Текст книги "Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Джек Лондон,Оскар Уайльд,Уильям О.Генри,Эдгар Аллан По,Марк Твен,Гилберт Кийт Честертон,Брэм Стокер,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)

На вокзале, стоило нам пройти под железный навес над перроном, Колмс глянул на часы и недовольно сказал:

– Мы прибыли на пятнадцать секунд раньше. Не выношу подобные ошибки в вычислениях!

Экспресс был уже совершенно готов к своему долгому пути. Мой друг постучал по плечу одного из проводников и спросил:

– Вы ведь, полагаю, слышали о пеграмской загадке?

– Разумеется, сэр. Все в этом поезде и случилось, сэр.

– В этом самом? Неужто и вагон тот самый?

– Ну, сэр, вот так вышло, что не отцепили его, сэр, – ответил проводник шепотом. – Но вы потише об этом, сэр, не то никто не захочет ехать.

– Разумеется, никому не слова. А не знаете, не занял ли кто то самое купе, где лежал труп?

– Леди и джентльмен, сэр, заняли. Я их и проводил, сэр.

– Вот как! А может быть, вас не затруднит оказать мне небольшую услугу, – Колмс незаметно передал проводнику полусоверен,[96]96
  Невероятно, до карикатурности щедрая оплата: в полусоверене десять шиллингов, а по ценам 1890-х гг. за такую услугу могли заплатить один, максимум два шиллинга.


[Закрыть] – и некоторым образом, например через окно, сообщить пассажирам, что именно в их купе произошла знаменитая трагедия?

– Охотно, сэр!

Мы прошли за ним. Стоило проводнику договорить, как раздался вскрик ужаса и на перрон вылетела некая леди, а за ней и багровый от ярости джентльмен, ругавшийся на чем свет стоит. Мы заняли их места, и Колмс сказал:

– Нам хотелось бы, чтоб нас не тревожили до самого Брюстера.

– Я присмотрю за этим, сэр! – Проводник вышел и закрыл двери купе.

Когда он отошел достаточно далеко, я поинтересовался, что же такого мой друг надеется найти здесь, что могло бы пролить свет на столь запутанное дело.

– Ничего, – ответил тот.

– Но тогда зачем мы здесь?

– Чтобы найти подтверждение некоторым моим догадкам.

– Каким же?

Тот ответил – несколько усталым голосом:

– Например, заметьте: Экспресс стоит так, что в любое купе можно зайти как с нашего, так и с противоположного перрона. Человек, который годами ездит с этого вокзала, несомненно, не мог об этом не знать. Таким образом мистер Кипсон проник в поезд за несколько мгновений до отправления.

– Но двери с той стороны заперты!

– К сезонному проездному прилагается ключ, не так ли? Поэтому его не видела охрана. Это объясняет и отсутствие билета. Теперь что касается гриппа. В начале болезни температура тела поднимается на несколько градусов выше нормы, что вызывает лихорадку. Однако затем она, напротив, падает примерно на три четверти градуса ниже нормы. Полагаю вам, как врачу, это известно.

Мне оставалось только согласиться.

– Так вот, падение температуры, как правило, вызывает в человеке неодолимое стремление к самоубийству. На этой стадии гриппа за больным необходим постоянный присмотр. Мистеру Барри Кипсону присмотра не обеспечили. Вы ведь помните двадцать первое? Нет? Потрясающе унылый был день. Грязь и туман, туман и грязь… Отлично. Решение было принято. Он желал остаться, насколько возможно, незамеченным, но забыл свой проездной. Опыт подсказывает мне, что самоубийцы вечно чего-нибудь да забывают.

– А деньги? Как вы объясните то, что они пропали?

– А деньги вообще не имеют значения. Если покойный был неглуп и знал, до каких пределов доходит идиотизм Скотленд-Ярда, он послал их врагу. Если нет – отдал другу. Да, ничто так не склоняет к суициду, как перспектива ночной поездки на Шотландском Экспрессе. А вид из окна на пробегающие мимо северные районы Лондона и вовсе заставляет желать гибели всему миру…

– А что же сталось с орудием убийства?

Шерли Колмс опустил окно и некоторое время изучал верх рамы с лупой в руках. Наконец он удовлетворенно кивнул и снова закрыл окно.

– Как я и полагал, – сказал он, обращаясь не столько ко мне, сколько к самому себе. – Выбоина на раме могла быть оставлена только курком пистолета, выпавшего из бессильной руки самоубийцы. Он, конечно, хотел отбросить пистолет как можно дальше, но сил у него не было – он едва сумел его вообще выкинуть за окно. Пистолет срикошетировал от дальнего рельса и сейчас лежит где-то в траве, примерно в трех метрах от железнодорожного полотна. Остается вопрос, когда именно было совершено самоубийство и где (по счету в милях от Лондона) находится пистолет, но это, к счастью, дело пустячное и не требующее долгих размышлений.

– Шерли, ради всего святого! И это вы называете пустяком? Это же невыполнимая задача!

Мы проезжали северный Лондон. Колмс сидел, откинувшись назад и прикрыв глаза с видом человека, пораженного смертной скукой.

– Это действительно элементарно, Чевотсон, но я всегда готов оказать услугу другу. Вы же в ответ потрудитесь выучить наконец азбуку детективного дела – и поверьте, я охотно помогу вам прочесть длинные слова. Итак, решив себя убить, Кипсон явно собирался сделать это до прибытия в Брюстер, поскольку там проверяют билеты. И вот поезд начинает тормозить – мы с вами знаем, что на самом деле это стрелка близ Пеграма, но Кипсон этого не знал. Это объясняет и то, что выстрел не услышали: он смешался с визгом тормозов и шумом машины. Возможно, в тот же момент машинист дал свисток. Скорый поезд всегда останавливается как можно ближе к светофору; тормозной путь у него равняется его длине, умноженной на два, – в нашем случае, скорее, на три. И таким образом мы найдем пистолет на расстоянии, равном умноженной на три длине поезда плюс еще половина длины (поскольку наше купе примерно в середине поезда) от светофора.

– Изумительно! – воскликнул я.

– Проще простого, – пожал мой друг плечами.

В этот миг раздался свисток и завизжали тормоза.

– Светофор близ Пеграма! – воскликнул Колмс почти воодушевленно. – Невероятная удача! Сойдем же здесь и проверим мои вычисления на практике, Чевотсон!

Поезд встал, и мы сошли через правые двери купе. Гигантская махина нетерпеливо пыхтела, дожидаясь, когда же красный свет сменится зеленым, и, стоило ей дождаться, рванулась вдаль, набирая скорость. Колмс считал пробегающие мимо вагоны и записывал что-то в блокнот. Стемнело. Тоненький серп луны, клонившийся к закату, еле-еле бросал смутный полусвет на блестящий металл рельс. Сигнальные огни скорого поезда скрылись за холмом, и светофор вновь смотрел на нас недобрым багряным оком. Черная магия одиночества, окутавшая это странное место, опутала меня, но друг мой сыщик, как натура глубоко практичная, был ей неподвластен.

Дойдя до светофорного столба, он повернулся к нему спиной и пошел прочь, отмеривая шаги. Затем он остановился и достал мерную ленту. Отсчитал на ней, с трудом различая цифры в бледном свете молодой луны, десять футов и шесть дюймов и прижал ленту к рельсу, протянув мне другой конец.

Я медленно пошел вниз, потянув ее за собой. Вскоре она кончилась, и я опустил руку в траву, чтобы отметить место. Рука моя нечто нащупала.

– Бог мой, Колмс! Что это?!

– Пистолет, – просто ответил он. Так и оказалось!!!

* * *

Нескоро лондонская пресса забудет сенсацию, которая последовала за публикацией результатов расследования мистера Шерли Колмса в номере «Вечернего Клинка».

Хотел бы я, чтоб моя история здесь и закончилась – но нет!

Колмс законопослушно отдал пистолет в Скотленд-Ярд. Невыносимые шпики, побуждаемые, несомненно, завистью к моему другу, начали выяснять, кому пистолет принадлежал. Вышли на продавца. Тот показал, что никогда не встречал мистера Кипсона, зато продал пистолет человеку, по описанию один в один совпавшему с неким преступником, за которым давно уже установили слежку. Преступника арестовали, и тот в надежде подвести под эшафот своего напарника решил сотрудничать со следствием.

Как оказалось, мистер Кипсон, человек мрачный и нелюдимый, всегда ездил в своем купе один. Это сделало его легкой жертвой. Его убили на обочине путей близ Пеграма, забрали деньги… и только тогда задумались о том, что по-настоящему опасные преступники обдумывают заранее: что делать с телом.

Решили положить убитого на рельсы под колеса подходившего Шотландского Экспресса. Но не успели они втащить его даже на половину насыпи, как Экспресс остановился у светофора. Проводник вышел из вагона и пошел поговорить с машинистом, наведя преступников на мысль сунуть тело в пустое купе. Дверь они открыли ключом покойного. Полагают, что пистолет выпал у них, пока они затаскивали труп на насыпь.

Попытка сотрудничать со следствием провалилась, и Скотленд-Ярд в очередной раз оскорбил моего друга Шерли Колмса, послав ему билет на казнь негодяев.

Говард Четт
ТАЙНА ГРОБОВОЙ ДОСКИ

«Добрый самаритянин», отбывший из французского порта Брест, пришел в нью-йоркскую гавань утром 24 декабря. Поскольку судно было полностью загружено товарами на имя крупного нью-йоркского негоцианта Пека, оно бросило якорь напротив его торгового склада и там же было введено в док.

В тот же день около трех часов пополудни, как раз когда на улицах Нью-Йорка бушевала снежная метель, дверь в конторе мистера Пека приоткрылась. И в полусвете сумрачного дня почтенный торговец увидел перед собой совершенно незнакомого человека странной и неприятной наружности.

Когда неожиданный посетитель сбросил с себя плащ с капюшоном и расстегнул пальто, мистер Пек сумел рассмотреть мертвенно-бледное худощавое лицо с глубоко запавшими глазами, которые, как могло показаться, недобро сверкали из-под резко выдавшегося вперед лба. Череп незнакомца покрывали коротко остриженные волосы цвета воронового крыла, а громадные уши оттопыривались, точно крылья летучей мыши. Кроме того, назвать его худым означало сильно приукрасить действительность: он буквально представлял собой живой скелет…

– Как я вижу, сэр, вы меня не знаете, – заметил странный гость. – Но я принес вам письмо от парижской фирмы Баладона и К°; оно вам объяснит, в чем дело. Из него вы увидите, что я владелец ящика, переданного в Бресте лично капитану Коффину[97]97
  «Говорящая» (особенно в свете дальнейших событий) фамилия: «гроб».


[Закрыть] и находящегося в настоящую минуту на борту шхуны «Добрый самаритянин». Посылка адресована на имя «Ремо». Кроме того, на ящике имеется знак, состоящий из двух лежащих одно близ другого колец, пронзенных стрелой. Мне, достопочтенный сэр, нужно получить эту посылку елико возможно скорее. Если я не смогу открыть сей ящик завтра, не позднее восьми часов утра, это окажется величайшим несчастьем в моей жизни.

Слушая эти речи, торговец тем временем просматривал бумагу, поданную ему посетителем. В этом документе все в точности соответствовало словам незнакомца. Так что мистер Пек немедленно написал записку капитану Коффину с просьбой выдать ее подателю вышеупомянутый ящик.

Капитан Коффин сидел за столом в большой каюте, когда вдруг дверь в нее отворилась и на пороге появился худой, как скелет, человек. Капитан был очень занят, он сверял свои записи в вахтенном журнале с пометками в судовой роли, а это не так-то просто сделать при свете висящей на стене масляной лампы; однако он выпрямился, любезно поздоровался с посетителем и предложил ему выпить с ним стаканчик грога.

Но когда незваный гость упомянул о ящике, лицо капитана изменилось, все его добродушие исчезло, а голос сделался резок и груб. Он сердито заметил, что чем скорее уберут «этот чертов сундук», тем лучше, и прибавил, что с тех пор, как он появился на борту, шхуну начали преследовать всяческие неудачи и несчастья.

Этот груз был доставлен на палубу «Самаритянина» хотя и не тринадцатого числа, но в пятницу. Едва его успели поместить в кладовую для товаров, как забушевала жестокая буря, которая преследовала несчастное судно целую неделю. Во время качки этот сундук сорвался с креплений и разбил хранящийся по соседству ящик с превосходными голландскими сигарами. А когда помощник капитана хотел удержать «проклятую штуковину», то получил сильнейший удар по ноге и в результате этого ушиба пролежал дней десять. Во время дальнейшего плавания постоянно налетали бури, причем каждый раз во время очередного шквала «этот чертов сундук» опять срывался с креплений и каждый же раз неизбежно причинял какие-нибудь неприятности. Так что с какого-то момента капитан начал употреблять оборот «чертов сундук» без малейших намеков на переносный смысл, всерьез подозревая, что ящиком овладел некий злой дух.

– Если бы вы знали, что в нем лежит, – заметил гость, – вам, конечно, осталось бы только признать свою правоту.

Странный посетитель произнес эти странные слова с таким странным выражением, что капитан нахмурился еще больше прежнего.

– Нет, я как раз не желаю знать, что там хранится. Так что чем скорее вы уберете эту вашу собственность с моего судна, тем лучше.

– В этом наши желания абсолютно совпадают, – кивнул пришелец.

* * *

Но как переправить громоздкий ящик в город? Все матросы были отпущены в увольнение на берег: на палубе не осталось никого, кроме вахтенного, заслуженного ветерана с деревянной ногой. К счастью, капитан Коффин вспомнил о корабельном плотнике, тоже задержавшемся на «Самаритянине», – и счел, что ему можно поручить доставку ящика по назначению.

Плотник был неграмотен, поэтому имя и адрес владельца «чертова сундука» ему предстояло затвердить на память. Впрочем, он все довольно скоро запомнил: «имя хозяина дома – Джедадия Стаут, а посылку следует доставить на Кортленд-стрит там, где она пересекается с Брайд-стрит, во второе здание справа, белое, с зелеными ставнями на окнах».

Ровно в шесть часов вечера плотник «Доброго самаритянина» причалил на шлюпке к портовому волнолому, кликнул себе на помощь четверых здоровенных парней в бедной одежде, из тех, которые постоянно околачиваются в порту, рассчитывая подзаработать как грузчики, – и одиссея началась. Густой снег по-прежнему заметал улицы Нью-Йорка, а конец декабря – это такое время, когда в шесть вечера и без метели ничего не разглядеть. Плотник шествовал во главе процессии, освещая дорогу масляным фонарем.

Величиной, формой и даже тяжестью ящик сильно напоминал гроб, а судя по весу можно было заключить, что это гроб с телом внутри. Так что процессия больше походила на похороны, чем на доставку посылки. Тем не менее все шло хорошо, пока носильщики с плотником во главе не дошли до кабачка на углу Бибер-стрит. Тут один из них – надо думать, случайно, не будем оскорблять кого-либо подозрением – поскользнулся на обледенелом камне мостовой и упал, выпустив свой край ящика; при этом острый угол гроба с безжалостной точностью врезался бедняге в ту самую точку, которую боксеры называют солнечным сплетением. В результате у несчастного парня не просто перехватило дыхание – он минуту-другую вообще пошевелиться не мог.

Пораженные его состоянием остальные носильщики на какое-то время действительно подумали, что их товарища постиг роковой исход. Но тут пострадавший наконец оправился и пускай слабым голосом, но в очень сильных словах охарактеризовал темноту, снег, ящик, его владельца и всех предков последнего до седьмого колена. А вдобавок наотрез отказался идти дальше, пока ему не поставят хотя бы рюмку чего-нибудь покрепче, благо как раз напротив места аварии гостеприимно распахнул свои двери кабачок с незамысловатым, но вполне соответствующим тогдашним нью-йоркским нравам названием «Под лопатой»; широкая железная лопата, исполнявшая функцию вывески, красовалась прямо над входом.

Остальные носильщики со всей решительностью поддержали это требование, охотно согласившись сопровождать пострадавшего под сень лопаты.

Нельзя сказать, что плотник «Доброго самаритянина» питал ярое отвращение к спиртным напиткам, поэтому он не высказал каких-либо возражений. К тому же после первой же дегустации моряк заключил, что подаваемый «Под лопатой» ром отличается отменным качеством. В результате он воздал должное и качеству, и количеству, а остальные участники действа не отставали от него.

Вряд ли следует удивляться, что, когда вся компания вышла из кабачка и снова очутилась среди тьмы и снега, корабельный плотник не только сохранил достаточно смутные воспоминания об адресе, но вдобавок нисколько не был этим огорчен. Тем не менее он все еще смутно осознавал, что должен исполнить какое-то порученное ему дело, поэтому двинулся во главе шествия вперед, опасно помахивая фонарем.

Минут через десять «похоронная процессия» вышла на Брайд-стрит как раз в том месте, где эту улицу пересекала какая-то другая. Тут плотник решил, что цель достигнута и дальше идти не нужно.

Носильщики, тоже далекие от состояния трезвости, все-таки попытались (не слишком настойчиво) возразить ему, заметив, что это не тот перекресток, о котором шла речь на пристани. Но моряк утверждал обратное и в доказательство указал на стоящий по правой стороне улицы дом – точно такой же, как был обозначен в адресе. Правда, назвать «белым» это строение из красного кирпича было затруднительно, но в эту минуту корабельный плотник искренне полагал, что цвет совсем не такая уж важная вещь. Кроме того, окна дома закрывали ставни, которые при дневном свете вполне могли оказаться зелеными.

Плотник поднялся по ступеням на высокое крыльцо дома и принялся изо всех сил колотить дверным молотком.

* * *

Пастор Эбенезер Дулитл принадлежал к числу застенчивых и сдержанных людей, вдобавок он обладал хрупким сложением и легко простужался в зимнюю пору. Его достопочтенная супруга, напротив, не отличалась ни застенчивостью, ни робостью, ни слабым здоровьем: ее физическая крепость и духовная энергия вызвала бы зависть у многих мужчин.

В тот вечер, о котором идет речь, пастор как раз сидел в своем кабинете на втором этаже и заканчивал сочинение рождественской проповеди. Вдруг он услышал громкий и настойчивый стук во входную дверь. Раздались звуки шагов его жены, потом зазвучали раздраженные голоса, один из которых принадлежал миссис Дулитл, а другой, мужской, был абсолютно незнаком. Речь шла о каком-то ящике или сундуке.

После этого слух мистера Дулитла уловил грузные шаги нескольких человек, которые, очевидно, несли увесистую ношу, и стук чего-то тяжело опущенного на пол в прихожей.

Любопытство заставило пастора подняться с кресла и подойти к порогу кабинета, откуда он мог более отчетливо слышать громкие голоса, продолжающие спор внизу, у входных дверей. Из долетавших до него слов он понял, что в его дом принесли какую-то посылку, правомерность доставки которой миссис Дулитл не только отказывалась признать, но и, паче того, требовала немедленного удаления этой вещи прочь. Однако главный носильщик уверял, что ящик принадлежит хозяину дома и что ему, носильщику, был обещан доллар за доставку.

Спор становился все более и более жарким. Однако в какой-то момент пастор осознал, что голоса стихли, а шаги удаляются. Затем входная дверь с грохотом захлопнулась – и наступила мертвая тишина. Точнее, просто тишина, но в ней отчего-то повисло нечто зловещее.

А затем миссис Дулитл попросила мужа спуститься. Каковой просьбе он немедля повиновался.

Внизу пастор увидел длинный ящик в форме гроба, водруженный прямо посреди прихожей. Миссис Дулитл стояла над ним со свечой в руке.

– Ну ты только посмотри, Эбенезер! – произнесла она в негодовании. – Как видишь, эти пьяные болваны все-таки оставили нам… вот это!

Пастор долго осматривал принесенную вещь. Ему удалось обнаружить только то, что на крышке наличествует какая-то неразборчивая надпись – видимо, на иностранном языке – и еще одно слово, «Ремо», которое, даже если оно было именем получателя, ничего не объясняло. По-видимому, чтобы разобраться, кому все-таки следует переслать этот ящик, был лишь один путь: открыть его и постараться по содержимому сделать вывод об адресате. Миссис Дулитл, жаждавшая избавиться от странной посылки, охотно поддержала эту идею.

Принесли отвертку, и пастор, щурясь при свете свечи, которую держала его супруга, принялся отвинчивать удерживающие крышку шурупы. Вскоре был извлечен последний из них. Пастор снял крышку и увидел, что содержимое ящика скрыто под несколькими слоями мягкой белой ваты. Он убрал их один за другим – и, подняв последний, вдруг содрогнулся всем телом: на него бесстрастным взглядом уставилось мертвенно-бледное и, вне всяких сомнений, именно мертвое лицо.

Сомнений не возникло хотя бы только потому, что голова была отделена от туловища: верхняя часть тела убитого и его шея, рассеченная зияющей раной, тоже виднелась из-под приподнятой ваты. Мертвец был облачен в строгий черный костюм; голову, видимо, должен был прикрывать короткий парик, но теперь он сдвинулся, обнажая совершенно лысый или обритый наголо череп.

Пастор оцепенел, не в силах двинуться с места. На какой-то миг ему показалось, что его сердце сейчас остановится. Это был действительно лишь миг, прошло всего одно мгновение, но мистеру Дулитлу казалось, будто он нескончаемо долго смотрел на безжизненное лицо, едва различимое в слабом свете трепетного пламени свечи. Он сумел сбросить с себя оцепенение – но именно в эту секунду раздался сдавленный крик миссис Дулитл и звон упавшего на пол подсвечника. Свеча погасла, и наступила полная темнота.

Дрожа мелкой дрожью, пастор стоял во тьме. И тут до него снова донесся голос жены, испуганный, но без тени истерики:

– Эбенезер! Тише, ради всего святого, и не говори ни слова. Господи, только бы слуги ничего не услышали… Первым делом мы должны закрыть это! – прошептала она. – Стой тут, никуда не двигайся, я принесу новую свечу. А потом мы опять завинтим крышку.

Когда она вернулась с зажженной свечой, пастор поспешно закрыл гроб крышкой и снова взялся за отвертку. Пока он работал, миссис Дулитл стояла молча и думала.

Вдруг она, придя к какой-то мысли, резко воспряла духом.

– Кажется, я знаю, в чем тут дело. Все очень просто: гроб с мертвецом должны были доставить нашему соседу, доктору Стеггу. Пьянчужки, которые принесли его сюда, ошиблись адресом.

– Но, дорогая, – неуверенно промямлил пастор, – что, если этот… этот ящик не имеет отношения и к доктору тоже?

– Да хоть бы и так! – решительно отрезала пасторша. – В любом случае он, врач, лучше нас сумеет распорядиться таким вот рождественским подарком![98]98
  Судя по всему, пасторша предполагает, что доктору приходилось пользоваться услугами body-snatchers, «похитителей трупов». Медики остро нуждались в возможности анатомировать мертвые тела для обучения, изучения, отработки техники операций и т. п., однако законы этого не позволяли: в Великобритании – до 1830-х, а в Соединенных Штатах Америки – даже до 1870-х. В результате нелегальное похищение тел недавно умерших людей и продажа их врачам сделались довольно распространенным бизнесом: достаточно вспомнить хотя бы широко известный эпизод из «Приключения Тома Сойера».


[Закрыть]

Дом доктора был всего в каких-нибудь двадцати шагах от пасторского жилища, так что чета Дулитл (а главным образом, конечно, миссис Дулитл) без особого труда протащила туда по снегу страшный ящик. Мистер Дулитл осторожно постучал в дверь, но ответа не услышал…

* * *

Доктор Орфеус Стегг был еще молод и еще не утратил привычек студенческих лет, в число которых входили шумные вечеринки с друзьями. Нечего и говорить, что перед Рождеством тоже состоялась веселая холостяцкая попойка с обильными возлияниями, рассказыванием забавных, но не предназначенных для, например, дамского слуха историй и дегустацией дорогих сортов курительного табака.

Так что в этот вечер он возвращался домой уже около полуночи. Его провожали трое друзей. Все были навеселе, но по дороге озябли от холодного ветра и, конечно, когда доктор предложил зайти к нему в дом и выпить там для согрева по последнему стаканчику, друзья охотно согласились.

Предмета, который громоздился поперек входа, доктор в темноте не заметил до тех пор, пока не споткнулся об него и не упал – с грохотом, но, к счастью, без ушибов.

– О черт! Что это здесь такое?! – закричал он. – Что тут, кто видит?

Один из его друзей принес свечу и при свете ее пламени все рассмотрели большой дощатый ящик, формой несколько напоминавший гроб, а на его крышке имя «Ремо».

– Что бы это могло быть? – озадаченно произнес доктор.

– Конечно же, это подарок на Рождество, – весело сказал один из его товарищей, – присланный тебе кем-то из благодарных пациентов, которого ты по случайности лечил без роковых для него последствий. Может быть, там бутылки бордо или голландские сигары?

– Мне нравится это предположение! Откроем-ка эту штуку поскорей и убедимся, прав ли ты.

Они достали из карманов перочинные ножи – и вскоре им удалось открыть ящик. Затем приятели Стегга принялись отворачивать слои ваты, а сам доктор, слегка пошатываясь, держал свечу. Когда последний слой был снят, перед ними предстало то же зрелище, которое несколько часов назад ввергло в испуг чету Дулитл.

Доктор часто видал мертвых, тем не менее при виде столь неожиданного «рождественского подарка» у него в тот же миг вылетел из головы весь хмель. Его спутники тоже содрогнулись и окаменели от ужаса. В течение четырех или пяти секунд в прихожей стояла абсолютная тишина; ее прервал только сдавленный возглас одного из молодых людей. Звук живого голоса заставил доктора опомниться, и он быстро завернул вату обратно, покрыв мертвое лицо словно бы саваном.

Тот из друзей доктора, который не удержался от вскрика, заявил, что глубоко потрясен и что, наверное, потеряет сознание, если не выйдет немедленно на воздух или не выпьет глотка виски. Предложение, во второй его части, было горячо одобрено остальными, после чего вся компания перешла в буфетную. Тут они стали с таким усердием подкреплять свои силы, что не только совершенно успокоились, но и начали обсуждать сложившуюся ситуацию с определенной долей юмора.

Доктор заявил, что никто из его знакомых не мог прислать ему в качестве рождественского подарка гроб с мертвым телом; а кто это проделал из НЕ знакомых, он прямо-таки не может себе представить. На это кто-то из его приятелей резонно заметил, что раз гроб был доставлен в дом, точнее, к дому Стегга без его ведома и согласия, то этот страшный ящик можно не воспринимать как подарок именно доктору. Следовательно, его можно таким же образом переместить к любому другому дому.

Предложение понравилось всем. После короткого совещания общество решило, что лучшего адресата, чем Джекоб ван Клик, ростовщик по роду деятельности и старый скряга по сути своей, не найти. Крышка была водружена на место и всего через полчаса молодые люди со своей загадочной и страшной ношей были уже возле дома ван Клика. Они втащили гроб на крыльцо, прислонили к дверям стоймя и принялись стучать до тех пор, пока в окне верхнего этажа не показалась голова старого ростовщика в ночном колпаке. После чего с издевательской вежливостью пожелали ему весело провести праздник, выразили надежду, что ему понравится их подарок, – и быстро исчезли в темноте.

Ростовщик жил в кирпичном доме добротной постройки, довольно уродливом, но просторном. В нем могла бы обитать многочисленная семья, между тем все здание занимали только ван Клик и его юная племянница.

Услышав о рождественском подарке, старый скряга, отлично понимавший, что ему не от кого ждать благодарности, решил, что кто-то сыграл с ним злую шутку. Проигнорировать ее он не мог, поскольку видел, что неизвестные пришельцы не только стучались к нему в дверь, но и оставили возле нее какую-то длинную и громоздкую вещь. С высоты второго этажа рассмотреть ее как следует не получалось, поэтому ростовщик оделся, прихватил с собой зажженную свечу и направился вниз.

На средней площадке лестницы он чуть не столкнулся с племянницей. Девушка тоже все слышала, поэтому, естественно, ей захотелось узнать, что за подарок принесли ночные посетители. Она предложила старику пойти вместе с ним, но он сухо отказался от ее помощи.

Поставив свечку на пол перед дверью, ван Клик сперва собирался осторожно приоткрыть створки и выглянуть одним глазком, чтобы увидеть, не притаился ли вблизи кто-то из незваных гостей. Однако ничего из его предосторожностей не вышло: едва он провернул ключ в замке и отодвинул засов, как обе дверные створки резко распахнулись, что-то тяжелое обрушилось на ростовщика, сбив его с ног, а ворвавшийся в прихожую порыв ледяного ветра со снегом затушил свечу.

Ван Клик быстро поднялся и запер дверь. Потом сел на вторгнувшийся в его дом предмет (он уже понял, что это длинный ящик, чем-то похожий на гроб) и про себя, но не менее крепкими словами, чем давешний носильщик напротив кабачка «Под лопатой», охарактеризовал дверь, ящик, потухшую свечу, холодную ночь и даже свои собственные старые ноги. Когда племянница, все еще стоя на лестнице, сверху спросила дядю, не ушибся ли он, ростовщик в сердцах назвал ее дурой. Излив таким образом злобу, он приказал ей принести другую свечу, сообщив сварливым голосом, что «даже такая дура, как ты, должна понимать: без света тут не разобраться».

Через минуту девушка, спустившись в прихожую с новой свечой, с удивлением увидела ящик, похожий на гроб, а на его крышке – крупную надпись «Ремо» и странный знак.

Разумеется, ее тоже не мог не заинтересовать вопрос: что там внутри? Племянница тут же предположила, что, может быть, ящик скрывает в своих глубинах рождественскую индейку, корзинку с фруктами и прочую праздничную снедь, а прислал все это кто-то, собирающийся сразу после Рождества прийти к дядюшке с просьбой о кредите. В ответ ван Клик приказал ей замолчать и идти к себе.

Оставшись наедине с ящиком, он принялся отвинчивать шурупы.

Минут через десять племянница услышала, что ван Клик поднимается по лестнице, ступая как-то странно, словно бы крадучись. Приоткрыв дверь своей комнаты, она поинтересовалась, что же все-таки было в ящике? Дядюшка не отвечал довольно долго – но наконец сказал (голосом столь же странным, как его шаги), что там лежали конопаточные материалы.

Племянница, конечно, изумилась тому, что такую посылку принесли в их дом, да еще ночью. На это старый ростовщик ответил, что произошла путаница: ящик должен был попасть не к нему, а к корабельщику Уайту. И, хотя девушка никаких дополнительных объяснений не требовала, добавил, что эти материалы были смотаны в очень длинные рулоны, потому их и уложили в такой большой ящик.

Впрочем, такие подробности племянницу и в самом деле абсолютно не заинтересовали. Пожав плечами, она отправилась спать.

* * *

Мистер Огастес Бейкер был молодым адвокатом с большими (и небезосновательными) амбициями, но пока еще маленькой практикой. Он и его старушка-мать жили в приличном, хотя и довольно ветхом доме неподалеку от ван Клика.

Хорошенькая племянница старого ростовщика очень нравилась Бейкеру и отвечала ему взаимностью. Но так как дядя, он же опекун девушки, придавал больше значения материальному благосостоянию, чем личным достоинствам, а презренного металла у матери и сына Бейкер имелось мало, то ван Клик отнюдь не поощрял знакомство молодых людей. А когда они все-таки пытались искать встреч друг с другом – всячески препятствовал этому.

Однако в два часа ночи – той же ночи – молодой адвокат проснулся от отчаянного стука во входную дверь. Он выглянул в окно, спросил, кто это к нему ломится, и с удивлением услышал, что неурочный посетитель – не кто иной, как ван Клик собственной персоной.

Чтобы одеться, сбежать вниз и открыть дверь Бейкеру потребовалось не более минуты. При свете принесенной им свечи он увидел расстроенное лицо старика. Ростовщик попросил Огастеса отвести его куда-нибудь, где он мог бы без помех изложить свою проблему. Очутившись в маленьком кабинете адвоката, он сказал: