чем его особенное очарование!
– Тис отвратителен в любое время года и при любых обстоятельствах, – сообщила миссис Доул медленно и выразительно, будто смакуя саму возможность вставить возражение. – Лучше всего тис смотрится на кладбищах, возле склепов.
Миссис Хэтч-Маллард сардонически фыркнула. В переводе это означало: есть некоторые люди, которые лучше всего смотрятся на кладбищах, а не на вечеринках в саду приходского священника.
– И каков счет? – осведомилась леди с шелковым голосом.
Желаемые сведения ей предоставил молодой джентльмен в белоснежном костюме для игры в теннис. Возникало впечатление, что юноша скорее заботился о том, чтобы не запачкаться, нежели о выигрыше в этой теннисной партии.
– В какого отвратительного юнца вырос этот Берти Диксон! – объявила миссис Доул, внезапно вспомнив, что Берти был любимчиком миссис Хэтч-Маллард. – Молодежь нынче ведет себя совсем иначе, чем двадцать лет назад.
– Разумеется, иначе, – парировала миссис Хэтч-Маллард. – Ведь двадцать лет назад Берти было два года. Даже вы способны увидать разницу между его внешностью и поведением тогда и сейчас.
– Вы знаете, – интимным шепотом обратилась миссис Доул к остальным леди, – я не удивлюсь, если кое-кто считает свою реплику остроумной.
– Миссис Норбери, к вам приезжает кто-нибудь необычный? – торопливо поинтересовалась леди с шелковым голосом. – Вы ведь проводите приемы как раз в это время года?
– Я ожидаю прибытия весьма интересной дамы, – отвечала миссис Норбери, до сих пор безмолвно ожидавшая случая перевести беседу в безопасное русло. – Это моя старинная приятельница, ее зовут Ада Блик…
– Что за ужасное имя! – вставила миссис Хэтч-Маллард.
– Она, знаете ли, ведет свое происхождение от де ла Бликов, старинной гугенотской семьи из Турина.
– Не было в Турине никаких гугенотов, – изрекла миссис Хэтч-Маллард, считавшая себя способной вполне компетентно судить о любом событии трехсотлетней давности.
– Ну, как бы там ни было, она погостит у меня, – продолжала миссис Норбери, быстро вернувшись к временам не столь отдаленным. – Она приезжает сегодня вечером. Удивительная женщина: одаренная ясновидящая, седьмая дочь седьмой дочери и все такое – ну, вы понимаете.
– О, это чрезвычайно любопытно! – прошелестел шелковый голос. – Ну, тогда Эксвуд – самое подходящее для нее место, не так ли? Кажется, там есть несколько призраков…
– Да. Именно поэтому она так жаждала ко мне приехать, что отложила все прочие дела, дабы принять мое приглашение, – сказала миссис Норбери. – У нее были сны, видения и все такое – ну, вы понимаете – и они всегда сбывались с потрясающей точностью. Но вот призраков она не видела ни разу в жизни и ждет не дождется случая восполнить этот пробел. Она состоит в этом, ну, знаете, «Обществе психических исследований»[106]106
Основано в 1875 г. А. Коксом. После его смерти распущено, в 1882 г. воссоздано. Занималось научным исследованием паранормальных явлений и их документированием: опросом свидетелей, детальным описанием загадочных случаев и т. д. Существует по сей день. – Примеч. пер.
[Закрыть]'.
– Полагаю, она встретится с несчастной леди Калламптон, известнейшим привидением Эксвуда, – заметила миссис Доул. – Вы ведь помните: мой предок, сэр Джарвис Калламптон, убил свою молодую жену, когда они гостили в Эксвуде. Припадок ревности, увы. Он задушил ее ремнем от стремени прямо в конюшне, сразу же после того, как супруги вернулись с верховой прогулки. С тех пор люди иногда видят, как она бродит в сумраке по лужайкам и возле конюшни в длинном зеленом облачении, стеная и пытаясь сорвать с шеи удавку. Будет ужасно интересно узнать, увидит ли она…
– Понять не могу, с чего все решили, что ваша подруга обязательно увидит эту дрянную подделку, так называемую леди Калламптон! До сих пор этот призрак являлся лишь горничным да подвыпившим конюхам. А вот мой дядя, владелец Эксвуда, совершил там самоубийство при самых трагических обстоятельствах! Уж он-то точно появляется там чаще прочих призраков.
– Боюсь, миссис Хэтч-Маллард сроду не читала историю нашего графства, написанную мистером Попплом, – сообщила миссис Доул ледяным тоном. – Иначе ей было бы известно, что призрак леди Калламптон являлся множеству заслуживающих доверия свидетелей…
– Ах, Поппл, – насмешливо протянула миссис Хэтч-Маллард. – Да он верит любой дрянной побасенке о старых временах! Поппл, скажите на милость! А вот призрака моего дяди видел сельский староста, он же – мировой судья. Полагаю, вот это может служить достаточным доказательством для кого угодно. И я предупреждаю, миссис Норбери: если ваша ясновидящая подруга увидит какого-либо еще призрака, кроме духа моего дяди, я сочту это личным оскорблением. Преднамеренным!
– Осмелюсь сказать, что она может вообще никого не увидеть. Раньше ей, знаете ли, не удавалось. – В голосе миссис Норбери явственно звучала надежда.
Впоследствии миссис Норбери сокрушалась, подбадриваемая сочувственным вниманием дамы с шелковым голосом:
– Нечего сказать, умею я завести беседу на самую неудачную тему из всех возможных! Видите ли, Эксвуд принадлежит миссис Хэтч-Маллард. Мы лишь арендуем его, и срок аренды скоро истечет. А племянник миссис Хэтч-Маллард недавно изъявил желание пожить там, и если мы оскорбим его тетушку, то она просто откажется продлевать договор. Боже мой, все эти садовые вечеринки – ужасная ошибка! По крайней мере, иногда мне так кажется.
Семейство Норбери развлекало гостью игрой в бридж на протяжении последующих трех вечеров. Они засиживались за столом почти до часу ночи и не слишком-то заботились о выигрыше – лишь бы оградить гостью от нежелательных визитов каких-либо призраков.
– Если мисс Блик, укладываясь спать, будет думать о пиковых королях, каре тузов и ставках, вряд ли она уделит внимание какому-нибудь завалящему призраку, – заметил Хьюго Норбери.
– По крайней мере, я часами рассказывала ей о дядюшке миссис Хэтч-Маллард, – отвечала его жена. – Показала точное место самоубийства, навыдумывала разных душераздирающих деталек… Я даже повесила у нее в комнате старый портрет лорда Джона Расселла. Сказала, что, по моему мнению, это портрет дядюшки в зрелых годах. Если Ада увидит хоть какого-нибудь духа, это просто обязан быть старик Хэтч-Маллард. Уж мы-то точно все для этого сделали.
Увы, все старания пропали впустую. Когда утром третьего дня своего пребывания в Эксвуде Ада Блик спустилась к завтраку, ее глаза покраснели от усталости, зато сияли от волнения, волосы растрепались, а в руках была зажата толстая коричневая книга.
– Я наконец-то увидала сверхъестественное явление! – воскликнула мисс Блик с порога, подбежала к миссис Норбери и поцеловала ее, словно именно та позволила ей получить этот бесценный опыт.
– Призрак? – вскрикнула миссис Норбери. – Это невозможно!
– Возможно и несомненно!
– Пожилого мужчину в костюме, какой носили пятьдесят лет назад? – с надеждой взглянула на подругу миссис Норбери.
– Ничего похожего, – помотала головой Ада. – Это был белый дикобраз.
– Белый дикобраз? – с растерянным изумлением воскликнули оба супруга Норбери.
– Огромный белый дикобраз с желтыми глазами, источавшими погибель, – сообщила Ада. – Я уже начала дремать, но внезапно ощутила присутствие в комнате чего-то необъяснимого, чего-то зловещего. Я вскочила на кровати и огляделась. И вот под окном появилось чудовищное создание, вызвавшее дрожь во всем моем теле. Это был отвратительного вида дикобраз, грязно-белый, с препротивнейшими черными, будто души грешников, когтями. Эти когти скребли и щелкали по полу. А в маленьких желтых глазах ужасного видения притаилось неописуемое зло. Эти жестокие, мучительно страшные глаза смотрели прямо на меня, пока чудовище ползло по полу. Оно преодолело ярд или два до второго окна, которое было открыто, а затем вскарабкалось на подоконник и исчезло. Я наконец сумела вскочить с кровати и тотчас бросилась к окну, однако никаких следов там не обнаружила. Разумеется, я сразу же осознала, что имела дело с пришельцем из иных миров, однако пребывала в неведении о том, с кем именно мне довелось столкнуться, пока не прочла в книге мистера Поппла главу о местных суевериях.
Мисс Блик торопливо распахнула огромный коричневый том и зачитала оттуда:
– Николаса Эрисона, старого скрягу, повесили в Бэтчфорде в тысяча семьсот шестьдесят третьем году за убийство фермера, который случайно наткнулся на тайник Николаса. Призрак старого Эрисона, по утверждениям некоторых людей, бродит возле деревень и сел. Иногда он принимает облик белой совы, иногда – белого дикобраза.
– Быть может, ты читала на ночь истории, рассказанные мистером Попплом, вот тебе в полудреме и привиделся дикобраз?
Предположение миссис Норбери было, вероятно, ближе всего к истине, однако Ада решительно отвергла столь приземленную интерпретацию ее видений. Тогда миссис Норбери быстро сказала:
– Тебе следует молчать об этом! Видишь ли, слуги…
– Молчать? – негодующе вскричала Ада. – Мой долг – предоставить подробнейший доклад в «Общество психических исследований»!
И именно в этот момент Хьюго Норбери, никогда не отличавшийся красноречием, испытал один из самых полезных в своей жизни приливов вдохновения.
– Мы поступили крайне безнравственно, мисс Блик, – сказал он, – но будет жаль, если от этого пострадают и другие. Этот белый дикобраз – старинная шуточка нашего семейства: огромного дикобраза-альбиноса мой отец привез с Ямайки. Там, знаете ли, попадаются экземпляры неимоверных размеров. Мы его прячем в комнате, привязав к лапе нитку, а второй конец этой нити пропускаем через окно. Затем мы тянем за нить, и дикобраз движется, скрежеща когтями по полу, – точь-в-точь, как вы и описали. Ну а после мы просто вытягиваем чучело через окно, и оно исчезает из комнаты. Множество людей уже попались на эту удочку: они все читали Поппла и сочли, что это призрак старика Никки Эрисона. Но мы всегда следим, чтобы шутка не зашла чересчур далеко, и останавливаем наших гостей прежде, чем этот розыгрыш будет на полном серьезе освещен в газетах.
Миссис Хэтч-Маллард в должный срок продлила семейству Норбери аренду, а вот мисс Ада Блик отказалась от продления старой дружбы.
ПУТЬ В КАНОССУ[107]107
Под этим выражением часто понимают акт покаяния или покорности. Происходит выражение от путешествия отлученного от церкви императора Священной Римской Империи Генриха IV в крепость Каносса, где пребывал папа Григорий VII. Согласно легенде, Генрих проделал этот путь босым и во власянице. – Примеч. пер.
[Закрыть]
Демосфен Плуттербафф, смутьян из смутьянов, предстал перед судом. Он совершил серьезное правонарушение, и весь политический мир с тревогой следил за судебным процессом.
Увы, следует отметить, что правительство пострадало куда значительней заключенного: тот взорвал Альберт-Холл накануне грандиозной чайной вечеринки с танцами, которую собирались провести либералы. Ожидалось даже, что Лорд-канцлер Казначейства по этому поводу обнародует свои новые размышления на тему «Распространяют ли куропатки инфекционные болезни?». Плуттербафф отлично выбрал время: разумеется, чайную вечеринку перенесли, но вот кое-какие другие политические события невозможно было отменить ни в коем случае. На следующий день после суда в местечке Немезис-на-Хэнде были назначены дополнительные выборы. Оппозиция открыто заявила, что если Плуттербафф встретит день выборов в тюрьме, то предложенного правительством кандидата ждет полнейшее поражение.
К сожалению, отрицать вину Плуттербаффа либо усомниться в ней оказалось решительно невозможно. Он не только признал вину, но и выразил желание повторить свою эскападу при первой же подвернувшейся возможности, а во время судебного заседания внимательно изучал небольшой макет Зала свободной торговли в Манчестере. Присяжные даже не сомневались, что подсудимый намеренно, со злым умыслом взорвал Альберт-Холл. Проблема состояла в другом: как отыскать смягчающие обстоятельства, при которых стало бы возможным вынести оправдательный приговор? Разумеется, в случае назначения подсудимому какого бы то ни было наказания немедленно последовала бы амнистия, однако правительство считало подобное вмешательство в дела правосудия крайней мерой и от души желало, чтобы нужды в ней не возникло. Даровать смутьяну помилование под давлением электората, под угрозой провала на решающих выборах, без права отменить или хотя бы отложить амнистию – нет-нет, это вовсе не было сокрушительным поражением… но выглядело очень похоже. Противники действующего Кабинета уже готовы были вцепиться правительству в глотку, обвиняя его во всех грехах. Так что беспокойство, царившее в забитом людьми зале суда, а также среди небольших компаний, расположившихся возле телеграфных аппаратов на Даунинг-стрит и в Уайтхолле, было вполне понятным.
И вот присяжные возвратились после обсуждения обстоятельств дела. Люди в зале суда заволновались, раздались встревоженные шепотки, а затем воцарилась полная тишина. Председатель совета присяжных огласил вердикт:
– Жюри присяжных признало подсудимого виновным во взрыве Альберт-Холла. Однако жюри присяжных просит высокий суд обратить внимание на тот факт, что в парламентском округе Немезис-на-Хэнде вскорости пройдут дополнительные выборы.
– Я так понимаю, это можно считать оправданием подсудимого? – вскричал государственный прокурор, вскочив с места.
– Вот уж это вряд ли, – холодно ответствовал судья. – Мой долг – приговорить подсудимого к неделе тюремного заключения.
– И да смилуется над голосованием Господь, – непочтительно подытожил один из стряпчих.
Решение, конечно, получилось скандальным, но судья не считал, что обязан потворствовать политическим амбициям правительства.
Вердикт суда присяжных и окончательный приговор были обнародованы в двадцать минут шестого. А в половину шестого перед резиденцией премьер-министра собралась огромная толпа, горячо распевая на мотив «Трелони»:[108]108
«Трелони», или «Песня западных людей» – популярная в графстве Корнуолл песня о походе (по сути, несостоявшемся) на Лондон с целью освобождения епископа Трелони, одного из семи епископов, заключенных в Тауэр королем Яковом II в 1687 г. Через некоторое время епископ Трелони был признан невиновным и освобожден из-под стражи. – Примеч. пер.
[Закрыть]
«Когда в тюрьму войдет Герой
Хотя б на день иль час —
Пятнадцать сотен за собой
Он уведет от вас!»
– Полторы тысячи голосов избирателей! – с содроганием произнес премьер-министр. – Даже думать не желаю об этом кошмаре! В прошлый раз мы выиграли с преимуществом всего в тысячу семь голосов.
– Избирательные участки откроются завтра в восемь утра, – сообщил Генеральный Секретарь. – К семи он должен быть на свободе.
– К половине восьмого, – поправил премьер-министр. – Иначе создастся впечатление, что мы действуем чересчур поспешно.
Генеральный Секретарь кивнул:
– Хорошо, но не позже половины восьмого. Я обещал нашему представителю на месте, что у него будет время повесить на избирательных участках плакаты «Плуттербафф на свободе» прежде, чем начнутся выборы. По его словам, это единственная наша возможность с вечерней почтой получить сообщение о том, что Рэдпроп победил.
На следующее утро ровно в половине восьмого премьер-министр и Генеральный Секретарь делали вид, будто завтракают, еле-еле притрагиваясь к пище и ожидая появления министра внутренних дел, который лично отправился проконтролировать освобождение Плуттербаффа из тюрьмы. Несмотря на ранний час, на улице уже начали собираться люди, и леденящий кровь напев «Пятнадцать сотен за собой он уведет от вас…» постепенно превращался в дружное непрерывное скандирование.
– Они немедленно аплодируют и вопят, стоит им услыхать новости, – с надеждой заметил премьер-министр. – О! Слышите? Сейчас они кого-то освистывают. Наверняка это МакКенна.
Мгновением спустя в комнату зашел министр внутренних дел, и на лице его отображался крах всех надежд, а из груди вырвался вопль:
– Он отказывается выходить!
– Отказывается? Не желает покидать камеру?
– Да, без духового оркестра он не переступит порога своей камеры. Он всегда покидал тюремные стены под звуки духового оркестра и отменять традицию не собирается.
– Но, разумеется, эту проблему решат его сторонники и почитатели? – вопросил премьер-министр. – Вряд ли кто-нибудь ожидает, что мы обязаны предоставить духовой оркестр заключенному, выходящему на свободу. Во имя всего святого, нас же просто не поймут!
– Именно этого его сторонники от нас и ожидают, – буркнул министр внутренних дел. – По их словам, раз именно мы засадили его в тюрьму, стало быть, наша забота обеспечить ему выход под фанфары. А он в любом случае отказывается убираться из тюрьмы без оркестра.
Раздался пронзительный телефонный звонок: на проводе был представитель власти из Немезис-на-Хэнде.
– Выборы начнутся через пять минут. Плуттербафф на свободе? Что за чертовщина там у вас…
Генеральный Секретарь бросил трубку и заявил без обиняков:
– Сейчас не время проявлять гордыню. Доставьте туда музыкантов, в конце-то концов. Пускай Плуттербафф насладится своим оркестром!
– И где вы собрались отыскать музыкантов? – устало спросил министр внутренних дел. – Вряд ли мы сумеем уговорить военный оркестр, а другого под рукой просто нет. Музыканты бастуют, вы что, не слышали?
– Неужто вы не в силах добиться прекращения забастовки? – осведомился Генеральный Секретарь.
– Я попробую, – вздохнул министр внутренних дел и направился к телефону.
Часы пробили восемь. Толпа на улице неистово распевала: «Пятнадцать сотен за собой он уведет от вас!»
На стол легла телеграмма из центрального представительства в Немезис-на-Хэнде. Она была краткой: «В минуту мы теряем двадцать голосов».
Часы пробили десять. Премьер-министр, Генеральный Секретарь, министр внутренних дел и несколько их влиятельных друзей, желающих помочь, собрались у входа в здание тюрьмы, на все лады убеждая Демосфена Плуттербаффа, а тот молча и неподвижно стоял перед ними, скрестив руки на груди. Златоусты законодательных баталий, чье красноречие заставило пасть ниц комиссию по делу Маркони[109]109
В 1913 г. Гильермо Маркони, считающийся изобретателем радио, обвинил в коррупции министра финансов Великобритании Ллойда Джорджа и ряд других министров. В Палате общин Великобритании по этому поводу прошло несколько слушаний. – Примеч. пер.
[Закрыть] (или, по крайней мере, большую ее часть), попусту растрачивали свои ораторские способности, пытаясь изменить планы этого упрямого, несгибаемого человека. Он не собирался покидать стены тюрьмы без оркестра.
А оркестр они предоставить не могли.
Пробило четверть одиннадцатого.
Половину одиннадцатого.
В ворота тюрьмы то и дело врывались посыльные с телеграфными сообщениями. Отчаянные послания гласили: «Только что отголосовала фабрика Ямли. Угадаете, за кого?» – и все в том же духе. Немезис-на-Хэнде уверенно шел по пути Рединга.[110]110
В 1913 г. в Рединге прошли дополнительные выборы в парламент. Победил кандидат от оппозиционной партии с перевесом всего 0,8 % голосов. – Примеч. пер.
[Закрыть]
– У вас имеются какие-нибудь музыкальные инструменты? – требовательно спросил Генеральный Секретарь у начальника тюрьмы. – Такие, чтобы играть было полегче. Барабаны, кимвалы – что-то в этом духе.
Начальник тюрьмы пожал плечами:
– Наши надзиратели создали частный маленький оркестр. Но не думаете же вы, что я заставлю их…
– Одолжите нам инструменты, – велел Генеральный Секретарь.
Один из влиятельных друзей, жаждавших помочь, неплохо играл на корнет-а-пистоне, сам Генеральный Секретарь кое-что смыслил в барабанах, а члены Кабинета Министров могли бить в кимвалы более-менее в такт основной мелодии.
– Ну и какую песню вы предпочтете? – осведомился Генеральный Секретарь у Плуттербаффа.
Тот, поразмыслив пару мгновений, отвечал:
– Самую популярную на сегодня.
Все присутствующие сегодня слышали эту мелодию сотни раз, так что исполнить ее достаточно сносно оказалось несложным. И заключенный уверенной поступью отправился на свободу, сопровождаемый словами песни, сочиняемой на ходу: «Такого не желали мы вовеки совершить…» Разумеется, имелось в виду лишенное возможности выбирать правительство, а вовсе не разрушитель Альберт-Холла.
Увы, но и после всех этих мытарств место в парламенте было потеряно, хотя преимущество оппозиционера оказалось незначительным. Профсоюзы на местах слишком уж оскорбились действиями членов Кабинета Министров, которые лично показали пример штрейкбрехерства. Их не смогло умиротворить даже освобождение Плуттербаффа.
Впрочем, несмотря на потерю места, правительство праздновало моральную победу. Оно показало всем, что знает, когда и как именно надо проигрывать.
