Текст книги "Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары."
Автор книги: Арсений Несмелов
Жанры:
Русская классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 50 страниц)
На наше счастье хозяин фанзы, видимо, живший раньше в Приморье, оказался немного говорившим по-русски.
– Видите, господа, – удовлетворенно заметил Гусев. – Раз с этим полицейским можно будет вступить в переговоры, значит, можно и договориться.
И, подтверждая слова мичмана, ходя сказал:
– Его, полиза, хочу лошаку купить. Ему чена шибко надо!
И опять на нас нашел страх: полицейский мечтает о покупке лошади. Лошадь, наверно, стоит не менее пятидесяти рублей. Если мы дадим ему эту сумму, то с чем сами останемся, как пойдем дальше? Ведь без денег в Китае нам и корки хлеба не дадут.
Но тут в фанзу вошло новое лицо.
Это был кореец, по-корейски он был и одет; лицо у него было интеллигентное, глаза умные. Вообще вид он имел симпатичный.
– Здравствуйте, господа! – на чистейшем русском языке обратился он к нам, бегло, но внимательно оглянув нас. – Кто такие? Белые?
– Да, да! – обрадовались мы. – Мы белые офицеры, бежавшие из Владивостока. За что нас хотят арестовать и связать?
– При вас есть какие-нибудь документы?
– Конечно! – и мы, достав из карманов, протянули вошедшему наши владивостокские паспорта с проштемпелеванной на них пометкой: «Бывший белый комсостав».
Кореец взглянул на паспорта, и, видимо, наличие их у нас его удовлетворило.
Теперь и он решил представиться нам:
– Я, господа, – сказал он, – тоже, как и вы, православный. И даже, если хотите, – духовное лицо: я был служкой у владивостокского архиерея и до недавнего времени жил на архиерейской даче на Седанке…
Затем он сказал:
– Я человек тоже белых убеждений, большевиков не терплю, понимаю ваше положение и от всего сердца хочу помочь вам.
– Ради Бога, помогите! – завопили мы хором. – Ведь это черт знает что такое: шли, шли, столько натерпелись, и вдруг – на тебе, нас хотят связать и куда-то к черту отправить. Выручайте!
– Выручу! – успокоил нас бывший монах. – Не волнуйтесь!
Дело в том, что этот китайский полицейский солдат, конечно, жулик и мерзавец, но это в данном случае вам даже на руку. Ибо окажись он случайно честным служакой, его долгом было бы действовать по инструкции – то есть вас как лиц, не имеющих документов на проживание на территории Китая, задержать, связать и отправить в город Хунчун, в распоряжение высших полицейских властей. Но этого не будет, вы сумеете от него откупиться…
– Но мы уже слышали, что он хочет приобрести лошадь и, значит, потребует с нас столько денег, сколько мы дать не в силах. Мы очень бедны.
– Мы будем торговаться.
– А если он не согласится?
– Согласится! Ведь ему выгодно хоть что-нибудь получить, чем ничего. Китайские полицейские народ практичный, коммерческий.
Затем в фанзе появляется та же самая «полиза», но уже без угрожающих жестов и визгливых криков. Даже страшная веревка теперь мирно висит, засунутая за кожаный пояс.
«Полиза» садится рядом с нами на кан, и мы мирно принимаемся за совершение не совсем обычной «коммерческой сделки», причем цена нашей свободы приравнивается к стоимости какой-то «лошаки», о приобретении которой, видимо, давно уже мечтает этот полицейский.
Полицейский говорит, что он получает очень малое жалование и на него существовать никак не может. Ему нужна лошадь ибо тогда с ее помощью он тоже обзаведется хозяйством а потом женится и станет счастливейшим человеком. Он делает жалкое лицо, в отчаянии бьет себя ладонью по коленке, вообще ищет к себе сочувствия.
Мы это сочувствие ему выражаем, мы говорим ему комплименты – «ваша люди хо!» – в подтверждение этого поднимаем вверх большие пальцы. Мы успокаиваем его, мы уверяем, что его будущее блестяще, что он, в конце концов, и «лошаку» себе купит, и заведет красивую, сильную мадам, которая народит ему кучу детей, и все они будут «сеза», мальчики.
Так мы мило беседуем; полицейский – остерегаясь назвать сумму, которую он хочет получить с нас, мы – спросить о ней. Но наконец все-таки выясняется, что «лошака» стоит шестьдесят рублей и что полицейский был бы счастлив, если бы мы подарили ему за нашу свободу эту сумму – по двадцать рублей с человека.
Мы ахаем и приходим в ярость. У нас нет этих денег, – говорим мы, – и мы не можем их дать. Беседа обрывается – от мирного дружественного характера не остается и следа. Полицейский вскакивает с нар, вскакиваем с нар и мы. Полицейский выхватывает из-за пояса свое сакраментальное вервие. Мичман Гусев протягивает ему руки.
– Вяжи, вымогатель! – кричит он. Вяжи благородного российского моряка, пей нашу кровь!
Антик шепчет мне на ухо:
– А не пырнуть ли, Арсений, этого подлеца в пузо финским ножом? Фанза крайняя – мы успеем убежать в тайгу.
Словом, дела принимают самый мрачный оборот.
Но тут в нашу прю вмешивается кореец. Он говорит несколько слов по-китайски разволновавшемуся «полизе», он обращается к нам со словами:
– Господа, успокойтесь! Не надо шуметь и волноваться.
Затем он берет под руку Степанова и, с другой стороны, полицейского и уводит их из фанзы. Через пять минут кореец со Степановым возвращаются в фанзу. Художник объявляет нам:
– Господа, полицейский решил удовлетвориться десятью рублями, по два с полтиной с рыла. Надо дать, чтобы отвязаться.
Мы соглашаемся – и инцидент оказывается исчерпанным.
Здесь же, за двадцать рублей, при содействии всё того же бывшего архиерейского служки, оказавшегося нашим благодетелем, мы нанимаем проводника-корейца, который при условии, что деньги ему будут заплачены тут же, то есть выданы вперед, соглашается провести нас до самого городка Санчагоу.
Той же ночью проводник, оказавшийся порядочным старцем, принимая меры к тому, чтобы мы покинули селение скрытно, неслышно выводит нас из деревушки, и через несколько минут мы снова оказываемся в глухой, мрачной тайге.
Наш проводник-кореец идет впереди. Видимо, хорошо зная дорогу, он скоро вывел нас на тропу и повел по ней.
К рассвету мы подошли к одинокой корейской фанзе, где нас любезно встретили и предложили провести остаток ночи. Утром мы здесь поели горячей похлебки из каких-то корешков – ни признака обычных овощей! За нее с нас, однако, содрали две иены. И мы снова отправляемся в путь.
Шли пять дней, ночуя в лесу у костра, и самым мучительным в этом пути было преодоление неглубоких, но быстрых речек с дном, заваленным большими круглыми камнями, отполированными сильным течением и покрытыми слизью. Кое-где от камня до камня были кем-то иногда брошены бревна, столь же скользкие, как и камни. Где длины бревна не хватало, приходилось прыгать с камня на камень, рискуя каждую минуту оступиться и оказаться по пояс в холодной воде.
Вначале эти переправы нас забавляли. Мы подтрунивали над неудачными прыжками своих спутников, вдруг при падении в воду поднимающих фонтаны брызг и затем с чертыханием и проклятиями продолжающих путь на другой берег – нечего терять! – уже по пояс в воде.
Идет передо мной Степанов. Прыгнул с камня на камень удачно. Приостановился, посмотрел вправо, влево. Художнический взгляд его профессионально отметил красивое место пейзажа:
– Посмотри-ка, Арсюша, вон на ту елочку. Как чудесно она отразилась в воде. Эх, нет с собой красок!..
Я ему:
– Ладно, ладно, прыгай дальше!
– Сейчас. Всё равно спешить некуда. Никто нас на том берегу на именинный пирог не ждет.
Крики сзади:
– Сашка, не мечтай, черт! Задерживаешь всех!
– Сейчас, говорю. Дайте полюбоваться природой!
Саша ловчится и прыгает на другой камень. И – ух! – срывается в воду. Фонтан брызг и степановские проклятия:
– Зачем, дьяволы, кричите под руку!..
– Не под руку, а под ногу, дорогой! – хохочу я и тоже сваливаюсь в воду.
И холодно, и досадно, и все-таки весело. К тому же тепло – быстро обсохнем.
Выбираемся на берег и, если время подходящее, начинаем кипятить воду для чая, варить кашу.
Наши припасы тают с ужасной быстротой, хотя мы и подкупили еще кое-что в деревушке, где встретились со снисходительным «полиза». Аппетит у всех у нас – поражающий, и хотя мы и говорим об экономии припасов, но едим как и прежде.
Меньше всех нас ест наш проводник, корейский старикан, ни слова не говорящий по-русски. И не потому, что бы он стеснялся или деликатничал, нет, он по дороге всё время жует какую-то траву и, видимо, пусть хотя бы на треть объема своего желудка, но все-таки ею насыщался. Алчный Антик попробовал было последовать его примеру и тоже стал кушать ту самую травку, приятную на вкус и с мясистым стебельком, но европейское пузо его не выдержало подобной закуски, и к вечеру он поплатился за это…
Словом, на четвертый день пути от всех запасов наших осталось у нас всего-навсего – несколько щепоток чаю и ни крупинку чумизы и сахару. Не было и сала. Призрак голода встал перед нами во всю свою величину.
Мы настойчиво стали приставать к проводнику с вопросами, скоро ли окончится наш путь, далеко ли до Санчагоу, нет ли по пути хоть какой-нибудь обитаемой корейской или китайской фанзы?
Но проводник явно нас не понимал и на всё, с чем мы к нему обращались, лишь, улыбаясь, утвердительно кивал головой. А тут еще на четвертый день пути мы подошли уже не к какой-нибудь речушке, а к самому Суйфуну, имеющему ширину примерно с сунгарийскую протоку, а местами и шире. Протекал он извилисто, и, сокращая дорогу, тропа чуть ли не каждый час пересекала его. И каждый час нам предстояло купанье.
Теперь уже не было ни смеха, ни шуток. Мы устали и были истощены.
За этот день мы не менее семи раз перешли Суйфун по грудь в воде, перешли по скользкому каменистому дну и при сильном напоре течения.
Местами нам приходилось держаться друг за друга, чтобы течение не повалило нас, так был силен напор. Лишь к вечеру Суйфун остался по правую сторону от нас, и кореец знаками дал нам понять, что больше «вода мэю».
День был ветреный и холодный, мы продрогли и изнемогли. Разложив костер, мы скипятили воду и стали полоскать яростно урчавшие, требовавшие пищи животы пустым чаем.
Настроение у всех было убийственное. Кореец, видимо, понял, что мы себя чувствуем отвратительно, и сказал нам:
– Завтра кончай. Санчагоу есть.
Но и это уже нас не очень обрадовало. Голодная ночь страшила нас, страшил и предстоящий день пути – как-то доползем, и доползем ли? Мне было особенно плохо, потому что мои ночные туфли уже стали разваливаться, надеть же ботинки, которые я нес в котомке за спиной, мне было жалко: разорву моментально – в чем приду в Харбин? Можно, конечно, было бы купить новые ботинки в Санчагоу или на ст. Пограничной, но на эту покупку у нас явно не хватало денег.
Ноги у меня страшно болели. Но я решил хоть босиком, но дойти до Пограничной, не тратя хорошей обуви.
И вдруг корейский старикан достает из своей котомки и протягивает мне превосходные ночные корейские туфли, сплетенные из шпагата.
Ах, как я возликовал, – даже сердце у меня забилось от радости!
– Доши чен? – спрашиваю я.
Старик отрицательно качает головой, он не хочет денег, – это подарок? Он что-то долго говорит, мешая китайские слова с корейскими. Понимающий немного по-китайски Антик объясняет мне:
– Кореец говорит, сколько дашь, и ладно. Дай ему иену.
Я даю иену, и наш проводник знаками благодарит меня. Вопрос с моими ногами улажен благополучно. Теперь заснуть бы, чтобы подкрепиться сном для завтрашнего дня, накопить сил. Ведь завтра опять целый день идти по таежной тропе.
Но заснуть-то я никак не могу. Меня начинает трясти, и не только от холода и ветреной ночи. Нет, я чувствую озноб, меня лихорадит, и я понимаю, что это простуда, результат, вероятно, семикратного купанья в Суйфуне и непросохшей одежды. И меня охватывает страх. Что если я заболею и завтра не смогу следовать за товарищами? Как я свяжу их, больной! Что они со мной сделают? И ужас быть покинутому в этой тайге, покинутому без куска хлеба, без горсти крупы тяжелой волной придавливает мою душу.
Сотоварищи мои тоже не спят, они ворочаются у костра – каждый думает свою думу. Может быть, и им нездоровится, их тоже знобит, но и они молчат, как молчу и я, не желая ухудшать и без того невеселое общее настроение.
Я засыпаю на час или два, не более, и просыпаюсь еще затемно. Я весь в поту и в ознобе, я дрожу. Да, я болен. Просыпаются и мои спутники. Костер гаснет.
Кто-то говорит мне:
– Арсений, дай-ка хворосту. Твоя очередь.
Я пытаюсь подняться, но бессильно опускаюсь на землю.
– Не могу! – просто отвечаю я.
– Почему? Что с тобой?
– Плохо! Жар и весь дрожу. Не знаю, как дальше пойду.
Все угрюмо молчат. Кто-то встает, чтобы выполнить за меня необходимую работу. Костер опять пылает. Мичман Гусев говорит мне:
– Подвиньтесь ближе к костру, прогрейтесь! Солнце взойдет, вам будет лучше. Главное, не кисните, не поддавайтесь.
Молчим.
С первыми лучами солнца собираемся в дальнейший путь. С великим трудом встаю и я. Ах, как болит всё тело, как хочется лечь и лежать, лежать, лежать, ни о чем не думая! Всё совершенно безразлично.
Я плетусь позади всех, хотя товарищи разгрузили меня от всей поклажи. Они идут, всё время оглядываясь на меня, иду ли я. Они уменьшают шаг, но я все-таки отстаю.
И вот я чувствую, что больше идти не могу и что напрягаться мне незачем, – если не сейчас, то к полудню я всё равно сдам, лягу, совершенно лишенный сил, или упаду в обморок, ибо и так я уже иногда ничего не вижу перед собой: зеленые и красные круги застилают мне зрение.
И под каким-то высоким деревом, меж его корней, как змеи выползших на поверхность земли, на мягком, еще росистом, моховом ложе я сажусь и затем медленно ложусь.
И мне делается сразу хорошо, мне ничего больше не надо.
Но уж чья-то рука теребит меня за плечо, и я слышу голос Степанова:
– Арсений, что ты?.. Арсений!.. Вставай!..
– Идите… Я не могу больше!..
– Врешь, можешь! – яростно кричит Степанов. – Вставай!.. Кореец говорит, что скоро будет фанза.
Постанывая, я встаю и, спотыкаясь, как пьяный, следую дальше. Алее уже разогрелся солнцем. Совсем тепло, даже жарко. И мне становится легче, – может быть, за те несколько минут, что я обессиленно провел на мшистом ложе под деревом, наступил перелом лихорадки, я осилил болезнь.
И вдруг впереди, на маленькой полянке, куда мы выходим…
– Что это такое?..
– Фанза?..
– Шалаш? Нет, не то!
Мы видим приземистое строение на четырех бревнушках. Оно с неким подобием крыши. На эту крышу навалено огромное количество больших камней. Кровля, вероятно, держит груз в несколько сот пудов. Но что под ней?
Это первый разглядел мичман Гусев: под загруженной камнями кровлей странного строения лежит половина туши дикой козы.
– Мясо! – вскрикивает Гусев и с несвойственной ему проворностью устремляется к строению.
Он подбегает к нему, ложится на живот и, протягивая руки к туше, уже скрывается головой под уродливый настил. Но за мичманом столь же стремительно мчится наш кореец; он нагибается, хватает мичмана за ноги и не без ярости тащит его назад.
Гусев ругается и дрыгает ногами, но кореец не отпускает его.
И тут только, приблизившись к строению, мы понимаем весь страшный смысл происходящего: перед нами ловушка на тигров и пантер.
Туша козы привязана четырьмя концами веревки ко всем столбам, поддерживающим тяжеленную кровлю ловушки. Если бы мичману удалось дотянуться до туши козы и потянуть за нее, кровля обрушилась бы и превратила голову нашего спутника в кровавую лепешку.
Крику и ругани на полянке этой было немало.
– Ну вас всех к черту! – возмущался Степанов. – Один едва плетется, на ходу помирает, другого чуть не расплющило в тень. Чтобы я еще раз куда-нибудь с вами пошел!.. Да ну вас!..
– Дык ведь мясо! – оправдывал мичмана Антик. – Покушать можно! Ты не кричи и не ругайся. Ты лучше дай совет, как его вытащить, чтобы вся эта катакомба не обвалилась. Ведь шашлык-то мы сейчас приготовим!.. Из козы!
Но кореец воспротивился похищению мяса.
Он дал нам понять, что этого делать нельзя и что вообще лучше скорее уходить подальше от этого места. Это мы, в конце концов, поняли и сами: ведь не напрасно же здесь поставлена ловушка на хищника – значит, где-то поблизости бродит тигр, может быть, тот самый, что в долине, которой мы проходили, полакомился корейцем-лесорубом.
И мы пошли дальше, и еще часа через три добрались наконец-то до китайской фанзы, к нашему счастью, оказавшейся обитаемой, хозяин которой сварил нам прекрасный суп из курицы, дал пампушек и по полстакану крепчайшей, обжигающей внутренности китайской водки – ханы.
Здесь мы переночевали и провели, отдыхая, почти целый следующий день, а потом, уже по проезжей дороге, вдоль обработанных полей, направились в городок Санчагоу.
Правда, в городишке этом наши злоключения еще не кончились, произошло в нем немало интересных приключений, но уже явно не имеющих никакого отношения к кровожадным обитателям тайги – тиграм.
Мы переночевали в китайской харчевне, где и прожили три дня, пока нам не удалось выбраться из Санчагоу в Пограничную. Предстоял еще семидесятиверстный пеший путь.
На этом я и закончу свою повесть.
Конечно, ее название оказалось не соответствующим содержанию: «Нашего тигра», на наше счастье, – не оказалось. Мы его не встретили. Но повстречай мы его – и, быть может, мне бы не пришлось написать этих строк, а А.Е. Степанову – рисовать его прекрасные картины.
Так что я не горюю о том, что мы не повстречались с титром, а лишь шли по его следам. Не посетуй и ты за это, читатель! Обманывать тебя я тоже не хотел, ибо, если бы я уж так пожелал оправдать название моих воспоминаний, я легко бы мог выдумать и неплохо написать о нашей встрече с тигром.
Но пусть врут другие. Мне не хочется.