Текст книги "Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Джек Лондон,Оскар Уайльд,Уильям О.Генри,Эдгар Аллан По,Марк Твен,Гилберт Кийт Честертон,Брэм Стокер,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)
Малькольм Кларк Дэй
ПРИЗРАК ДЖОЗЕФА ХАРПЕНДЕНА
– Вот он, значится, Кемсли, а уж город это или деревня – вам решать, сэр. Надеюсь, вы не в претензии на моих лошадок? – В голосе кучера звучала скорее гордость, чем нотки извинения. – Да, мы, стало быть, на час позже супротив обычного прибыли – ну так ведь какая метель, сэр!
Экипаж как раз спускался по восточному склону гряды холмов. Внизу мерцали огни небольшого городка.
– По всему видно – у вас, сэр, особо срочная надобность. – Кучер, скрывая усмешку, покосился на своего единственного пассажира: худенького юношу, скорее даже подростка, дрожащего от холода в своем поношенном пальто. – Эту зиму в тутошних краях запомнят надолго: таких холодов давненько уж не было! Все благоразумные люди, сэр, сейчас носу не кажут из дома…
– Я бы рад быть благоразумным, – вздохнул пассажир, – но задерживаться не могу: спешу к умирающему. Известие прислали прямо в колледж, директор сразу подписал мне разрешение отлучиться – я и так пропустил несколько дней.
– О, тогда извиняйте, сэр. К отцу спешите?
– Нет. К… ну да, к кузену. Джозеф Харпенден. Я называю его кузеном, хотя вообще-то мы гораздо более дальние родственники. Но кроме него у меня на этом свете больше никого и нет. – Голос юноши дрогнул.
– Да уж, паршиво, когда у человека нет родни, – сказал кучер с грубоватым сочувствием. И вдруг в его голосе прорезалось любопытство: – Джозеф Харпенден? Так что же, этот ваш родич, выходит – старый скряга Харпенден-черта-с-два, да?
Лицо юного пассажира вспыхнуло. Он молча кивнул.
– Ух ты! И что, правду говорят, будто он столь же богат, сколь и скуп?
– Честно говоря, я никогда не видел в его доме ни малейших признаков богатства, – сухо ответил юноша. – Сам же кузен все время говорил о своей бедности, из-за которой он вынужден жестоко экономить. Но со мной мистер Харпенден всегда был добр, приютил меня после смерти родителей, оплатил мое обучение в колледже – и, право слово, мне не подобает выслушивать, как о нем говорят неуважительно!
– Ваша правда. Молчу-молчу, сэр, – теперь кучер говорил уже без усмешки. – Ну а вот уже и трактир «Красный лев». Прибыли! Сходи, сынок – и, надеюсь, ты вправду еще застанешь старину Черта-с… э-э, мистера Харпендена в живых.
«Сынок». Ну надо же! Да, ему еще не исполнилось и шестнадцати, но в этом возрасте… ну… Короче говоря, в таком возрасте к джентльмену из хорошей, пускай и обедневшей, семьи надо обращаться «молодой человек»!
Вышеупомянутый молодой человек шагал по улице торопливо, но несколько скованно: в своей ветхой одежде он совсем окоченел за время поездки. Дом, куда он направлялся – старый особняк за околицей, – знал лучшие годы. Теперь он производил тягостное впечатление: размеры и архитектура заставляли вспоминать о временах, когда семья Харпенденов была одной из самых влиятельных в округе – но стены давно облупились, старинные дымоходы обрушились, в кровле зияли дыры, а некоторые окна были заложены кирпичом.
Слабые огоньки теплились только за стеклами окон первого этажа, да и то лишь кое-где, второй этаж был темен – и темен был примыкающий к дому старый деревянный флигель, в котором, собственно, и предпочитал жить старый Джозеф. Увидев это, юноша вдруг резко остановился, со всей отчетливостью поняв: ему все-таки не довелось застать своего последнего родича в живых…
Почему-то при этой мысли он ощутил не горе, а страх – темный, иррациональный. Но превозмог себя, взялся за тяжелый дверной молоток – и, дважды стукнув им по все еще прочным дубовым доскам, отступил на шаг в сторону, чтобы оказаться напротив «французского окна»,[88]88
«Французское окно» представляет собой оконный пролет до самого пола, оборудованный распахивающейся рамой. Фактически это окно-дверь. В Викторианскую эпоху такие дополнительные выходы, как и обычные окна, обычно закрывались прочными наружными ставнями.
[Закрыть] за которым, как видно было сквозь щели ставни, горела свеча.
Юноша не знал, кто сейчас откроет ему, но в общем-то выбор был невелик. Когда он был здесь последний раз, в доме оставалось всего двое слуг. Так что к двери подойдет, конечно, или Элизабет, глуховатая седая кухарка, или неприветливый старина Питер, личный секретарь хозяина, год назад сменивший на этом посту покойного мужа Элизабет.
Однако к двери все никто не подходил, а сквозь ветхую ставню молодой человек услышал, что обитатели дома негромко, но, кажется, взволнованно переговариваются друг с другом. С большим удивлением он понял, что их не менее чем трое. Питер, кто-то смутно знакомый, но не входивший в число домочадцев, и наконец абсолютный незнакомец.
– Значит, в завещании… – прошептал последний.
– Вообще-то да, – скрипуче ответил полузнакомый голос, принадлежащий, как юноша сообразил только сейчас, мистеру Пиллингу, поверенному его родича. – Юный мастер Дик является единственным наследником дома и всего, что находится в нем.
– Само собой. Весь городок знает, что мальчишка – единственный наследник. Никто из нас и не собирается лишать его этих развалин и старой мебели. Вопрос в другом: вы как законник можете сказать – значение «всего, что находится в нем» как-то расшифровывается?
– Нет. Можете быть спокойны.
– Да все в порядке, сэр, парень и не знает-то ничегошеньки, – вмешался Питер. – Я, когда, значит, с ним речи вел, завсегда вздыхал вот этак: «Ох, Дик, вы ж, того-этого, не станете у меня выспрашивать, кудой хозяин свое достояние прячет? Не станете ж? А то его, бедолагу, и так-то каждый норовит облапошить, неужто ж и вы того же, значится, поля ягода?» Он завсегда краснел и с разговора сворачивал. Хотя… Краснеть-то краснел, а вот глазищами позыркивал – так что, может статься, нам и впрямь надо, того, поспешить, ежели уж мы трое, стал-быть, решили…
– Тс-с! У стен есть уши!
«А у окон тем более, – мысленно заметил Дик, – зато у вас с ушами точно проблемы, раз вы не слышали, как я в дверь стукнул. Хорошенькая история! Ну и что же мне теперь делать?»
Ответа на этот вопрос он не нашел. Поэтому так и продолжал стоять снаружи, превратившись в слух.
– Ладно. Ну а сам-то старый скряга хоть как-то дал понять, где он это прячет?
– Чтоб сказать да – так нет, сэр. Напрямую он об этом ни словечком не обмолвился. Только иногда, обиняком, с этакой вот усмешечкой пробрасывал: мол, все прямо перед глазами…
– Чтоб ему на том свете пусто было! – в сердцах высказался незнакомец. – Все, что «перед глазами», мы уже перерыли десять раз: ящики письменного стола, бюро, буфет… Пожалуй, надо искать как раз в самых дальних закоулках. А слова старого скупердяя – это обычная скупердяйская хитрость: чтобы еще и после смерти наследникам досадить!
– Пожалуй… – согласился поверенный. – Но нам в любом случае надо управиться до утра: мальчишка, возможно, приедет уже завтра.
И именно в этот момент тот, кого они называли «мальчишка», потерял равновесие – и оперся о ставню рукой. Только на миг, но этого оказалось достаточно: старая створка заскрипела.
– Тс-с-с… Кто это?!
Не оставалось никаких сомнений, что мгновение спустя окно будет распахнуто, – и Дик не успеет скрыться. Поэтому он, чтобы упредить неизбежное, осторожно постучал в ставню.
Трое мужчин одновременно выглянули в окно: мрачные, насупленные, встревоженные – но, кажется, испытавшие определенное облегчение от того, что видят перед собой Дика, а не кого-то вовсе постороннего.
– Ричард? – резко спросил мистер Пиллинг.
– Д-да, это я, – дрожащим голосом произнес молодой человек. – М-можно войти?
– Даже нужно. – Поверенный буквально втянул его в дом. – Что ты тут делаешь?
– Ну, я постучал в дверь – наверное, слишком тихо, и мне никто не ответил. А стучать громче мне не хотелось, ведь мой кузен болен и нуждается в…
– Твой, э-э, кузен уже ни в чем не нуждается, – сухо произнес законник. – Ты слишком долго добирался. Сегодня днем его тело было предано земле.
– Умер и уже похоронен?! – Дику не потребовалось много труда, чтобы изобразить потрясение и горе. – Я даже не успел с ним проститься… Значит, теперь я на свете совсем один!
– Не вполне, – прежним тоном ответил поверенный. – Отныне и до совершеннолетия я назначен твоим опекуном. Покойный мистер Харпенден взял с меня слово, что ты будешь окружен отцовской заботой, – и это слово я сдержу. Так что будешь жить у меня: этот старый дом слишком холоден и неприютен…
На последних словах его голос заметно смягчился.
– А… а где Элизабет? – пробормотал юноша, растерянно озираясь.
– Ей уже нечего тут делать. Так что она вернулась к себе… не знаю уж куда: жила же где-то, прежде чем поступить сюда на службу.
– П-правда? – Дику по-прежнему не приходилось имитировать растерянность: чувства его были неподдельны. – Ну… Наверное, мне все-таки лучше остаться здесь. По крайней мере, сегодня.
– Вот как? И почему же?
– Не знаю, – Дик пожал плечами, – но, в конце концов, дом не должен пустовать – а раз уж кроме меня не осталось никого, кто жил здесь раньше…
– О нет, мой мальчик! – В голосе законника теперь звучали подлинно отеческие обертоны, но взгляд был холоден и подозрителен. – Это, гм, жилище скорби – неподходящее место для юного создания твоих лет. Мы пойдем…
Он взял Дика под локоть и постарался увлечь его к выходу – но тот не сдвинулся с места.
– Мы пойдем… – с нажимом повторил мистер Пиллинг. По-прежнему безрезультатно. – Гм… – Поверенному стало ясно, что настало время сменить тактику. – Мэрфи, мой шурин, отведет тебя ко мне домой и поместит под надзор моей сестры, его супруги. Право же, сегодня ночью тебе не следует оставаться без присмотра.
(«По пути расспроси его», – это законник произнес одними губами. В обычных условиях Дик никогда бы не разобрал его слов, но сейчас он настороженно следил за всем.)
Человек, о котором говорил мистер Пиллинг, кивнул и сделал шаг вперед. Он был высок и грубовато-кряжист, так что пятнадцатилетний Дик сразу почувствовал: можно сколько угодно называть себя юношей или молодым человеком, но с этим мужчиной ему сейчас лучше не спорить.
Дик кивнул, зябко запахнулся в пальто и вместе с шурином мистера Пиллинга вышел из дома. Законник со вздохом облегчения закрыл за ними дверь.
– А теперь, Питер, – он повернулся к слуге, – принеси молоток, долото – да заодно и топор. Посмотрим, не спрятано ли чего под половицами или за стенными панелями. Начать, наверное, следует с этой комнаты.
Они все еще были заняты этим делом, когда шурин снова переступил порог.
– Ну как там паренек? – первым делом поинтересовался поверенный.
– Надежно пристроен.
– Мэрфи! Мы ведь договаривались, что…
– Да все в порядке. Как договаривались, так и сделал. Он заперт наверху, в спальне на втором этаже. Ключ я повернул в замке дважды, дверь подергал, проверил – нет, мальчишке не выйти.
– Да, дверь там крепкая. И до земли далеко. Разве что… У него не может оказаться с собой какой-нибудь веревки?
– Никакой, – Мэрфи помотал головой. – Он пальтишко свое внизу скинул, а в том, что на нем осталось, ничего не спрячешь. А в спальне только тюфяк, постельное белье мы ведь заранее убрали, так что и простыни на веревки не порвать. Да по мне, это все излишние предосторожности: окно ведь там слишком узкое, чтобы человеку протиснуться.
– Пожалуй… Ну ладно: как на ваш взгляд, он что-нибудь знает?
– Вряд ли. По дороге я этак исподволь завел было разговор о сокровищах старика, о тайниках, в которых они могли храниться… Нет, он явно ничего про тайник не слышал.
– Отлично. Хотя, с другой стороны, даже и жаль… Ладно, Мэрфи, со своей частью задания вы справились – а теперь давайте вместе заниматься нашей общей.
…Поиски были усердны, но безуспешны. Трое мужчин сдвинули от стен всю тяжелую мебель, проверили стыки, донца ящиков, осмотрели каминную плиту – но наградой стало всего несколько мелких монет, завалившихся за книжный шкаф. Им даже удалось найти в старинном секретере потайное отделение, однако там тоже было пусто и вообще, скорее всего, последнему хозяину дома этот тайник так и остался неизвестен.
Юрист, его шурин и слуга чувствовали себя странно. Они охотились за легкими деньгами – а вместо этого им сейчас приходилось заниматься тяжелой, монотонной, изнурительной работой. К тому же, когда они буквально переворачивали вверх дном обстановку старого дома – дома, где каждая вещь еще помнила прежнего хозяина, – их странные ощущения с каждой минутой усиливались. Возможно, днем все было бы иначе, но сейчас стояла зимняя ночь, снаружи завывал ветер…
Что-то прошуршало в соседней комнате. Это наверняка была крыса – но все трое вздрогнули.
– Бр-р-р! – Мэрфи нервно огляделся по сторонам. – Вообще-то говоря, скверное это дело – искать тайник мертвеца. Я так и жду все время, что старикан вдруг окликнет нас: мол, кто это тут шастает по моему дому?!
– Ох, и не говорите, сэр! – дрожащим голосом поддержал его Питер. – Я тоже прям-таки чуть ли не слышу его все время… И вижу тоже. Чуть ли не. А может, того, и взаправду.
– Ерунда! – раздраженно отрезал мистер Пиллинг. – Что «взаправду»? Видишь его? Или слышишь?
– Так, это, того… Не знаю, как и объяснить, сэр. Вот ровно что холодом время от времени овевает – и, может, это дурость моя, сэр, но сдается мне: это он мимо проходит.
– Ерунда! – повторил законник уже не раздраженно, а презрительно. – Просто по дому гуляют сквозняки. Что ж, весь первый этаж мы обыскали, теперь попробуем наверху. Питер, бери инструменты, и…
Мистер Пиллинг шагнул было к лестнице, ведущей на второй этаж, когда слуга вдруг схватит его за руку.
– Стойте, сэр! Стойте! Слышите?
Питер задыхался, его лицо посерело, а зубы от страха лязгали так громко, что двое других мужчин далеко не сразу услышали далекий стон. Этот звук, исполненный тоски и боли, донесся откуда-то сверху.
– Крысы… – произнес было поверенный, но осекся и побледнел: стон, безусловно, был человеческий.
– Воры, – предположил шурин. Его рука скользнула в карман камзола и вынырнула оттуда, сжимая короткую, но чрезвычайно массивную дубинку. Тем не менее Мэрфи отнюдь не выказывал желания устремиться на второй этаж и проверить, воры там или…
– Нет, сэр! – Слуга отчаянно замотал головой. – Точно говорю: это его голос! В тот день, когда помереть – он, мой хозяин, вот точно так же стонал!
В этот миг тоскливый протяжный звук повторился. Трое мужчин снова вздрогнули.
Мистер Пиллинг опомнился первым. Возможно, потому, что он острее других ощущал право собственности, пусть и только опекунской, на весь этот дом.
– Снимаем обувь и потихоньку поднимаемся. Кто бы там ни был – он у нас сейчас узнает, как шутки шутить!
– Нет, сэр! Ради всего святого! – Слуга так крепко вцепился законнику в руку, что тот поневоле был вынужден остановиться. – Я знал, я ведь знал: негоже вот так рыться в его имуществе, да еще в самый день похорон! О мистер Харпенден, я… я, стал-быть, раскаиваюсь, я не должен был…
– Ох, родич, а может, и вправду… – подал голос Мэрфи. – Тревожить призраков – оно как-то не того!
На секунду юрист замер в нерешительности, но мысль о золоте, которое он, чего доброго, сейчас потеряет из-за трусости своих компаньонов, побудила его к активным действиям.
– Ну вот что: я поднимаюсь наверх. А вы – как хотите.
Дюжий Мэрфи, содрогаясь и потея, двинулся за своим свойственником. Питер, как марионетка, тоже последовал за ними: оставаться на первом этаже одному, причем в полной темноте (оба фонаря поверенный с шурином унесли с собой), для него было еще страшнее.
Лестница скрипела у них под ногами, а больше никаких звуков не было. Несколько ободренные этим, трое мужчин поднялись на второй этаж – и, не оглядываясь на двери других комнат, без колебаний бросились к спальне прежнего хозяина дома.
Дверь подалась не сразу: похоже, она была заперта изнутри. Переглянувшись, сообщники налегли на нее разом – и, объединив усилия, с треском вломились в спальню. Сейчас их обуревал уже не страх, а ярость.
Однако в комнате не было никого, похожего на вора. Тем не менее пустой ее назвать было все же нельзя. Кто-то сидел в глубоком старом кресле, почти невидимый сквозь полумрак, едва рассеиваемый мечущимся пламенем масляных фонарей. Кто-то невысокого роста и, видимо, слабого телосложения… В длинном завитом парике, какие носили во времена молодости Джозефа Харпендена (над этим вот уже шестьдесят лет как вышедшим из моды париком, с которым покойный хозяин дома не расставался до старости, втихомолку посмеивался весь Кемсли). В ниспадающем до пола широком поношенном плаще, над которым в городке тоже посмеивались.
Лицо, полускрытое ниспадающими на лоб и щеки прядями парика, им почти не удалось рассмотреть: мертвенно-бледное пятно с темными провалами глаз. Тонкая исхудавшая рука, тоже мертвенно-бледная, выпросталась из плаща, обвиняюще направила на пришельцев костлявый указательный палец… Призрак Джозефа Харпендена вновь издал долгий протяжный стон…
Все трое молча развернулись и бросились вниз по лестнице. Проскочили сквозь темный холл, в котором сейчас, казалось, тоже хозяйничали призраки; не задерживаясь ни на миг, без головных уборов и верхней одежды, выбежали наружу в зимнюю ночь. Тяжелая входная дверь захлопнулась за ними.
Призрак обессиленно опустился в кресло. Дрожащей рукой стянул с головы парик, открывая лицо: действительно бледное, испуганное – и молодое. Попросту мальчишеское.
– Они бы меня убили. – Это Дик сказал сам себе вслух. Немного поколебался – и вновь повторил: – Да, убили бы.
Он зябко передернул плечами, вновь осознав, как близка была смерть. Если бы он не сообразил замаскироваться…
Но ведь он не сообразил замаскироваться! Как это ему вдруг в голову пришло: не спрятаться где-нибудь в боковой коморке, а броситься в комнату своего покойного родича, накинуть его плащ, его парик?.. Его ли мысль это была? А странное ощущение ледяного озноба, чьего-то незримого присутствия совсем рядом, словно бы даже «вокруг» себя – это что было?
Об этом Дик решил подумать чуть после. Сейчас он, полностью сохраняя присутствие духа, спустился вниз. Надежно запер входную дверь и все ставни на первом этаже. А потом, сам удивляясь своему хладнокровию, снова поднялся в спальню покойного. Сокровище, конечно, должно было храниться там…
(Этой своей уверенности он тоже удивился.)
…Их западня была рассчитана на взрослого, солидного человека. Когда Мэрфи закрывал за ним двери комнаты в доме мистера Пиллинга – сразу было видно: этот здоровяк давным-давно забыл о временах, когда был мальчишкой. Между тем и протиснуться в окно было не особенно сложно, и добраться по карнизу до водосточной трубы, и тем более спуститься по ней. А вот, никого не оповестив, сразу же броситься в дом своего родственника, чтобы спасти от разграбления какой-то тайник, в котором то ли есть, то ли нет сокровища – это действительно мальчишеский поступок.
На второй этаж Харпенденовой усадьбы Дик проник куда легче, чем выбрался из дома своего новоявленного опекуна. Тут у него были не позабытые «мальчишеские тропки»: еще до колледжа Дик часто играл в прятки со сверстниками, детьми соседей, и хорошо изучил тайные (от взрослых) лазы. Эх, счастливые были времена… и ведь не так уж давно они миновали…
До окна он добрался быстро и бесшумно. Даже странно, что рама скрипнула – причем когда Дик уже был внутри; ну, это дерево рассохлось, наверное. И пол местами поскрипывал, совсем не от его шагов: мальчик даже испугался, что на скрип сейчас прибегут снизу… ведь он так хорошо слышал, как эти трое переговариваются, ходят по первому этажу – почему же звуки со второго этажа оказались для них не слышны? А затем тяжелое кресло вдруг словно само собой ткнулось ему под ноги. Дик сильно ушиб лодыжку и не удержался от вскрика – но… это же было только раз, а не дважды, так ведь? И он лишь коротко вскрикнул; почему же ему самому помнится протяжный стон?
Мальчик тряхнул головой. Воспоминания его словно бы раздваивались. Ладно, все это потом. А сейчас, прямо этой ночью, надо найти тайник.
Легко сказать! Ведь эти трое его не нашли!
И тут Дик… вспомнил? Увидел? Он и сам не смог бы это сформулировать: во всяком случае, представшая его глазам картина была гораздо ярче, чем «просто» воспоминание.
Вот он, маленький, осторожно карабкается по испещренной удобными, почти как ступеньки, выбоинами внешней стене флигеля – и оказывается напротив окна. Его «кузен», а на самом деле двоюродный дядя, старый Джозеф, внимательно смотрит на стену прямо над каминной полкой… на одну из покрывающих стену плит, ничем не отличающихся от других… но к камину пододвинут стул – так, что, встав на него, можно дотянуться как раз до этой плиты…
Старик повернул голову – и посмотрел Дику прямо в глаза. Мальчик вздрогнул: тогда? или сейчас?
– Все прямо перед глазами, малыш… – сказал Джозеф Харпенден (сейчас? тогда? да что же такое происходит?!).
Пол снова скрипнул. А потом внезапное ощущение холода (ведь это же сквозняк, да?) словно бы отодвинулось, хотя и не ушло.
Дик встал на стул и дотянулся до плиты над камином. Никаких признаков тайника. Разве что рельеф на этой плите чуть другой, чем на соседних: везде изображены розы – но вот тут один из лепестков слегка отогнут…
Мальчик нажал на этот лепесток – и за плитой открылась ниша.
Чего там только ни было. Стопки золотых монет, относящихся к нескольким царствованиям: да, похоже, Джозеф Харпенден добрых шестьдесят лет только копил их, совсем не тратил. Драгоценные чаши и кубки всех форм и размеров. Кольца, печатки, золотые цепи, табакерки… изящной работы и грубые, разных эпох, принадлежавшие нескольким поколениям обитателей усадьбы…
А теперь все это принадлежало юному Дику, последнему из Харпенденов. И именно сейчас, буквально запустив руки в золото, он с особой остротой ощутил свое одиночество. Чего бы он ни дал, чтобы хоть кто-нибудь мог разделить с ним радость…
– Клянусь, – торжественно сказал Дик Харпенден, абсолютно не задумываясь, слышит ли его кто-нибудь, – что этому теперь найдется лучшее применение! Золото не будет больше никчемно лежать в стене, как бесполезный хлам, оно не станет бременем вместо блага!
И внезапно он ощутил, как холод, до этой секунды словно продолжающий стоять у него за спиной, окончательно расточается, уходит, перестает существовать.
Дик, а теперь давно уже Ричард Харпенден, сдержал свое слово. Золото перестало быть бременем, не сделалось оно и бесцельной роскошью – а превратилось в больницы, школы, во множество полезных и добрых дел. Старое прозвище «Скряга-черта-с-два» давно забыто; во всяком случае, к Ричарду его никто никогда не относит.
Но в память о нем на окраине Кемсли продолжает выситься любовно отреставрированный дом в георгианском стиле.[89]89
Архитектурный стиль, охватывающий время царствования первых четырех Георгов (в общей сложности 1714–1830 гг.). В более обобщающем смысле – синоним английской архитектуры XVIII в.
[Закрыть] Надо сказать, у горожан об этой усадьбе продолжают ходить дурные слухи. Как говорят, там до сих пор можно встретить призрак старого Джозефа Харпендена.
Но это неправда. В одну зимнюю ночь призрак сделал там то, что мог и должен был сделать. Именно поэтому с той поры его там нет. И не будет никогда.
