Текст книги "Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Джек Лондон,Оскар Уайльд,Уильям О.Генри,Эдгар Аллан По,Марк Твен,Гилберт Кийт Честертон,Брэм Стокер,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц)
– Риск – дело благородное, – сказал я.
– Браво, Ватсон! Фраза из детского стишка, а может – поэмы Лонгфелло. И, между прочим, отличный девиз для фирмы… Спросим кого-нибудь из благожелательных аборигенов, и он обязательно покажет нам дорогу.
Так и случилось в самом скором времени: блистающий новизной отделки кэб повез нас между старинных зданий университета, а затем свернул в аллею и остановился перед красивым особняком, вокруг которого зеленели газоны, а на стенах цвела алая глициния. Было ясно, что профессор Пресбери высоко ценит комфорт – и даже, пожалуй, некоторую пышность своего жилища. Как только мы приблизились к дому, в одном из окон возникла голова, окаймленная гривой седых волос. Какое-то время нам пришлось ожидать снаружи, под внимательным взглядом, рассматривавшим нас сквозь прицел больших очков в роговой оправе. Но минуту спустя мы были допущены в святая святых этого дома – в кабинет профессора. А вскоре перед нами предстал и его загадочный хозяин, из-за необычных поступков которого мы и явились сюда из Лондона.
Должен сразу признать, что ни облик знаменитого ученого, ни его манеры не давали ни малейшего повода заподозрить его в экстравагантном чудачестве. Скорее напротив: благообразный пожилой джентльмен в строгом сюртуке, высокий, солидный, с резкими чертами лица и исполненной внутреннего достоинства осанкой, присущей опытным лекторам. Выразительнее всего мне показался его взгляд: цепкий, не упускающий даже мельчайшей детали – и умный, чертовски умный.
Он бегло посмотрел на наши визитные карточки.
– Садитесь, пожалуйста, господа. Чем могу быть вам полезен?
Холмс ответил вежливой улыбкой:
– Именно об этом хотел бы я узнать у вас, сэр.
– У меня, сэр?
– Гм… Допускаю, что случилась какая-то ошибка. Но мне через посредника была передана информация, что профессору Пресбери из Кэмфорда срочно требуется моя помощь.
– Даже так? – Мне показалось, что пристальный взгляд серых глаз профессора мгновенно утратил доброжелательность. – Значит, вам была «передана информация»? Не могу ли я поинтересоваться – кем именно?!
– Прошу извинить меня, профессор, но именно это является конфиденциальным. Однако, если эти сведения ошибочны – не смею на них настаивать. Мне остается лишь попрощаться с вами, разумеется, предварительно принеся свои извинения.
– Ну нет уж! Я не намерен оставлять подобные случаи без внимания: особенно теперь, когда вы до такой степени возбудили мой интерес. Можете ли вы представить мне какое-либо письменное подтверждение ваших слов? Письмо, телеграмму? На худой конец – простую записку?
– Нет.
– Не будете же вы утверждать, будто я сам вас сюда пригласил?
– Я бы не хотел отвечать на такие вопросы, сэр.
– Да ну? – с издевкой заметил профессор. – Ладно, на этот-то вопрос я могу получить ответ и вопреки вашему согласию!
Он дернул за шнурок звонка. Менее чем через минуту на пороге кабинета возник наш лондонский знакомый.
– Входите, мистер Беннет. Вот эти два джентльмена, явившиеся из Лондона, уверяют, что их сюда приглашали. Вы ведете всю мою переписку. Значится ли у вас корреспондент по имени Холмс?
– Нет, сэр, – потупившись, ответствовал Беннет.
– Итак, вопрос решен. – Профессор уставил на моего спутника свирепый взгляд. – Должен сказать, джентльмены, – он резко подался вперед, опершись костяшками пальцев о столешницу, – что ваше появление теперь выглядит вдвойне подозрительным!
Холмс пожал плечами.
– Мне остается лишь извиниться перед вами за наш ошибочный приход.
– Этим вы не отделаетесь, мистер Холмс! – резко завизжал пожилой джентльмен, и его лицо вдруг исказила гримаса немыслимой ярости. Он заступил нам путь к двери, бешено размахивая в воздухе кулаками. – Не думайте, что вам удастся так легко отсюда уйти!
В дикой злобе, с какими-то странными ужимками, он обрушил на нас потоки брани. Уверен, что нам бы только силой удалось пробиться к выходу, не вмешайся мистер Беннет.
– Дорогой профессор, – закричал он, – подумайте о своем положении в обществе! Что скажут о вас в университете! Мистер Холмс – человек, пользующийся в Лондоне доброй известностью. Нельзя так вести себя с ним из-за какого-то недоразумения!
Наш слишком неприветливый хозяин угрюмо сделал шаг в сторону. После всего, что сопровождало нашу встречу, было большим облегчением снова очутиться в тени университетской аллеи. Но Холмса это происшествие, по-видимому, лишь позабавило.
– У нашего маститого ученого явно не в порядке нервы, – заметил он. – Допускаю, что мы, вторгаясь к нему, были не очень тактичны, однако же смогли пронаблюдать его в непосредственной близости. Что и было необходимо. Но слышите, Ватсон: он отправился в погоню за нами! Как видите, ярость действительно не позволила ему оставить нас в покое.
К моему облегчению, вместо разъяренного профессора из-за поворота аллеи выбежал его ассистент. С трудом переводя дух, он остановился напротив нас.
– Мне так тяжело было наблюдать за этой сценой, мистер Холмс! Я должен извиниться перед вами.
– Не волнуйтесь, юноша! Человек моего рода занятий привык сталкиваться и с худшим.
– Но я действительно никогда не видел профессора в таком возбужденном состоянии! С ним просто боязно находиться рядом. Вы понимаете теперь, почему мы с его дочерью так беспокоимся? При этом о помрачении ума речь не идет: его рассудок совершенно ясен!
– Даже чересчур! – кивнул Холмс. – В этом и состоит моя ошибка. Как видим, память у него существенно крепче, чем я ожидал. Между прочим, нельзя ли, раз мы уже здесь, взглянуть на окно комнаты мисс Пресбери?
– Вот оно, посмотрите. Второе слева, – показал мистер Беннет, когда мы, пробравшись через кусты, вышли на участок, откуда был хорошо виден весь особняк.
– Ого, туда совсем не просто залезть. Хотя… Посмотрите: снизу тянется плющ, а над ним, вон там, водосточная труба. Все это, что ни говори, – точки опоры.
– Я бы, честно говоря, не смог туда влезть, – признался мистер Беннет.
– Разумеется! Для обычного человека это, безусловно, будет крайне рискованным делом.
– Мистер Холмс, я должен сделать вам еще одно признание. Мне удалось добыть координаты того господина, которому профессор отправляет письма по лондонскому адресу. Сегодня утром мне удалось скопировать адрес. Поступок, позорящий честь личного секретаря, – но что мне еще оставалось!
Холмс взглянул на адрес – и спрятал бумажку в карман.
– «Дорак»? Интересное имя! Славянское, как я думаю. Пожалуй, это – важный элемент. Возвращаемся в Лондон сегодня же: не вижу смысла оставаться здесь. Арестовывать вашего шефа не за что – он не совершил ничего преступного. Поместить его под наблюдение врачей тоже нет никаких оснований: невозможно доказать, что его разум пошатнулся. Остается лишь тактика выжидания…
– Но как же нам с Эдит быть?
– Наберитесь терпения, мистер Беннет. События, думается, начнут разворачиваться очень быстро. Если я хоть что-то правильно понимаю – перелома можно ожидать во вторник. В этот день мы, разумеется, прибудем в Кэмфорд. При всем том могу признать, что обстановка в доме крайне напряженная. Так что, если у мисс Пресбери есть возможность продлить свою отлучку…
– Это несложно.
– Тогда пусть она останется в Лондоне до тех пор, пока мы не убедимся, что опасность полностью миновала. А ваш шеф пусть ведет себя, как его душе угодно, не надо ему возражать. Насколько я понял, когда он в хорошем расположении духа, с ним вполне можно ладить…
– Смотрите, вот он! – испуганно прошептал Беннет.
Мы увидели сквозь листву, как в дверном проеме возникла высокая, статная фигура профессора. Он стоял, чуть наклонившись вперед и как-то странно покачивая свешенными вдоль корпуса руками. Оглядываясь туда-сюда, он вертел головой из стороны в сторону. Беннет тут же махнул нам рукой в знак прощания и, скрывшись за деревьями, вскоре вынырнул из-за крон деревьев рядом с профессором. Они отправились в дом, говоря о чем-то друг с другом и жестикулируя, – слов не было слышно, но очевидно было, что разговор у них напряженный и, пожалуй, даже яростный.
– По-видимому, сей досточтимый джентльмен догадался, что происходит, – заметил Холмс, когда мы возвращались в гостиницу. – После этой краткой встречи у меня сложилось впечатление, что профессор – личность на удивление ясного ума и прекрасной логики. Легко вспыхивает, как порох, но, тем не менее, я его понимаю: трудно не взорваться, когда за тобой следят детективы – и вдобавок, что нетрудно заподозрить, их послали именно твои домочадцы. Тревожусь за нашего Беннета: должно быть, ему приходится туго.
По дороге Холмс заглянул на почту и послал какую-то телеграмму. И, к вечеру получив ответ, показал его мне:
«Ездил на Коммершл-роуд, видел Дорака. Пожилой чех, любезен и обходителен. Хозяин большого универсального магазина.
Мерсер»
– С Мерсером у вас не было случая познакомиться, – сказал Холмс. – Он обычно выполняет для меня мелкие поручения. Я стремился узнать хоть что-нибудь о человеке, с которым профессор ведет тайную переписку. Он чех – и, очевидно, это имеет отношение к поездке в Прагу.
– Ну, наконец хотя бы что-то к чему-то имеет отношение! – сказал я. – Прежде мы имели только набор непостижимых и никак не связанных явлений. Вот, к примеру, можно ли объединить изменение характера овчарки – и поездку профессора в Чехию? Или оба этих факта – с человеком, гуляющим на четвереньках по ночному коридору? Но что загадочнее всего, так это ваши даты!
Холмс с усмешкой потер руки. Разговор этот, к слову, проходил в старинном холле отеля «Шахматная доска», и именно за бутылкой портвейна, упомянутого вчера моим другом.
– В таком случае давайте все это обсудим. И начнем как раз с дат, – сказал он и соединил кончики пальцев, точь-в-точь учитель, обращающийся к своим ученикам. – Как следует из дневника этого учтивого юноши, профессор начал совершать загадочные поступки второго июля – и затем его приступы, если не ошибаюсь, с единственным исключением повторялись каждый девятый день. Да, кстати, и последний такой случай, происшедший в пятницу, был третьего сентября, а предпоследний – двадцать пятого августа. Очевидно, перед нами никак не обычное совпадение.
Я не мог не согласиться с его словами.
– И оттого, – продолжал Холмс, – мы должны сделать вывод, что с промежутком в девять дней профессор употребляет некое снадобье, воздействующее на него кратковременно, но очень эффективно. Из-за чего раздражительность, свойственная Пресбери, заметно обостряется. А посоветовали ему это средство во время той поездки в Прагу, и вот теперь его поставляет чех, торгующий в Лондоне. Клубок распутывается, Ватсон!
– А как же собака, и лицо в окне, и человек на четвереньках? – возразил я.
– Ну что ж, я думаю, мы разгадаем и эти загадки. Полагаю, до вторника ничего не случится – а до тех пор мы будем лишь поддерживать связь с Беннетом и наслаждаться радостями, которые доставляет нам этот маленький чудесный городок.
Наутро мистер Беннет зашел к нам и рассказал о последних событиях. Холмс был прав, прошедший день для нашего молодого друга оказался несладким. Профессор не винил его открыто в инспирировании нашего визита и, тем не менее, обращался с ним чрезвычайно сурово, даже враждебно. Чувствовалось, что шеф был оскорблен не на шутку. Но утром вел себя так, словно бы ничего не случилось, и, как всегда, прочел великолепную лекцию в битком набитой аудитории.
– И если бы не эти загадочные приступы, – заключил Беннет, – я мог бы решить, что он сегодня свеж и полон энергии, как никогда, и ум по-прежнему ясен. Но все-таки это не наш профессор, не близкий нам человек, которого мы знали столько лет…
– Я полагаю, что минимум неделю бояться вам нечего, – сказал Холмс. – Я сильно занят, а доктор Ватсон должен спешить к своим пациентам. Уговоримся, что во вторник примерно в это же время суток мы встретимся здесь, в гостинице. Я абсолютно уверен, что в следующий раз до того, как распрощаемся, мы непременно узнаем причину всех ваших волнений и страхов. Ну а сейчас пишите нам и сообщайте обо всем, что происходит.
После этого я не видел своего друга несколько дней, а вечером в понедельник получил опять краткую записку с просьбой встретиться завтра на вокзале. Когда мы сели на поезд, идущий в Кэмфорд, Холмс сообщил, что в особняке Пресбери пока все спокойно, ничто не нарушает заведенного распорядка, и поведение хозяина тоже остается в пределах нормы. Об этом же сказал и мистер Беннет, посетив нас вечером в нашем обычном номере «Шахматной доски». И добавил:
– Нынче профессор получил от своего лондонского корреспондента письмо и маленький сверток – помеченные, как всегда, крестиком, и потому я их не открывал. Это все.
– Думаю, и этого вполне хватит, – мрачно произнес Холмс. – Что ж, мистер Беннет, сегодня ночью, я полагаю, мы раскроем эту тайну хотя бы отчасти. Если я рассуждаю в верном направлении, мы сможем закончить нашу историю, однако для этого потребуется внимательно следить за профессором. Так что советую вам не спать сегодня и быть настороже. Когда услышите шаги в коридоре, выгляните наружу и потихоньку двигайтесь за вашим шефом, но не давайте ему, ради бога, этого понять. Я и доктор Ватсон будем находиться поблизости. Ну и еще… Куда профессор прячет ключ от шкатулки, о которой вы нам говорили?
– Обычно носит с собой, на цепочке для часов.
– Вероятно, разгадка скрыта именно там… А замок, если придется, можно и взломать. Кроме вас, есть в доме крепкий мужчина?
– Только Макфейл, кучер.
– А где он ночует?
– В комнатушке над конюшней.
– Не исключено, что он нам будет нужен. Итак, работы на сегодняшний вечер нет, будем следить за развитием событий. До свидания, мистер Беннет! Хотя мы наверняка с вами встретимся еще до рассвета.
Стояла уже почти полночь, когда мы спрятались в кустах напротив крыльца профессорского дома. Несмотря на чистое небо, было довольно-таки прохладно, но, к счастью, мы захватили с собой теплые пальто. Вдруг подул ветерок, и по небу медленно поплыли облака, то и дело закрывая лунный свет. Наше пребывание в засаде было бы чрезвычайно скучным, но этому препятствовало тревожное ожидание развязки и убежденность моего друга, что цепь странных явлений, так беспокоящих нас, сегодня наконец завершится.
– Если девять дней опять вступят в свою силу, – сказал Холмс, – профессор непременно обнаружит перед нами свой второй облик. Все факты говорят об этом: и то, что странное поведение началось именно вслед за поездкой в Прагу, и тайные письма от лондонского посредника, чеха с Коммершл-роуд, действующего, как видно, по указанию из Праги, – да и, в конце концов, сегодняшняя посылка, полученная от этого самого чеха. Какое средство употребляет профессор и для чего – мы сейчас не можем понять; но, без сомнения, это снадобье ему доставляется из Праги. И принимает он его по четкому предписанию: на каждый девятый день. Именно на это я и обратил сразу внимание. Однако симптомы, которые возникают в результате, весьма загадочны. Вы, доктор, не заметили, как выглядят средние суставы его пальцев?
Мне пришлось сознаться, что нет.
– Переразвитые, покрытые мозолями – похожего я никогда не видел, при всем опыте моей работы. Всегда первым делом бросайте взгляд на кисти рук, Ватсон. А потом уже изучайте манжеты, ботинки, брюки в области коленей… Да, суставы весьма необычные. Такие мозоли образуются лишь в случае, если ходить на… – Тут Холмс запнулся – и вдруг хлопнул себя по лбу. – О боже мой, Ватсон, ну какой я осел! Так нелегко представить – но вот она, разгадка! И тут же все распутывается! Странно, что я прежде не видел логику событий. Суставы, отчего я не думал о суставах? И, кстати, собака! И плющ!.. Нет, пожалуй, и вправду наступил срок уйти от дел и отдохнуть на крохотной ферме, о которой я уже столько времени грезил… Но тс-с-с, Ватсон! Видите, он выходит! Теперь проверим, прав ли я.
Дверные створки открылись медленно, и в ярко освещенном проеме показался силуэт профессора Пресбери. В ночном халате, не двигаясь, он чуть наклонился вперед – как и тогда, когда мы с ним в первый раз увиделись, – и так же низко опустил руки.
Затем он спустился с крыльца и сразу же переменился до невероятия: встал на четыре конечности и побежал, без конца подпрыгивая, будто бы энергия переполняла его и хлестала через край. Миновал фасад и свернул за угол. Как только он скрылся, из дверей особняка выскочил Беннет и, крадучись, направился следом.
– Скорей, Ватсон! – прошептал Холмс, и мы бесшумно поспешили через кусты к тому участку, где можно было наблюдать за боковой стеной особняка, опутанной плющом и ярко освещенной молодым месяцем. Мы тут же заметили скорченную фигуру профессора – как вдруг он, прямо на наших глазах, с невероятной ловкостью стал взбираться по стене. Прыгая с ветки на ветку без всякой видимой цели, без труда переставляя ноги и легко цепляясь руками, он прямо-таки ликовал от захлестывающей его свободы ничем не ограниченных движений. Полы его одеяния вились по ветру, и больше всего он сейчас напоминал исполинскую летучую мышь, скользящую в стремительном полете вдоль залитой лунным светом стены. Но через какое-то время это, похоже, ему надоело – и он, перепрыгивая с ветки на ветку, устремился к земле. Потом, спустившись, опять встал на четыре конечности. И этой дикой, невозможной походкой запрыгал к конюшне. Пес уже давно выскочил наружу, заходясь яростным рыком. Увидев хозяина, он и вовсе будто озверел: рванулся с привязи, содрогаясь, будто в конвульсиях. Профессор, не поднимаясь на две ноги, подобрался к собаке почти вплотную, но так, чтобы она не могла до него дотянуться. Скорчившись, подобно животному, рядом с беснующейся овчаркой, он принялся вовсю ее дразнить. Подбирал с земли гравий и швырял его в пса, норовя попасть по уязвимому носу; тыкал его палкой; гримасничая, кривлялся прямо возле разверстой собачьей пасти – словом, всеми силами старался распалить и без того неуемное бешенство своего недавнего любимца. Сопровождая Холмса в его рискованных приключениях, я насмотрелся всякого – но не припомню более устрашающей картины: эта фигура, еще сохраняющая все признаки человеческого существа, по-обезьяньи беснующаяся перед разъяренным животным и осознанно, изощренно пытающаяся пробудить в нем еще большую ярость.
И в этот миг случилось непоправимое! Цепь выдержала – но овчарка сумела вывернуться из ошейника, рассчитанного на более широкую шею сторожевого пса. До нас донесся резкий звук упавшего железа – в следующее мгновение собака и человек клубком покатились по земле, сплетясь в ближней схватке. Овчарка захлебывалась хриплым рыком, а человек – неожиданно пронзительным визгом, полным звериного ужаса. Разъяренный пес без промаха схватил своего хозяина за горло, изо всех сил стиснул челюсти – и профессор, мгновенно лишившись чувств, оказался буквально на краю гибели. Подбежав, мы бросились их растаскивать. Мы, конечно, сильно рисковали – но выручил Беннет. Лишь одного его окрика оказалось достаточно, чтобы огромный пес тут же угомонился.
На шум из конюшенных помещений выскочил ничего не понимающий со сна, испуганный кучер.
– Так и знал, что этим все кончится! – сказал он, узнав, что случилось. – Я ведь и прежде видел, какие штуки проделывает тут профессор, и был уверен, что в конце концов собака доберется до него.
Роя, без сопротивления с его стороны, снова посадили на цепь. А профессора мы отнесли в спальню, где Беннет, сам медик по образованию, помог мне наложить бинты на его глубоко прокушенную шею. Раны были достаточно серьезны: хотя клыки и не затронули сонную артерию, но все-таки Пресбери потерял много крови. Однако через полчаса опасность для жизни была ликвидирована. Я сделал раненому укол морфия – и он заснул глубоким сном.
И после этого – только тогда! – мы смогли посмотреть друг на друга и обсудить сложившуюся ситуацию.
– Мне кажется, его должен осмотреть первоклассный хирург, – сказал я.
– Нет, не дай бог! – возразил Беннет. – Пока лишь домашние знают, что случилось с профессором, история будет храниться в секрете. Но если это станет известно кому-то постороннему, начнутся толки и сплетни. Необходимо помнить о положении профессора в университете, о его европейской известности, да и о том, как воспримет такие пересуды его дочь.
– Вы абсолютно правы, – сказал Холмс. – Полагаю, сейчас, когда мы можем действовать свободно, у нас есть шанс избежать огласки и при этом исключить вероятность повторения нынешнего прискорбного случая. Мистер Беннет, возьмите, пожалуйста, этот ключ на цепочке. Макфейл проследит за больным и в случае чего известит нас, а мы отправимся поглядеть, что же лежит в загадочной шкатулке профессора.
Предметов там было немного, но чрезвычайно важных: пара флаконов, пустой и только-только начатый, а также шприц и несколько писем. Корявый почерк и крестики под марками свидетельствовали, что это именно те конверты, которые не должен был вскрывать секретарь. Отправителем всюду значился «А. Дорак», проживающий на Коммершл-роуд; в основном это были извещения, что профессору Пресбери переслан новый флакон с препаратом, либо денежные расписки. Но нашелся все же и конверт с австрийской маркой, проштампованный в Праге и надписанный, судя по почерку, образованным человеком.
– Как раз то, что мы искали! – воскликнул Холмс и достал письмо из конверта.
«Уважаемый коллега! – с интересом прочитали мы. – После Вашего визита я немало размышлял над Вашими обстоятельствами. А они таковы, что у Вас просто нет иной возможности справиться с ними, не воспользовавшись моим средством. И все-таки убедительно прошу Вас быть внимательным при его приеме, поскольку должен с сожалением признать, что оно совсем не безопасно.
Наверное, мы допустили ошибку, применив в нем сыворотку большого лангура, а не какой-нибудь из человекообразных обезьян. Лангуром мы воспользовались, как я говорил Вам, лишь оттого, что иной возможности не было. Но это животное передвигается исключительно на четырех конечностях, к тому же обитает на деревьях, т. е. является преимущественно лазающим. В то время как у человекообразных есть по крайней мере склонность к двуногому наземному передвижению, да и по ряду других признаков они намного ближе к человеку.
Убедительно прошу Вас сохранять тайну о нашем эксперименте во избежание преждевременной огласки. В нее посвящен лишь один мой клиент – наш английский посредник А. Дорак.
Буду Вам весьма признателен, если согласитесь еженедельно посылать мне Ваши отчеты.
С искренним уважением,
Ваш Г. Левенштейн»
Левенштейн! Увидев эту фамилию, я сразу же припомнил краткую газетную заметку об экспериментах мало кому известного ученого, который стремился раскрыть тайну омоложения и создания жизненного эликсира. Левенштейн, пражский ученый! Левенштейн – автор чудесной сыворотки, которая якобы дарует человеку небывалую силу, подвергшийся остракизму со стороны ученого мира за нежелание делиться секретом своего открытия…[1]1
Для современников Конан Дойла был очевиден чуть ироничный обыгрыш созвучия фамилии этого пражского ученого с именем другого знаменитого пражанина, рабби Лева Бен Бецалеля, согласно легенде, создавшего Голема. Под теми или иными обличьями Лев Бен Бецалель часто фигурирует в фантастике: от Густава Майринка до… А. и Б. Стругацких. Впрочем, современному читателю не менее интересно будет сравнить эксперименты Левенштейна – и профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М. Булгакова. Дело в том, что и Конан Дойл, и Булгаков (оба – медики по образованию) по-разному отталкивались от одних и тех же массовых публикаций, посвященных вопросам омоложения и продления жизни. В дальнейшем большая часть этих исследований, восходящих к работам профессора С. Воронова, оказалась фикцией, немногие подлинные факты получили иное научное объяснение – но в 20-е годы XX в. тема «омоложения» была одной из самых модных. А этот рассказ – один из последних, принадлежащих к циклу о Шерлоке Холмсе, он был написан в 1926–1927 гг., даже позже, чем «Собачье сердце». – Примеч. пер.
[Закрыть]
Я сообщил друзьям все, что удалось вспомнить об этом Левенштейне, а Беннет тут же отыскал на полке зоологический справочник.
– «Большой лангур, или хульман, – прочитал он, – крупная обезьяна, живущая в лесах на склонах Гималаев. Это самый крупный и близкий к человекообразным вид приматов из числа обитающих в Индии…»
Далее следовала масса уже чисто зоологических подробностей.
– Таким образом, мистер Холмс, – радостно заявил Беннет, – все выяснилось! С вашей помощью мы все-таки определили истоки зла!
– Подлинные истоки зла, – уточнил Холмс, – это, конечно же, запоздалая любовная страсть – и даже не сама по себе, а лишь вкупе с обуявшей пожилого профессора мыслью, что для исполнения всех его желаний требуется одна только молодость. А это, к сожалению, невозможно. Того, кто пытается вывести себя из-под действия законов, которые для всех начертала природа, неизбежно ожидает беда. Даже лучший, умнейший представитель людского рода способен опуститься до уровня неразумной твари, если изберет иной путь, а не предначертанный ему природой…
Холмс немного помолчал, разглядывая флакон с прозрачной жидкостью. Какие мысли обуревали его в этот миг? Я узнал об этом, когда мой друг решительно воскликнул:
– Я отправлю этому человеку письмо – и дам понять, что он, пропагандируя свой метод, совершает тяжкое преступление! А нам, господа, можно уже не волноваться ни о чем. Беспокоит меня лишь то обстоятельство, что рецидивы подобного явления в дальнейшем все же не исключены. Отыщутся и другие люди, которые, вполне возможно, начнут действовать куда изощренней. В этом я и вижу опасность для всего человечества! Причем опасность чрезвычайно грозную. Представьте себе этот мир, Ватсон: корыстолюбец, сладострастник, никчемный хлыщ – кто из них откажется продлить срок своей пустопорожней жизни?! И лишь носители подлинной духовности будут, как и прежде, стремиться не к этому, а к высоким целям… Дикое и чудовищное соотношение! В какую же омерзительную помойку превратится тогда наше злосчастное будущее!
При этих словах Холмс из предсказателя грядущих бед вдруг превратился в человека действия. Он резко поднялся, чуть не опрокинув стул.
– Итак, мой дорогой Беннет, теперь мы с вами, как я понимаю, легко соединим вместе все факты, которые прежде нам виделись разрозненными. Вполне естественно, что первым, кто обнаружил перемену в вашем шефе, был пес. Для того собаке и дано обоняние! И не своего прежнего хозяина атаковал Рой, а пришедшую на его место обезьяну. Верно и обратное: именно она – обезьяна, а не профессор – истязала пса. Что касается лазанья, то для обезьяны это не риск, а удовольствие! У окна же мисс Пресбери обезьяна, по-видимому, оказалась лишь случайно…
Полагаю, Ватсон, нам еще хватит времени выпить по чашечке чая до отхода поезда на Лондон.
